Помоги проекту - поделись книгой:
- Суздальский князь, - выпалил сын Гюряты с прежней улыбкой, надеясь шуткой уйти от вздорного разговора.
- Главный твой враг, - женщина подняла палец, - Амелфа!
Юноша открыл рот и от неожиданности не нашёлся что сказать.
Новая его покровительница продолжила:
- Князь высоко, а вотчинник рядом. Не станет Степана Иваныча, Амелфа замыслила все тут прибрать к рукам. Недаром идёт молва о её грехах с Гюргием. Князь все ей отдаст, коли не будет наследников. А их может ой как не быть! Улиту отдадут за княжича - отрезанный ломоть. За Якимушку я молюсь и боюсь денно и нощно. Вот главный наследник! Ни на шаг его не отпускаю, глаз не свожу с его еды, опасаюсь окорма[64]. А теперь объявился ты, как нож воткнул Амелфе в спину. Двойная теперь у меня боязнь.
- Мерещится тебе невесть что, - попытался он успокоить вводницу.
Она против воли спутника резко остановилась.
- Ты о чём? Даже слушать стыд. Ты ведь совсем ничего не знаешь. Боярыня-то моя любезная не от родов отдала Богу душу. Отравлена она была, вот что. На моих руках матушка помирала и признавалась: «Нутро горит!» Не на утробу показывала, на грудь. Степан Иваныч тоже не поверил и до сих пор рукой машет.
- Да Амелфа-то тут при чём? - невзначай повысил голос Род. - Её же здесь ещё и в помине не было.
- Тише! - сжала воздетые кулаки Овдотьица и шёпотом пояснила: - Петрок Малой в те поры из Киева прислал повара. Дескать, кушать будете по-столичному. Ну… досачиваешься?
Род решительно повлёк женщину к дому. Ему от души было жаль одинокую бездетную вводницу, прилепившуюся к чужой семье и до помрачения мыслей пекущуюся о её здоровье.
- Хочу немедля высушить собранные корни, - сообщил он, - Потом сварю их в уксусе, истолку до клейкости и выведу веред с ноги твоего пестунчика.
- Горазд ты на выдумки, травник-муравник, - недоверчиво проворчала Овдотьица. - Так я тебе, неуку, и разрешу прикоснуться к Якиму!
- Это я неук? - всей душой возмутился Род.
Оставив спутницу, он прошёл по поляне почти к самой воде, цепко вглядываясь под ноги, наклонился, откопал травинку с корешком и, вернувшись к Овдотьице, повертел перед её глазами сухим стебельком.
- Не теперь бы, летом сорвать, да ладно. Видишь синие долгонькие листки, что язычки. Это какуй-трава, по березникам растёт. А корень у неё надвое: один - мужичок, другой - жёночка. Коли муж жены не любит, дай жёночку, станет любить. Видишь, жёночка смугла. А коли жена мужа не любит, дай мужичка.
- Твоё многоглаголание мне веры не прибавит, - усмехнулась Овдотьица.
- Будь время, я бы тебе и игирь-траву показал. Её надобно варить в сахаре, принимать внутрь натощак. Сердце и желудок согревает, хотение прибавляет в естве. А ещё есть корень травы изгод. Белый, родится не во всяких местах, а при водах. Исцеляет застойные нутряные болезни. А трава излюдок? Под листами красно, как кровь или ржавчина на болоте. Попей - и сердце болеть не будет. А поранишься - упаренную траву молодило надо хлебать. Рана быстро заживёт.
- Откуда все это тебе ведомо? - недоверчиво качала головой Овдотьица.
- И про приворотный корень любку могу рассказать, - напористо продолжал Род, - и про безар-камень, что помогает от окорма и опою… Да ведь меня в лесу такой травник наставлял! - Юноша осёкся, чуть не назвав Букала.
- Язычник! - вырвалось у Овдотьицы. Она тут же тепло погладила руку юноши. - Не сердись на мою погрубину. Вот привезут настоящую травницу, пусть Якимушку лечит. Зачем твоей голове болеть?
- Ты говоришь про Офимку, - помрачнел Род. - А знаешь ли, что она нянька моя и спасительница? После гибели нашей семьи неведомые люди допытывались у неё, жив я или нет. Услышали, что не выжил, и успокоились. А вчера обыщик боярский Дружинка Кисляк при тайной встрече с Петроком Малым опять о ней вспомнил. Я ненароком услышал. И Петрок на вечери не без скверного умысла надоумил боярина её сыскать. Боюсь, веред на мальчишеской ляжке - лишь повод заманить сюда мою няньку. Не пойму пока, какой замысел за этим сокрыт. Только травница не понадобится. Боярич завтра же будет здоров. На старухином можжевельнике я углядел приставший стебель зензеверовой травы, вот и откопал её корешки. Стоит приложить мазь зензеверова корня, самый злой гнойник заживёт. Тогда отпадёт нужда посылать обыщиков по Офимку.
Овдотьица в Мрачном раздумье смотрела на юношу и долго молчала.
- Нам надо верить друг другу, - наконец вымолвила она, как бы в укор себе. - Совместное дело вершат, доверяючись. Так-то, любезный.
