Народные стихи и песни

У васъ можетъ-быть возродится какой-нибудь нескромный вопросъ, могущій нарушить текучесть рѣчи Петра Алексѣевича, а потому онъ остроумно прибавляетъ въ скобкахъ: «мы не считаемъ здѣсь кельтовъ-волоховъ, какъ пришельцевъ и сосѣдей временныхъ, ни дикаго ихъ отродія — арнаутовъ или албанцевъ»!!!..

Ежели какой-нибудь непонятливый человѣкъ спроситъ: «Да почему же на альбанцевъ не имѣло вліянія греческое христіанство?» На это съ скобкахъ сказано: дикое отродье эти албанцы! несуразный народъ!! вотъ вамъ и весь отвѣтъ!..

Далѣе Петръ Алексѣевичъ остроумно замѣчаетъ, что христіанство имѣло вліяніе на народное творчество. Это тоже его собственная мысль, за сообщеніе которой я считаю дѣломъ благодарить г. Безсонова за то, что онъ сообщаетъ точную новую вещь «что христіанство имѣло вліяніе на народное творчество?» Какое-же именно вліяніе имѣло христіанство на народное творчество — объ этомъ Безсоновъ не говоритъ, да вѣроятно объ этомъ онъ и не думалъ никогда. Творецъ живой науки продолжаетъ:

«Былины (т. е. мірскія пѣсни) и стихи во всей чистотѣ народнаго склада поются нынѣ единственно у славянъ, лучшіе же у православныхъ». Православіе, изволите видѣть, не мѣшало народному творчеству, а католичество мѣшало; это впрочемъ и понятно, такъ какъ славяне являются вмѣстилищемъ, готовымъ и выработаннымъ сосудомъ… «На западѣ Европы укрывались съ своимъ народнымъ сокровищемъ дольше другихъ странъ лишь въ дикихъ скалахъ, пристанищѣ скальдовъ, или за горами и своеобразіемъ Испаніи» (стр. VII). Въ самомъ же дѣлѣ эпическая поэзія можетъ существовать у однихъ православныхъ славянъ: «ежели и существуютъ былины и стихи у русскихъ раскольниковъ, напр. хоть пѣсня объ осадѣ Соловецкаго монастыря, завербованная привилегированнымъ издателемъ пѣсенъ изъ историческихъ пѣсенъ въ свои „Калѣки“; то эти стихи и пѣсни у русскихъ раскольниковъ существуютъ, именно потому, что Европа граничитъ къ сѣверу — Сѣвернымъ океаномъ, а съ западу — Атлантическимъ. Это совершенно вѣрно, ибо Петръ Алексѣевичъ говоритъ, что у словаковъ сохранилось „болѣе остатковъ былеваго народнаго творчества вообще, болѣе отрывковъ народныхъ стиховъ въ частвости, вмѣстѣ съ уцѣлѣвшими народными пѣвцами, слѣпцами: причиною быть-можетъ срединное положеніе между западомъ и востокомъ, сѣверомъ и югомъ славянства“… (стр. XII и XIII), хоть эти славяне и перемѣшаны съ мадьярами.

Я слышалъ, что нѣкій мужъ пришелъ на самый востокъ, и такъ пришелъ на востокъ, что куда не глянешь — все востокъ: впереди востокъ, назади — востокъ, направо — востокъ, на лѣво — востокъ, — все востокъ!.. Мнѣ не удалось узнать отъ него, поютъ ли на самомъ востокѣ былины и стихи?.. Впрочемъ г. Безсоновъ скажетъ намъ въ слѣдующихъ выпускахъ „Калѣкъ“ и объ этомъ: при его остроумныхъ догадкахъ грѣхъ ему будетъ, если онъ не сообщитъ намъ своихъ объ этомъ мыслей. Теперь только можно догадываться, что если тамъ живутъ славяне — то поютъ былины, а нѣмцы — не поютъ; у нѣмцевъ „по древнимъ рукописямъ и старопечатнымъ книгамъ, на языкѣ уже непонятномъ для новыхъ временъ, ученымъ удалось сыскать ихъ на три слишкомъ вѣка до трехъ сотенъ; десятокъ-другой уцѣлѣлъ тамъ-и-сямъ въ забросѣ понынѣ“. (стр. X). А у насъ, православныхъ, до г. Безсонова мы думали, что стиховъ около сотни; но г. Безсонову при его жадности, живѣйшемъ вниманіи, поглощенномъ любопытствѣ, выслѣживаніи въ окружающей жизни, хожденіи по деревнямъ (вып. 1 стр. I) удалось отыскать болѣе тысячи стиховъ, совершенно понятныхъ народу, какъ напримѣръ слѣдующій:

   Salve, Jesu dulcissime,    Salve, fili pulcherrime,    Lili, lili, lili,    О dilecte fili!.. и т. д.

Кромѣ этого стиха (№ 305, вып. 4, стр. 96), языкъ котораго такъ понятенъ всему русскому народу, въ „Калѣкахъ“ есть множество всякихъ стиховъ, пѣсенъ на разныхъ языкахъ; но такъ какъ эти вирши нельзя назвалъ стихами, даже и при какомъ угодно нахальствѣ, то т. Безсоновъ назвалъ ихъ младшими стихами; а настоящіе народные стихи, пѣсни, окрестилъ именемъ старшихъ стиховъ. Въ число старшихъ стиховъ вошли пѣсни и русскія, и малороссійскія, и сербскія; а въ число младшихъ всякая дребедень, — что, попадалось подъ руку. П. А. Безсоновъ, слава-Богу, не брезгливъ!.. Въ число стиховъ старшихъ вошли пѣсни: сорокъ каликъ съ каликою, Софьюшка и Василій, осада Соловецкаго монастыря и много другихъ; даже сербская пѣсня, переведенная уже Пушкинымъ, снова переведена самимъ г. Безсоновымъ и помѣшена старшимъ стихомъ. Если остаться только при этихъ стихахъ, нѣмцы-католики, неправославные будутъ имѣть больше насъ стиховъ (у нихъ до трехсотъ, а у насъ около сотни); но нѣмцы ошибаются: они не знаютъ, что имѣютъ дѣло съ г. Безсоновымъ: Петръ Алексѣевичъ выдвинулъ на нихъ младшіе стихи. Въ этомъ дѣлѣ издатель оказалъ способностей гораздо болѣе сына г. Добчинскаго: молодой Добчинскій, какъ увидитъ ножичекъ, сейчасъ тележку сдѣлаетъ, а г. Безсоновъ, какъ увидитъ что-нибудь написанное — сейчасъ въ стихъ хватаетъ, да еще (такой забавникъ!) подъ этою штукою примѣчаніе сдѣлаетъ, въ родѣ слѣдующаго:

„Хотя въ началѣ приведены нами стихи съ припѣвомъ въ концѣ, въ родѣ рацей (ср. и колядки), но все это книжное сочиненіе; чисто народныхъ стиховъ воскресенію нѣтъ (исключая ниже какой-то малорусскій отрывокъ): причиною конечно то, что у славянъ, въ ихъ древнѣйшемъ и общемъ мѣстопребываніи на югѣ, весна начиналась рождествомъ“. (Вып. 5 стр. 15).

Вотъ, прочитаете такое примѣчаніе и задумаетесь: г. Безсоновъ хотѣлъ помѣщать въ „Калѣкахъ“ народные стихи, — зачѣмъ же попали книжные, про которые и не знаетъ: какъ такъ весна у славянъ начиналась съ рождества, т. е. съ 25 декабря? вотъ какъ вы задумаетесь надъ этимъ, а Петръ Алексѣевичъ и будетъ въ кулакъ надъ вами посмѣиваться!.. Взглянете вы на это и сами улыбнетесь, да и скажете: „шутникъ П. А. Безсоновъ! вѣдь вы обѣщали намъ стихи, а даете Богъ-знаетъ что такое!..“ Но это вамъ не совѣтую говорить: вамъ покажутъ 21 стр. 4 вып., и вамъ стыдно будетъ, а на этой замѣчательной страницѣ объяснено; „часто иногда самая тонкая, едва замѣтная черта различаетъ эти отдѣлы (т. е. народные стихи и пѣсни, сложенные грамотѣями) и понимается лишь чутьемъ, образованнымъ опытомъ: въ изданіи же соблюсти эти отличія и раздѣлить стихи на особые отдѣлы при настоящемъ случаѣ невозможно!“

По этому онъ все беретъ, какъ трудолюбивый жукъ со всякой дряни собираетъ все, что ему надобно, спишетъ книгу, а къ ней и примѣчаніе: „Сочинено богословомъ Фраматіемъ Дивковичемъ изъ Елашакъ… съ дозволенія инквизиціи, печатано въ Венеціи 1691 г.“ (стр. 82, 83, 84… выписано 34 страницы!..) или напечатаетъ, что этотъ стихъ сочиненъ Антономъ Головатымъ, которымъ запорожскіе казаки поздравляли Потемкина (вып. 5, стр. 18). Сюда вошелъ и месяцесловъ въ стихахъ, вѣроятно пойдетъ такая же и арифметика, оды Державина, Шатрова; г. Безсоновъ все печатаетъ сряду, и ежели ему иногда случается не кончить по какой-то непонятной для насъ совѣстливости и вмѣсто конца написать и прочее, то за то часто приходится въ двухъ экземплярахъ печатать одинъ и тотъ же стихъ… т. е. не стихъ, а младшій стихъ. Вотъ напримѣръ:

   Свѣтлыя въ небѣ палаты,    Трапезы тамо богаты:    Идите всѣ души праведны до той палаты    Тамо витати и близко Бога сѣдати,    Тамо бо велія радость,    И всѣмъ всемірная сладость,    Поютъ музыцы, разные языцы,    Песнь Богу сильну, зѣдо предивну    Въ часъ веселую годину.    А грѣшницы не тужите,    Но скоро тамо идите,    Оставите грѣхи до той утѣхи,    Въ радость премногу, къ милому    Любовь велію стяжите Богу,    Свѣтлыя во небѣ палати    Трапезы тамо богаты;    Идите дуси праведніи всѣ,    До той палаты, тамъ обѣдати    И близко Бога стояти    Тамо бо велія радость    И всѣмъ всемірная сладость    Поютъ музыцы, разные языцы    Пѣснь Богу сильну, презѣльну, дивну.    Въ часъ веселья годины    А грѣшницы не тужите,    Но скоро тамо идите,    Оставите грѣха до той утѣхи,    Въ радость премногу къ великому Богу. (Вып. 5, No№ 521 и 522 стр. 259, 257).

Подобныхъ вещей г. Безсоновъ собралъ многое множество, и объявилъ въ газетѣ „День“, что ея-де П. А. Безсоновъ собралъ до 1000 стиховъ, да денегъ нѣтъ, издать не могу, такъ сокровище и пропадаетъ! Не соблаговолитъ ли кто денегъ на изданіе этихъ сокровищъ?!..» «С. П. Вѣдомости» повторили это объявленіе и «подписка шла такъ быстро и успѣшно, что совершенно доказала сочувствіе русскаго общества» къ изданію русскихъ народныхъ пѣсенъ, на что впрочемъ скажетъ теперь публика: обѣщали русскіе народные стихи, а подчуютъ младшими стихами. Всѣ думали, что г. Безсоновъ въ первой же книжкѣ, выпущенной по подпискѣ, запоетъ:

   А мы, нищая братья,    Мы убогіе люди,    Должны Бога молити,    У Христа милости просити    За поящихъ, за кормящихъ,    Кто насъ поитъ и кормитъ,    Обуваетъ — одѣваетъ!..

А Петръ Алексѣевичъ Безсоновъ, вмѣсто этой жалобной пѣсни «Калѣкъ-перехожихъ», какъ хватитъ въ первой же книжкѣ, въ первый же стихъ:

   Патріархи тріумствуйте,    Со пророки ликовствуйте,    Со святыми торжествуйте!    Приведутся дѣвы. (IV вып. стр. 1).

А чего тутъ ликовать?!.. Ликовать, не ликовать одному Петру Алексѣевичу Безсонову, а подписчики-то на «Калѣкъ-перехожихъ», чай, заплакали, когда денежки ихъ загули!..

Когда была окончена эта статья, я увидалъ пятый выпускъ сборника пѣсенъ П. В. Кирѣевскаго. Въ этомъ выпускѣ пѣсни расположены по мысли г. Безсонова. Трудно только понять, по какимъ соображеніямъ расположены пѣсни этого выпуска. Напримѣръ почему пѣсня «про князя Волховскаго и Ваньку Клюшничка» помѣщена прежде пѣсни:

   Какъ гулялъ молодецъ ровно тридцать лѣтъ,    Загулялъ молодецъ къ королю въ Литву…

да и много подоблаго… Только я считаю своимъ долгомъ извиниться, передъ г. Безсоновымъ: я невольно ввелъ его въ ошибку. Г. Безсоновъ, помѣщая мои варіанты пѣсни «про князя Волхонскаго и Ваньку Ключничка», называетъ князя Волхонскаго «княземъ-бояриномъ». Я печатая въ «Отечественнихъ Запискахъ» эту пѣсню, по независящимъ отъ редакціи обстоятельствамъ долженъ быль называть Волхонскаго «княземъ бояриномъ», а потому и въ сборникѣ Кирѣевскаго въ моихъ варіантахъ Волхонскій называется тоже «княземъ-бояриномъ».

СТИХИ ДУХОВНАГО СОДЕРЖАНІЯ

1

Стихъ про Егорія Храбраго

   Во седьмомъ году восьмой тысячи    Наѣзжалъ царище Кудрянище    Ко тому ли городу Чернигову.    Онъ князей бояръ всѣхъ повырубилъ;    Благовѣрнаго князя Ѳедора    Онъ подъ мечъ склонилъ,    Голову срубилъ.    Оставалося чадо малое,    Молодой Егорей свѣтло-храбрый:    По локоть руки въ красномъ золотѣ,    По колѣна ноги въ чистомъ серебрѣ,    И во лбу солнце, во тылу мѣсяцъ,    По косицамъ звѣзды перехожіи.    Онъ того, собака, не пытаючи,    Началъ Егорья — свѣта мучити    Всякими муками да разноличными.    Началъ онъ Егорья топорами сѣчь:    Топоры все зубье прикрошилося,    А Егорья-свѣта не уязвило,    Не уязвило, не укровавило.    Онъ того, собака, не пытаючи,    Началъ онъ Егорья пилой пилить,    У пилы все зубье прикрошилося,    Прикрошилося, все приломалося,    А Егорья-свѣта не уязвило,    Не уязвило, не укровавило,    Онъ того собака, не пытаючи,    Началъ Егорья водой топить,    Колесомъ вертѣть:    Колесо въ щепу все приломалося,    А Егорья-свѣта не уязвило,    Не уязвило, не укровавило.    Онъ того, собака, не пытаючи,    Началъ онъ Егорья въ котлѣ варить:    Егорей-свѣтъ въ котлѣ стойкомъ стоить,    Стойкомъ стоитъ, самъ стихи поетъ,    Стихи поетъ все херувимскіе,    Подъ котломъ растетъ трава муравлена    Растутъ цвѣточки лазоревы.    Онъ того, собака, не пытаючи,    Копалъ погреба глубокіе,    Долины погребъ двадцати саженъ,    Ширины погребъ тридцати саженъ,    Глубину погребъ сорока саженъ,    Посадилъ Егорья — свѣта съ матерью    Во тотъ погребъ во широкой:    Задергивалъ рѣшотки желѣзныя,    Желтымъ пескомъ призасыпывалъ,    Сѣрымъ каменьемъ призаваливалъ,    Муравой травой замуравливалъ.    Онъ пошелъ, собака, похваляется:    «Не бывать-ска Егорью на святой Руси,    Не видать Егорью свѣта бѣлаго,    Свѣта бѣлаго, солнца краснаго».    По Егорьевой было по участи,    И по Божьей было по милости,    Стонка завѣвали вѣтры буйные    Изъ того изъ далеча чиста поля;    Мураву-траву всю размуравило,    Сѣро каменье все приразвалѣло,    Желты пески всѣ приразвѣяло,    Рѣшеточки всѣ прираздергало,    Выходилъ Егорей на святую Русь,    Увидалъ Егорей свѣта бѣлаго,    Свѣта бѣлаго, солнца краснаго,    Сталъ просить благословенія,    Благословенія матушки родимыя    Поѣхать къ Кудревяну Кудреянищу    Изместить обиды всѣ родительскія.    Унимаетъ его матушка родимая:    «Не поѣзжаій: у Кудревяна Кудреянища    Есть три заставы, три великія;    Первая застава великая:    Стоятъ лѣса темные,    Они засѣли до неба;    И стиглому и сбѣглому проходу нѣтъ,    И удалому молодцу проѣзду нѣтъ.    А другая застава великая:    Стоятъ двѣ горы высокія,    Разойдутся, да вмѣстѣ столкнутся.    Ни стиглому, ни сбѣглому проходу нѣтъ,    Ни удалому молодцу проѣзду нѣтъ».    Ой же ты — матушка родимая!    Не Божіимъ все есть изволеніемъ —    Все вражіимъ навожденіемъ!    Поѣхалъ удалый доброй молодецъ;    Пріѣхалъ къ лѣсамъ темныемъ.    «Ой все вы лѣсы, лѣсы темене!    Полноте-ко врагу вѣровать,    Вѣруйте-ко въ Господа распятаго,    Самаго Егорья-свѣта храбраго!»    Стали лѣсы по старому,    Стали лѣсы по прежнему.    Проѣхалъ Егорей-свѣтъ храбрый.    Пріѣхалъ къ горамъ высокимъ:    «Полноте-ко горы врагу вѣровать!    Вѣруйте-ко въ Господа распятаго,    Самаго Егорья — свѣта храбраго.»    Стали горы по старому,    Стали горы по прежнему;    Проѣхалъ Егорей — свѣтъ храбрый.    Пріѣхалъ къ рѣкѣ огненной:    «Полно-ко рѣка врагу вѣровать!    Вѣруй-ко въ Господа распятаго,    Самаго Егорья — свѣта храбраго!    Стала рѣка по старому,    Стала рѣка во прежнему.    Колотятъ платье двѣ дѣвицы,    Двѣ русскія полоняночки:    „Ой же ты удалый добрый молодецъ.    Есть еще у Кудреяна Кудреяныча.    Есть три заставы, три великія:    Первая заставь сидитъ надъ крыльцомъ птица:    Унесетъ тебя въ чисто поле,    Малымъ дѣтямъ да на съяденье.    Надъ крыльцомъ сидитъ змѣя лютая:    Ухватитъ тебя на хоботъ свой    Унесетъ тебя въ чисто поле    Малымъ дѣтямъ на съяденье.    Въ палатахъ у него есть мечъ самосѣкъ,    Отсѣкетъ у тебя буйну голову!“    — Все это не Божіимъ изволеніемъ,    Все вражіимъ навожденіемъ!    „Охъ ты птица, птица, лети въ чисто поле,    Хватай поганыхъ татаровей.    Охъ ты змѣя, змѣя лютая!    Лети змѣя въ чисто поле    Хватай поганыхъ татаровей!    Охъ ты мечъ мечъ, мечъ самосѣкъ,    Ссѣки у Кудреяна Кудреянища,    Ссѣки буйну голову.“ (Арханг. губ. зап. С. В. Максимовымъ).