Она пошла впереди. Он - за ней. Не к боярским хоромам вела Овдотьица, а к избушке, построенной наособину, ближе к заднему двору. Оставив за собой тень огородных яблонь, вводница сторожко осмотрелась по сторонам и показала спутнику, что открытое пространство от огорода до крыльца надо миновать быстро.
- Здесь я живу, - ввела она Рода в скромное жилище, чуть не наполовину занятое белой уютной печью. - Здесь и изготовим твоё лекарство. - Когда вымытые корни были уложены для сушки на гладко выметенный под горячей печи, женщина, прикрывая заслонку, неожиданно предположила: - Петрок хочет посмотреть, как ты встретишься с нянькой. Вдруг она тебя не признает? Вдруг ты самозванец?
Род молча снял с шеи ладанку и подал Овдотьице.
- Сердце вещает, - вымолвил он, принимая обратно свою реликвию, - Степан Иванович мыслит насчёт Офимки заодно с Петроком Малым. И хотят они от неё узнать то, чего я не скажу без пытки.
- Что? Что хотят узнать? - расширила глаза Овдотьица.
Род махнул рукой.
- А, совестно говорить. Сочтёшь, будто я мыслями в одной борозде застрял, как сам подумал о тебе в лесу, когда об отравителях говорила.
- А ты не стыдись, откройся. Что на уме? - преданно смотрела на него вводница уже совсем иными глазами после того, как вернула ладанку. Предлагая доверительность и союз, она видела в нем не только подлинного сына Гюряты Роговича, ещё и единомышленника.
- Хотят вызнать, у кого я рос, кто этот человек и где, - неуверенно молвил Род. - Да зачем это им, не пойму никак.
- Ищут вертеп языческий, - подсказала Овдотьица. - Только Степана Иваныча к этому не приплетай. Это у него не введоме. Его не подозревай, - настойчиво потребовала она.
Род помолчал в задумчивости.
лесу как на духу поведала Варсунофья? Не верш, хоть за ноги на воротах повесь и калёными стрелами осыпай. Нынче чуть свет ходила в задец старуха, да спросонья дверь перепутала. Вторглась в боярынину одрину, а под закрытым пологом - разговор. Думала, Степан Иванович подружию посетил, да голос не его. Старуха так затряслась, что сосуд для омовения уронила. Наверно, увидели её из-за полога, когда убегала. И немудрено растеряться. Голос-то был на боярынином одре… не поверишь, как и я не поверила… Петрока Малого! Выжила из ума Варсунофья, и мерещится старой деве всякая срамота.
Род покраснел, смутясь.
- Ты, случаем, не поверила ей, Овдотьица?
- Истинный крест, - осенила себя христианским знамением женщина, - знаю, что Петрок невесту боярину в Киеве выискал и сюда привёз, знаю, что промеж них старая дружба да совет, а в такое не хочу верить. Зря тебя в стыд ввела. Прости глупую.
- Поглядим, доспел ли наш зензевер, - направился юный травник к печи.
6
С утра в Кучковом доме позабыли о госте. Такой переполох поднялся! Доносились тревожные голоса, хлопали двери, скрипели под торопливыми шагами половицы. Роду надоело лицезреть на тесовой стене большой сучок как раз против его одра, похожий на подведённый глаз. Овдотьица долго не появлялась. Вот уж и дом затих. Тишина одолела все суматошные звуки, когда женщина, явно взволнованная, внесла сыр, пироги и молоко.
- Что за переполох нынче? - осведомился Род.
- Князь Гюргий прибыл ночью, - сообщила Овдотьица как о чём-то не главном. Видно было, не это тревожило её. - Чуть свет прислал позовника[65]. Пригласил боярина с семейством откушать к себе на Боровицкий холм. Вот и сборы до небес.
- Не эти же сборы тебя встревожили? А ведь ты тревожна, - заметил Род.
Глаза Овдотьицы таили внутренний испуг. Она несколько раз открывала рот, как бы себе не веря, прежде чем тихо произнести:
- Варсунофьи нет!
- Где нет твоей Варсунофьи? - не понял юноша, прожёвывая пирог.
- Нигде нет, - в отчаянии сообщила Овдотьица. - Вчера должна была старая сменить у Якимушкина одра Лиляну, сенную девку Улитину, и до сих пор не явилась. Вымолвить страх: не ночевала в хоромах. Усадьбу всю обыскали. Ну не иголка ж в стогу! Как в лес ушла, где мы её видели, больше Варсунофью никто не видел. Улитушка пробыла у брата всю ночь. Утром я отпустила её. Да вот оставила болящего, чтобы покормить тебя.
Род не воздал должного сполошному состоянию вводницы.
- Ну куда могла старуха исчезнуть? Ну, может, в лесу дурнота её одолела от прелого осеннего духа? В лесу искали?
- Найдут, - легкомысленно пообещал Род, допивая молоко. - А сейчас нам самое время лечить больного. Помехи не будет, хоромы почти пусты. А вернутся хозяева - дитё уже здоровёхонько. Зензеверова мазь загустела, я проверял.