2

Стихъ про Егорія Храбраго

   Во шестомъ году въ осьмой тысячи,    Да при томъ царѣ да при Ѳедору,    Да при той царицы благовѣрныя,    Да при святой Софіи премудрыя,    Спородила она да три дочери,    Да три дочери, да три любимыи,    Четвертава сына свѣтъ Егорія,    Свѣтъ Ягорія, свѣтъ Храбрава:    По колѣни въ нево ноги въ золыти,    По локоть руки въ чистымъ серибри,    Волоса на немъ, что ковыля трава.[2]    Вотъ изъ той земли басурмааскія,    Исповѣдыватъ царь басурманища,    Онъ са всей силаю са жидовскаю;    Онъ сикётъ и рубётъ, вы полонъ беретъ!    Заполонилъ же ёнъ да три дѣвицы,    Евъ нагналъ за аграды за рубежнаи,    Приставлялъ кы стаду ка звяриному,    Кы сѣрымъ валкамъ басурепымъ-жа[3].    Онъ сталъ царища басурманища,    Онъ сталъ жа въ Ягорія распрашивать,    Распрашявати, разгаваривати;    «Какова ты роду, какова племеню,    „Али барскыва, князіянскыва?“    А яму Ягорій атказываить:    А яму Храбрый атгавариваить;    „Я таво роду христьянскава.“    Ты повѣруй вѣру ты ко мнѣ царю басурманицу.    Яму Ягорій атказываить,    Яму Храбрый атгавариваить:    „Не повѣрую вѣру я къ тибѣ къ царю!    Я повѣрую вѣру къ сымаму Христу,    Сымаму Христу — Царю Небеснаму,    Ищо матири Быгародици,    Святой Софеи премудрые,    Ищо Троицы нераздѣльныи.“    Пывялѣлъ царища басурманища,    Пывялѣлъ Ягорья крѣпко мучити,    Крѣпко мучити разноличными.    Пывялѣлъ Игорія воножи рѣзать:    У нажахъ канци пытламалиси;    Мастировъ руци патымалиси;    Ничаво Игорію не вредиласи:    Уся яво тѣло суцѣляласи.    Пывялѣлъ царища басурманища,    Пывялѣлъ Игорія въ тапары рубить;    У тапарахъ лезья потломалиси,    Мастеровъ руци апущалиси;    Пывялѣлъ царища басурмавища,    Пывялѣлъ Игорья на пилы пилить:    У пилахъ зубья повытиралиси,    Мастеровъ очи помишалиси;    Ничаво Игорью ни прихилоси:    Уся яго тѣла суциляжоси!    Пывялѣлъ царища басурманища,    Пывялѣлъ Егорья на маряхъ тапить    На маряхъ тапить съ бѣлимъ каменемъ.    Енъ паёть стихи херувимскія    Да гласомъ гласить по-евангельски,    Да сверхъ жа воды Ягорій плаваить!    Ничаго Ягорью не вредилоси:    Уся яво тѣла суцилялоси.    Пывялѣлъ царища басурманища,    Пывялѣлъ Игорья вы смалѣ варить,    А смола кипить, яко грогъ гремить,    А сверхъ воды[4] Ягорій плаваить!    Ничаго Игорію ни врядилоси;    Уся яво тѣла суциляласи.    Пывялѣлъ царища басурманища,    Пывялѣлъ Ягорію яму капать:    Глубины яма сорока сажовъ,    Поперечины двадцати сажонъ.    Пысадили Ягорья въ глубаку яму,    Паталочили доски желѣзная,    Прибивали гвоздями полуженнами,    Засыпали пясками рудожелтами;    А самъ царища басурманища,    Самъ притаптывалъ, пригаваривалъ:    „Не хадить Игорію по биломъ свѣту,    „Не видать Игорію солнца красныва,    «Не видать Мгорію мѣсаца ясныва!»    Изъ за горыда Русалимскава    Высхадила туча да пригрозныя,    Да пригрозныя, вятры буйнаи.    Разносили пяски рудажолтаи,    Грамава туча доски желѣзнаи:    Выходилъ Ягорій да на бѣлый свѣтъ    Увидалъ Ягорій солнца красныя,    Увидалъ Ягорій мѣсяцъ ясныя;    Пошолъ жа Ягорей да на тотъ на градъ,    Да на томъ во гради нѣтъ ни старыва,    Нѣтъ ни старыва, нѣтъ ни малыва,    Только стаить церква саборная,    Да саборныя быгамольныя;    Да ва той церкви вы саборныя,    Адна мать пречистая Быгародица,    Святая Сафея премудрая.    Какъ святой Игорій проглаголуетъ:    «Мать пречистая Быгародица,    Святая Сафея премудрая!    Ты атдай мнѣ блаасланіеніе:    Пойду я къ царищу басурманищу,    Да стану за вѣру христіянскую,    Атплачу яму дружбу прежнію.»    Она яву проглаголуить:    «Ты пади во тѣ степи,    Ты возьми каня богатырскыва,    Са всею оружію ваенныю».    Паѣхалъ Ягорій на круты горы,    На круты горы, на талкучія.    А крутыя гори сыхалилиси,    Да негди Ягорію праѣхати.    А имъ жа Ягорій проглаголывалъ:    «А горы маи, да все крутыи!    Да вы станьте-на съ, горы, да по старому:    Построю на васъ церкву саборнаю,    Саборнаю быгамольнаю.»    Вотъ та застава миноваласи!    Пыдъизжалъ Ягорій кы тямнымъ лясамъ,    А тямны ляса кы сырой земли прикланилиси.    А имъ Игорій проглаголивалъ:    «Ай вы ляса мои пріагромнаи,    Станьтя ляса па стараму:    Я буду сѣчь, рубить сы малитвами,    Буду изъ васъ строить церкви соборныя,    Да соборныя, быгамольнаи.»    Вотъ и та застава миноваласи!    Пыдъязжалъ Ягорей кы таму стаду,    Кы таму стаду кы звяринаму;    А звѣрямъ Ягорій проглаголявалъ:    «Разойдитеся и гдѣ одинъ — два,    Пы чистымъ палямъ, пы тямнымъ лясамъ,    Да пейте, вы ѣшьте, повелѣнная».    Вотъ и та застава миновалиси!    Стада пасили красныя дѣвушки,    Ягоріевы родныя сестрицы.    Краснымъ дѣвицамъ Ягорій проглаголуетъ:    «Вы сойдитекася на Кіянь моря,    Вы абмойте шерсть басурмнвскую;    На васъ станить тѣла христіянская,    А вѣруйте Самому Христу,    Самому Христу, Царю небеснаму;    Ещо матери Быгародицы,    Во святой Софеи во премудрыя,    Пресвятой Троицы нераздѣлямыя…»    Подъѣзжалъ Ягорій кы таму дворцу.    На вратахъ седитъ Великанъ птица,    Во носѣ держитъ Севру рыбу.    Када Севръ рыба пываротится,    Всѣ синія моря выскалухнутся.    Рыбы Ягорій проглаголуить:    «Ходи жа ты, рыба, по синемъ мори».    А птицы Игорій проглаголывалъ:    «Ходи жа ты, птяца, крутымъ берегамъ,    Питаиси жа, птица, бѣлай рыбяцай».    Пыдъѣзжалъ Игорій къ царищу басурманящу.    Всталъ царища басурманища Ягорья упрашивати,    Ягорія упрашивати, утоваривати:    «Погоди ко си ты на три года.»    А яяу Игорей атказываитъ:    «Ни на три года, ни на три часа».    Размахнуалъ оружія военная,    Разсѣкъ палаты бѣлакаменны,    Досталъ царища басурнанища,    Атплатилъ яму дружбу прежняю,    Друзкбу прежнію, кровь гарючаю,    За тае за вѣру христьянскаю!    Слава великая Игорія похожденія! (Малоарх. у., с. Сабурово. Пѣлъ Иванъ Кондрашовъ 1858 г. 16 мая)

3

Стихъ про Егорьевы мученья

   При томъ царѣ, при Ѳедорѣ,    У него была царица благувѣрная,    Благувѣрвая, благучестивая.    Спородила царица она три отрока:    Два отрока-отроковицы,    Третьяго отрока Егорья Храбраго. —    Изъ того ли изъ града изъ Китаева    Подымался невѣрный царь Диклитіанище;    Іерусалимъ, святой городъ, весь повыгубилъ;    Онъ князей и бояръ всѣхъ подъ мечъ склонилъ;    А онъ Божьи церквы всѣ на дымъ пустилъ;    Святыихъ образовъ подъ коней послалъ;    А благовѣрнаго царя Ѳедора    Онъ взялъ его, невѣрный царь, за желты кудри,    Отводилъ его далече во чисто поле;    Отрубилъ онъ мечемъ ему буйную голову.    А Егорья, отрока премладова, —    Онъ мучилъ его мукамъ всякіамъ разныимъ:    Онъ пыталъ Егорья батожьемъ стегать,    Батожьемъ стегать, все желѣзныимъ;    Не взяло Егорья батожьемъ стегать;    Батожья отъ Егорья всѣ переломалися,    Мастеровыя руки опущалися.    Ничего Егорью тутъ не сдѣлалось.    Онъ пыталъ Егорья и колесомъ тереть;    Не взяло Егорья колесомъ тереть:    Колесо все отъ Егорья взвертѣлося;    Ничего Егорью тутъ не сдѣлалось.    Онъ невѣрный царь Диклитіанище,    Онъ пыталъ Егорья и пиламъ пилить;    Не взяло Егорья и пиламъ пилить,    Всѣ пила отъ Егорья преизгибалися;    Ничего Егорью тутъ не сдѣлалось.    Онъ пыталъ Егорья и топорамъ рубить,    И не взяло Егорья и топорамъ рубить:    Топоры всѣ отъ Егорья преломалися,    Мастеровыя руки опускалися;    Ничего Егорью тутъ не сдѣлалось.    Онъ невѣрный царь Давлитіанище,    Онъ пыталъ Егорья во смолѣ варить,    Не взяло Егорью во смолы кипѣть.    Онъ пыталъ Егорья и на воды топить,    Не взяло Егорья и на водѣ тонуть:    Онъ противъ воды, Егорій, гоголемъ плыветъ,    Гоголемъ плыветъ, самъ стихи поетъ —    Онъ стихи поетъ, Егорій, херувимскіе,    Херувимскіе поетъ по-архангельски.    Онъ, презлой, невѣрный царь Диклитіанище,    Онъ беретъ Егорья за бѣлы руки,    Отводитъ далече его во чисто поле,    На славную гору Сорочинскую.    Приказалъ онъ выкопать ему глыбокъ погребъ —    Глыбиною былъ погребъ сорока саженъ —    Посадилъ онъ свѣта Егорья во глыбокъ погребъ,    Задвигалъ онъ его рѣшетками все зелѣзвыми,    Засыпаль онъ песками рудожелтами:    Онъ дубьемъ и колодьемъ заворачивалъ;    Онъ самъ, невѣрный царь, приговаривалъ:    «Не бывать теперь Егорью на бѣломъ свѣту,    Не видать Егорью солнца краснаго,    Не слыхать Егорью повелѣнья божьяго!»    Самъ вошелъ онъ, невѣрный царь,    Во свой Китай городъ,    Во свое во царство беззаконное.    Онъ Егорьевыхъ двухъ милыхъ сестеръ,    Онъ побралъ, проклятый, во полонъ къ себѣ,    Заставлялъ онъ ихъ паста стада звѣриныя:    Звѣрей разныихъ, разноличныихъ.    Миновало тому время ровно три года:    Подималися вѣтра буйные    На славную гору Сорочинскую;    Всѣ дубья, колодья разворачило,    И пески желтыя всѣ поразвѣяло:    Раскрывалися рѣшетки всѣ зелѣзныя.    Выходилъ Егорій вонъ изъ погреба.    Помолился Егорій на образа Спасителя;    Пошелъ Егорій Храбрый онъ въ Іерусалимъ городъ.    Іерусалимъ, ихный городъ, весь повыгубленъ;    Только оставши во святомъ градѣ, въ Іерусалимѣ,    Единая полата бѣлокаменная    Его батюшки, царя Ѳеодора,    Да еще былъ оставши второй Давыдовъ домъ.    Взошелъ Егорій Храбрый въ свои палаты бѣлокаменны    Онъ крестъ держалъ, Егореи, по писанному,    Онъ поклонъ поклонялся до сырой землѣ    Своей матушкѣ Софьѣ, царицы благувѣрныя:    «Здравствуй, родимая, родная матушка,    Софья царица, мать благувѣрная!»    Возговоритъ Егорью родная матушка:    «Ровно три года солнце не пекло    На моя палаты бѣлокаменныя;    Но теперь мнѣ солнце возсіяло    Во моихъ палатахъ бѣлокаменныхъ».    «Благослови, родимая, родная матушка,    Меня иттить ко злому царю Диклитіанищу.    Отплатить ему дружбу прежнюю,    Отлить мнѣ кровь своего батюшки».    Возговоритъ Егорью родная матушка:    «Мое дитятко ты премладое,    Гдѣ жь тебѣ иттить ко злому царю Доклитіанищу?»    Возговоритъ Егорій своей родной матери:    «Благословишь — пойду, и не благословишь — пойду».    Благословила Егорья родная матушка,    Благословила его святыимъ образомъ    Выходилъ Егорій изъ палаты вонъ:    Онъ пошелъ, Егорій, на конюшенъ дворъ,    Выводилъ коня Егорій самолучшаго,    И садился свѣтъ Егорій на коня храбраго.    Поѣхалъ свѣтъ — Егорій къ царю Диклитіанищу!    Ну, на той пути, на дороженькѣ    Повстрѣчалося Егорью несчастье великое.    Напущалъ онъ Диклитіанъ на Егорья сѣрыхъ волковъ.    Возговоритъ Егорій звѣрямъ — сѣрымъ волкамъ:    «Разойдитеся вы на всѣ четыре стороны,    По степямъ, по лѣсамъ, по чистымъ полямъ;    Пейте и ѣшьте вы мое повелѣнное,    Егорьево благословенное».    Поѣхалъ свѣтъ — Егорій Храбрый въ царю Диклитіанищу;    Опять на той пути дороженькѣ    Повстрѣчалося Егорью несчастіе великое:    Посреди пути — дороженьки лежитъ тутъ змѣя горюница,    О двѣнадцати змѣя была головахъ,    О двадцати четырехъ хоботахъ.    Тутъ Егорій Храбрый пріужахнулся;    Онъ беретъ свое жезло булатное,    Жезло булатное и свой вострый мечъ.    Онъ возговоритъ, Егорій, змѣи горюницѣ;    «Отойди, змѣя, ты съ пути долой».    Передъ нимъ змѣя она попротивилась;    Онъ разсѣвъ змѣю на мелки части,    Самъ поѣхалъ Егорій Храбрый къ царю Диклитіанищу.    Пріѣзжалъ Егорій во Китай — городъ,    Ко тому дворцу, ко царскому,    Закричалъ Егорій своимъ громкимъ голосомъ:    Узналъ царь Диклитіанъ гласъ Егорьевскій.    Выходилъ царь Диклитіанъ на свой на крутой крылецъ;    Онъ поклонъ поклонялся Егорью понизешеньки,    Возговоритъ Егорій царю Диклитіанищу:    «Ты повѣруешь ли вѣру христіанскую,    Ты состроишь ли во своемъ градѣ три церквы соборныя?»    Диклитіанъ царь нашему Богу не повѣровалъ,    Онъ беретъ, Егорій Храбрый, свой острый мечъ,    Отрубилъ Егорій Храбрый царю буйную голову,    А онъ ихнѣе все царство беззаконное    Привождалъ во вѣру христіанскую.

4

Стихъ объ Алексафіи

   Посторонъ святаго града Іерусалима    На земли было три царства беззаконныихъ:    Первое царство былъ Содомъ городъ,    А второе царство былъ Гоморъ городъ,    А третье было царство Рахлинское.    На ихнее беззаконіе великое —    Да не могъ на нихъ самъ Господь смотрѣть.    Содомъ и Гоморъ Господь скрозь земли прослалъ,    А на этое третье царство, на Рахлинское,    Напущалъ Господь Богъ на нихъ змѣя лютаго,    Давали они со города скотиною    Ко лютому змѣю на съѣденіе,    И ко пещерскому на прожреніе.    Во градѣ скота у нихъ мало осталося:    Давали они со города по головы,    По головы человѣческой,    Ко лютому змѣю на съѣденіе,    Ко пещерскому на прожреніе.    Во градѣ людей у нихъ мало оставалося,    Собиралися всѣ жители рахлинскіе    Къ самому они царю на широкій дворъ;    Метали они жеребьемъ самоволжевымъ    Со самымъ царемъ со Агапіемъ.    Но жеребье царю доставалося    Ко лютому зврѣю иттить на съѣденіе,    Ко пещерскому на прожреніе.    Прикручинился царь и припечалился.    Возговорить ему царица рыхлинская:    «Не кручинься, царь, и не печалуйся;    У васъ есть съ тобой кѣмъ замѣнитися;    У васъ есть съ тобой дитя единое:    Она единая дочь не милая;    Она вѣруетъ вѣру все не нашую:    Богу молится она распятому;    Отдалимъ мы Олексафію ко лютому змѣю,    Ко лютому змѣю на съѣденіе,    Ко пещерскому на прожреніе».    Многой радостью царь изнаполнился,    Приходилъ онъ въ палаты бѣлокаменныя,    Ко своей ко дщери въ одинокія;    Вызывалъ онъ въ упокой ее во особый,    Уговаривалъ онъ дочь, обманывалъ:    «Ты, прекрасная Олесафія Агапеевна,    Ты вставай-ка, Олесафія, изъ утра ранешенько,    Умывайся, дѣвица бѣлешенько,    И снаряжайся, Олесафія, хорошехонько:    Изъ утра я тебя буду замужъ давать,    Ты въ которую вѣру вѣруешь».    Срадовалася Олексафія, взвеселилася,    На ложницу она спать не ложилася:    Всю темную ночь она Богу молилася;    Молилася она Спасу пречистому,    Второму Миколы Барградскому,    Третьему Егорью-свѣту Храброму.    Между тѣмъ дѣвицы и утро пришло.    Встала Олексафія ранешенько    Умывалася она бѣлешенько,    Снаряжалась она хорошехонько.    Выходила Олексафія на крутой крылецъ.    Взглянула Олексафія на широкій дворъ:    Посреди двора было царскаго —    Тутъ стоитъ корета сама черная,    Припряжены кони неученые.    Посаженъ дѣтина въ платьѣ травурномъ;    Ино тутъ же Олексафія догадалася,    Горячимъ слезамъ она обливалася:    «Не на то меня мать спородила,    Чтобъ отдать меня во свою вѣру;    А на то меня мать спородила:    Отдаетъ меня батюшка ко люту змѣю,    Ко люту змѣю на съѣденіе,    Ко пещерскому на прожреніе».    Повели Олексафію со крута крыльца,    Сажали Олексафію въ корету черную,    Повезли Олексафію ко синю морю,    Ко тому ко восходу ко змѣиному.    Выходила Олексафія изъ кореты вонъ,    Садилась Олексафія на крутой берегъ,    Ко тому ко морю ко синему.    Уѣзжалъ дѣтина въ платьѣ траурномъ:    Оставалась Олексафія одинешенька.    На листу у Олексафіи было написано:    Святые ангелы были все, архангелы.    Молилась Олексафія Спасу Пречистому,    Второму Миколы Барградскому,    Третьему Егорью — свѣту Храброму.    Услышалъ Господь Богъ ея моленье,    Посылалъ Господь Богъ Егорья Храбраго    Для храненія дѣвицы отъ змѣя лютаго.    Пріѣзжалъ Егорій на добромъ конѣ,    Онъ слѣзалъ, Егорій, съ коня храбраго;    Онъ поклонъ воздалъ дѣвицы низешенько:    «Богъ на помочь тебѣ, царская дочь Олексафія!»    Давалъ Егорій Храбрый свой шелковъ поводъ    Олексафіи дѣвицы на бѣлы руки:    «Подержи ты, говоритъ, Олексафія, моего коня,    А больше того смотри сама на сине море:    Когда на морѣ волна будетъ подыматися,    Изъ пещеръ змѣя лютая появлятися,    Ты тогда мевя, дѣвица, ото сна сбуди».    Онъ возговорилъ Егорій, а самъ спать уснулъ.    Держала Олексафія коня храбраго,    Больше того смотрѣла на сине мope.    На морѣ волна стала колыбатися,    Но тутъ же Олексафія она испугалася,    Горячими слезами она обливалася,    Начала дѣвица Егорья ото сна будить;    Не могла она Егорья ото сна сбудить.    Она жалко Олексафія сама росплакала:    Покатились у Олексафіи горючи слезы    На Егорьево на бѣло лице;    Оттого Егорій ото сна возсталъ.    Онъ беретъ свое жезло булатное,    Онъ пошелъ Егорій ко синю морю,    Ко тому ко восходу ко змѣиному.    Онъ бьетъ змѣю копьемъ во прожерище:    «Ты будь змѣя и кротка и смирна,    Ты пей и ѣшь мое повелѣнное,    Олексафіево благословенное».    Распоясалъ Егорій свой шелковъ поясъ,    Онъ продѣлъ змѣи насквозь прожорище,    Онъ давалъ Олексафіи на бѣлы руки,    Онъ давалъ, Егорій, самъ наказывалъ!    «Поведиткась, Олексафія, змѣя лютаго    Во свое во царство рахлинское.    Скажи батюшкѣ царю Агапію,    Пущай повѣруетъ вѣру христіанскую,    Пусть состроитъ онъ три церквы соборныя.    Ежель не повѣруетъ онъ вѣры христіанскія,    Ты пусти змѣю на свою волю,    Потребитъ змѣя ихъ всѣхъ до единаго,    Не оставитъ имъ людей на сѣмены».    Повела Олексафія змѣя лютаго    Во свое царство во рахлинское,    Становилась Олексафія посреди града,    Закричала Олексафія женскимъ голосомъ:    «Ты услышь, мой отецъ, рахлинскій царь!    Ты повѣруешь ли вѣру христіанскую,    Ты состроишь ли три церкви соборны ихъ?    Ежель ты не повѣруешь вѣры христіанскія,    Я пущу змѣю на свою волю,    Потребитъ змѣя васъ всѣхъ до единаго,    Не оставитъ вамъ людей на сѣмены».    Царь со радости онъ вѣры повѣровалъ,    Онъ создалъ свою заповѣдь великую:    «Я сострою три церквы соборныя:    Церковь Матери Божьей, Богородицы,    Еще Троицы Живоначальныя    И святому Егорью свѣту Храброму.    Я не разъ Егорью буду въ году вѣровать,    Я не разъ въ году — два раза».

5

Стихъ про Бориса и Глѣба

   Востошная сдержавная    Какъ у славнымъ гради у Кееви[5]    А жилъ себѣ Володимеръ князь,    Володимеръ князь Володиміравичъ;    Онъ имѣлъ сибѣ двинадцать сыновъ,    Двинаддать сыновъ любезнѣйшихъ;    Только взлюбилъ ёнъ трехъ сыновъ:    Святова и Глѣба, Бориса,    А третьева Святааполка,    Той имѣлъ сибѣ за большаго сына.    Дѣлилъ грады на три части:    Что Кеевъ градъ, Черниговъ градъ Святому и Глѣбу, Борису,    Привдавѣшанъ[6] градъ Святополку.    Святой Полокъ пишетъ листы,    Пишетъ листы къ меньшимъ братьямъ:    «А вы братья, вы и меньшія!    Выѣзжайте въ чистоя поля,    Въ чистоя поля пиръ пировать,    Пиръ пировать, атца паминать».    Бяруть письмо, сильно плачуть,    Дабровъ конивъ сидлаивчи,    Въ чистоя поля ваизжаивчи,    Бѣлы шатры раскинаивчи.    Святой Полохъ наѣзжаивчи,    Глѣба нажомъ зарѣзаивчи,    Бариса каміемъ закаляивчи,    (Въ) топки болоты отволачаювчи,    Подъ гнилу колоду подкладаивчи.    Ляжатъ мощи тридцать три года,    Ничаво мощамъ не врядиласи,    Ни ятъ солнца ни засохли,    Ни ятъ вѣтру ни завѣтряли,    Ни ятъ дожжу ни сатлѣли.    Святому Глѣбу славу поеиъ!    На вѣкъ слава яго ни иинуитца,    Саздай намъ, Господь, сяму міру пріукрасный рай! Малоарх. уѣз. с. Сабурово; пѣлъ Иванъ Кондрашевъ; его выучила монахиня въ Коренной.)

6

Стихъ о пречудной царицѣ

   Ты пречудная царица, Мать Божія-Богородица!    Ты услышь-ка наше моленіе, отъ грѣшныихъ рабовъ твоихъ,    Ты прими наше слезное иногда рыданіе,    Не лиши насъ отъ царствія отъ свово отъ небеснаго    И не предай васъ ко злой муки, ко превѣчныя.    Ай же мука, ты есь мука злая сотворена!    Но не ради насъ этая мука злая превѣчная,    Сотворена злая мука ради діавола    И ради того человѣка многобеззаконнова.    Ты живешь уже, человѣче, на разсудишь о себѣ;    Пора тебѣ будетъ, человѣче, воспокояться,    На истиную путь пора будетъ обратитися.    Призови-ка, человѣче, ты отца къ себѣ духовнаго,    Исповѣдай-ка, человѣче, свои тайные грѣхи,    Но не сколько вамъ не жить, всѣмъ намъ умирать будетъ.    Великому нашему всему богатству будетъ здѣсь остатися,    Не друзья, братья намъ отъ смерти, не заступщики,    Я ни златомъ, ни серебромъ намъ отъ смерти не откупитися,    Слезами намъ отъ смерти будетъ не отплакаться.    Если хочешь ты, человѣче, себѣ до конца претерпѣть,    Ты взойди же, человѣче, во дальнія во пустыни,    Постригися ты, человѣче, во ризы черныя,    Ты надѣнь-ка, человѣче, на себя схимушку спасеную,    Ты зазри, человѣче, на образа Создателя.    «Создатель нашъ Царь Небесный; онъ есть многомилосливъ:    Онъ, любя человѣка, Господь хранитъ, милуетъ,    Избавляетъ Господь грѣховъ человѣческіихъ много множество,    Доставляетъ онъ до царствія до свово до небеснаго,    Онъ приводитъ душу праведную до престола до Господняго».    Скоро какъ будетъ тое времячко злаго антихриста:    Бремя на три года будетъ и на шесть мѣсяцовъ;    Но не можетъ тогда Царь Небесный на антихриста зазрить    Онъ сошлетъ Илью пророка съ небесъ на сыру землю,    Тогда будутъ пророки по земли пророковать    И православными христіанами пророки будутъ глаголовать:    «Ай жe вы, рабы, православные христіанушки,    Не давайтеся вы лукавому на обманъ антихристу,    Соблюдайте вы свои душеньки ко спасенію,    Ко страшному ко Христовому ко пришествію».    Возъярихся тогда сердце у злаго антихриста.    Онъ беретъ злой антихристъ жезло во правую руку,    Онъ ударитъ Илію пророку жезломъ во мезниный перстъ;    Тогда падетъ кровь пророческа на сыру землю;    Отъ той крови, есь буде, отъ пророческой    Загорится наша матушка вся сыра земля:    Она выгоритъ земля на шестьдесятъ локотовъ;    Тогда повѣютъ вѣтра буйные со восточной со страны,    Разнесутся пески желтыи по край матушки земли;    Тогда горы и всѣ озера поравняются,    И всѣ глыбокіе вертепы всѣ позасыплются;    Тогда грѣшные со праведными будутъ различатися:    Праведныя души будутъ взяты на восточной стороны,    А грѣшныя души будутъ взяты на западную страну.    Между ихъ протечетъ Сіонъ-рѣка огненная,    Со шумомъ она потечетъ, рѣка огненная, со тресканіемъ    И со громомъ потечетъ она, рѣка огненная, со страшныимъ;    Пожжетъ рѣка огненная горы и каменья,    И пожжетъ рѣка огненная всѣ лѣса со звѣрями,    И пожжетъ рѣка огненная весь скотъ со птицами,    Тогда выгоритъ вся земная тварь.    Тогда будутъ престолы поставлятися,    И на престолахъ будутъ книги покладатися,    Всѣ дѣла ваши и всѣ грѣхи будутъ обличатися.    Невозможно вамъ отъ своихъ злыхъ дѣлъ отперетися.    Тогда сойдетъ къ намъ съ небесъ Судья праведный,    Михайла и Гавріилъ, святые архангелы;    Мы завидимъ, рабы грѣшные, свово Судью праведнаго,    Мы возвопимъ, рабы грѣшные, во многіе голосы:    «Ай же Судья ты нашъ, Боже праведный!    Не лиши ты насъ отъ царства, отъ небеснаго,    Не предай ты васъ ко злой муки ко превѣчныя!»    Возлаголетъ Судья праведный рабамъ грѣшныимъ:    «Я судья къ вамъ посланъ Божья праведная,    Не велѣлъ мнѣ Господь брать съ васъ ни злата, ни серебра,    Благословилъ мнѣ Господъ Богъ разсудить васъ по дѣламъ вашимъ».    Тогда погонятъ рабовъ грѣшныихъ всѣхъ по мукамъ разныимъ;    Тогда грѣшные пойдутъ со плачіемъ, со рыданіемъ,    А праведные пойдутъ ко царствію ко небесному:    Оны со радостію пойдутъ и со веселіемъ.    Тогда страшный судъ весь и кончается.

7

Воскресло небесное царство

   Воскреснетъ небесный Царь, и вознесется рука Его —    И рука Его да на вышніи небеса.    Егда будетъ страшный судъ, вострубятъ въ трубы ангелы,                                  Въ трубы позлащенныя:    Ужаснется вся вселенная; померкнетъ красное солнышко;                                  Потемнѣетъ свѣтелъ мѣсяцъ;    Падутъ звѣзды на землю, яко листіе со древа;                                  Престолы поставятся,    Всѣ книги поразгибнутся; дѣла наши прочитаются:                                  Всѣ грѣхи объявятся.

8

Стихъ на рождество Христово.[7]

   Достойно есть днесь удивленія,    Духовному веселіе:    Нынѣ звѣзда на небеси явися    Паче всѣхъ святая: ты предвозвѣщаешь Бога нашего    И на землю проявляеши,    Яко даждь нарунашъ наидетъ.    Тако Христосъ смиренный съ небеси снидетъ    И принесетъ пречистую Дѣву Марію.    Родяся яко младенецъ,    Пеленами повиванъ;    Горніе чины дивятся    И земнородные человѣка объ томъ веселятся    И вкупѣ возрадуются.    Ты же, господинъ хозяинъ, повеселися    Успѣхи насладитися!    Тому же господину хозяину пребывати желаемъ    Отъ всѣхъ васъ торжествуемъ,    Велегласно поздравляемъ!    Изыде звѣзда отъ Іакова,    Свѣтъ возсія отъ израиля;    Дѣва Бога рожаетъ,    Ангелы удивляются.    Персидскіе цари приходятъ,    Рожденному младенцу даръ приноситъ;    Тотъ же Богъ съ небесъ нисходитъ    И въ небесныя возводитъ.    За тѣмъ будь здравъ, господинъ хозяинъ,    На многія лѣта!    Многая лѣта — многая радость    Во всемъ мірѣ нынѣ намъ явися.    Богъ, Царь славы, отъ Дѣвы Маріи    Въ вертепѣхъ родися!    Тому же ангели на небеси зѣло дивятся —    Земнородный человѣцъ о томъ веселится.    Мы же тако вопіемъ Вышнему Творцу:    Слава въ вышнихъ Богу.    Мы же вопіемъ: торжествуйте!    Ликовствуйте!    Хвалу Богу дайте,    Воспѣвайте,    Взыграйте!    Даетъ вамъ Богъ, господамъ, госпожамъ,    Господиновымъ женамъ,    Во всемъ вкупѣ здравствовать!    Виватъ, виватъ, многая лѣта!    Веселися здѣсь! Благодать весь день!    Хвалу Богу пѣти нашему полу на звѣзды.    Ангелъ пастырямъ возвѣстилъ    Нарожденнаго Бога вашего,    Царь же Иродъ всѣхъ возвѣстилъ    Младендевъ побилъ.    Били-билися,    Сѣкли и ругалися    Яко убивцы,    Злы разбойницы!    Кричатъ дѣтки, плачутъ матки,    Яко насмѣшницы    Да отъ нихъ персей отрывали,    И рубили ихъ,    И топтали ихъ.    Съ матерями вопрошали, жалко всплакались.    Тамо слезы проливали,    Жалобы матки,    И собою дѣтки!    Лежитъ воротъ крови на ноляхъ снатки.    Матки ручки заломили,    Волосы дерутъ,    Умираютъ.    Съ неба гласы испущались,    Сердечно ревутъ. (Кола; зап. С. В. Максимова.)

9

Стихъ о великомъ страшномъ судѣ

   Жили мы, грѣшные, на вольномъ на свѣту.    Не имѣли мы ни середы, ни пятници,    Во божію мы церкву не хаживали,    Со желаніемъ Господу не маливались,    На свои мы на грѣхи не надѣялись.    Евангельской мы книги не прослушивали,    Что было во святомъ евангельи написано, напечатано;    Мы страху Христова не устрашивали.    Были у Христа поразсужены дѣла:    Гдѣ быть ворамъ, гдѣ разбойникамъ,    Суетницамъ и клѣветинцамъ и ябедницамъ.    Ворамъ-разбойникамъ быть въ огненной рѣкѣ,    Суетницамъ, клеветницамъ на висилицѣ.    Кто же у васъ во плоти взять во Христа?    Во плоти взятъ во Христа Илья Божій пророкъ:    Илья, Божій пророче, во пустынѣ прохаживатъ —    И много муки совидалъ;    Видѣлъ муку, видѣлъ рай, страсти божецкія,    Показалъ Илья намъ видѣть муку и рай,    Чѣмъ намъ душеньку спасти и чѣмъ въ рай взойти:    Спасти душу постами, молитвами,    И низкимъ полуночнымъ поклономъ;    Въ рай взойти святой милостыней    Да отъ своихъ трудовъ праведныихъ.    Со всходу праведнаго солнца пылаетъ огонь съ земли до небеси,    Протечетъ рѣка намъ огненная,    Возойдетъ Михайло Архангелъ на Сіонскую гору;    Затрубятъ трижды въ небесную трубу.    Тогда всѣ мертвые отъ гроба встанутъ.    И праведные рабы по правой стороны.    Переводитъ Архангелъ Михаилъ праведныхъ чрезъ огненную рѣку.    Ко нашему Авраамію, къ отцу праведному,    И приводитъ онъ ихъ ко царству небесному.    Идутъ праведные черезъ огненную рѣку,    Идутъ они по воды какъ во суши;    Огонь ихъ, поломя, не пожеретъ;    Поютъ они стихи херувимскіе,    Величаютъ они самого Христа, Царя небеснаго,    Еще матерь Пресвятую Богородицу.    Грѣшные, беззаконные рабы,    Они сами-то къ Михайлѣ приближаются,    Золотой казной спосуляются:    «О, свѣтъ грозенъ нашъ Михайло, судья праведный!    Переправь васъ грѣшныхъ черезъ огненную рѣку,    Приведи васъ ко царству небесному,    По нашему Авраамію, отцу праведному;    Возьми съ насъ золота и серебра    И силья наше имѣнье и богатство.» [8]    Отвѣчалъ имъ Михайло Архангелъ, судья праведный:    «Ахъ вы грѣшные, беззаконные рабы!    На что же вы ко мнѣ приближаетесь    И золотой казной своей спосуляетесь:    Есть здѣсь судья, неподкупная душа,    Я здѣсь судья съ Богомъ праведная.    Не надобно намъ ваше злато, серебро,    Ни силья, ни имѣнья ваше, ни богатство;    А вамъ надобно здѣсь душевное спасеніе.    Помните-ль, какъ вы жили на вольномъ на свѣту?    Были у васъ церкви божественныя,    Во церквахъ было у васъ понаписано,    Во святомъ евангельи напечатано:    Вы того писанія не прослушивали,    На свои вы на грѣхи не надѣялись.    У васъ были судьи неправедные,    Судили вы суды не во праведному.    Праваго вы раба винователи,    Виноватаго раба ставили праведнымъ;    Вы брали съ нихъ казну несчисленную    И съ праваго и съ виноватаго.    Клали вы казну во сыру землю,    Сырой матери земли не вызваполнили,    Своимъ душамъ мѣста не уготовили:    Идите, грядите въ рѣку огненную.»    Идутъ, грядутъ души грѣшныя;    Во огонь онѣ во поломя бросаются,    Тѣлеса на себѣ, власа обрываютъ,    Отца своего, матерь проклинаютъ!    «На что васъ отецъ съ матерью спородили,    На эти на муки на разныя?    Не терпѣли бъ мы злой муки превѣчныя,    Не слыхали бъ мы слова грознаго    Отъ самого Христа, Царя небеснаго,    Отъ Михайла Архангела, судьи праведнаго!»    Мы грозному Михайлу славу поемъ,    Всѣмъ добрымъ людямъ на память даемъ.

10

Стихъ про душу великой грѣшницы

   По морю, по синему, по Хвалыискому    Тутъ ишли, пробѣгали черезъ карабли.    Во этыхъ корабляхъ святые ангели сидятъ,    На стрѣчу имъ самъ Іисусъ Христосъ, самъ Небесный Царь.    Сталъ онъ въ ангелахъ выспрашивать и выспытывать:    «Святые ангели, архангели, гдѣ вы хаживали, гдѣ гуливали,    Что слышивали, что виживали?»    «Самъ Іисусъ Христосъ, самъ Небесный Царь!    Мы хаживали на вольномъ на свѣту,    Много слышали, много видѣли,    Какъ душа съ бѣлимъ тѣломъ разставалася.    Разставши душа, сама прочь пошла    И отошедши, душа взворотилася,    Со своимъ съ бѣломъ тѣломъ попростилася:    Ты прости тѣло бѣлое мое,    Прости беззаконіе мое.    Ты пойдешь, тѣло, во сыру землю,    Червамъ тѣло на источеніе.    Вы кости земля на преданіе.    А я, душа, къ самому Христу на спокаяніе.    На стрѣчу души самъ Іисусъ Христосъ:    Почему же ты, душа грѣхи угадываешь?    Потому я, душа, грѣхи угадываю,    Что я жила на вольномъ на свѣту,    Середы и пятницы не пащивалась,    Великаго говлѣнія не гавливалась,    Заутрени, вечерни просыпывала я,    Въ воскресный день обѣдни прогуливала.    Въ полюшкахъ душа много хаживала,    Не по праведну землю раздѣливала:    Я межку черезъ межу перекладывала,    Съ чужой вины земли украдывала.    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась,    И отцу духовному не сказывала,    Безкорыстный грѣхъ себѣ получивала.    Еще душа Богу согрѣшила:    Не по праведну покосы я раздѣливала,    Вѣшку на вѣшку позатаркивала;    Чужую полосу позакашивала;    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    Еще душа Богу согрѣшила:    Въ соломахъ я заломы заламывала[9],    Со всякаго хлѣба споръ отнимывала;    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    Еще душа Богу согрѣшила:    Я въ поляхъ, душа, много хаживала,    Проворы въ поляхъ пораскладывала,    Скотину въ поле позапущивала,    Сусѣдній хлѣбъ повыстравливала,    Я добрыхъ людей оголаживала;    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    Еще душа Богу согрѣшила:    Изъ коровушекъ молоки я выкликивала,    Во сырое коренье я выдаивала[10].    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    Еще душа Богу согрѣшила:    Смалешевьку, дитя своего проклинывала,    Во бѣлыхъ во грудяхъ его и засыпывала,    Въ утробы младенца запорчивала,    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    Еще душа Богу согрѣшила:    Мужа съ женой я поразваживала,    Золотые вѣнцы поразлучивала;    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    По улицамъ душа много хаживала,    По подоконью душа иного слушивала,    Хоть не слышала, скажу: слышала,    Хоть не видѣла, скажу: видѣла;    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    По свадьбамъ душа много хаживала,    Свадьбы звѣрьями оборачивала;    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    По игрищамъ душа много хаживала;    Подъ всякія игры много плясывала,    Самаго сатану воспотѣшивала;    Въ эвтихъ во грѣхахъ Богу не каялась.    Напилася душа зеленаго вина,    Отъ зеленаго вина душа пьяна была;    Померла эта душа безъ покаянья,    Безъ того ли безъ попа, безъ духовнаго.    Провалилася душа въ преисподній адъ,    Вѣкъ мучиться душѣ и не отмучаться    За свое согрѣшеніе,    За свое великое беззаконіе.

11

Стихъ о вознесеніи Христовѣ

   На шестой было на недѣлѣ,    Въ четвергъ у васъ праздникъ Вознесенія:    Вознесся самъ Христосъ на небеса,    Со ангелами и со херувимамъ,    И со своей со небесной силой;    А нищіи Господа молили;    Много у Христа милости просили.    «Владыка Христовъ Царь небесный!    Вознесешься ты, Царь, на небесы,    Со ангелами и со херувимамъ,    И со своей со небесною силой,    Ино кто насъ поитъ, кормить будетъ,    И кто обувати насъ и одѣвати,    За что вамъ Мать Божію величати,    И Тебя, Христа Бога, прославляти?»    Речетъ имъ Христосъ, Царь Небесный:    «Не плачьте мое меньшее братіе,    Дарую я вамъ гору золотую,    И пропущу я вамъ рѣку медовую,    Имѣйте златой горой владѣти,    Промежду собою раздѣляти.»    Речетъ имъ Иванъ Архіепискувъ:    «Владыко Христосъ Царь Небесный!    Не возьми мое слово въ досаду:    Не оставляй своей нищей братіи    Этыи горы золотыя.    Естьли пожертвуешь имъ гору золотую,    Наѣдутъ къ нимъ сильные люди,    И найдутъ къ нимъ немилосливыя власти,    Отоймутъ у нихъ гору золотую,    Помрутъ нищіи голодною смертью,    И позябнутъ холодною зимою.    Оставь ты своей меньшей братіи    Свое имячко Христово:    Поѣдутъ нищіе по земля ходити,    Твое имя святое возносити,    Ино кто есть вѣрный христіанинъ,    Онъ ихъ пріобуетъ и пріодѣнетъ:    Ты даруй ему нетлѣнную ризу;    А кто ихъ хлѣбомъ-солью напитаетъ,    Даруй тому райскую пищу;    Кто ихъ отъ темной ночи оборонитъ,    Даруй въ раю тому мѣсто.    Кто намъ путь-дорогу указуетъ,    Незаперты въ рай тому двери».    — «Благодарю тебя, Иванъ Архіепискупъ,    За твои за рѣчи дорогія,    Дарую уста тебѣ золотыя,    Въ году тебѣ празднички честныи,    Во имя Ивана Златоуста.»    Мы славимъ тебя, Христа Бога.

12

О Дмитріѣ Селунскомъ

   Сопущалися съ небесь два ангела, два архангела    Ко Димитрію Селунскому, свѣту чудотворцу.    «Ой еси вашъ батюшка Димитрій Селунскій чудотворецъ!    И хочутъ твой градъ весь повызорить,    И всѣхъ людей твоихъ повыгубить,    И Божіи домы на дымъ спустить.»    Отвѣчаетъ Димитрій Селунскій свѣтъ чудотворецъ:    «И не дамъ свой городъ я повызорить    И не дамъ своихъ людей всѣхъ повыгубить    И Божіи церкви на дымъ спустить.»    И отколь взялся Мамай безбожный, невѣрный    Невѣрный, нечестивый, и принималъ онъ силы много множество.    Увидалъ Димитрій Селунскій свѣтъ чудотворецъ:    Имаетъ онъ себѣ добраго коня    И покидаетъ онъ ковры сорочинскіе    Беретъ онъ копіе булатное    И сколько онъ копьемъ колетъ,    А вдвое, втрое конемъ топчетъ.    И пригубилъ онъ силушки много множество,    Три тьмы, три тьмы и четыре тысячи;    И только Мамай невѣрной, нечистивый барышу получилъ —    Двухъ русскихъ сестеръ во полонъ залучилъ,    Увозилъ онъ къ себѣ да во полатушки:    «Ой вы гой еси двѣ русскія сестры полоняночки!    Вы скажите мнѣ про могучаго богатыря?    Какой есть у васъ могучій богатырь?    Сколько онъ у меня силушки погубилъ    Выпишите мнѣ и вырисуйте мнѣ на коврѣ на шолковомъ».    Онѣ пишутъ и рисуютъ съ утра и до вечера,    Со вечера да до полуночи,    Со полуночи, горько плачася, Богу молятся,    На коверъ онѣ спать ложилися:    «Ужь ты гой еси, батюшка Димитрій Селунской свѣтъ, чудотворецъ нашъ    И не прогнѣвайся на васъ на грѣшныхъ здѣсь    И не изъ волюшки пишемъ изъ подъ неволюшки»,    Онѣ легли да всѣ и заснулися.    И поднималася вьюга, задора.    Подималося со полотъ верхи,    Выносило-то двухъ русскихъ-то сестеръ да полоняночекъ    И уносило ко Димитрію Селунскому свѣту чудотворцу да во Божью церкву,    По утру онѣ да пробудилися,    Димитрію Селунскому да помолилися:    Онѣ очувствовались да у Димитрія Селунскаго    Во Божьей церкви. Сообщено А. Григорьевымъ.

13

Стихъ о Лазарѣ

   Живалъ-себѣ славенъ на вольномъ свѣту,    Пивалъ, ѣдалъ сладко, носилъ хорошо,    Дорогія одежды богатъ надѣвалъ,    Про милость про Божію богатъ не давалъ.    А былъ у богатаго убогій Лазарь,    Онъ скорбенъ, болѣзненъ, онъ весь во гною.    Восползетъ убогій къ богатому на дворъ,    Воскрикнетъ убогій громкимъ голосомъ:    «Милостивый братецъ, богатый Лазарь!    Ты выслушай, братецъ, прошенье мое,    Сотвори мнѣ, братецъ, милостыню,    Про милость про Божью напои, накорми;    Не я тебѣ, братецъ, за то заплачу;    Заплатитъ богатому Господь съ небеси».    Какъ слышалъ богатый въ своемъ терему,    Выходилъ богатый на красно крыльцо,    За нимъ выходили все рабы его,    За нимъ выносили все медъ и вино.    То чаялъ богатый гостей въ себѣ въ домъ,    Чаялъ: «мои гостики возлюбленные».    А ижно убогій стоялъ у крыльца.    Какъ крикнулъ богатый громчѣе того:    «Ахъ ты смердинъ, смердинъ, смердящій ты сынъ    Да какъ же ты смѣешь къ окну подходить?    Да какъ же ты смѣешь братомъ называть?    У меня брата Лазаря въ роду не было,    Такой хворобы слыхомъ не слыхалъ.    Есть у меня братія, получше тебя,    У кого много злата, больше серебра,    Тѣ — и моя братія возлюбленная.    А вонъ твои братья, два лютые пса —    Тѣи твоя братія получше меня».    Речетъ же убогій брату своему:    «Милостивый братецъ, богатый Лазарь!    Напрасно, мой братецъ, отперся меня,    Напрасно, родимый отъ рода своего;    Одна насъ съ тобой матушка на свѣтъ родила,    Одинъ-то насъ батюшка вспоилъ воскормилъ,    Неровною долею Господь надѣлилъ;    Тебя надѣлилъ все богачествомъ.    Меня надѣлилъ все убожествомъ.    Спохватишься, братецъ; да не во время,    Вспокаешься, родимый мой — возврату ни быть».    «Да чѣмъ же, убогій, ты сталъ мнѣ грозить,    А я не боюся, ничѣмъ ничего,    А я не блюдуся никѣмъ никого.    Бѣда ко мнѣ придетъ — казной откуплюсь;    Отъ вора, разбойника ружьемъ отобьюсь,    Отъ нищей отъ братіи ворота запру.    Подите, рабы мои, спихните съ двора,    Спустите; рабы мои, два лютые пса,    Пускай его псы тѣ терзаютъ всего».    Не стали же пси его ни рвать, ни терзать,    Понюхали псы его, сами прочь пошли;    Святымъ Духомъ Лазарь, онъ сытъ пребывалъ,    Святымъ Духомъ Лазарь ничемъ невредимъ;    Какъ началъ убогій молитву творить,    Какъ началъ убогій Христа величать:    «Господи, Владыко, Спасъ милостивый!    Выслушай Ты, Господи, молитву мою,    Все мою молитву неправедную,    Сошли мнѣ, Владыко, грозныхъ Ангелей    По мою по душеньку, по Лазареву.    Какъ я жилъ убогій, на вольномъ свѣту,    То-то моя душенька намучилася;    И голода, холода всего приняла;    Всякой она скверности навидалася,    Создай мнѣ, Владыко, горчѣе того!»    И самъ Господь выслушалъ молитву его,    Молитву его все праведную;    Ссылаетъ Богъ святыхъ Ангелей    Тихихъ и смирныхъ, двухъ милостивыхъ.    Какъ святые Ангели солетывали,    Вынимали душеньку все Лазареву,    Честно и хвально въ сахарны уста,    Посадили душеньку-то на пелену,    Понесли они душеньку-то на небеса,    Отдали душеньву къ Абрамію въ Рай.    Будетъ у богатаго почетный пиръ    Про свою про братію возлюбленную;    Выходилъ богатый въ зеленъ садъ гулять.    Не успѣлъ богатый двора перейти,    Не успѣлъ богатый въ саду погулять,    Не успѣлъ богатый чары выкушать,    Придетъ на богатаго люта хворьба,    Вся Божія немочь уродливая:    Подыметъ богатаго вельми высоко    Ударитъ богатаго о сыру землю;    Отбило у богатаго умъ и разумъ:    Не вспомнитъ богатый житія своего.    Не узрѣлъ богатый жены и дѣтей.    Какъ видитъ богатый бѣду надъ собой,    Взираетъ богатый-то на небеса.    Какъ началъ богатый молитву творить,    Какъ началъ богатый Христа величать:    «Господи, Владыко, Спасъ милостивый!    Выслушай ты, Господи, молитву мою,    Создай Ты мнѣ, Господи, святыхъ Ангелей,    Тихихъ и смирныхъ, двухъ милостивыхъ.    Какъ я жилъ богатый на вольномъ свѣту,    Много имѣлъ злата, больше серебра,    А больше того было цвѣтнаго платья.    Создай мнѣ, Владыко, получше того».    А самъ Господь выслушалъ молитву его,    Молитву его не праведную.    Ссылаетъ Господь Богъ грозныхъ Ангелей,    Грозныхъ и страшныхъ немилостивыхъ.    Какъ грозные ангелы солетывали,    Они грудь у богатаго разламывали,    Скипетромъ душеньку вынимывали.    Вынули душеньку въ кровавы уста,    Посадили душеньку на востро копье:    Понесли они душеньку крутя и вертя,    Вкинули душеньку въ кипимый огонь.    Молился богатый день до вечера;    Не взможетъ богатый муки истерпѣть    Взираетъ богатый изъ муки на Рай;    Какъ видитъ богатый Абрама въ Раю,    А возлѣ Абрамія брата Лазаря.    Воскрикнулъ богатый громкимъ голосомъ:    «Милостивый братецъ убогій Лазарь!    Выступи, братецъ, изъ Раю ты вонъ,    Ты поди, родимый мой, на сине море.    Помокни ты, братецъ, мизинный свои перстъ,    Покропи мнѣ, братецъ, кровавы уста.    Не дай сударь, братецъ, въ огнѣ исгорѣть,    Не дай мнѣ, родимый мой, въ смолѣ искипѣть».    Речетъ же убогій брату своему:    «Милостивый братецъ богатый Лазарь,    А теперь вамъ, братецъ, не своя воля,    Какъ мы жили-были на вольномъ свѣту.    Чѣмъ же погасишь кипимый огонь?    Гдѣ же твое, братецъ, злато, серебро?»    — «Милостивый братецъ, убогій Лазарь!    Злато мое серебро землей пожрало,    Все мое имѣніе прахомъ взялось,    Всѣ мои товарищи разъѣхалися,    Всѣ друзья, пріятели отрѣкалися,    Рабы мои вѣрные разно всѣ пошли,    Остался я, братецъ, одинъ во грѣхахъ».    — «Милостивый братецъ, богатый Лазарь!    Помнишь ли ты, братецъ, памятуешь ли,    Какъ мы жили были на вольномъ свѣту;    Ты нищую братію на дворъ не впущалъ,    Ты босаго, нагаго не обулъ, не одѣлъ,    Отъ темной отъ ноченьки ты не укрывалъ,    Съ широка подворья ты не провожалъ,    Пути и дороги ты не указалъ,    Вдовицъ и сиротъ ты не сберегалъ,    Въ тюрьму, въ богадѣльню ты не подавалъ,    До Божіей церкви ты не доходилъ,    Отца ты духовнаго ты не почиталъ,    Меня, брата Лазаря, братомъ не звалъ,    Меня, брата Лазаря, въ роду не имѣлъ».    — «Милостивый братецъ, убогій Лазарь!    Чего ты мнѣ, братецъ, давно не сказалъ    Про муку про злую, преувѣчевную?    Кабы зналъ я, вѣдалъ, не то бы творилъ,    Я бъ нищую братію поилъ и кормилъ,    Босаго и нагаго обулъ бы, одѣлъ,    Отъ темной отъ ночи всегда бъ укрывалъ,    Съ широка подворья всегда бъ провожалъ,    Путь бы я дорогу всеё бъ указалъ,    Вдовицъ бы, сиротъ я въ дому сберегалъ,    Въ тюрьму, въ богадѣльню всегда бъ подавалъ,    До Божіей церкви всегда бъ доходилъ,    Отца бы духовнаго всегда уважалъ,    Тебя, брата Лазаря, братецъ называлъ,    Тебя, брата Лазаря, въ роду бы имѣлъ,    Имѣлъ тебя, братецъ, какъ душу свою,    Какъ бы свою душеньку во бѣломъ тѣлѣ».    Спохватился Лазарь, да не во время.    Вскаялся богатый — возврату не быть.    Какъ съ небесъ ангели солетывали,    Они на землю ликовали,    Убогому Лазарю славу поютъ. Москва. Зап. А. Л. Григорьевъ.

14

Стихъ о двухъ Лазаряхъ

   Жили то были два братца,    Два братца, два Лазаря,    Что одна ихъ матушка спородила,    Не однимъ ихъ Господь Богъ счастьемъ надѣлилъ:    Что большаго-то Лазаря тьмою животомъ и богачествомъ его    А малаго-то Лазаря святымъ кошелемъ.    Заводилъ богатый Лазарь пиръ,    Собралъ онъ Лазарь князей и бояръ и пестрыхъ властей    А малой-то Лазарь пошелъ по милостину къ нему;    «Подай, сотвори святую милостыню    „Братецъ мой, братецъ, братецъ родной.“    „„Какой ты мой братецъ, какой ты мой родной?    «Есть у меня брателко каковъ я самъ».    Отсылаетъ онъ брателко отъ себя его роднаго    Толкаетъ, пинаетъ, съ крыльца провожаетъ,    Съ крыльца провожаетъ, кобелей потравляетъ.    Усть-е возьмите борзы кобельё,    Борзы кобели ему радуются    Кровавыя раночки зализываютъ;    Выбросилъ онъ Лазаря на навозъ.    Взмолился онъ, Лазарь, Господу Богу:    «Создай мнѣ Господи скорую смерть,    Скору, крылату немилостиву,    Выняло бы душеньку нечестно, нехвально, сквозь правои ребро,    На бѣломъ она свѣтѣ налѣнствовалась.    Тѣло мое бѣлое нанѣжилося».    Услышалъ его Господи молитву его:    Посылаетъ онъ скорыхъ ангелей,    Скорыхъ, крылатыхъ и милостивыхъ:    Выньте его душеньку и честно и хвально и въ сахарны уста    Положите его душеньку на пелены    Поднимите душеньку на небеса    Положите душеньку въ пресвѣтлый рай.    И проситъ его брателко, свѣтъ родной:    «Создай мнѣ Господи скорую смерть,    Скору, крылату и милостиву:    Выняло бы душеньку въ сахарны уста    Положило бъ душеньку на небеса    Положило бъ душеньку въ пресвѣтлый рай,    На бѣломъ она свѣтѣ намаялася,    Тѣло мое бѣлое настранствовалось».    Услышалъ Господь Богъ молитву его:    Посылаетъ къ вену Господи двухъ ангелей,    Двухъ крылатыхъ и немилостивыхъ:    «Выньте его душеньку сквозь лѣвое ребро    Положите душеньку на острое копье    Поднимите душеньку вверхъ высоко    И бросьте его душеньку въ таръ-тарары    На бѣломъ она свѣтѣ напьянствовалась    И тѣло ея бѣлое изнѣжилося».    Во вѣки вѣковъ. Аминь. Сообщено А. Григорьевымъ.

15

О Ѳедорѣ Тировѣ

   Во святѣ градѣ Константиновѣ    Было богомолье великое,    Молился царь Константинъ Сауйловичъ    У честныхъ у заутреней,    У святыхъ у молебеновъ,    Отходила честная заутреня,    Царь Константинъ Сауйловичъ    Онъ будетъ посреди двора царскаго,    Издалеча изъ чиста поля    Не люта-змѣя вывивалася,    Вывивалася, выстилалася    Ровна стрѣлочка каленая    Ложилася калена стрѣла    Посреди двора царскаго    У ноги у царскія    У руки у правыя,    А на стрѣлочкѣ была-была грамотка,    На грамоткѣ было написано    Отъ царя іудейскаго,    Отъ его силы жидовскія —    Жидовскія, бусурманскія:    Гой ты царь Константинъ Сауйловичъ,    Ты давай вамъ супротивника    Супротивъ меня, царя іудейскаго,    Супротивъ моей силы жидовскія —    Жидовскія, бусурманскія,    Очищай землю святу русскую!    Царь Константинъ Сауйловичъ,    Съ того государь задумался —    Задумался, запечалился,    Повѣсилъ головушку буйную,    Посупилъ очи ясныя    Самъ во матушку во сыру землю,    Самъ возговорилъ таково слово:    Ужь вы гой еси, вы князье, бояре,    Гости торговые,    Мужички почетные,    Христіане православные!    А еще кто пойдетъ, побьетъ царя іудейскаго    Его силу жидовскую, —    Жидовскую, бусурманскую,    Кто очиститъ землю святу русскую,    Тотъ избавленъ будетъ муки вѣчныя,    Наслѣдникъ будетъ царства небеснаго.    Да никто ему словечушка не проговоритъ,    Большой бояринъ хоронится за меньшаго,    Меньшаго не видѣти изъ-за большаго,    Только по двору по царскому,    По крылечушку по красному    Ходитъ, гуляетъ младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Всего ему отъ роду двѣнадцать лѣтъ.    Самъ возговорилъ таково слово:    Государь родимый батюшка,    Еще царь Константинъ Сауйловичъ!    Благослови меня, сударь батюшко,    Спасовымъ образомъ.    Матерью пречистою Богородице!    Еще Троицею нераздѣльною:    Я пойду побью царя Іудейскаго,    Его силу жидовскую —    Жидовскую, бусурманскую,    Я очищу землю святу русскую.    А царь Константинъ Сауйловичъ,    Онъ горючими слезами заливается,    Самъ возговорилъ таково слово:    Ай горе! чадо милое    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Всего тебѣ отъ роду двѣнадцать лѣтъ,    На боехъ часто не бывывалъ,    Сбрую ратною не влаживалъ,    Изъ крѣпка лука не стрѣливалъ,    Калены стрѣлы не кладывалъ.    На кого, чадо, надѣешься,    Держись надежду великую?    А младѣй человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Самъ возговорилъ таково слово:    Государь родимый батюшка,    Еще царь Константинъ Сауйловичъ!    Я надѣюсь, сударь батюшка,    Я на Спаса на пречистаго,    Я на матушку пресвятую Богородицу,    Я на Троицу нераздѣльную,    На твое благословеніе великое,    Только было бы твое благословеніе великое.    Онъ царь Константинъ Сауйловичъ    Восходилъ въ церковь соборную,    Поднималъ иконы мѣстныя,    Служилъ молебны заздравные.    Благословилъ его сударь батюшко    Спасовымъ образомъ,    Матерью пресвятой Богородицей,    Еще Троицей Нераздѣльною.    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тироыъ    Восходилъ на конюшню дубовую,    Выбиралъ коня что есть лучшаго,    Сѣдлалъ сѣдлечко черкасское    О двѣнадцати подпружинахъ,    Не ради красы молодецкія,    Ради крѣпости богатырскія.    А молодой человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Онъ беретъ сбрую ратную,    Копье булатное,    Палицу желѣзную,    Еще крѣпкій лукъ о двѣ стрѣлы каленыя,    Садится онъ на добра коня,    Поѣзжалъ по граду Константинову.    Подъ нимъ добрый конь подымается    Черезъ ту стѣну бѣлокаменну,    Какъ ясенъ соколъ полетѣлъ по поднебесью,    Выѣзжалъ далече во чисто поле,    Становился супротивъ царя іудейскаго,    Супротивъ его силы жидовскія —    Жидовскія, бусурманскія.    Онъ и бьется съ царемъ по первый день,    Онъ и бьется съ царемъ по второй день,    Онъ и бьется съ царемъ по третій день,    Не пиваючи, не ѣдаючи,    Со добра коня не слѣзаючи,    Побивалъ царя іудейскаго,    Его силу жидовсвую    Жидовскую, бусурманскую,    Обливала его кровь жидовская —    Жидовская, бусурманская,    Не по колѣни, не по поясъ,    По самыя груди бѣлыя.    Молодой человѣкъ Ѳедоръ Тировъ —    Онъ и бьетъ копьемъ во сыру землю,    Самъ возговоритъ таково слово:    «Ужъ ты, матушка, сыра земля,    Разступися на четыре на четверти    На всѣ на четыре на стороны,    Ты пожри въ себя кровь жидовскую —    Жидовскую кровь, басурманскую».    По Божію изволенію,    Разступалася мать сыра земля    На четыре на четверти,    Прожирала въ себя кровь жидовскую,    Жидовскую, басурманскую,    Царя іудейскаго.    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Очищалъ землю свято-русскую,    Поѣзжалъ по граду по Константинову,    Подъ нимъ добрый конь спотыкается    Самъ онъ на конѣ сидятъ-шатается    Какъ завидѣлъ его сударь батюшко    Еще царь Константинъ Сауйловичъ,    Самъ возговорилъ таково слово:    «Ужь вы гой есте князья-бояре,    Гости торговые,    Мужички почетные,    Христіане православные!    Восходите скоро въ церьковь соборную,    Поднимайте иконы мѣстныя,    Служите молебны заздравные,    Встрѣчайте младенца во чистомъ полѣ,    Ему бейте челомъ, поклонитеся    По двѣнадцати земныхъ поклоновъ,    По сороку до поясу.    За него святое умоленіе    За него честное претерплѣніе.    Князья-бояре его слушали:    Восходили скоро въ церковь соборную,    Поднимали иконы мѣстныя,    Служили молебны заздравные,    Стрѣчали младенца во чистомъ полѣ,    Ему били челомъ, поклонилися    По двѣнадцати земныхъ поклоновъ,    По сороку до поясу.    За него святое умоленіе    За него чествое претерплѣніе.    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Взъѣзжалъ на широкій, на царскій дворъ.    Встрѣчаетъ его сударь батюшко,    Еще царь Константинъ Сауйловичъ;    Его родимая матушка    Приняла его съ добра коня,    Повела въ палаты бѣлокаменны,    Посадила подъ иконы мѣстныя,    За столы за дубовые,    За скатерти за бранныя,    За питья за медвяныя.    За ѣствы за сахарныя;    Понесла ему первую ѣствицу…    Изъ-за первой изъ-за ѣствицы    Завидѣла коня потнаго    Повела поить на синё море,    На ту воду, на студеную,    Обмывати крови жидовскія,    Жидовскія, басурманскія.    Гдѣ вы возьмется, тамо лютый змѣй,    Лютый змѣй, люто-огненный,    Ухватилъ его родимую матушку    Онъ во челюсти во змѣиныя,    Унесъ ее за синё море,    Во тѣ пещеры, въ горы бѣлокаменны,    Ко двѣнадцати ко змѣёнышамъ,    На ту муку на змѣиную.    Ахъ, что за горе великое!    Выбѣгаетъ его добрый конь    На широкій, на царскій дворъ,    Прорѣщитъ его добрый конь    Человѣческимъ языкомъ:    „А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ!    Что ты пьешь, ѣшь, что тѣшишься,    На себя-то бѣды не чаешься,    Какъ твоя родимая матушка,    Ради тебя дождалася,    Ради тебя доглядѣлася!    Понесла тебѣ первую ѣствицу,    Изъ-за первой изъ-за ѣствицы    Завидѣла меня, коня потнаго,    Повела поить на синё море,    На ту воду на студеную,    Обмывати крови жидовскія,    Жидовскій, бусурманскія.    Гдѣ ни возьмется тамо лютый змѣй,    Лютый змѣй, люто-огненный,    О двѣнадцати хоботовъ,    Ухватилъ твою родимую матушку    Онъ во челюсти во змѣиныя,    Унесъ ее во синё море    Ко двѣнадцати ко змѣенышамъ    На ту на муку на змѣиную“.    Ахъ, ты горе великое!    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Что въ устахъ было, то проглотилъ,    Что въ рукахъ, то такъ пустилъ;    Восходитъ скоро въ церковь соборную,    Онъ беретъ съ собой слово Божіе,    Святу-честну книгу Евангелье,    Онъ беретъ съ собой сбрую ратную,    Копье булатное,    Саблю вострую, палицу желѣзную,    Еще крѣпкій лукъ, двѣ стрѣлы калены;    Онъ приходить къ морю синему,    Становился на крутомъ, красномъ бережечкѣ,    Онъ читаетъ слово Божіе,    Святу-честну книгу Евангелье;    Во слезахъ письма не видитъ,    Во рыданьи слова не вымолвить.    Гдѣ ни возьмется тако китъ рыба,    Прорѣщить та китъ рыба    Человѣчьимъ языкомъ:    „А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ!    Ты поди по мнѣ, по китѣ рыбѣ,    Яко по мосту, яко по суху,    Выручи свою родимую матушку    Изъ той муки змѣиныя,    Отъ двѣнадцати отъ змѣенышей“.    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Переходитъ море синёе,    Становится на крутомъ, красномъ бережочкѣ,    Читаетъ слово Божіе,    Святу-честну книгу Евангеліе,    Во слезахъ письма не видитъ,    Во рыданьи слово не вымолвитъ.    Завидѣла его родимая матушка    Изъ той изъ муки змѣиныё,    Отъ двѣнадцати отъ змѣенышей,    Кричитъ-вопить громкихъ голосомъ:    „Ой, дитятко, съ тобою мы погибнули,    Родимое, съ тобой погибнули!“    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Самъ возговоритъ таково слово:    „Не убойся, моя матушка, не погибнули,    Родимая, не погибнули:    Еще съ ними Богъ и надъ нами Богъ,    Со мною слово Божіе,    Со мною сбруя ратная,    Копье булатное;    Сабля вострая, палица желѣзная,    Еще крѣпкой лукъ, двѣ стрѣлы калены“.    А молодой человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Онъ натягивалъ свой крѣпкой лукъ,    Онъ накладывалъ двѣ стрѣлы калены;    Онъ стрѣлялъ въ двѣнадцать змѣёнышей,    Побивалъ двѣнадцать зиѣёнышей;    Выручилъ свою родимую матушку    Изъ той изъ муки змѣиныя    Отъ двѣнадцати змѣенышей;    Онъ посадилъ ее на головку на тяжелую,    Донесъ ее къ морю синему.    Его родимая матушка    Назадъ себѣ оглянулася,    Завидѣла змѣя лютаго,    Люта змѣя, люта-огненна,    О двѣнадцати хоботовъ,    Кричитъ-вопитъ громкимъ голосомъ:    „Ой, дитятко, съ тобой мы погибнули.    Родимой, съ тобой погибнули!“    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Самъ возговоритъ таково слово;    „Не убойся, моя матушка, не погибнули,    Родимая, не погибнули;    Еще съ вами Богъ и надъ нами Богъ,    Со мною слово божіе,    Со иною сбруя ратная,    Копье булатное,    Сабля вострая, палица желѣзная    Еще крѣпкой лукъ, двѣ стрѣлы калены.“    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Онъ натягивалъ свой крѣпкой лукъ,    Онъ накладывалъ двѣ стрѣлы калены,    Онъ стрѣлялъ супротивъ змѣя лютаго    Люта змѣя, люта, огненна    О двѣнадцати хоботовъ,    Вышибалъ ему сердце со печенью;    Обливала его кровь змѣиная    Не по колѣно, не по поясъ,    По самы трудя бѣлыя,    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Онъ и бьетъ копьемъ во сыру землю,    Самъ возговоритъ таково слово:    — Ужь ты матушка мать сыра земля    Разступися на четыре четверти    На всѣ на четыре стороны!    Ты пожри въ себя кровь змѣиную! —    По Божію изволенію.    Разступалася мать сыра земля    На четыре на четверти,    Пожирала въ себя кровь змѣиную.    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Очищалъ землю свято-русскую    Приходилъ во синю морю,    Становился на крутомъ красномъ бережечкѣ,    Читаетъ слово Божіе    Святу честну книгу Евангелье,    Во слезахъ письма не видитъ    Во рыданьи слово не вымолвитъ.    Гдѣ не возьмется та же китъ рыба    Прорѣщитъ китъ рыба,    Человѣчимъ языкомъ;    „А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Ты поди по мнѣ по китѣ рыбѣ,    Яко по мосту, яко по суху    Понеси свою родимую матушку,    Изъ тыё изъ муки змѣнинё“.    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Переходитъ море синёё    Становится на крутомъ красномъ бережечкѣ    Самъ возговоритъ таково слово:    — Государыня моя родимая матушка    А что стоитъ моё похожденіе    Супротивъ твоего порожденія?    Его родимая матушка    Горючимъ слезамъ заливалася    Сама говорила таково слово:    „Ой горе, чадо милое!    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ,    Всего тебѣ отъ роду двѣнадцать дѣть,    Какъ твое то похожденіе,    Наипаче моего порожденія.“    А младый человѣкъ Ѳедоръ Тировъ    Приходилъ ко граду Константинову,    Какъ завидѣлъ его судырь батюшко    Еще царь Константинъ Сауйловичъ    Самъ возговорилъ таково мово:    Ужь вы гой есте князья-бояре,    Гости торговые,    Мужички почетные,    Христіане православные!    Еще кто почтитъ отца и мать свою    Надѣется Ѳедору Тирову    На первой недѣлѣ поста Господня великаго    Тотъ избавленъ муки вѣчныя    Наслѣдникъ будетъ царства небеснаго.    Еще славенъ Богъ и прославленъ,    Велико имя Господне!

16

Стихъ о Михаилѣ Архангелѣ

   Спустится на землю судья праведный,    Михайло Архангелъ, свѣтъ.    Со полками онъ съ Херувимами,    Съ Херувимами и съ Серафимами,    Со всею онъ силою небесною    И со трубою онъ златокованной    И первый онъ разъ вострубитъ —    И души въ тѣлеса пойдутъ;    Второй онъ разъ вострубятъ —    Отъ гробовъ мертвые встаютъ;    Въ третій разъ вострубитъ    Всѣ на судъ Божій пойдутъ.    И праведные идутъ по правую руку, а грѣшные по лѣвую,    У праведныхъ лица хорошія,    На главахъ власы, какъ лунь свѣтлы;    А у грѣшныхъ лица все черныя.    У грѣшныхъ волосы словно стрѣлы стоять.    Праведные идутъ все стихи поютъ    Херувимскіе и серафимскіе:    Величаютъ Христа, Царя небеснаго,    Пресвятую они Матерь Богородицу,    Величаютъ они Михайла Архангела:    «Не возможно ли, батюшко, Михайло Архангелъ, помиловать?»    Отвѣчаетъ Михайло Архангелъ, свѣтъ имъ чудотворецъ:    «Проходите рабы крещеные, души вѣрныя    Уготовали вы царство небесное».    А грѣшные идутъ сильно плачутъ,    Плачутъ они да и рыдаютъ,    Ко Михайлу Архангелу причитаютъ:    «Не возможно ли васъ, батюшко, Михайло Архангелъ, помяловать?    И дайте намъ годы урочные,    Столько годовъ, сколько въ морѣ песку.»    Отвѣчаетъ Михайло Архангелъ свѣтъ имъ чудотворецъ:    «Отойдите злые, окаянные!    Бѣлый свѣтъ вамъ на волю данъ билъ,    Сами вы себѣ мѣсто уготовали,    Мѣсто, муку вѣчную и тьму кромѣшную».    Рече Михайло Архангелъ, чудотворецъ:    «Ангели, вы мои Архангели,    Берите прутье желѣзные    Гоните вы злыхъ окаянныхъ,    Гоните ихъ въ рѣку огненну    Засыпьте ихъ пескомъ и хрущобою,    Завалите доскою чугунною    Не чулъ бы я отъ нихъ ни писку, ни вереску,    Ни зубнаго бы отъ нихъ скрежетанія.»    Они идутъ да слезно плачутъ, отцу матери причитаютъ,    Ко сырой землѣ припадаютъ:    «Почто вы васъ отцы — матери породили,    Краше бы насъ на родинахъ растоптали,    Ко страху Божьему вы васъ не учили.» Сообщено А. Григорьевымъ.

17

Стихъ о Пятницѣ

   Во славномъ городѣ въ Ерусалимѣ    На той горѣ на Вертепѣ,    Стояла святая пустыня,    Въ этой пустынѣ жилъ святой пустынникъ Василій    И молился онъ Господу Богу,    Жёстко онъ молился со слезами    Умолилъ онъ себѣ царство небесное.    Во снѣ ему Пятница явилась,    Крестомъ его оградила,    Свѣчею его освѣтила    Словесно ему говорила:    «Стань же ты, стань, рабъ Божій пробудися,    Поди же на святую на Россію,    Разсказывай людямъ православнымъ,    Чтобы другъ друга люди возлюбили,    Братъ братомъ называли,    Отцей матерей почитали,   . . . . . . . . . . . . . .   . . . . . . . . . . . . . .   . . . . . . . . . . . . . .   . . . . . . . . . . . . . .   . . . . . . . . . . . . . .    Ай, вы мужи и жены честныя!    Середы, да Пятницы почтите,    Въ воскресные дни Богу молитесь,    Дѣтей своихъ не проклинайте,    Жидами не называйте:    Жиды у Христа проклятые,    Жиды Христа проклинали,    Святую одежду Его раздирали,    Копьемъ святое тѣло протыкали,    Святую Христову кровь проливали,    На крестъ Христа распинали,    Гвоздями руки, ноги приковали,    Обручи желѣзные набивали,    Во землю его зарывали.    Изъ мертвыхъ Христосъ воскресе,    Изъ гроба Христосъ да возставши —    Весь міръ православный взрадовался:    Слава Тебѣ Христе Боже да на небеси!»

ПѢСНИ ИСТОРИЧЕСКІЯ И СОЛДАТСКІЯ

1

Пѣсня о Марьѣ Юрьевнѣ

   Жилъ-былъ князь Романъ Митріёвичъ.    Съ женкой спалъ и ей прищавилось ночью,    Что у ней перстень спалъ съ правой руки,    Съ правова перстечка, съ мезёночка,    И разсылался на мелкія зёрночка;    Она всѣ собрала, одного не могла отыскать.    Даемъ мы знать по всѣмъ землямъ, до всѣмъ ордамъ,    Чтобы твой сонъ разсудили.    Чтобы твой совъ разсказали:    «Я свой сонъ сама разсужу:    Прибѣгутъ ко мнѣ изъ-за моря    Три червленыехъ, три корабля,    Увезутъ меня, Марью, за сине море    За сине-море, за соленое,    Къ тому Мануилу сынъ Ягайлову».    Онъ не слушалъ тѣхъ рѣчей,    Онъ ушелъ скорѣй въ тихи мелки заводи    Стрѣлять гусей, бѣлыхъ лебедей,    Маленькихъ пернатыхъ, сѣрыхъ уточекъ.    Она сѣла къ окошечку косивчиту (косящату?)    И глядитъ: бѣжатъ изъ-за синя    Изъ-за моря, изъ-за синя    Три чорныихъ, три корабля,    Приворачиваютъ къ нимъ въ гавань корабельную    И видитъ Марья — увезутъ меня    За сини моря, за соленыя:    Она запирала окошечко ковшивчето,    Пошла по палатѣ бѣлокаменной,    Изъ бѣлыхъ палатъ на новы сѣни,    Съ новыхъ сѣней на красно крыльцо,    Съ краснаго крылечка на дубовый мостъ,    Съ дубоваго моста на тропиночку.    По тропиночкѣ Марья въ чисто поле,    И засѣла подъ яблонь кудреватую,    И прибѣгали три кораблика, три черныихъ    Прямо въ гавань корабельную,    Подбирали парусы полотняны,    И метали якори булатные,    И выпущали шеенки[11] шелковыя,    И спущаяя на воду шлюпку легкую,    И садились въ шлюпочку, пріѣхали    Прямо въ гавань корабельную.    И шли въ палаты бѣлокаменны    И искали Марью — не могутъ найти!    Одинъ былъ воръ, поваренный дѣтинушка,    Не искомъ ищеть — слѣдочки выправливаетъ,    Выправливаетъ, да вырѣзываетъ,    По тропиночкѣ Марьи слѣдочки выправливаетъ,    Дѣтинушка повареный вырѣзываетъ    И нашелъ ее подъ яблонью кудреватою.    «- Ты ли есть Марья Юрьевна?»    «Я не Марья Юрьевна,    Я Марьева служаночка».    «Скажи, ты ли есть Марья Юрьевна?»    «Я есть Марья Юрьевна, лебядь бѣлая».    Онъ и бралъ ее за ручки бѣлыя,    И за тѣ ли перстни злаченыя    И увозилъ на червленомъ на кораблѣ    За сине-море, за солевое.    И пришелъ дѣтинушка поваренный    Къ Мануилу сыну Ягайлову;    Онъ встрѣчаетъ его съ честью, съ радостью,    Онъ бралъ Марью за руки за бѣлыя,    За тѣ ли перстни злаченыя,    Онъ хочетъ цаловать ее въ сахарны уста.    Говоритъ ему Марья Юрьевна:    «У насъ до трехъ годовъ не цалуются, не обнимаются».    И ушелъ Мануйло Ягайловичъ на тихи-мелки заводи    Стрѣлять гусей, бѣлыхъ лебедей,    Маленькихъ пернатыхъ сѣрыхъ уточекъ;    Поидучя матери наказывалъ:    «Дай ей нянюшекъ, служаночекъ,    Ежели она закручинятся».    Она сидѣла у окошечка косивчата,    Глядѣла въ околенку стекольчату.    Вотъ мать его идетъ спрашиваетъ:    «Чего ты сидишь у окошечка у кошивчата,    Чего плачешь, уливаешься?»    «Сегодня у меня, на Руси, великъ праздникъ,    Великъ праздникъ — Свѣтло Христово Воскресеніе;    Гуляютъ жены христіанскія,    Купеческія, министерскія, крестьянскія,    И послѣднія жены солдатскія,    И голи кабацкія;    А я сижу у окошечка,    Проливаю свои слезы горючія»,    Мать дала ей няничекъ, служаночекъ въ сады гулять    И дала напитковъ всякихъ разныехъ,    И дала козла любимова Моналинова;    Она напоила нянекъ до пьяна,    Что няньки лежатъ сами безъ себя.    Вотъ она взяла козла зарѣзала,    Пришла Марья на гору высокую,    Скидывала свое платье цвѣтное,    Надѣвала на лѣсиночку    И пошла съ горы,    Ей на встрѣчу быстра рѣка.    И быстра рѣка идетъ,    Что громъ гремитъ,    И взмолилась Марья быстрой рѣкѣ:    «Ой же ты, мать, Дарья-рѣка!    Сдѣлайся по женскимъ перебродищамъ,    Станьте переходы узкіе, переброды мелкіе,    Пропустите меня Марью Юрьевну!»    И рѣка Марью послушалась:    Сдѣлалась по женскимъ перебродищамъ;    Перебрела она черезъ быстру рѣку,    Пошла она впередъ попадать    И пришла ей больше того рѣка.    Она видитъ, что перейти нельзя;    Смотритъ, плаваетъ на другой сторонѣ колода бѣлодубова,    И взмолится Марья той колодѣ бѣлодубовой:    «Ой же ты, колода бѣлодубова!    Перевези меня черезъ быстру рѣку,    А выйду на Святую Русь,    Вырѣжу тебя на мелки кресты,    На чудны образы    И вызолочу червоннымъ краснымъ золотомъ».    И колода ее послушалась:    Перевезла ее черезъ быстру рѣку.    И пришла Марья Юрьевна    Къ Роману Митріёвичу,    Сама взговоритъ таковы рѣчи:    «Ой еси, ты Романъ, князь Митріевичъ!    Вывеземъ мы колоду бѣлодубову    На святую Русь,    Вырѣжемъ на мелки кресты    Я на чудны образы,    И вызолотимъ червоннымъ краснымъ золотомъ».    И вывезли ту колоду бѣлодубову    На святую Русь    И вырѣзали на мелки кресты,    И на чудны образы,    И вызолотили червоннымъ краснымъ золотомъ    И разослали по церквамъ. Архангельская губ. зап. С. В. Максимовъ.

2

   Романъ князь Митріёвичъ младъ,    Поѣзжалъ онъ въ чисто поле    Сбирать дани за тѣ годы, за старые;    И унимаетъ его княгиня Марья Юрьевна:    «Душенька, Романъ князь, сударь Митревичъ!    Ни уѣдь ты въ далеко чисто поле    Сбирать тѣ дани, сударь, пошлины:    Какъ ночесь мнѣ, Марьѣ Юрьевнѣ,    Мало спалось, много видѣлось,    Много видѣлось, во снѣ грезилось:    Будто спалъ у меня, у Марьюшки, злаченъ перстень    Съ меньшова перста, съ мизеночка,    И разсыпался на мелкія зёрнотка, на мушенки.    Тутъ изъ далеча, далеча, изъ чиста поля    Прилетѣло стадо черныхъ вороновъ,    Расклевали, мой, Марьюшкявъ, злаченъ перстень    Кто бы могъ мой сонъ теперь розсудить?»    Говоритъ князь Романъ, сударь Митріевичъ:    «Ты не плачь, княгиня Марья Юрьевна,    Юрьевна, ты лебедь бѣлая!    Я какъ съѣзжу въ далеко чисто поле,    Такъ съищу тамъ много знахарей,    Что могутъ тебѣ разсудить твой сонъ».    Говоритъ княгиня, Марья Юрьевна:    «Ты, душенька, Романъ князь, сударь Митревичъ,    Не надо мнѣ твоихъ много знахорей,    Я могу этотъ сонъ сама весь розсудить!    Какъ ты уѣдешь въ далече чисто поле,    Такъ изъ той земли, изъ бусурманскія,    Наѣдутъ многи погани татарове    На трехъ червленихъ новыхъ корабляхъ;    Увезутъ меня княгиню Марью Юрьевну».    Ничего князь Романъ не побаровалъ (sic)    И уѣзжалъ въ далече чисто поле.    Въ ту пору, въ то время    Пріѣзжали погани татарове    На трехъ червленыхъ новыхъ корабляхъ.    Тутъ княгиня въ побѣгъ пошла:    Выходила изъ высока нова терема    На новыя сѣни,    Съ новыхъ сѣней на широкій дворъ,    Съ широка двора въ зеленый садъ,    Тамъ приздынула яблонь кудреватую.    И садилась подъ яблонь кудреватую.    А тѣ поганы татарове    Выѣзжали на крутой красенъ бережокъ,    Приходили въ высокъ теремъ:    Туто ходитъ Марьяна протомойница;    Они туто взяли плеточки шелковыя,    Стали туто бить Марьину протомойницу:    «Ты скажи намъ, скажи, не утай-скажи,    Ты ли есть княгиня Марья Юрьевна?»    И говорила имъ Марьяна протомойница:    «Я есть не княгиня Марья Юрьевна,    Я есть Марьяна протомойница».    Они стали туто бить Марьяну клюшницу:    «Ты скажи намъ, скажи, не утай-скажи,    Ты ли есть княгиня Марья Юрьевна?»    И говорила имъ Марьина клюшвица;    «Я есть не княгиня Марья Юрьевна.    Я есть Марьина клюшница».    И стали они Марью отыскивать:    Выходили они изъ высока нова терема    На новы сѣни.    Со новыхъ сѣней на широкій дворъ,    Съ широка двора во зеленый садъ,    Приздынули тутъ яблонь кудреватую    И нашли княгиню Марью Юрьевну,    Стали Марьюшку допрашивать:    «Скажи: ты ли есть княгиня Марья Юрьевна?»    «Нѣтъ, я не княгиня есть Марья Юрьевна,    Я есть Марьина постельница».    Тутъ они брали плёточки шелковыя,    Стали ее бить, не жалѣючись,    И стали ее снова допрашивать:    «Скажи, скажи, не утай-скажи:    Ты ли есть княгиня Марья Юрьевна?»    Тутъ она и сказалась имъ:    «Я есть княгиня Марья Юрьевна».    Взяли они княгиню за бѣлы руки,    И вели на пристань корабельную,    И привезли къ Батышу на червленъ корабль;    Беретъ ее Батыша за бѣлы руки,    И цалуетъ княгиню въ сахарны уста,    Говоритъ княгиня Марья Юрьевна:    «Ой же ты, Батышъ царь Батурьевичъ!    Не цалуй ты меня въ сахарны уста,    Не скверни устовъ моихъ сахарныхъ,    Когда привезешь въ землю бусурманскую…» Калгалакша, на Бѣломъ Морѣ Зап. С. В. Максимовъ. Дальше пѣвецъ не зналъ; а ссылался на второй варіантъ.

3

Про осаду Казани

   Ужь вы люди ли, вы люди стародавніе!    Молодые молодцы да-воль послушати,    Еще я вамъ разскажу про царевый про походъ,    Про грозна царя Ивана Васильевича:    Онъ подходомъ подходилъ подъ Казань городокъ,    А подкопы подкопалъ подъ Казанку подъ рѣку,    Что татары же по городу похаживали,    Что грозна царя Ивана Васильевича поддразнивали.    Что и тутъ-то нашъ грозенъ царь прикручинился,    Онъ повѣсилъ буйну голову на правое плечо,    Утупилъ онъ ясны очи во сыру-мать землю,    Онъ велѣлъ ли государь-царь пушкарей сзывать,    Пушкарей созывать зажигальщиковъ,    Онъ велѣлъ сударь скоро казнить, скоро вѣшати.    Не успѣлъ молодой пушкарь слово вымолвить,    Воску яраго свѣча затеплилася    Что и съ порохомъ бочка загорѣлася,    Что побило татаръ сорокъ тысячей и три тысячи. Москва. Пѣлъ цыганъ Антонъ Сергѣевъ. Записано А. Григорьевымъ.

4

Свадьба Грознаго

   Пріутихло-пріуныло море синее,    Глядучись-смотрючись со черныхъ кораблей,    И со тѣхъ марсовъ корабельныихъ,    И со тѣхъ трубочекъ подзорныихъ    И на тѣ на круты красны бережки.    Пріутихли-пріуныли круты красны бережки,    Глядючись-смотрючись съ чернихъ жорабіе!    И со тѣхъ марсовъ корабельныихъ    И со тѣхъ трубочекъ подзорныихъ    И на тѣ на гори высокія    И на тѣ на поля зеленыя.    Пріутихли-пріуныли поля зеленыя,    Глядючись-смотрючись на государевъ дворъ.    Преставляется царица благовѣрная    Молодая Софья дочь Романовна:    Въ головахъ сидятъ два царевича,    Въ ногахъ сидятъ млады двѣ царевны.    Супротивъ стоитъ самъ Грозенъ царь,    Грозный царь Иванъ Васильевичъ,    Говоритъ царица таковы рѣчи:    «Ужъ ты слушай царь, послушай-ко,    Что я тебѣ царица повыскажу    Не-будь ты яръ, будь ты милостивъ    До своихъ до младыхъ двухъ царевичевъ,    Когда будутъ онѣ во полномъ умѣ    И во твердомъ будутъ разумѣ,    Тогда будетъ оборона отъ новыхъ земель.    Еще слушай царь, ты послушай-ко:    Когда будутъ дѣвицы во полномъ умѣ,    Во полномъ умѣ, въ твердомъ разумѣ,    Ты тогда отдавай дѣвицъ за мухъ.    Еще слушай царь, ты послушай-ко:    Что я тебѣ царица повыскажу:    Не будь ты яръ, будь ты милостивъ    До своихъ до князей, до думныхъ бояръ    И до того ты до дядюшки любимаго    И до своего ты до крестнаго батюшки    До того Богдана Сирскаго:    И тутъ твоя дума крѣпкая!    Еще слушай, царь, ты послушай-ко:    Не будь ты яръ, будь ты милостивъ    До своихъ солдатушекъ служащихъ:    И тутъ твоя сила вѣрная!    Еще слушай царь, ты послушай-во:    И не будь ты яръ, будь ты милостивъ    До всего народу православнаго;    Еще слушай, царь, ты послушай-ко,    Что я тебѣ царица принакажу,    Принакажу и повыскажу:    Когда я царица преставлюся,    Не женись ты, царь, въ проклятой Литвѣ    На той ли Марьѣ Темрюковнѣ,    А женись ты, царь, въ Каменной Москвѣ,    На той Супавѣ Татарскіѣ,    Хоша есть у ней мною приданаго    Пановей, улановей и злыхъ поганыхъ татаровей,    Есть у ней брателко родимое    Молодой Кострюкъ сынъ Темрюковичъ».    И тутъ царица просыпалась.    Тутъ царицѣ славу поютъ.    Прошло времени три мѣсяца.    Похотѣлъ сударь Грозенъ царь,    Грозный царь Иванъ Васильевичъ,    И покатился онъ во ту ли матушку прокляту Литву    Покататися и женитися    На той на Марьѣ на Темрюковнѣ.    Онъ не слушалъ своего крестнаго батюшки    И того Богдана Сирскаго.    Пріѣзжалъ онъ скоро въ прокляту Литву    И бралъ онъ Марью Темрюковну    И со тѣмъ со брателкомъ родимыимъ    Кострюкомъ Темрюковичемъ.    Отправлялся онъ изъ проклятой Литвы,    Не дошелъ онъ матушки каменной Москвы    Равномѣрныхъ верстъ пятисотныихъ.    За сто верстъ становилъ онъ свою силу-армію    И сходилъ онъ скоро со добра коня,    И бралъ онъ чернильницу вольяискую,    И бралъ перо лебединое,    И бралъ бумагу листъ гербовыя    И писалъ онъ скоро посоленъ листъ    И посоленъ листъ на золотъ столъ    Своему дядюшкѣ любезному    И крестному батюшку Богдану Сирскому:    «Дядюшка Богданъ ты мой Сирскій!    Стрѣнь ты меня съ честью и съ радостью    И со тѣмъ пѣтьемъ божьимъ церковныимъ    Я со тѣмъ со звономъ колокольныимъ,    Со той пальбой пушечной.»    Отправлялся его скорой гонецъ,    Скорой гонецъ и скорой посолъ,    Не стрѣтитъ его дядюшка любямой    За сто верстъ.    Не дошелъ онъ матушки каменной Москвы    Равномѣрныихъ верстъ пятисотныихъ;    За двадцать за пять становилъ онъ свою силу-армію    Отправлялъ скораго гонца    Скора гонца и скора посла,    Чтобъ чистить улицы широкіи,    Исправить фатеры дворянскія,    Гдѣ стоять моей силѣ-арміи.    И приваливалъ онъ во матушку каменную Москву    И не стрѣтилъ его любезной дядюшка    И тотъ Богданъ Сирскій    Не съ пѣтьемъ божьимъ церковныимъ    И не съ тѣмъ звономъ колокольныимъ,    Не съ той пальбой пушечной.    Заѣзжалъ сударь Грозенъ царь,    Грозный царь Иванъ Васильевичъ,    И во ту церковь Божію    Принималъ златы вѣнцы    И со той Марьей Темрюковной.    На той на радости великія    Заводилъ онъ почестенъ пиръ    На всѣхъ на князей на думныхъ бояръ,    На сильныхъ могучихъ богатырей.    Солнышко идетъ къ западу    И къ западу идетъ ко закату,    А почестенъ пиръ на весело    И всѣ въ пиру пьяны-веселы.    Говоритъ ему шуринъ любимой    Молодой Кострюкъ сынъ Темрюковичъ:    «Ай ты мой зятюшко любезный!    Грозенъ ты царь Иванъ Васильевичъ,    Есть ли у васъ въ каменной Москвѣ    Борцы-молодцы пріученые,    Кабы мнѣ съ ними поборотися.»    Требовалъ сударь Грозенъ царь,    Грозенъ царь Иванъ Васильевичъ,    Борцей-молодцей не случилося,    Только случился Васенька хромоногенькой:    На лѣву онъ ножку припадываетъ    По двору прихрамываетъ    И по двору государеву придвигается    И входитъ въ палаты царскія.    И говоритъ Кострюкъ сынъ Темрюковичъ    Своему зятелку любезному:    «Чортъ у васъ не борцы-молодцы    И не пріученые.»    Говоритъ Вася Хрононогенькой,    «Ай же ты сударь-таки Гроземъ царь!    Ежели Богъ пособитъ, Никола поможетъ    Кострюка побороть,    Изъ платья вонъ его вылупить    И по двору его нага спустить.»    Говоритъ сударь Грозенъ царь    И грозенъ царь Иванъ Васильевичъ:    «Ежели бы тебѣ Богъ помогъ    И Микола пособилъ Кострюка ообороть    Изъ платья вонъ это вылупить    И по двору нага спустить —    Пятьдесятъ рублей тебѣ жалованья.»    На лѣвую ножку онъ Вася припадывалъ,    А правой ножкой подхватывалъ    И металъ Кострюка о кирпичной полъ,    На брюхѣ его кожа трёснула,    На хребтѣ его кожа лопнула.    Изъ платья онъ его ногой вылупилъ    Не Кострюкъ былъ Темрюковичъ    Да и не брателко-то ей былъ родимое:    Была поляница удалая.    Бралъ царь свою Марью Темрюковну    И велъ онъ въ далече чисто поле,    Стрѣлялъ онъ ей въ ретиво сердце    Тутъ ей и славу поютъ.    Тогда слушалъ онъ своего дядюшку любезнаго    И Богдана того Сирскаго    И женился онъ въ каменной Москвѣ    Въ каменной Москвѣ, на святой Руси. Архангельской губ. Зап. С. В. Максимовъ.

5

Свадьба Грознаго:

(начало то же)

  . . . . . . . . . . . . . . . . .    Преставляется царица благовѣрная    Молодая Софья дочь Романовна.    При смерти она наказываетъ    Наказываетъ и допрашиваетъ:    «Грозный царь Иванъ Васильевичъ!    Будешь ли послѣ меня женитися    Али ты вадёжа-царь будешь холостъ ходить,    Холостъ ходить, не женатой слыть.    Говоритъ грозный царь Иванъ Васильевичъ:    „Я не буду послѣ тебя женитися    Надежа-царь буду холостъ ходить    Холостъ ходить, неженатой слыть.    Говоритъ царица благовѣрная:    „Ай же ты грозный царь Иванъ Васильевичъ!    Не мани меня, не омманывай    Будешь послѣ меня жениться    Во той ли матушкѣ проклятой Литвѣ,    На той на Марьѣ на Темрюковнѣ.    Принесетъ она рубашки красна золота,    Не моги надѣть на двухъ ясныхъ соколовъ,    Надѣнь на двухъ псовъ ядовитыихъ —    Увидишь тутъ чудо великое:    Затѣмъ будь добръ да милостивъ    До тѣхъ до двухъ ясныхъ соколовъ, до царевичей    Будь ты добръ, будь ты милостивъ    До тѣхъ до слуговъ вѣрныехъ,    До того народу христіанскаго.“    Затѣмъ преставилась царица благовѣрная    Молодая Софья дочь Романовна:    Затѣмъ женился царь въ проклятой Литвѣ    На той на Марьѣ на Темрюковнѣ.    Принесла она рубашки пасынкамъ красна золота    Надѣли какъ на псовъ ядовитыихъ —    Тѣхъ псовъ разорвало.    Затѣмъ сталъ грозенъ царь    Грозенъ царь Иванъ Васильевичъ    Сталъ это дядька спрашивать:    „Зачѣмъ исхудалъ? — «Не могу поляницой удалой владѣть: руку ногу закинетъ на меня жена — не могу духу перенести.»   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .    (Тутъ старуха спуталась и не хотѣла продолжать дальше. «Стыдно-де, нехорошее такое поется». Такъ и не добился!…) Максимовъ, Арх. губ.

6

О Иванѣ Грозномъ

   Прикажи Господи вамъ старину сказать,    Старину сказать да стародавную,    Стародавную старинушку бывалую:    Про того царя Ивана да Васильевича,    У того царя Ивана да Васильевича    Заводилася бесѣда тиха, смирная,    Собиралися князи, бояре да со всѣхъ сторонъ    Князи бодре да вся поляница удалая.    Они пьютъ-то да хлѣба кушаютъ,    Во полу-пирѣ, да хлѣба рушаютъ,    Во полу-пирѣ да прирасхвастались,    Иной хвастаетъ: да кони добрые,    Другой хвастаетъ да золотой казной,    Третій хвастаетъ да молодой женой.    А грозенъ царь Иванъ Васильевичъ по палатушкѣ похаживаетъ,    «Ужь вы гой еси князи и бояре,    „Ужь вы хвастаете небылью, небылицею,    „Чѣмъ же я добрый молодецъ похвастаю?    «Я похвастаю, да я измѣною:    „Ужь какъ выведу я измѣнушку изъ Кіева.    „Ужь какъ выведу я измѣнушку изъ Нова-города,    «Ужь я выведу измѣнушку изъ матушки каменной Москвы!»    Тѣ князья бояре да ему рѣчь говорятъ:    «Ужь не вывести измѣнушки изъ Кіева,    „И не вывести измѣнушки изъ Нова-города    „Да изъ матушки, да каменной Москвы,    «А тотъ выведетъ ту измѣнушку,    „Это за однимъ съ тобой за столомъ сидитъ да хлѣба кушаетъ,    „Милой сынъ твои Ѳедоръ Ивановичъ“.    На то грозенъ царь Иванъ Васильевичъ осержается    И восходитъ онъ да на красно-крыльцо    И кричитъ онъ своимъ зычнымъ голосомъ?    Своимъ пилатамъ, да немилостивымъ;    И тѣ пилатушки да испужалися    По каменной Москвѣ да разбѣжалися,    Одинъ Малюта Скуратовъ да не устрашился.    Онъ бѣжитъ къ нему скоро на очи,    Прибѣжавъ къ нему низко кланялся:    „Ужь ты грозенъ царь Иванъ Васильевичъ,    «На что ты гори-гаркаешь, на что меня кликъ-кликаешь?    „Ужь ты гой еси Малюта Скуратинокъ,    „Возьми моего сына милаго за бѣлы руки его,    «За бѣлы руки, за златы перстни    „И поведи его на то поле на Куликово    „Ко той ямѣ да кровавыя,    «Къ той доскѣ да къ дубовыя,    „Снеси ему да буйну голову    „Принеси мнѣ сабельку кровавую“.    И онъ взялъ его за бѣлы руки    И повелъ его въ чисто поле да въ Куликово.    Увидалъ его любезный шуринъ Никита Варламовичъ,    Онъ садился на добра коня    И посадилъ за себя молодаго клюшника    Погналъ на то поле на Куликово    И кричитъ онъ зычнымъ голосомъ;    „Ужь ты гой еси Малюта Скуратинокъ    «Не твой кусъ да не тебѣ и кушати    „Ужь ты на-тко да насытися    „Моимъ молодымъ ключничкомъ!    Онъ взялъ ему клюшничну срубилъ буйну голову    И понесъ ту сабельку кровавую    Ко тому царю къ Ивану Васильевичу.    А у грозна царя Ивана Васильевича    И пиръ пошелъ да не навеселѣ    Въ барабаны били да не на радости,    Не на радостяхъ, да не по старому,    Изъ пушекъ палятъ да не по прежнему,    А изъ мелкаго оружія да обсѣкается.    А у его любимаго шурина Никиты Варламовича    У него пиръ-то идетъ да по веселому,    Въ барабаны бьютъ да все во старому,    А изъ пушекъ палятъ да все по прежнему,    А изъ мелкаго оружія утиху нѣтъ.    Посылаетъ въ нему грозенъ царь Иванъ Васильевичъ скорыхъ послалъ:    «И приведите мнѣ любезнаго шурина Никиту Варламовича»!    И приведи его Никиту Варламовича къ нему на дворъ.    «На что же ты меня любезный зятюшка,    „Грозенъ царь Иванъ Васильевичъ требуешь?    „Къ чему радошенъ, да къ чему радъ    «Мой любезный шуринъ Никита Варламовичъ    „Моему-то развѣ безвременьицу?    „У меня одна были жемчюжина и та скатилася    «И пиръ у тебя идетъ по веселому,    „Въ барабаны у та бьютъ да все по старому,    „Изъ пушекъ-то палятъ все во прежнему,    «Изъ меднаго оружія не утихается.    „Ужь ты гой еси грозенъ царь Иванъ Васильевичъ    „Есть въ гостяхъ небывалой гость    «Небывалой гость Ѳедоръ Ивановичъ!    „Гой ты еси мой любезный шуринъ Никита Варламовичъ!    „Обратилъ ты мое да ретиво сердце    «Взвеселидъ ты мнѣ мою жемчюжину».    И пошелъ у нихъ пиръ да по веселому,    Въ барабаны били да все по старому    Изъ пушекъ палятъ да все по прежнему,    Изъ меднаго оружія не утихаются. Сообщено А. Григоревымъ.

7

   Грозенъ былъ воинъ царь нашъ батюшка,    Первый царь Иванъ Васильевичъ,    Сквозь дремучій лѣсъ съ войскомъ силою    Онъ прошелъ въ страну татарьскую    Сѣе царство взялъ Казанское    Господарство Астраханское,    Вывелъ Перьфила изъ Нова-города,    Не вывелъ измѣну въ Каменной Москвѣ    То царьско серьче разгоралося.    Пусче огня, пусче полымя.    Вотъ сказалъ онъ рѣчью громкою:    У меня дзе-есть всяки мастери,    Есть такія разны дохтуры,    Но всѣ прячутся, старый за малаго,    И хоронются — малый за стараго,    А одинъ изъ нихъ нихъ не прятчется,    То Малютка-палачъ, то Гурбатовъ сынъ,    Ну пойди-ко сюда, гой Гурбатовъ сынъ!    Сослужи-ка небось службу вѣрную,    Службу вѣрную неизмѣнную:    Во палаты ступай въ царски каменны,    Взявъ царевича тамъ за черны кудри,    Разпоясни съ него шелковый поясъ,    Золотой перстенекъ сними съ правой руки,    Отведзи самого на Москву рѣку,    Впрялъ на мѣсто на то, — мѣсто лобное,    И на плаху на ту, что на липову    И сними тамъ съ него буйну голову,    А мнѣ къ пикѣ подай саблю острую,    Саблю вострую въ горючей его рудзѣ.    И увидзѣлъ то Ѳедоръ Ивановичъ,    Ѳедоръ Ивановичъ, Пожарской сынъ,    Изъ косясчита изъ окошечька,    Пропустивши царя вдоль по улицѣ    Вдоль по улицѣ, вдаль отъ терема    Какъ воскликнетъ онъ ко Гурбатову:    Ой ты гой еши! Гурбатовъ — палачъ!    Не за свой ли кусъ принимаешся,    Самъ кусомъ такимъ подавишься.    И Пожарской позвалъ слугу вѣрнаго    Слугу вѣрнаго, свово стряпчаго,    Свово стряпчаго, что не лудчева,    Что не лудчава, свово клюшничка:    На, сними (?) онъ пробилъ съ него голову,    Снеси саблю къ царю, — въ горючей рудзѣ.    А къ царевичу не причаствуйся.    Вотъ на утро царь Иванъ Васильевичъ    На поминки собралъ, поголовно народъ.    Онъ бояръ повелѣлъ во медвѣжны вшивать    Во медвѣжны вшивать, по Москвѣ-рѣкѣ пусчать    А поповъ приказалъ во кули зашивать    Во кули зашивать, по Москвѣ рѣкѣ пусчать.    Что царевича, не засчюняли.    Вотъ съѣзжаются всѣ во платья чернаимъ    Въ платьи чернаимъ, — во печальнаимъ,    А ѣдзетъ лишь Ѳедоръ Ивановичъ    Ѳедоръ Ивановичъ, — Пожарской сынъ    Пожарской сынъ, во нарядзѣ цвѣтномъ    Во нарядзѣ цвѣтномъ, — въ яркомъ золотсѣ,    И коня его всѣ обряжены,    Всѣ обряжены что не лудчія    А веселье въ самомъ, — такъ не кроится.    Вотъ увидѣлъ его царь Иванъ Васильевичъ.    Какъ воскликнетъ онъ громкимъ голосомъ    Отъ ты гой еши Ѳедоръ Ивановичъ    Ѳедоръ Ивановичъ — Пожарской сынъ!    Аль объ горѣ моемъ ты не извѣдался,    Что орядитца поспѣлъ, словно въ радосный пиръ.    А Пожарской сынъ отвѣчаетъ царю:    А я батсюшка царь, — все въ отлучкѣ гулялъ,    Все въ отлучкѣ гулялъ за охотою    И поймалъ сокола, что не лудчава,    Что не лутчава тсеэ ближнява,    Ты сына тсеэ роднаго.    И возрадовался царь, и отвѣтствовалъ ему:    Ужъ ты гой еши Ѳедоръ Ивановичъ    Ѳедоръ Ивановичъ — Пожарской сынъ    Вѣдь не мнѣ бы царемъ, а тсеэ должно бить:    Ты умѣлъ соблюсти царски сѣмены. Княгининскаго уѣзда с. Спѣшнева.

8

Татарскій полонъ

   Какъ за рѣчькою,    Да за Дарьею    Злы татарове    Дуванъ дуванили.    На дуваньицѣ    Доставалася,    Доставалася    Тёща зятю.    Вотъ повезъ тёщу зять    Во дикую степь,    Во дикую степь    Къ молодой женѣ.    «Ну и вотъ, жена,    Тѣ работница,    Съ Руси русская    Полоняночка,    Ты заставь ее    Три дѣлъ дѣлати.    Первое дѣло —    Куделю прясть,    Другое дѣло —    Лебедей стеречь,    А и третье дѣло —    Дитю качать». —    Полоняночка    Съ руси русская    (О)на глазками    Лебедей стережетъ,    А ручками    Кудель прядетъ,    А ножками    Колыбель колышатъ.    Охъ, качаетъ дитя,    Прибаюкиваетъ:    «Ты баю, баю,    Боярскій сынъ!    Ты по батюшкѣ    Золъ татарченокъ,    А по матушкѣ    Ты русеночекъ,    А по роду мнѣ    Ты внученокъ,    И моихъ черезъ    Ты урывочекъ.    Вѣдь твоя-то мать    Мнѣ родная дочь,    Семи лѣтъ она    Во полонъ взята,    На правой груди въ ней    Есть и родинка,    На лѣвой ногѣ    Нѣтъ мизинчика!    Мнѣ бить тебя —    Такъ грѣхъ будетъ;    Мнѣ дитей назвать —    Мнѣ вѣра не та!»    Услыхали то    Дѣвки сѣнныя,    Прибѣжали онѣ    Къ своей барынѣ    «Государыня наша барыня».    Полоняночка    Съ Руси русская    (О)на глазками    Лебедей стережетъ,    А ручками    Будетъ прядетъ,    А ножками    Колыбель колышатъ.    Охъ, качаетъ дитя,    Прибаюкиваетъ:    «Ты баю, баю,    Боярскій сынъ!    Ты по батюшкѣ    Золъ татарченокъ,    А по матушкѣ    Ты русеночекъ,    А по роду мнѣ    Ты внученокъ,    И моихъ черезъ    Ты урывочекъ.    Вѣдь твоя-то мать    Мнѣ родная дочь,    Семи лѣтъ она    Во полонъ взята,    На правой груди въ ней    Есть и родинка,    На лѣвой ногѣ    Нѣтъ мизинчика!    Мнѣ бить тебя,    Такъ грѣхъ будетъ;    Мнѣ дитей назвать,    Мнѣ вѣра не та!»    Что стучитъ, грючитъ,    По сѣнямъ бѣжитъ,    По сѣнямъ бѣжитъ    И дрожа дрожитъ.    Дочка къ матери    Повалилася,    Повалилася    Во рѣзвы ноги:    «Государыня    Моя матушка!    Не спознала тебя,    Моя родная!    Ты бери ключи,    Ключи золоты,    Отпирай ларцы,    Ларцы кованы,    Ты бери казны    Сколько надобно;    Ты ступай-ко мать,    Во конюшенку,    Ты бери коня    Что не лучшаго[12],    Ты бѣги, бѣги, мать,    На святую Русь».    — Не поѣду я    На святую Русь,    Я съ тобой, дитя,    Не разстануся.

9

   Охъ ты поле мое, поле чистое!    Ты раздольицѣ широкое!    Ты крапива стрекучая!    Какъ гулялъ тутъ добрый молодецъ,    Что гулялъ онъ тутъ ровно тридцать лѣтъ,    Ровно тридцать лѣтъ и три года;    Загулялъ онъ къ королю въ Литву.    Король его любилъ, жаловалъ,    Цвѣтно платьице носили съ одного плеча,    На коняхъ они ѣздили съ одного стремя.    Ужъ и сталъ молодецъ упиватися,    Во хмѣлю онъ сталъ похвалятися:    Какъ и нынѣшнюю ночку, добрый молодецъ,    Я спалъ, ночевалъ у царя въ гостяхъ, —    У царя въ гостяхъ, во высокомъ терему,    Во высокомъ терему съ красной дѣвицей;    Я ли спалъ, цаловалъ красну дѣвицу,    Распрекрасную Елену Королевишну…    Ужь какъ были на молодца доносчички,    Донесли они королю на молодца.    А король-то велѣлъ молодца пожаловать:    На высокихъ ремешкахъ повѣсити.    Повѣли молодца впереди дворца,    А царевна кричитъ: не ведите молодца впереди дворца,    Поведите молодца позади дворца…    Добрый молодецъ на петелькѣ качается,    Красна дѣвица во теремѣ кончается. Сообщено А. Григорьевымъ.

10

Пѣсня про осаду Соловецкаго Монастыря

   На Москвѣ было на базарѣ;    Собиралися бояре;    Выбирали бояре    Изъ бояръ воеводу,    Выбирали Ивана Петрова,    Изъ того ли изъ роду Салтыкова[13],    Передъ царскія очи становили,    Какъ возговоритъ православный царь,    Алексѣй-то Михайловичъ,    Ею царское величество:    «Охъ ты гой еси, большой боярянъ,    Ты любимый мой воеводушка!    Ты ступай-ко, ко морю ко синему —    Ко тому острову ко большому,    Ко тому монастырю ко честному,    Къ Соловецкому;    Ты порушь вѣру старую, правую,    Постановь вѣру новую, неправую».    Какъ возговоритъ больтой бояринъ    Любимый царскій воеводушка:    «Охъ ты гой еси православный царь,    Алексѣй Михайловичъ,    Твое царское величество!    Нельзя объ томъ и подумати,    Нельзя объ томъ и помыслити:    Какъ порушить вѣру старую, правую,    Какъ поставить вѣру новую, неправую!»    Царь разозлился,    Царь распалился,    Воевода прогрѣшился.    Какъ возговоритъ большой бояриеъ,    Любимый царской воеводушка:    «Охъ ты гой еси православный царь,    Алексѣй Михайловичъ,    Твое царское величество!    Ужь и дай мнѣ силу не малую не великую:    Сорокъ полковъ, да все тысячныхъ,    Сорокъ пушекъ, да все мѣдныихъ:    Зелья, пороху сколько надобно».    Какъ и было въ самый ли Петровъ-то день    Какъ на синемъ было морюшкѣ,    На большомъ было на островѣ,    Во честномъ монастырѣ было,    Отошла честна заутреня    Пономарь звонилъ къ обѣденкѣ.    Честны старцы пѣли молебены    Какъ бѣжитъ пономарь,    Неразумный звонарь:    «Охъ вы гой еси честны старцы!    Какъ идетъ сила немалая, невеликая,    Сорокъ полковъ да все тысячныхъ.    Сорокъ пушекъ да все мѣдныихъ,    Зелья, пороху сколько надобно,    Да все войско православное,    Не то идутъ они ратиться,    Не то идутъ они молитися»,    — Охъ ты глупой звонарь,    Неразумный пономарь!    Да то войско православное    Не идетъ оно ратиться,    Идетъ оно молитися!    На ту пору пушкари были догадливы:    Брали ядрушко калёное,    Забивали во пушечку мѣдную,    Палили во тотъ во честной монастырь,    Во Соловецкій. Записано на Чугункѣ 1858. Отъ орловскаго мѣщанина.

11

Пѣсня про Ваньку клюшника

   Въ Москвѣ было во городѣ, на Сѣнной было площади,    Тамъ стояли-то хоромы, хоромы высокіе,    Что и того ли то и князя, князя боярина.    Что и жилъ-то тамъ князь со своей княгинею,    Что и жилъ-то тамъ Ванюшка, Ваня, князю клюшничикъ.    Молодой его княгини вѣрной полюбовничикъ.    Что и годъ живетъ Ванюшка съ княжней, другой живетъ,    Вотъ на третій годъ-годочекъ самъ князь да довѣдался,    Что отъ самой отъ послѣдней дѣвки сѣнной горькишной    Вотъ выходитъ князь бояринъ на свой красенъ крылецъ,    Какъ возгаркнетъ князь, воскликнетъ своимъ громкимъ голосомъ:    Да и слуги, мои слуги, слуги мои вѣрныя!    Вы идите, приведите вора Ваньку клюшника.    Какъ идетъ Ванюша-Ваня черезъ княжій дворъ,    Какъ на Ванюшкѣ рубашка вѣтромъ раздувается    Какъ у Ванюшки кудерцы кудри завиваются…    Какъ возговоритъ князь, воскликнетъ своимъ громкимъ голосохъ:    Ты скажи, скажи, Ванюша, скажи, варваръ…… сынъ,    Ты съ которой поры-время живешь со княжнею?    — Что я знать того не знаю, вѣдать я не вѣдаю. —    Какъ и сталъ-то князь Ванюшу пытать, крѣпко спрашивать,    Не добился князь бояринъ таей правды истины.    Какъ воскликнетъ князь, возгаркнетъ своимъ громкимъ голосомъ.    «Ужь вы слуги мои, слуги, слуги мои вѣрныя!    Вы берите-тко, берите заступы желѣзныя,    Ужъ вы ройтя-тко, копайтя двѣ ямы глубокія,    Ужъ вы ставьте-тко, ставьтя два столба точоныя,    Перекладину кладитя, слуги, вы кленоваю.    Вы идитя приведитя, вора Ваньку клюшника».    Вотъ ведутъ, ведутъ Ванюшу Ваню черезъ княжій дворъ,    Какъ у Ванюшки-Ванюши руки-ноги скованы,    Руки-ноги въ Вани скованы, да все переломаны… [14]    Вотъ идетъ, идетъ Ванюша, Ванюшка шатается;    А и князь-со стоитъ, ухмыляется;    Молодая-то княгиня въ теремѣ слезами заливается.    Какъ воскликнетъ князь, возгаркнетъ своимъ громкимъ голосомъ:    «Ты скажи, скажи Ванюша, скажи правду-истину»,    — Ужь позволь, ты князь бояринъ, позволь Вани пѣсню спѣть,    Что я пѣсню Вани, пѣсню, пѣсенку послѣднію:    Что и было князь бояринъ, попито-поѣдено,    Въ краснѣ было, бояринъ, въ хорошѣ похожено.    На кроватушкѣ тесовой въ насъ было полежено,    Да за бѣлыя-то за груди въ насъ было похватано    Во уста-то во сахарны было поцаловано,    Съ одного плеча било въ насъ поношено!…[15]    Какъ воскликнетъ князь, возгаркнетъ своимъ громкимъ голосомъ:    «Да и слуги мои, слуги, слуги мои вѣрныя,    Ужь вы вѣшайте Ванюшу, вора Ваньку клюшника!»    Вотъ повѣсили Ванюшу, — Ванюшка качается…    Молодая-то княгиня въ теремѣ кончается… (Орловской губ.)

12

   Что на славной было улицѣ на Димитровнѣ,    Что у славнаго ли у князя, у боярина,    Побранилася кухарка съ младымъ ключничкомъ.    Ты не лайся, не бранися младой ключничекъ,    Я пойду ли донесу князю-боярину…    Ужъ ты батюшко ты вашъ, ты бояринъ, князь,    Ничево же ты не знаешь, да не вѣдаешь,    Что живетъ-то твоя княгиня съ младымъ ключникомъ!    Что возговоритъ вашъ батюшка бояринъ-князь:    Ужъ какъ есть ли у меня да слуги вѣрные,    Вы водите приведите млада ключничка,    Вы поставьте млада ключничка въ середи двора,    Что подъ то ли подъ косящаго окошечко,    Ужъ я стану младаго ключичка доспрашивать.    Ты скажи, скажи младый ключинчекъ, не утай грѣха,    Коли да правду ты мнѣ скажешь, я помилую,    А неправду ты мнѣ скажешь, я подъ кнутъ, да подъ кнутъ отдамъ,    Что живетъ ли моя княгиня съ твоей милостью?    — Что живетъ ли твоя княгиня со мною да три, ахъ да три года.    Что возговоритъ вашъ батюшка, да бояринъ, ахъ да бояринъ-князь,    Ужъ какъ есть ли у меня скорые конюхи,    Ужъ вы ройте мнѣ ямочки глубокія,    Вы поставьте два столба вы да два высокіе,    Перекладинку вы поставьте вы кленовую,    Ужъ вы петельку повѣсьте вы шелковую.    Молодой ключникъ на петелькѣ качается,    Молодой-то ли княгини жизнь кончается[16]. Записана А. Григорьевымъ отъ цыгана Антона Сергѣева.

13

   Какъ на горкѣ, на горушкѣ,    Стоитгъ новъ высокъ теремъ,    Стоитъ новъ высокъ теремъ,    Какъ во этомъ теремочкѣ    Живетъ онъ бояринъ князь,    Не одинъ-то онъ живетъ князь бояринъ    Съ молодой съ княгинею.    Какъ у этого ли князя    Жилъ-былъ Ванька-ключничекъ,    Молодой его княгини вѣрный полюбовничекъ;    Молодая его, душа княгиня,    Полюбила Ванюшку;    Она его не годъ любила,    Ой, да и не два года,    Какъ на третій годъ князь бояринъ,    Онъ только довѣдался,    Онъ дознался, только догадался    Черезъ красную дѣвушку;    Какъ и выходилъ князь бояринъ    На свое красно крыльцо,    Вскрикнулъ громкимъ своимъ голосочкомъ    «Слуги мой вѣрные,    Вы подите, ко мнѣ приведите    Охъ да ворона коня,    Охъ, приведите ко ивѣ воронова    Съ черкасскими новыми сѣдлами;    Да подите, ко мнѣ приведите    Ивана клюшничка,    Ужь я его подарю ли,    Охъ да воронымъ конемъ,    Воронымъ его конемъ ли    Съ черкасскими сѣдлами».    Какъ идетъ, идетъ Ванюша,    Ваня усмѣхается;    Молодая его, душа княгиня,    Слезьми обливается.    Какъ и сталъ онъ, князь бояринъ,    Ванюшку допрашивать:    «Ты скажи мнѣ, скажи, Ванюша,    Съ какихъ поръ съ княгинею живешь?»    «Я не годъ съ нею, сударь, живу ли,    Охъ да не два года».    Какъ и вышелъ князь бояринъ,    На свое красно крыльцо,    Вскрикнулъ громкимъ своимъ голосочкомъ:    «Слуги мои вѣрные,    Вы подите мои слуги,    Во кузницу новую,    Вы возьмите, мои слуги;    Лопатки острые,    Вы поройте мои слуги,    Двѣ ямы глубокіе,    А во ямы-то поставьте    Столбики точеныя    На столбахъ на тѣхъ положьте    Матицу кленовую,    На матицу повѣсьте мотки шелковые,    А на этихъ на моткахъ повѣсьте    Иванушку ключника».    Какъ идетъ, идетъ Ванюша,    Ваня спотыкается.    Молодая его княгиня    Слезьми обливается    Охъ виситъ, виситъ Ванюша,    Ванюша качается.

14

Копаніе конавовъ

             Завела дѣвка шинокъ              Супротивъ своихъ воротъ;              Сама вышла на лужокъ              Заиграла во рожокъ,              Подала дружку слушокъ              Чрезъ зелененькій содокъ              Черезъ темненькій лѣсокъ              Ко Ванюшки на лужокъ.              У насъ по морю морю              Два кораблика плывутъ              Какъ на этихъ корабляхъ              По пятисотъ молодцовъ              Государевыхъ гребцовъ.              Они носятъ и гребутъ              Во стога сѣнцо кладутъ,              Браву пѣсенку поютъ              Разговоры говорятъ              Все хозяина бранятъ: —              Ты разсукинъ сынъ хозяинъ              Разканалья сукинъ сынъ —              Здѣсь конавушки порылъ.    Изъ кремля ли, кремля, крѣпкаго города,    Отъ дворца ли, дворца государева,    Что до самой красной площади,    Пролегала тутъ широкая дороженька.    Что по той ли по широкой по дороженькѣ    Какъ ведутъ тутъ казнить добраго молодца,    Добраго молодца — большаго боярина,    Что большаго боярина, атамана стрѣлецкаго,    За измѣну противъ царскаго величества.    Онъ идетъ ли молодецъ не оступается,    Что быстро на всѣхъ полей озирается;    Что и тутъ онъ царю не покоряется.    Впереди-то идетъ грозенъ палачъ,    Въ рукахъ несетъ остеръ топоръ;    Позади пятъ — отецъ съ матерію,    Отецъ съ матерью — молодая жена…    Отецъ-мать во слезахъ слово молвили:    Ты дитя ли наше милое,    Покорися ты самому царю,    Царю бѣлому Петру Первому,    Принеси ты головушку повинную,    Авось тебя тогда Господь Богъ помилуетъ,    Государь царь тебя пожалуетъ,    Оставитъ буйну голову на могучихъ плечахъ…    Каменѣетъ сердце молодецкое,    Добрый молодецъ отца-матери не слушаетъ,    Надъ молодой женой насмѣхается,    О милыхъ дѣтяхъ не болѣзнуетъ…    Что и тутъ онъ царю не покоряется,    Отрубили ему буйну голову    Что по самы могучи плеча. Записана А. Григорьевымъ у цыганъ.

15

   Выкатается свѣтъ нашъ, батюшка, первый императоръ,    Онъ на золотой-то на каретѣ,    Подъ нимъ лошади вороныя,    На самомъ на немъ платье черно,    Платье черно да все кручинно.    Докатается онъ да до Сенату    Докатается ко крылечку ко прекрасному    Изъ коретушки да вылѣзаетъ;    Во присудствіе да самъ заходитъ.    Сенаторы всѣ да испугались    Изъ рукъ перья у нихъ повалились    Изъ очей слезы да покатились.    Осередь онъ полу становился    Господу-Богу да помолился,    На ременчатый стулъ онъ садился.    Онъ беретъ въ руки да листъ бумаги,    Листъ бумаги онъ да не плохіе    Не плохую онъ бумагу, гербовую,    Во правую перо да лебедино    Начинаетъ писать да доношеніе,    Отсылаетъ доношеніе да въ ину землю    Желаетъ онъ себѣ бою да драки. Сообщено А. Григорьевымъ.

16

   Заводилася война    Середи бѣла дна;    А что начато палить,    Только дымъ столбомъ валитъ;    Каково есть красно солнышко,    Не видно во дыму!    Только видно во дыму:    Не ясенъ соколъ летитъ,    Добрый молодецъ гуляетъ,    Онъ по крутой по горѣ,    Самъ на ворономъ конѣ;    По казакамъ проскакалъ,    Два словечика сказалъ:    «Вы казаки, вы казаки,    Военные мои    Удалые молодцы!    Безъ размѣрушки пейте,    Зеленаго вина,    Посмѣлѣе поступайте,    Со французомъ воевать!»    — Ужь ни рады воевать,    Слезны капли проливать!    Не линь въ поле пылитъ,    Не дубровушка шумитъ:    Французъ съ арміей валитъ!    Онъ валитъ таки валитъ,    Самъ подваливаетъ;    Самъ подваливаетъ,    Рѣчь выговариваетъ:    «Еще много генераловъ —    Всѣхъ въ ногахъ стопчу:    Всея матушку Россеюшку    Въ полонъ себѣ возьму,    Въ полонъ себѣ возьму,    Въ каменну Москву зайду!    Генералы испугались,    Платкомъ слезы утирали,    Въ поворотъ слово сказали:    „Не бывать тебѣ, злодѣю,    Въ нашей каменной Москвѣ!    Не видать тебѣ, злодѣю,    Бѣлокаменныхъ церквей;    Не стрѣлять тебѣ, злодѣю,    Золотыхъ нашихъ крестовъ!“    На лужку было, лужку    Стоитъ армія въ кружку:    Лапуховъ ѣздитъ въ полку,    Курилъ трубку табаку.    Для чего вамъ не курить,    Зелена вина не пить!    Свинца, пороху довольно,    Сила во полѣ стоитъ,    Ужь мы билися, рубилися    Четырнадцать часовъ:    Съ пяти на десять пробили,    Стали силу разбирать;    Стали силу разбирать,    Стали полковничковъ считать.    Не нашли такихъ убитыхъ    Полковничковъ до семи,    Енераловъ до восьми;    Мелкой солдатской силы    Сосчитать мы не могли:    Которые на горѣ —    По колѣнъ стоятъ въ рудѣ;    Которы подъ горой —    Тѣхъ засыпало землей.    Одинъ такой лежитъ    Таку рѣчь говоритъ:    Вы подайте-ко, ребятушки,    Чернилицу съ перомъ,    Чернилицу съ перомъ,    Листъ бумаги со гербомъ;    Напишу я таку просьбу    Государю самому.    Государю самому    Императору Царю:    Еще нашъ-отъ генералъ,    Много силы издержалъ:    Ужь онъ пропилъ, промоталъ,    Досталь въ карты проигралъ,    Изъ удары раздавалъ. Архангельск. губер. Зап. С. В. Максимовъ. Эта пѣсня сложена во время семилѣтней войны.

17

   Разбисчастнинькой, безталаннинькой              Французъ зародился,    Онъ св вечера рано спать ложился,              Долго почивать,    Ничивожь ли то и французикъ ли              Ничиво не знаю,    Што побили иво, иво армію              Донскія казаки,    Што мнѣ жаль-то, мнѣ жаль свою армію,              Есть еще жалчѣи    Што вотъ сняли мому, мому родному              Да родному братцу,    Што вотъ сняли ему, сняли йму головку.              Да головку,    Што мене ль то мене, все французика              Въ полонъ мене взяли    Досадили мене все французика              Въ темнаю темницу.    Што вотъ тошно ли мнѣ, все французику              Въ темници сидѣти.    Еслибъ зналъ-то бы зналъ, я французикъ ли              Я бъ тово ни дѣлалъ. Сабурово Малоарх. 1858. Извѣстны мнѣ еще варіанты этой пѣсни, въ которыхъ, вмѣсто французика, упоминается прусскій король.

18

О Кутузовѣ

   Что но красное-то солнце возсіяло,    Возсіяла у Кутузова острая сабля.    Выѣзжаетъ князь Бутузовъ въ чисто поле,    Онъ беретъ съ собою силу да гренадеровъ,    Гренадеровъ и есауловъ,    Гренадеры я есаулы да не сробѣли,    Что французскаго маіора въ полонъ взяли,    Повели они маіора ко фельдмаршалу,    Ко тому же князю да ко Кутузову    Ко Михайлу его да къ Ларіоновичу.    Начинаетъ князь Кутузовъ его спрашивать:    «Ты скажи, скажи маіорикъ сущую правду:    У васъ мною ль во Парижѣ стоитъ силы?    Стоитъ силы во Парижѣ сорокъ тысячъ    По приступу генеральскому смѣты нѣту».    Какъ на это князь Кутузовъ да разсердился    Какъ ударилъ онъ маіора да по рожѣ,    Онъ по рожѣ, да во правую щеку.    «Ужь ты врешь, ты врешь маіорикъ, врешь плутуешь,    Меня, Кутузова князя, все проводишь    Все проводишь меня, да ты стращаешь,    Ужь я силы-то вашей да не боюся    За генеральскіе приступы я примуся». Сообщено А. Григорьевымъ.

10

   Обѣщался императоръ    Къ рождеству вѣрно прибыть;    Всѣ празднички на проходѣ,    Александра царя дома нѣтъ.    Его маменька вѣрно родная,    Всѣ минуты и ночьки не спитъ.    Выду, выду на ту пору,    На ту башню, которая выше всѣхъ;    По ямской ямской дорожкѣ    Да не пыль вѣрно пылитъ,    Этой мой вѣрно курьеръ бѣжитъ. Сообщено А. Григорьевымъ отъ М. А. Стаховича

20

   Середи Москвы на площади    Собирался полкъ — казачій кругъ;    Во томъ во кругу стоитъ добра лошадь,    На томъ на коню лежитъ ковано сѣдло,    На томъ на сѣдлѣ сидитъ добрый молодецъ,    Добрый молодецъ — офицерскій сынъ.    Онъ и такъ плачетъ — что рѣка льется,    Шелковымъ платкомъ утирается,    На всѣ стороны поклоняется,    Съ отцемъ-матерью прощается:    «Прощай батюшка, прощай матушка!    Прощай душечна молода жена,    Прощай дѣтки малыя, мои дѣтушки!    Прощай братцы-товарищи!» Дросково Малоарх. у. Достав. М. А. Стаховичъ.

21

   Тамъ построили, тамъ кабакъ    Ни про дѣвокъ, ни про бабъ,    Про холостыхъ-то про робятъ.    Пришолъ мальчикъ, выпилъ шкальчикъ    Веселошенекъ пошелъ.    Прощай дѣвки, прощай бабы    Намъ теперича не до васъ,    Вы солдатушки бирутъ насъ.    Наши ноженьки да ни ходятъ,    На свѣтъ глазушки да ни глидятъ.    Шли солдатушки слободой,    Манятъ дѣвушекъ за собой:    «Вы пойдемте-ко, дѣвушки, съ нами,    Съ нами добрыми молодцами,    Не далече до Казани:    Во Казани-то жить привольно,    Жить привольно, гулять охотно,    У насъ денежекъ предовольно,    У насъ домики пребогаты,    Бѣлокаменныя стоятъ палаты,    Межъ домами-то текетъ рѣчька,    Течетъ рѣченька медовая.    По ней струечка золотая». —    Что за рѣченькой стоятъ кустикъ,    Стоитъ кустикъ, кустъ ракитовъ,    На кусточкѣ соловейко,    Соловеюшко сидитъ, громко свищетъ,    Громко свищетъ онъ, воспѣваетъ,    Красныхъ дѣвушекъ унимаетъ:    «Не здавайтесь вы, дѣвки, красныя,    „На солдатскія на обманки    У солдатушекъ домы — горы,    Домы — горы каменисты;    Межъ домами-то текетъ рѣчька    Текеть рѣченька ка кровяная,    По ней струечка да слезѣная.“ Кола. Зап. С. В. Максимовъ.

22

   По дорожевкѣ              По широкою              По московскою,    Туда шла-прошла              Сила армія              Конна гвардія    Три полка солдатъ              Все молодые              Безбородые,    Впереди полка              Знамена несутъ              Артикулъ мечутъ.    Ружье свѣтлое              Замки крѣпкіе              Кремни острые.    Замки сбрякали              Солдаты всплакали              Во походъ пошли              Во дорожевьку.    Хоть не въ дальную              Да въ печальную              На сраженьицо              На ученьицо.    Гдѣ, ребятушки,              День-то намъ ночевать,              Ночь коротать?    Во темномъ лѣсу              Во сыромъ бору              Все подъ соснами              Подъ жеровыми              Подъ кудрявыми    Намъ постелюшка —              Мать сыра земля,    Намъ зголовьицо —              Зло кореньицо,    Одѣялышко —              Вѣтры буйные! Холмогоры. Зап. С. В. Максимовъ.

23