Покои боярича были наверху. Мелкие подслеповатые окна выходили на солнечную сторону, слюдяные оконницы не цветные, потому света проникало достаточно. Мальчик под шерстяным покровом лежал смирно, хотя изрядно наревелся, судя по лицу. Он очень походил на Улиту.
- Здравствуй на многие лета, боярич Яким! - приветствовал его Род.
- Ты кто? Ты кто? - открыл глаза и заморгал больной.
- Это юноша Родислав. Он вывел из лесу нашу Улиту, - ласково пояснила Овдотьица.
- Тогда здравствуй и ты! - блеснул глазками Яким, - Здравствуй на многие лета, мой будущий названый брат! Ты мне очень люб.
- От кого тебе ведомо о нашем будущем побратимстве? - удивился Род.
- Прикинулся спящим и подслушал речи Улиты с Овдотьицей, - признался Яким. - Люблю полазутничать![66] Тут мне и хворь не помеха.
- Лазутник дорог на час, а там - не знай нас! - наставительно заметил опять-таки удивлённый детской откровенностью Род, осматривая тем временем веред на ноге мальчика.
Чирей готов был вот-вот прорваться, да крепкая кожа не давала ему пути. Нога распухла и при малейшем движении причиняла боль, вот пострел и лежал недвижно, хотя для него не двигаться было ой как нелегко.
- Сейчас все сделаем попригожу, - пообещал Род, открывая склянку с зензеверовой мазью. - Овдотьица, дай чистый лоскут да найди чем перевязать.
Он почти приложил снадобье к больному месту, когда вводница неожиданно бросилась к нему и цепко ухватила за руку.
- Нет, не дам!
- Ты что, объюродела? - оторопел Род. - Ты что, белены объелась?
Женщина и не подумала отпускать руку юного травника.
- Убей, а до конца не верю тебе. Вдруг отравишь?
- Мамушка, не перечь! - взмолился Яким, - Мочи нет терпеть! Я верю ему.
- Нет, нет и нет! - твердила Овдотьица как помешанная, забыв о недавнем доверии к Роду, не отпуская его руки, вся трясясь. - Борись со мною, дерись! Мою жизнь возьми, а его не трожь!
Кошка, сидевшая в ногах мальчика, спрыгнула с одра.
- Сварог тебя вразуми! - растерянно пробормотал Род, опуская руки.
- Мамка, дай пить, - уныло попросил Яким.
Отпустив Рода, Овдотьица потянулась к поставцу за кружкой, расписанной синими птицами. Непризнанный лекарь отложил свою склянку и невольно последовал взглядом за движением женщины. Его насторожил сиреневатый цвет питья.
- Что это? - спросил он.
- Клюквенный морс, - ответила вводница.
- Дай-ка, - перенял он питье и понюхал.
Взял серебряную лжицу на поставце, зачерпнул несколько капель скорее сиреневого, нежели красного цвета и пригубил.
- Откуда это?
Овдотьица с новым гневом взглянула на вопрошавшего:
- Как откуда? Сама ставила, уходя к тебе. Отдай кружку.
- Не отдам, - сказал Род, - Это не клюквенный морс. Это зелье еллевора, ну попросту, чемерицы, морозника. Чуть-чуть примешь, исцелит от чёрной кручины, а употребишь как напиток - быстрая смерть. Вола вдоволь напои - падёт мёртвый.
- Ты лжёшь, язычник! - простонала Овдотьица.
Род, побелев, направился с кружкой к сундуку, куда переместилась кошка. Та сперва отскочила, потом принюхалась, подошла к кружке, стала пить.
- Жаль истинного кота, - грустно молвил Род.
- Мачеха редко бывает у меня и принимает его за кошку, - сквозь слезы усмехнулся больной. - А он - кот Баюн. Так и подкрадывался к мачехину питью, да я его грозным голосом отгонял.
Зелье еллевора напоминает запахом валериану, кошачий ладан, - объяснил Род.
Баюн резко оторвался от питья, обвёл пространство осоловелым взглядом, упал с сундука, задёргался на полу и застыл в оскале.
- Ой! - вскрикнул мальчик и заплакал.
- Кот умер за тебя, - сурово произнёс Род.
Овдотьица, с заломленными руками наблюдавшая эту неожиданную картину, осведомилась:
- Ежели Амелфа принесла взвар, где моё питье?
- Она открыла оконницу, - всхлипывал Яким, - и вылила твоё питье. Сказала, принесла свежего. А я из её рук отказался пить. А она торопилась в гости. Велела самому взять, когда пожелаю. А я не мог дотянуться, веред сильно болел.
Овдотьица обняла Рода и заплакала.
- Прости, если можешь.
Потом она вынесла мёртвого кота, а прощёный травник открыл косящатое окно и выплеснул содержимое кружки. Воздух с Чистых прудов освежил одрину.
- Где зелье? - возвратилась Овдотьица и, взглянув по направлению руки Рода, возмутилась: - Как теперь обличим Амелфу?
Юноша опустил голову:
- Мой погрех. Не подумал о мести. Радовался, что избежали беды.
Поделиться книгой: