Тюрьма народа

В действительности произошло, как метко отмечают евразийцы, "перемещение ханской ставки из Сарая в Москву". Уйдя с Угры, Ахмат как бы сказал Ивану: "Теперь ты "царь"!" Орда превращалась в государство Московское. Естественно, отныне Москва нуждалась в новом статусе, который подчеркивал бы ее господствующее положение и при этом соответствовал бы культурно-религиозным особенностям "Московского ханства". Такой статус предусмотрительный Иван Васильевич в полном соответствии с логикой Проекта "подыскал" задолго до стояния на Угре. В ноябре 1472 года он обвенчался с греческой царевной Софьей Палеолог, племянницей последнего императора Византии, погибшего при взятии Константинополя турками. Гербом Московии стал византийский двуглавый орел. Москва становится наследницей рухнувшей Византии, обрекши себя на печальную историческую роль тени трупа; позже монах Филофей создаст для сына Ивана III, Василия законченную доктрину "Третьего Рима" (которая, по сути, есть азиатское глумление над собственно Римом – великим городом арийской античности). Такая модель идеально соответствовала новому положению Москвы с ее православием и унаследованным от Орды евразийством. Сама же Софья, похожая, по словам современников, на "гору сала", а также прибывший с нею табор жадных и лукавых южан, стали зримым символом тлетворного византийского наследия, столь милого сердцам наших монархистов.

"С этих пор, – пишет Н. Костомаров, – многое на Руси (на Неруси! – А.Ш.) изменяется и принимает подобие византийского… В придворном обиходе является громкий титул царя (который в действительности говорил о преемственности власти московских властителей не столько от василевсов, сколько от ордынских "царей" – А.Ш.), целование монаршей руки (эта азиатчина для Московии, прошедшей сарайскую выучку, была нормальной – А.Ш.), придворные чины… значение бояр, как высшего слоя общества, упадает перед самодержавным государем; все сделались равны, все одинаково были его рабами. Почетное наименование "боярин" становится саном, чином (азиатскому режиму не нужна аристократия, ему нужна послушная номенклатура, желательно как можно менее родовитая – А.Ш.); в бояре жалует великий князь за заслуги (причем жалует кого угодно, хоть татар, был бы крещеный; налицо первые признаки окончательной расправы над русской родовой аристократией, учиненной позднее Грозным – А.Ш.)". Вместе с тем, активно усваивалось и ордынское наследие (причем азиатчина ордынская образовала весьма органичный синтез с азиатчиной византийской): "…битье кнутом – позорная торговая казнь – стала частым повсеместным явлением; этого рода казнь была неизвестна в Древней Руси; сколько можно проследить из источников, она появилась в конце ХIV века и стала входить в обычай только при отце Ивана Васильевича" (Костомаров). Вообще нравы устанавливались соответствующие "ханской ставке". Так один немецкий врач, имевший несчастье не вылечить татарского князя Каракуча, бывшего на московской службе, был по настоянию Ивана Васильевича зарезан "как овца" татарами под мостом на льду Москвы-реки. Примечательно, что ранее этот несчастный пребывал в почете у Ивана. Итак, если в прошлом сарайские ханы резали "как овец" русских князей, вызванных ими в ставку, то теперь великий хан московский, усвоив науку, пускал кровь неугодным.

Парадоксально, но этот "оргазм" азиатчины получил европейское архитектурное оформление. Желая, чтобы столица и внешне соответствовала своему статусу, Иван развернул в Москве большое строительство. В частности, решили возвести Успенский собор в Кремле. Поскольку в полудикой Москве зодчих было не сыскать, поначалу за дело взялись псковичи, но возведенный ими свод рухнул. В результате благодетельной, по мнению евразийцев, татарщины даже во Пскове утратили навыки масштабного каменного строительства. Пришлось из Италии вызывать Аристотеля Феоравенти, который и воздвиг в 1479 году собор, ставший одним из шедевров арийской архитектуры. Вообще практически весь Кремль, включая характерные стены и башни, построен итальянцами. Москвитяне позднее возвели на башнях конусовидные надстройки, дав повод Бунину заметить: "В Кремле есть что-то киргизское".

Как слабый голос домонгольской Руси, все еще звонил вечевой колокол во Пскове, но дни его были сочтены. Псковичи, не поддержав в свое время Великий Новгород в надежде на московскую милость, теперь расплачивались за свое малодушие. Путем хитрости и вероломства великий князь Василий, сын Ивана, вынудил псковичей снять вечевой колокол. Вновь заработала обычная московская машина и около трехсот псковских семей, надо полагать, лучших семей, были в течение одного дня выброшены из родного города и направлены на жительство в "Третий Рим". Псков пришел в упадок, культура и торговля оскудели. Н. Костомаров приводит свидетельство посла императора Священной Римской империи о том, что "прежние гуманные и общительные нравы псковичей с их искренностью, простотою, чистосердечием, стали заменяться грубыми и развращенными нравами" (какого еще воздействия на европейский город можно было ожидать от власти полудикой Москвы, где даже знать порой не умела читать и писать, а госаппарат погряз в коррупции, присущей азиатскому строю?) Кстати, точно такое же влияние Москва, уже в советские времена, оказала на арийское население Русского Севера, точнее на его остатки, уцелевшие после террора, коллективизации и укрупнения колхозов. Генсеки, споив и разложив морально Русский Север, добили последний осколок Новгородской цивилизации, довершив дело московских Василиев и Иванов, родовой кристаллизацией которых был, конечно, Иван Грозный, сын Василия III.

Образец для ЧК

Его матерью была Елена Глинская, основателем рода которой стал один из сыновей Мамая, по политическим соображениям перешедший на сторону великого князя Витовта в ходе битвы на Ворскле. Очевидно этот факт, как, впрочем, и другие извивы ветвей генеалогического древа московского дома, позволили польскому королю Стефану Баторию упрекнуть Ивана Грозного в том, что тот "кровью своею породнился с басурманами" (сохранились портреты Ивана Грозного и его сына Фелора – мы видим лица с явно азиатскими чертами). Во всяком случае, собственно татарская составляющая Московии в эпоху Грозного еще более усилилась. Например, во время казанского похода (1552 г.), как пишет В. Кожинов, "московское войско… включало в себя больше татар, нежели войско Едигера (правителя Казани – А.Ш.)". Среди московских военачальников мы видим "крымского царевича Тактамыша", "царевича шибанского Кудаита", "касимовского царя Шигалея", "астраханского царевича Кайбулу", "царевича Дербыш-Алея", не говоря уже о десятках тысяч рядовых татар под их началом. "Разумеется, – отмечает В. Кожинов, – основу войска составляли русские… но летописец на первые места везде ставил чингизидов, – хотя бы потому, что русские военачальники никак не могли сравниться с чингизидами с точки зрения знатности". То есть для московского сознания главной была формальная знатность, а не расовое благородство. Азиатский царевич был в глазах Москвы выше белого боярина-рюриковича. Азиатского князька московские властители ставили выше белого землепашца. И этот же принцип достался в наследство петровской Империи. Какой уж тут "комплекс народа господина", отсутствием которого у русских так гордятся наши патриоты! Скорее, комплекс неполноценности…

В послании Ивана Грозного шведскому королю читаем: "Наши бояре и наместники известных прирожденных великих государей дети и внучата, а иные ордынских царей дети, а иные польской короны и великого княжества литовского братья, а иные великих княжеств тверского, рязанского и суздальского и иных великих государств прироженцы и внучата, а не простые люди". Как видим, согласно этому "табели о рангах" азиатская знать стоит в иерархии Московии на втором месте, сразу после царя (который сам, кстати, имеет татарских предков), и лишь потом следует арийская аристократия, хотя бы и королевской крови.

В. Кожинов пишет: "Власть на тех территориях, которые принадлежали Монгольской империи, переходила в руки Москвы, поскольку – в силу многих причин – чингизиды уже не могли удержать эту власть. Наиболее дальновидные чингизиды переходили на московскую службу, получая очень высокое положение в русском государстве и обществе". Проще говоря, татарская знать чутко уловила "перемещение ханской ставки из Сарая в Москву".

В свое время К. Леонтьев, "апостол" Проекта, предвосхитивший евразийский тезис "Почва (территория) выше Крови", с сожалением писал: "Татары не остались жить между нами, а ушли и брали дань. Если бы они, во времена Батыя, еще язычниками, расселились бы между русскими густо и обрусели бы, приняв вместе с ханом своим православие, то, по естественным социальным законам, у нас была бы, вероятно, аристократия более постоянная, более военная и по устройству своему более схожая с западной, несмотря на азиатскую кровь завоевателей". Последнее замечание весьма знаменательно. Евразиец Леонтьев не желал понять, что подлинная аристократия не может быть расово чуждой подвластному ей народу, ибо призвана быть воплощением чистоты Крови этого народа, его кровной квинтэссенцией. Именно на этом и основано право аристократии на власть. Всякое же, как писал Меньшиков, подчинение чужеродной воле есть рабство. Впрочем, сожаления Леонтьева совершенно безосновательны: как видим, мурзы именно "расселились меж русскими густо" и даже "приняли вместе с ханом своим православие".

Весьма показательно, что противник Москвы хан Казанский Едигер, оказавшись в плену, "через какое-то время принял крещение с именем Симеона Касаевича (сын Касима), сохранил титул "царь Казанский" и занял высшее положение при Московском дворе и государстве в целом (так, в летописных описаниях церемоний царь Казанский Симеон стоит на втором месте после Ивана Грозного)" (В. Кожинов). Вместе с Едигером "крестилось много казанских князей, увеличивших собой число татарских родов в русском дворянстве" (Костомаров). А другой Симеон, Симеон Бекбулатович (Саин-Булат), пусть и формально, стал даже на первое место в иерархии Московии: в 1573 году Иван IV провозгласил его великим князем всея Руси, оставив за собой скромный титул князя московского. Грозный слал ему шутовские челобитные, в которых, как было принято в Московии, уничижительно именовал себя "Иванцем Васильевым" и взывал: "Государь, смилуйся, пожалуй!". Этот балаган, а точнее издевательство над деморализованными и лишенными родовой аристократии русскими, продолжалось два года. После смерти царя Федора Иоанновича Симеон Бекбулатович был одним из главных претендентов на московский престол. Правда, до царского трона татарская знать добралась-таки в лице своего другого представителя – Бориса Годунова, любимца Ивана Грозного (став царем, Борис, потихоньку закрепощавший белых крестьян, распорядился не брать ясак "с татар и остяков бедных, также со старых, больных и увечных", а кроме того категорически запретил изымать у тюменских татар подводы для гонцов).

Дворянин Новосильцев, прибыв в 1570 году в Стамбул с дипломатической миссией, говорил турецкому султану: "Мой государь не есть враг мусульманской веры. Слуга его, царь Саин-Булат, господствует в Касимове, царевич Кайбула в Юрьеве, Ибак в Сурожике, князья Ногайские в Романове: все они свободно и торжественно славят Магомета в своих мечетях; ибо у нас всякий иноземец живет по своей вере (т.е в городах Московии стояли мечети! А нашим патриотам режет глаз мечеть на Поклонной горе. Историю надо знать, товарищи. Лужков-то, увы, вполне традиционен – А.Ш.). В Кадоме, в Мещере многие приказные государевы люди мусульманского закона… (ну прямо как в нынешнем Российском государстве – А.Ш.)".

Неудивительно, что во второй половине ХVI века в Московии появилась мода на бритье головы, столь обычное для татар. Правда, вскоре Иван запретил эту моду своим указом, что объясняется, скорее всего, влиянием европейски ориентированных приближенных – Алексея Адашева и новгородского иерея Сильвестра. Именно в эпоху близости этих людей к Ивану IV, составившую первую половину царствования Грозного, стало возрождаться местное самоуправление, был создан новый "Судебник", появился институт земских соборов.

Очевидно, расовым самосознанием Сильвестра, Адашева и Андрея Курбского объясняется то, что они "не одобряли войны Ливонской, утверждая, что надобно прежде всего искоренить неверных, злых врагов России и Христа; что ливонцы хотя и не греческого исповедания, однако ж христиане и для нас не опасны…" (Карамзин). Однако Иван был непреклонен – для него, истинного евразийца, враг был на западе. Сильвестр также осуждал ливонскую войну "за варварский образ, с каким она велась, за истребление старых и малых, за бесчеловечные муки над немцами, совершаемые татарами, распущенными по Ливонской земле под начальством Шиг-Алея (Шиг-Алей (Шигалей) был главнокомандующим московскими войсками в Ливонской и Литовской войнах – А.Ш.)" (Костомаров). Очевидно, именно в те времена на Западе стал формироваться образ дикого "русского казака"… (Кстати, один из центральных персонажей романа Ф. Достоевского "Бесы", полусумасшедший теоретик рабства, носит фамилию Шигалев… Пожалуй, можно говорить о шигалевщине как факторе российской истории.) Впрочем, собственно москвитяне старались от татар не отставать: так, взяв в 1577 году Венден, они устроили жителям резню, а потом изнасиловали всех женщин и девушек. Как тут не вспомнить Германию 1945 года… И мы ее еще вспомним.

Наши патриоты любят Ивана Грозного за его "антииудаизм" и часто упоминают о том, как взяв в 1563 году Полоцк, он приказал утопить в Двине всех местных евреев. При этом замалчивают, что одновременно по приказу царя в городе перебили всех католических монахов, т.е., надо полагать, арийцев. Причем сделали это татары, и, вероятнее всего, с удовольствием.

В результате придворных интриг (не "шигалевцев" ли?) Адашева бросили в тюрьму, где он вскоре и умер, Сильвестра сослали на Соловки, а Курбский бежал в Польшу, получив впоследствии вековечное клеймо "первого власовца". Однако надо заметить, что подобных "власовцев" в Московии было слишком уж много. Еще отец Ивана IV, великий князь Василий брал с коренных русских бояр, упорно бежавших в кровноблизкую Литву, нечто вроде подписки о невыезде, которая подкреплялась своеобразной денежной круговой порукой – это ясно говорит, что проблема была насущной. Подобные же подписки брал и Иван Грозный. Впрочем, бежали не только бояре: среди "власовцев" оказался и наш первопечатник Иван Федоров. Вообще, можно говорить о власовстве, как об устойчивом факте российской истории; надо лишь подчеркнуть, что под этим словом понимается не "измена родине", а русское несогласие с Проектом "Россия".

***

В 1565 году Грозный разделил страну на опричнину и земщину. За последнее десятилетие в православно-монархических кругах об Иване Грозном и опричнине принято отзываться только восторженно и уж по крайней мере положительно. Некоторые идеологи национал-революционного направления видят в опричнине корень, из которого произрастает самобытный отечественный "фашизм". Между тем "фашизм" и опричнина – это по сути разные явления. Если первое понятие происходит от слова "фашина" (связка, пучок, собирание), то второе – от слова "опричь" ("кроме") и подразумевает разделение. "Фашисты" – элита, но кровно связанная со своим народом, сплачивающая и возвышающая его. Опричник тоже "элитарен", но это "элитарность" чекиста в Советской России. Психология и поведение опричника – это психология и поведение оккупанта. Неспроста опричникам возбранялось всякое общение с земскими, а Александровская слобода напоминала осажденную крепость. По словам Н. Костомарова, земщина "представляла собой как бы чужую покоренную страну (выделено мной – А.Ш.)". И о какой уж кровной связи опричников с народом можно говорить, если они клялись "не знать ни отца, ни матери", а в руководстве опричнины состоял, например, черкес Михайло Темгрюкович, брат второй жены царя, отличившийся кавказской лютостью. Бросается в глаза азиатская "эстетика" опричных символов: вы только вообразите отрубленную собачью голову, притороченную к седлу. Рискуя навлечь на свою голову монархические "анафемы" скажу, что с расовой точки зрения опричнина была первым в российской истории аппаратом антиарийского террора – об этом объективно говорит ее антибоярская направленность, видимо, в немалой степени заданная "шигалевцами" вроде Темгрюковича (характерно, что от вступавших в опричнину требовалось, как пишет Карамзин, чтобы "они не имели никакой связи с знатными боярами; неизвестность, сама низость происхождения вменялась им в достоинство"). Опричнина действовала совершенно в духе ЧК, уничтожая прежде всего лучших из русских, соль земли (а затем и русских вообще, как показал поход Грозного на Новгород). Недаром после пресечения московской династии азиатские претенденты на престол оказались почти вне конкуренции. Напрашивается аналогия с Испанией, где "руководство инквизицией оказывается в руках священников-евреев и они под видом борьбы с марранами уничтожают цвет испанского народа" (Галковский).

"У нас инородческое засилье идет со времен татарских, – писал М. Меньшиков. – Предприимчивые инородцы вроде Бориса Годунова сеяли вражду между царем и древней знатью. Как в Риме выходцы с окраин воспитывали тиранию и защищали ее, так наша московская тирания вскормлена татарской службой. Инородцам мы обязаны величайшим несчастьем нашей истории – истреблением в ХVI веке нашей древненациональной знати (выделено мной – А.Ш.). И у нас было сословие, что, подобно квиритам Рима, несло в себе истинный дух народный, инстинкты державного обладания землей, чувства народной чести и исторического сознания. Упадок боярства стоил России великой Смуты…"

У тех, кому оставили жизнь, "отнимали не только земли, но даже дома и все движимое имущество; случалось, что их в зимнее время высылали пешком на пустые земли. Таких несчастных было более 12000 семейств; многие погибали по дороге (как видим, советские творцы "раскулачивания" не изобрели ничего нового – А.Ш.). Новые землевладельцы, опираясь на особую милость царя, дозволяли себе всякие наглости и произвол над крестьянами, жившими на их землях, и вскоре привели их в такое нищенское положение, что казалось, как будто неприятель посетил эти земли (выделено мной – А.Ш.)" (Костомаров). Мамай в лице своего потомка все-таки сел "на Москве".

Некоторые видят в опричнине инструмент отбора, орден вроде СС, только на православный лад. Но эсэсовцы, будучи плоть от плоти своей расы, не занимались геноцидом германцев – более того, СС был эффективным инструментом улучшения породы. Наконец, войска СС доблестно сражались на фронтах, а опричники с внешним врагом воевали плохо, так как были нацелены только на войну со "своими". Уже то, что Грозный свернул опричнину столь же стремительно, сколь и учредил ее, свидетельствует: опричнина не была орденом, т.е. долгосрочной системой отбора, основанной на традиции, а всего лишь временным орудием антиселекции и геноцида. Временным, но образцовым. В своем завещании, составленном в год упразднения опричнины (1572), Иван писал: "А что есми учредил опришнину, и то на волю моих детей, Ивана и Федора, как им прибыльнее, и чинят, а образец им учинен готов". Грозный был бы немало поражен, узнав, что этим образцом впоследствии воспользовались нелюбимые им иудеи, развернув после Октября очередной азиатский террор против белого населения, сопоставимый по масштабам лишь с введением на Руси христианства.

Весной 1569 года Иван Грозный "вывел из Пскова 500 семейств, а из Новгорода – 150 в Москву, следуя примеру своего отца и деда. Лишаемые отчизны плакали; оставленные в ней трепетали. То было началом: ждали следствия" (Карамзин). Оно не замедлило. В декабре 1569 года опричнина в полном составе во главе с царем двинулась на северо-запад. Предлогом к походу послужил донос какого-то подонка о том, что Новгород якобы собирается предаться Литве. Но тогда почему попутно были разгромлены Клин, Тверь и Торжок? Вот тут-то, как говорится, и "собака зарыта". Царь Иван – это плод всей истории "Московии", начиная с Андрея Боголюбского. Северо-западный поход Грозного стал кульминацией ненависти Неруси к Руси. Разгром Тверской земли ясно говорит, что Ивана IV вела родовая ненависть к противникам и конкурентам Москвы, старавшимся не гнуть шею перед Ордой. Этот поход – знаковая антиарийская акция, показательный антиевропейский геноцид (характерно, что в Клину и Твери наряду с местными жителями, издавна настроенными антимосковски, опричники истребляли и живших там литовских пленных, как возможных рассадников европеизма). Разделив страну на опричнину и земщину, царь тем самым намеренно обострил конфронтацию Неруси и Руси с целью окончательного истребления последней. В Новгороде Грозный ритуально, с ветхозаветной жестокостью, добивал Русь. Московская Нерусь стала "Великой Россией-Евразией".

Итак, первым на пути царя был Клин. "Домы, улицы наполнились трупами; не щадили ни жен, ни младенцев. От Клина до Городни далее истребители шли с обнаженными мечами, обагряя их кровию бедных жителей, до самой Твери…", – пишет Карамзин. Опричники окружили Тверь, а затем бросились громить и грабить город: "…бегали по домам, ломали всякую домашнюю утварь, рубили ворота, двери, окна, забирали всякие домашние запасы и купеческие товары – воск, лен, кожи и пр., свозили в кучи, сжигали, а потом удалились", – читаем у Костомарова и далее у него же: "…вдруг опричники опять врываются в город и начинают бить кого попало: мужчин, женщин, младенцев, иных жгут огнем, других рвут клещами, тащат и бросают тела убитых в Волгу…". Затем та же участь постигла города Медный и Торжок, потом – "Вышний Волочек и все места до Ильменя были опустошены огнем и мечом…"(Карамзин).

В начале января 1570 года опричнина взяла в кольцо Новгород и начался массовый террор. Новгородцев "мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не замерзает зимою, и бросали с моста в воду целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель (выделено мной – А.Ш.)" (Карамзин). Затем опричники разграбили все окрестные монастыри, сожгли запасы хлеба, изрубили скот, а потом принялись громить Новгород – истребляли продовольствие и товары, крушили дома, вышибали окна и двери. Лютый погром шел и в окрестностях города, где истреблялось все имущество народа вплоть до домашних животных.

Я упомянул выше ветхозаветную жестокость в буквальном смысле. Разгром Новгорода почти детально воспроизводит уничтожение евреями Иерихона. В "Книге Иисуса Навина" читаем: "И предали заклятию все, что в городе, и мужей и жен, и молодых и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом" (6;20). Как видим, антииудаист Иван Грозный действовал вполне по-еврейски, что неудивительно, поскольку православно-монархическая идеология в немалой степени базируется на Ветхом завете, составляющем, к тому же, чуть ли не половину времени христианского богослужения. Кроме того Иван, воспитанный в атмосфере московского азиатизма, был восприимчив к азиатизму ветхозаветному. Азиатчина ордынская, азиатчина византийская и азиатчина библейская, помножась, дали Москву. Нельзя не отметить, что если евреи в приведенном выше эпизоде истребляли все-таки иноплеменников, то опричники, во всяком случае – рядовые, проводили геноцид соплеменников. Впрочем, какого чувства родства можно требовать от тех, кто поклялся "не знать ни отца, ни матери" – в полном соответствии с жизнеотрицающим экстремизмом семитской секты: "…если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником" (от Луки 14:26). Добрыня (Добран?), несший "евангельские истины" "языческому" Новгороду, был бы доволен степенью их усвоения опричниками царя Ивана.

Иван Грозный – это типичный хан и одновременно, в силу своей византийско-церковной ортодоксальности, ярый проводник истребительного иудейского фанатизма, сравнимый разве что с Владимиром Каганом и Лениным – как бы негативно он не относился при этом к самим иудеям. Грозный – это сгусток ненависти ко всему арийскому, и его кремлевская гробница по значимости для Проекта сопоставима лишь с ленинским мавзолеем.

О количестве истребленных новгородцев Костомаров сообщает: "Таубе и Краузе назначают до 15000; Курбский говорит, будто бы он (царь) в один день умертвил 15000 человек; у Гванини показано число 2770, кроме женщин и простого народа. В Псковском летописце число казненных увеличено до 60000; в Новгородской "повести" говорится, что царь топил в день по 1000 и в редкий по 500. В помяннике глухо записано 1505 человек новгородцев, но ничто не дает повода заключать, чтоб это была полная сумма убитых, тем более, что в том же помяннике приписано выражение: "Их же ты Господи веси". Благочестивый царь…

Остается добавить, что уничтожение "хлебных запасов и домашнего скота произвело страшный голод и болезни не только в городе, но и в окрестностях его; доходило до того, что люди поедали друг друга и вырывали мертвых из могил" (Костомаров). Как видим, умышленный голодомор 1933 года, устроенный еврейским Кремлем с целью окончательного подавления белого населения, не был новинкой.

Когда-то сын степнячки Андрей Боголюбский обошелся в Киевом, как с инородным городом, отдав его на трехдневный разор своей рати. Иван Грозный, заквашенный на мамаевых генах, бросил на кровавую потеху опричнине весь русский народ.

"Дранг нах остен" по-московитски

В сентябре 1581 года произошло событие, оказавшее огромное влияние на расовую историю России, да и всего мира. По реке Чусовой в сторону Уральских гор отплыл отряд доблестного атамана Ермака (Германа) с целью "очистить землю Сибирскую и выгнать безбожного салтана Кучюма". Сравнения наших героев с Писарро и Кортесом более чем уместны: экспедиция Ермака, по сути, была типичной белой колонизацией расово чуждого мира. В течение короткого времени небольшая казачья дружина, в рядах которой бились также литовцы и немцы, рассеяла татарские орды и установила свое господство в Сибири. Дух Руси, дух убитого Новгорода, как зарница, полыхнул над Россией. Конечно была мысль у Ермака основать в Сибири казачью Русь (и это стало бы новой исторической возможностью для русских), однако малочисленность его войска, окруженного враждебными туземцами, постоянная нужда в припасах и вооружении вынудили его отдать завоеванный край Москве. Правда, после гибели атамана белые колонизаторы оставили Сибирь, но только временно: продвижение России на восток стало неудержимым.

Для расового аналитика это продвижение двусмысленно. Некоторые полагают, что благодаря ему все северное полушарие оказалось в руках белой расы. Я же считаю, что Москва эксплуатировала арийскую волю первопроходцев для расширения России-Евразии. Кроме того, продвижение русских на восток причинило расовый вред самим же русским, поскольку их сознание к тому времени уже было деформировано московским евразийством. Придя в Сибирь белыми колонизаторами, господами, русские не остались таковыми в дальнейшем.

А как они могли остаться господами, если у них на родине буквально скормили собакам господский слой – русскую родовую аристократию, хранившую понятие родовой чести и кровной исключительности? Это понятие родовитости элита транслирует на свой народ: отсюда характерные даже для современной Европы родовитые горожане и крестьяне (например, в Германии и Швеции есть "мужики", помнящие свою родословную с ХIII века). Аристократия – носительница идеи Крови в народе или, по словам Л. Вольтмана, выразительница "естественного чувства расовой гордости". С истреблением аристократического начала народ утрачивает идею Крови, что тем более опасно в условиях тесного соседства с расово-чуждой стихией.

Как могли русские, продвигаясь в Азию, не понести расовых потерь, если многие их князья издавна женились на косоглазых "красотках", столь похожих на тех, что первопроходцы встретили в таежных дебрях? Как могли наши герои-освоители сознавать себя белыми людьми, если церковь в течение столетий пела "Нет ни эллина, ни иудея" и крестила скопом и в отдельности чудь, мерю, коми, превращая их в "русских"? Наконец, как могли русские Джеки Лондоны нести "священную идею арийского превосходства", если у них за спиной Москва подло пополняла толпу своей номенклатуры недавними врагами Ермака? В. Кожинов с понятным для евразийца удовлетворением сообщает, что сыновья хана Кучума "Алей (который, кстати сказать, долго воевал против Москвы вместе с отцом) Абулхаир, Алтапай, Кумыш сохранили титулы "царевичи Сибирске" и пользовались на Руси (в России! – А.Ш.) самым высоким почетом. Сын Алея, Алп Арслан в 1614-1627 годах был правителем относительно автономного Касимовского ханства (добавим, населенного русскими – А.Ш.). А сын последнего, Сеид-Бурхан, принял христианство с именем "Василий, царевич Сибирский" и выдал свою дочь (то есть праправнучку Кучума) царевну Сибирскую Евдокию Васильевну (звучит то как! И не подумаешь, что татарка – А.Ш.) ни много ни мало за брата русской царицы (супруги Алексея Михайловича и матери Петра I), Мартемьяна Кирилловича Нарышкина. Другой праправнук Кучума (правнук его сына Кумыша), также названный Василием (по-видимому, царевичи Сибирские уже знали, что по-гречески "Василий" означает "царь") стал близким сподвижником русского царевича – сына Петра I, злополучного наследника престола Алексея (то есть одним из первых славянофилов – А.Ш.). Из-за этого пострадали все царевичи…: с 1718 года им было повелено считаться только князьями Сибирскими. Тем не менее внук опального царевича Василия, князь Василий Федорович Сибирский… стал генералом от инфантерии… и сенатором при Александре I…" По злой иронии судьбы первым титулованным князем Сибирским был Ермак, с азиатским коварством убитый предками сенатора. Знал бы казак, что он сражается за то, чтобы потомки Кучума перебрались с кошмы в великолепные апартаменты европейского стиля и повелевали русскими холопами…

Уже в ранний период освоения Сибири "довольно широкое распространение получили смешанные браки – как официальные (с крещеными "иноземками"), так и порицавшиеся церковью неофициальные (характерно, что церковь порицает не сам межрасовый брак, а всего лишь его "незарегистрированность" – А.Ш.)… На Индигирке, Колыме, в Иркутском крае, Забайкалье и некоторых других местах вследствие смешения с сибирскими народами сильно менялся и внешний облик, и язык, и быт осевших там русских. Позднее, в ХVIII-ХIХ в.в. часть переселенцев была даже ассимилирована коренными жителями (главным образом, якутами), причем не только из-за смешанных браков: материальная и духовная(!) культура аборигенов также оказывала сильное воздействие на русских людей" (Н. Никитин, "Освоение Сибири в ХVII веке", Москва, 1990).

"Многие инородцы умирали холостыми, т.к. жен неоткуда было взять. Инородческие женщины были у русских" (Г. Лучинский).

Спрашивается, что это, если не расовый позор? Белый человек, вместо того, чтобы господствовать над "братьями меньшими", подпадает под "сильное воздействие" культуры заведомо низшей, да еще разжижает свою благородную кровь. Л. Вольтман, соглашаясь с Гобино, писал, что "…каждый духовно одаренный народ терпит при скрещивании с малоценными элементами невознаградимые потери".

Далее. В "западносибирских городах, где издавна сложились татарские слободы, "всяких чинов жилецкие люди живут в татарских юртах… с татарами вместе… пьют и едят из одних сосудов" (там же). Даже евразийская московская власть уже в ХVII веке выражала обеспокоенность таким свинством, т.к. общение русских переселенцев с дикими сибирскими аборигенами плохо отражалась на нравах первых. Однако Москве ли, чуть ли не спокон веку "пившей и евшей из одних сосудов" с Ордой, беспокоится о русских нравах? Тем более, что, по свидетельству европейцев, в самой Москве ХVII века, "татары со своими омерзительными обрядами… свободно отправляют свое богослужение".

Русский народ жил так, как его научили попы-космополиты и властители с темными генами. Француз Ланойе писал в 1879 году: "Когда русский мужик с волжских равнин располагается среди финских племен или татар Оби и Енисея, они не принимают его за завоевателя, но как единокровного брата (выделено мной – А.Ш.), вернувшегося на землю отцов…". Усилиями патриотических идеологов евразийского и проевразийского толка наша пресловутая "свойскость" возведена в степень основного содержания "русской идеи". Захлебываясь слюной от умиления, патриоты твердят, что "у русских нет комплекса народа-господина" – зато, повторяю, видимо есть мазохистский комплекс самоуничижения. А.А. Хомяков писал: "Русский смотрит на все народы, замежеванные в бесконечные границы Северного царства, как на братьев своих, и даже сибиряки на своих вечерних беседах часто употребляют язык кочевых соседей своих, якутов и бурят (это ли не деградация? Неужто их язык богаче и сильнее русского? – А.Ш.). Лихой казак Кавказа берет жену из аула чеченского (что-то это не умирило Кавказ, как видим. Донские казаки также издавна брали в жены татарок и турчанок, кроме того еще в ХVII веке среди донцов на бытовом уровне был распространен татарский язык – А.Ш.), крестьянин женится на мордовке, а Россия называет своею славою и радостью правнука Ганнибала, тогда как свободолюбивые проповедники равенства в Америке отказали бы ему в праве гражданства и даже брака на белолицей дочери прачки немецкой или английского мясника (и поступили бы совершенно разумно! – А.Ш.). Я знаю, что нашим западным соседям смирение наше кажется унижением (ох уж это смирение, воспитанное византийско-московской церковью и татарским кнутом! Кстати, примечательная оговорка: якуты и буряты для Хомякова братья, а наши западные единокровники – соседи. Налицо образчик идеологии антиевропеизма и пресловутой российской "особости", т.е., проще говоря, азиафильство – А.Ш.); я знаю, что даже ("даже"! – А.Ш.) многие из моих соотечественников желали бы видеть в нас начала аристократические и родовую гордость германскую… Но чуждая стихия никогда не срастется с духовным складом славянским…"

Лорд Керзон, наблюдая характер и результаты продвижения русских на восток, с нордической прямотой сказал: "…это завоевание восточных народов восточным же, одноплеменным с ними народом. Это сплав твердого металла со слабым, а не вытеснение неблагородного элемента более чистым. То не цивилизованная Европа отправилась на покорение варварской Азии… Это варварская Азия после некоторого пребывания в Европе возвращается по собственным следам к своим родственникам".

Резкие слова. Однако, вместо того, чтобы приклеивать к имени Керзона ярлык "русофоба", прислушаемся к честному голосу брата по расе, взглянувшего на нас со стороны – и мы увидим, как русский народ, подобно Ермаку, тонущему в Иртыше под тяжестью дареных царских доспехов, погружается в пучину расовой эрозии, увлекаемый тяжким византийско-татаро-московским наследием. В 1911 году великий М. Меньшиков, первый русский публицист, выступивший с расовых позиций, высказал мысль, дословно совпадающую со словами "русофоба" Керзона о "сплаве твердого металла со слабым": "…чтобы расстроить железное строение расы, русские идиоты и предатели (скорее, нерусские разработчики и руководители Евразийского Проекта – А.Ш.) устраивают предварительно мирное нашествие иноплеменных, проникновение к нам в огромном числе чужих, непереваримых, неусваиваемых элементов, которые превратили бы наше великое племя из чистого в нечистое, прибавили бы в металл песку и сделали бы его хрупким".

Разин-РА

Однако вернемся в ХVII век. Во второй половине этого столетия Русь восстала против России, стремясь изменить роковой ход истории. Призрак нордического Новгорода двинулся, грозя, на Москву – и откуда же? С противоположного края страны, с юго-востока. В 1667 году на Дону вспыхнуло восстание Степана Разина, охватившее почти половину территории Московского государства.

Чтобы понять расовый смысл сказанного, заглянем в конец ХII века, когда новгородские ушкуйники – наследники варягов – основали на реке Вятке город Хлынов (ныне город Вятка). "Вятская община управлялась, как и древний Новгород, вечем, во главе которого стояли избранные народом "атаманы" (или "ватманы"; по мнению ряда историков, это слово имеет древнеарийское, а не тюркское происхождение – А.Ш.). Община эта была сильнейшею на всем северо-востоке России…" (Е. П. Савельев, "Казаки. История", Владикавказ, 1991). Под предводительством "ватманов" ушкуйники, "эти отважные купцы-воины" в 1361 году дерзко проникают в столицу Орды, а в 1364-65 г.г. под началом "молодого ватмана Александра Обакумовича" достигают Оби и Ледовитого океана. Потом "на 150 лодках" приходят в Нижний и истребляют там "множество татар, армян, хивинцев, бухарцев…" Затем громят Казань, другие татарские города и села, захватывают товары всех встречных купцов. "Хотя подобные набеги не нравились московскому великому князю, принужденному поддерживать дружбу с ханами, но новгородцы его мало слушались и действовали на свой риск и страх" (там же).

Хлынов был вольным городом, независимым и политически, и религиозно. Согласно арийской традиции свободы духа, вятские священники, как и в Новгороде, избирались народом (в Новгороде выбирали и самого архиепископа; до известных пор выборность священников сохранялась и на Москве). Московский митрополит Геронтий жаловался, что "он не знает даже, кто там духовенство". В 1489 году, спустя десятилетие после окончательного разгрома Новгорода Иваном III, Москва дотянулась и до Хлынова. "Разгром Вятки сопровождался большими жестокостями: главные народные вожаки Аникеев, Лазарев и Богодайщиков были в оковах привезены в Москву и там казнены; земские люди переселены в Боровск и Кременец, а купцы в Дмитров; остальные обращены в холопов…" (там же). Однако весьма значительная часть хлыновцев не покорилась, "со своими женами и детьми на судах спустилась вниз по Вятке и Волге до Жигулей и укрылась в этом малодоступном и диком краю. В первой половине ХVI столетия эта удалая вольница с Волги перешла волоком на Иловлю и Тишанку, впадающие в Дон, а потом, при появлении в низовьях Дона азовского, запорожского и северского казачества, расселилась по этой реке вплоть до Азова" (там же).

Именно новгородцы составили культурно-расовое ядро позднего донского казачества, благодаря которому Дон стал одним из плацдармов сопротивления иудео-московскому режиму в 1918-м и в 1942 г.г. (сейчас мы не говорим о наростах; казачество в целом – сложное и противоречивое явление, в том числе и в расовом смысле, хотя, надо сказать, что некоторые историки ведут происхождение донского казачества от древнеарийской воинской касты). "Казаки-новгородцы на Дону самый предприимчивый, стойкий в своих убеждениях, даже до упрямства, храбрый и домовитый народ. Казаки этого типа высоки на ногах, с широкой могучей грудью, белым лицом, большим, прямым хрящеватым носом, с круглым и малым подбородком, с круглой головой и высоким лбом. Волосы на голове от темнорусых до черных; на усах и бороде светлее, волнистые…" (там же). Налицо в общем нордический генотип. Именно новгородцы принесли на Дон вечевое устройство, выборность священников, а также многие обряды, коренящиеся в русском "язычестве" (Новгород очень медленно, вплоть до ХII века, усваивал христианство и в конечном счете весьма ариизировал его, создав особое, народное православие, весьма отличное от византийско-московской церковности). Так, при бракосочетании "когда собирались ехать в церковь, то впереди поезда шел, а с хутора мог и ехать, священник с крестом в руках, за ним жених в алой черкеске, с высокой шапкою в руках, рядом с колдуном (точнее, с волхвом – А.Ш.)…" (этот обычай в самом Новгороде запретили собором лишь в 1667 году). Кроме того, в Новгороде был распространен обычай венчаться в "церкви и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: "круг ракитова куста венчалися" (само же венчание в церкви считалось не обязательным). "Известно, – пишет Е.П. Савельев, – что Разин, отвергавший форму церковного брака, велел венчать молодых вокруг ракиты или вербы. Не удивительно, что Разин, как человек грамотный, читал и хорошо знал древние новгородские языческие предания. Это подтверждается и тем, что Разин часто выражался языком былин, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу". Уместно предположить, что знаменитый казачий вождь был посвящен в сокровенную арийскую традицию, из-за чего и заслужил у профанических московских церковников репутацию "колдуна" (после ареста Разина держали в соборном притворе на "освященной" цепи).

Исследователи отмечают также архитектурное сходство древних новгородских и донских храмов. Объяснение этому простое: строительное искусство на Дон принесли новгородцы, унаследовавшие его от своих предков-венедов, знавших не только зодчество, но и литье статуй (еще в ХI веке в Упсале, по свидетельству Адама Бременского, стоял золотой кумир Радигаста). Новгородцы считались "лучшими мастерами при возведении церковных деревянных построек как в северных областях, так и на Дону. План и фасад этих построек был свой, особенный, древне-славянский, ничего общего с византийским стилем не имеющий – это архитектура древне-славянских языческих капищ, близко напоминающая древне-персидскую… Окна в этих церквах до начала ХIХ века были круглые и маленькие, так что впечатление внутренности подобного храма было мрачно и напоминало скорее грозного языческого Сваргу прибалтийских славян, чем кроткого Иисуса" (там же).

Кроме того, "связь новгородских областей с Доном сказывается, помимо исторических данных, еще в следующем: в говоре, тождественных названиях старых поселений, озер, речек, урочищ…, народной орнаментике, нравах…, обособленном церковном управлении, антропологии жителей-воинов древнего Новгорода и Дона и проч." (там же).

Е.П. Савельев пишет о Разине: "Закон, общество, церковь, все, что веками сложилось в московском государстве под влиянием византийского культа, им отвергалось и попиралось". Разин, в чьем солнечном имени слышится древнеарийское название Волги – РА – это расовая реакция русских на господство азиатчины. Атаман хотел переделать Россию на казачий, т.е. новгородский лад; проще говоря, хотел переделать Россию в Русь. Восстание Разина разразилось тогда, когда позорное крепостничество ознаменовало дальнейшее отчуждение московской (российской, советской) Системы от русского народа. С 1649 года в Московской "Руси", которую по сей день патриоты воспевают в качестве "народной монархии", русских продавали как скот, оптом и в розницу.

Неслучайно, что в 1668 году – в контексте разинского движения – восстал Соловецкий монастырь – духовный центр вольнолюбивого Новгородского Поморья, куда приходил паломником Разин. Соловки встали за старую веру, сохранявшую расовые народно-православные начала. Восемь лет северная твердыня выдерживала московскую осаду, и лишь в 1676 году, благодаря предательству отщепенца, царские войска взяли крепость. Расправа была по-московитски жестокой. Из 400 защитников Соловков уцелело лишь четырнадцать – кого перевешали, а кого просто заморозили. После Октября иудо-большевики, продолжая традицию московского азиатизма, отомстили светлым Соловкам, устроив там один их своих первых лагерей уничтожения русских.

Е.П. Савельев утверждает, что в ходе подавления разинского восстания Москва истребила порядка 100 тысяч человек. Русская попытка взломать клети Проекта была, как до и после этого, пресечена нещадно. Каратели сжигали целые деревни вместе с жителями лишь по подозрению в повстанчестве (Тухачевский потом будет травить мятежных мужиков газами). Об этих "хатынях", мы почему-то не вспоминаем…

Несбывшаяся Русь Петра

Разин был казнен в 1671 году, но уже в 1672-м родился тот, кто сказал о нем: "…жалко, что он не в мое время". Эти слова произнес… последний царь и первый император. Призрак Новгорода вновь встал над Россией, выйдя на этот раз из кремлевского терема. Русь ввалилась в Россию революцией, вождем которой стал московский царь, сбросивший с себя старый, пропахший Ордой и Византией титул, как тяжелую ферязь. Великий Новгород воплотился в Петре Великом.

Петр перенес столицу на Балтику, точнее, на Новгородчину, и тем самым решительно заявил, что русские – народ западный, европейский. Петербург – этот новый город – стал исторической "реинкарнацией" Новгорода (не в плане государственного устройства, а как культурно-расовый тип). Питер – это Новгород в немецком камзоле. Да, Петр был экстремистом, но для того, чтобы перешибить многовековую азиатчину, нужны были экстремальные меры. Надо было не подбривать бороды, а рубить их; не перекраивать долгополые византийско-татарские наряды, а насильно, указом вводить европейское платье, сообразное белым людям. Необходимо было стремительно подавить азиатскую знать, и для этого требовалось снадобье сильное и бескомпромиссное – и таковым стали немцы. Как дустом, Петр щедро усыпал страну спасительным германским элементом, который в течение последующих двух веков отстаивал в России арийские ценности. Это было второе пришествие норманнов. Да, Петр не создал новую белую аристократию; место аристократии в его Империи заняло, увы, чиновничество. Но Петр создал великую армию во главе с великолепной офицерской (в значительной мере – немецкой) кастой, культивировавшей традиции рыцарства – и это, до известной степени, восполнило потерю. Д. Галковский пишет: "Начиная с ХVIII века русская армия, совершенно европейская по своему духу и организации, являлась главным бастионом культуры, могущественным оплотом европеизации, в конце концов сорвавшейся, но успевшей принести обильные плоды для всего человечества.

Соответственно, вторичная азиатизация России (иудо-большевицкая революция – А.Ш.) сопровождалась параллельным уничтожением белой армии…"

Религиозность Петра имела не просто западный, а северо-западный, новгородский вектор. В форме германского протестантизма в Россию потянуло свободой духа, характерной для Новгородчины и нордической Европы вообще. Старообрядчество к тому времени превратилось в дремучий обскурантизм, олицетворявший в глазах Петра ненавистную ему Московию. Петровский "протестантизм" неизмеримо ближе к исконно-русской, народной религиозности, чем тогдашнее староверское трупное "благочестие". Впрочем, Петр не щадил и "никонианскую" церковь, взрывая ее своими карнавалами и "всешутейшими соборами", чьи фаллосообразные кубки знаменовали освобождение энергии древних семенных культов, спрессованной веками бесполости. Отсюда и нелюбовь Петра к монашеству – здоровый сын своей расы, он видел глубокую аномальность этого явления. Как известно, петровский Регламент запретил мужчинам идти в монастырь до тридцатилетнего возраста, а монахиням – "давать окончательные обеты до пятидесятилетнего возраста, и послушничество, продолжавшееся до тех пор", не препятствовало вступлению в брак. Это, конечно, не расовые законы, но, по крайней мере, биологические нормы, продиктованные заботой о породе, о естестве. Уставший от противоречий и инородности христианства, Петр хотел цельности и природности: он впустил в Россию античность, чей мрамор забелел в усадебных парках, сделав их подобием священных рощ Эллады и Рима.

Стремление Петра к Балтике – это пробудившаяся расовая воля, стратегия голоса Крови. "Петр легко (легко ли? – А.Ш.) разбудил инстинкты, способствовавшие… возврату к далеким заветам нормандской эпохи" (Валишевский). Он рвался к исходной пяди Руси, на берег, помнящий первую стопу викинга. Паруса норманно-русских драккаров стократно повторились в парусах петровского флота. Стремление Петра "запировать на просторе" северного моря – это стремление к расовой аутентичности. Балтийский горизонт олицетворял для него освобождение арийской души от вековых южных химер – и в этом смысле Петр, наряду с Наполеоном, был провозвестником национал-социалистического "утра магов".

Император спас наше расовое самосознание. Если бы не Петр, русские уже давно не вспоминали бы о себе как о части Белого мира. Петр хотел упразднить проект "Россия", как явно не соответствующий расовой природе русских, и прорваться вперед, к Руси. Но он так и не превозмог черный шаманизм евразийства. Возвращая русских в Европу, Петр, в то же время не мог на русских опереться, поскольку в народе европеизма почти не осталось. Преобразователь был вынужден действовать исключительно силой личной воли, нещадно насилуя косный материал. Иного орудия, кроме татарского кнута, у Петра не было. Иного метода, кроме бюрократического, тоже не было. В результате отчуждение, прежде всего в форме крепостничества, русских от российского государства сохранилось и даже упрочилось. Мертвящая казенщина сковала народную жизнь: казаков поставили во фрунт, по слову Разина, "переписав, как стадо", веру регламентировал Синод. Опять же, в последнем случае у Петра и не было иного выхода: он не мог реформировать "полуазиатскую церковь", он мог лишь поставить ее под контроль европейского (хотя бы по форме) государства. Но при этом были выполоты живые ростки народной религиозности, дошедшие из "язычества", сохранявшиеся в Новгороде и на Дону. Без этих ростков церковь окончательно превратилась в холодный византийский сколок, который мы и видим сегодня.

Петербургская империя – европейская по форме, евразийская по содержанию. Заклятие Проекта сохранило силу. Чтобы развеять чары полностью, Петру надо было рубить византийско-церковный корень, стать новым Юлианом Отступником – но он не мог это сделать, не упразднив самого себя. Его уже и так называли "антихристом". Легитимность власти Петра исходила из этого корня, не говоря уже о том, что византизм довлел над сознанием огромной части народа. В итоге Петр остался в рамках Проекта. Самое большее, из того, что ему удалось – вливание германской крови в правящую династию. Это и позволяло Империи в течение двух веков быть "фасадом Европы". Однако в итоге Проект исторг из себя в небытие, как чуждый элемент, германизированную династию и Россия вновь стала "фасадом Азии".

Ордынско-московско-византийское наследие затаилось в тени классических колонн, под мундирами тайных советников, затерялось в толпе на Невском, спряталось, как вошь, в кудлатой башке крепостного мужика-общинника, бредящего уравниловкой – но не исчезло. В 1917 году оно, стократ усиленное ядовитой иудейской струей, хлынуло потопом по улицам, мстя Петру за двухсотлетнее сдерживание.

Петр, подавляя московщину бюрократически, тем самым невольно наследовал ей. Еще при Иване III "порода стала отступать перед чином"; Иван Грозный, изводил бояр, чтобы, по словам А.К. Толстого, "не было на Руси одного выше другого, чтобы все были в равенстве, а он бы стоял один надо всеми, аки дуб в чистом поле", опираясь на "служилую" номенклатуру. При Петре же уцелевшие "Рюриковичи принуждены были зарабатывать себе пропитание у незнатных лиц; князь Белосельский служил дворецким в доме купца; князь Вяземский управлял имением темных выскочек" (Валишевский). Все были равны перед табелем о рангах. На уровне народных низов, как в Московии, так и в Империи, уравнительный принцип культивировала сельская община. Все эти протобольшевистские черты – номенклатурность и коллективизм – потом стократно усилятся на следующем, иудейском этапе Проекта "Россия". У инородных комиссаров было определенное основание видеть в Петре "своего", хотя он сам перевешал бы их, не задумываясь.

Наконец, нельзя не сказать о том, что Петр, желая того или нет, унаследовал от Московии пренебрежение к биологической жизни русского народа, его биологическому качеству, передав это пренебрежение, как эстафету, Совдепии. В 1710 году средняя убыль населения, по сравнению с последней московской переписью, составляла 40%. Историк Валишевский, в целом сочувствующий Петру, пишет: "В 1708 году для работ, предпринятых в Петербурге, понадобилось сорок тысяч человек, погибших там без исключения или почти без исключения, потому что в следующем году пришлось производить набор такого же количества рабочих. В 1710 году потребовалась замена в три тысячи человек, но в 1711 году сначала понадобилась присылка первой партии в шесть тысяч, затем второй в сорок тысяч, и такое же количество в 1713 году. И раньше, чем погибнуть жертвой ядовитых испарений болот, окружавших новую столицу, рабочие эти получали по полтиннику в месяц, и кормились, одни нищенствуя, другие разбойничая… увеличение податей втрое соответствовало во время великого царствования уменьшению народонаселения до двадцати на сто…"

Проведенная Петром регламентация казачества, тотально включившая Дон в Проект, вызвала отчаянный булавинский бунт (1707-1709). Поводом для выступления стали традиционные московитские зверства регулярных войск, присланных на Дон для поимки "беглых": "…губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали и многие станицы огнем выжгли, также женска полу и девичья брали к себе для блудного помышления на постели и часовни все со святыней выжгли" ("Казачий словарь-справочник", т.I, Кливленд, Огайо, США, 1966). Картина подавления восстания живо напоминает московские карательные экспедиции. Е.П. Савельев пишет: "Долгорукий с регулярным корпусом шел вниз по Дону, истреблял поголовно повстанцев и "водворял порядок согласно высочайшему повелению", следствием чего выше Пятиизб ни одного городка не осталось. Это было поголовное истребление казачьего населения. Вешали, сажали на кол, а женщин и детей забивали в колоды. Священников, молившихся о даровании победы казачеству, четвертовали… О кровавой расправе Долгорукого с казаками калмыцкий тайша писал царицынскому воеводе так: "…Я Перекопский город взял, да прежде три города разбил вместе с Хованским…, и казаков всех побили, а ниже Пятиизб с казаками управляется боярин Долгорукий, а вверху по Дону казаков никого не осталось…" " В 1919 году маршрутом Долгорукого по колено в казачьей крови пройдут иудо-большевистские каратели, выполняя декрет Свердлова "О расказачивании".

Подобно московским властителям, Петр не очень беспокоился и о чистоте русской крови. Например, по его указу было организовано массовое переселение финнов в Тверскую землю, очевидно, изрядно обезлюдевшую в результате татаро-московских набегов и опричных походов. Спрашивается, почему переселяли именно финнов, а не ярославцев или калужан? Кстати, финские переселенцы, в отличие от русских аборигенов, были освобождены от уплаты налогов и от власти помещиков. Деталь, знаковая для России-Евразии.

Петербургское "межсезонье"

В результате петровских реформ возникла парадоксальная ситуация: Империя возглавлялась государями белой расы, но при этом основное, белое население не имело никакого особого, господского статуса; более того, находясь в крепостническом рабстве, несло на себе основные державные тяготы. "Европеизированная" Россия продолжала оставаться для русских евразийской системой отчуждения. Потому-то после взятия Пугачевым одного из волжских городов, разъяренные мужики кинулись резать всех, кто был в "немецком платье", ибо оно для них, вместо знака возвращения к расовым корням, стало символом отчуждения русских от России (примерно таким же, как сейчас – "Мерседес-600"). Конечно, пугачевщина – это не только бессознательная русская реакция; над волной бунта густо желтела пена всевозможных Салаватов Юлаевых, сознательно восставших против "белых шайтанов". Разин, в сравнении с Москвой, был белым человеком, Пугачев же, в сравнении с Петербургом, был, увы, азиатом. Победи Пугачев – и со всяким "арийством" в России покончили бы задолго до 1917 года. Мстя за отчуждение, мужики извели бы и европеизм – пусть поверхностный и ущербный.

"В середине ХIХ века, – писал И. Солоневич, – крепостное крестьянство начало, наконец, физически вымирать от избытка работы и недостатка питания". "Государство пухло, а народ хирел" (Ключевский). При этом усиливался процесс расовой эрозии русского народа, поскольку евразийский "плавильный котел" работал со все возрастающей мощностью, приближаясь уже к советским показателям. Ученый В. Бунак приводит данные, хорошо показывающие, как с попустительства имперских властей и церкви размывался русский этнический массив: "В 1860 году в б. Нижегородской губернии численность мордвы составляла 115 тыс. человек или 9,3% общей численности населения губернии. При переписи 1897 года лишь 53 тыс. человек, или 3,4% считали своим языком мордовский… Естественный прирост мордовского населения – показатели рождаемости и смертности – у мордвы примерно такой же, как у русских. Убыль их относительной численности означает ничто иное, как переход в русскую этническую группу (проще говоря, записались в русские – А.Ш.). Таким образом, в Нижегородской губернии в конце прошлого века примерно 6% населения в ближайших поколениях имели предков мордовской национальности. Аналогично, а иногда более интенсивно, происходила ассимиляция дославянского населения и в других областях".

В книге "Азиатская Россия", вышедшей в 1914 году, читаем: "Браки русских с инородцами совершались во множестве. В результате получилось широкое и повсеместное смешение русских со всевозможными инородческими племенами (речь идет, конечно, об азиатах – А.Ш.)…" М. Меньшиков с горечью отмечал: "Еще сто с небольшим лет назад самая высокорослая армия в Европе (суворовские "чудо-богатыри"), – теперешняя русская армия самая низкорослая…" Вот он, "песочек", подсыпанный в "металл"…"…Среди пустых и вздорных вопросов, которыми занят у нас теперь парламент и интеллигенция, – у нас не замечают этого надвигающегося ужаса: вырождения нашей расы, физического ее перерождения в какой-то низший тип", – писал М. Меньшиков. В статье с характерным названием "Расовая борьба" (1911) великий публицист настаивал: "…в особенностях крови все могущество народа… Помесь высших пород с низшими всегда роняет высшее".

Добавим, что весь этот ужас происходил под скипетром императоров германской крови, которые оказались просто заложниками Проекта. Кроме того, императоры были отделены от кровнородственного этнического массива все более набухавшим слоем расово чуждой номенклатуры. Лорд Керзон вспоминает "…церемонию встречи царя (Николая II) в Баку, на которой присутствовало четыре хана из Мерва в русской военной форме… Ханы были посланы в Петербург, чтобы их поразить и восхитить, и покрыты орденами и медалями, чтобы удовлетворить их тщеславие. По возвращении их восстановили на прежних местах, даже расширив прежние полномочия…" Знакомая картина. Позднее, в феврале 1917 года, хан Нахичеванский останется верным императору и этим даст повод нашим патриотам лишний раз твердить о мудрости российской имперской политики. Господа-товарищи патриоты не видят (или не хотят видеть), что хан Нахичеванский просто остался верен своему Проекту, своему государству – России-Евразии. Точно так же в конце ХХ века азиатские республики будут ратовать за сохранение Советского Союза, а после его распада выступят за создание Евразийского союза – наследника Тюркского каганата, Хазарии, Монгольской империи, России и СССР. Нынешний губернатор Кемеровской области татаро-казах Аман Тулеев, считающий себя "русским по духу", и по сей день переживает распад Союза "как личное горе"…

Накануне 1917 года российская элита представляла собой эдакий расовый коктейль с сильным нацменским привкусом – Империя свято хранила и развивала традиции Московии. Княгиня З. Шаховская с характерным удовлетворением вспоминает, что в Екатерининском институте для благородных девиц вместе с нею учились армянка, грузинка, татарка, калмычка и – коронный номер! – "самая красивая девочка нашего класса Ариадна Шенк, дочь крещеного еврея, вероятно получившего дворянство(!), так как институт был "привилегированным" заведением… Отцы многих инородных девочек занимали посты более значительные, чем мой отец… "Грузинка" или "калмычка" звучали для меня также, как "рязанская" или "новгородская" (особенно "новгородская" – А.Ш.)…" После этого оставалось лишь запеть: "Широка страна моя родная… нет для нас ни белых, ни цветных". И вскоре запели. Хором.

"…не смешно ли представить, чтобы Англия объявила английскими лордами бесчисленных индийских раджей или князьков своих черных, желтых, оливковых и красных подданных? – вопрошал в 1908 году М. Меньшиков. – А мы ведь именно это сделали с татарскими, армянскими, грузинскими и прочими будто бы князьями, приравняв их к потомству Владимира Святого (что, впрочем, логично, учитывая темное происхождение Владимира – А.Ш.)… В то время как свой господствующий(!) народ обращали в рабство – ни один еврей, ни один цыган не знал, что такое крепостное состояние. В то время как господствующий(!) народ секли все, кому было не лень – ни один инородец не подвергался телесному наказанию. За инородцами, до отдаленных бурят включительно, ухаживали, устраивали их быт, ограждали свободу веры, давали широкие наделы (еще бы хану Нахичеванскому не быть патриотом "Великой России"! – А.Ш.), тогда как в отношении коренного, господствующего(!) населения только теперь собираются что-нибудь сделать (даже отмена крепостного права положение русских, по сути, не изменила – А.Ш.)…какой-нибудь слесарь-еврей, несмотря на черту оседлости, мог путешествовать по всей России, до Самарканда и Владивостока, а коренной, русский слесарь еще сейчас связан, точно петлей, тем, вышлют ему паспорт из деревни или нет (как известно, позже, в Советской России колхозник не мог покинуть родное село, поскольку его паспорт лежал в сельсоветском сейфе – А.Ш.)… Всероссийский национальный союз (об этой организации речь пойдет ниже – А.Ш.), исходя из мысли, что государство есть господство, ставит первой задачей господство русской народности, но какое уж тут господство! Для начала хоть бы уравняли нас в правах с господами покоренными народностями!"

М. Меньшиков первым совершенно правильно понял положение дел: Россия не для русских. Но он не разглядел, что это не отклонение от нормы, не ошибка в Проекте, а норма, основной параметр Проекта, изначально чуждого русским по своей расовой (азиатской) природе. "Господство русских", "русское государство" – это спущенные сверху пропагандистские тезисы, дымовая завеса, на протяжении веков скрывавшая от русского человека азиатскую суть пленившей его Системы. Такой же пропагандистской ширмой стал и послевоенный сталинский тезис о русских как "руководящем народе Советского Союза". В действительности русский народ – объект и раб Проекта; наша субъектность и свобода погребены под новгородскими руинами. С конца ХV века у нас нет ни национальной государственности, ни национальной политики. Это чувствовал и М. Меньшиков, по сути признавший, что Россия для русских – мачеха: "…русская политика всегда делала вид, что она строго национальна, до такой даже степени, что самое сомнение в этом показалось бы тогда преступным. Но в действительности под флагом прекрасных намерений все время шла политика глубоко антинародная, поражающая исторические интересы нашего племени" (1911).

Это и неудивительно. Прислушаемся хотя бы к гимну Российской империи "Боже Царя храни", ныне все чаще звучащий на патриотических "тусовках". В нем нет слова "русский", хотя гимн и именовался "национальным". Царь именуется "православным", но так ведь и татарин Борис Годунов был православным. Гимн империи – это евразийский гимн (кстати, в советском гимне есть упоминание о "Великой Руси", безотказно подкупающее патриотов; об этом лукавстве мы еще скажем). И не случайно, что на открытии Первой Государственной Думы в апреле 1906 года, в зале, оглашенном вышеупомянутым гимном, из адреса, направленного императору, депутаты исключили слова "русский народ" – "чтобы не задеть другие национальности". И при этом историк-монархист С. Ольденбург видит в церемонии открытия Думы демонстрацию "величия и красоты Императорской России". Прошло почти сто лет – и в нынешней Госдуме депутаты-азиаты набрасываются на Жириновского за частое произнесение им слова "русский"… Что империя, что эрэфия – все едино.

"Куда ни взгляните, высшая раса вытесняется низшей…" – так в русской публицистике до Меньшикова не говорил никто. Объективно М. Меньшиков, решительно выступивший с расовых позиций, отверг Евразийский Проект. Кровь – вот символ веры М. Меньшикова, сбросившего духовный гнет византизма и, таким образом, совершившего освободительную революцию в русской мысли. В отличие от православно-монархических идеологов, считавших, что религия и государство создают народ, М. Меньшиков утверждал: "Власть может почитаться самодержавной и в то же время быть бессильной (явный намек на императора Николая II – А.Ш.), чтобы справиться с анархией умов и воль и упадком духа народного, того, что французы называют гением расы. И православие, и самодержавие не создают этого гения, а сами черпают из него свою силу, свою истину и красоту" (1911). То есть народ творит веру и государство, а не наоборот. Можно, конечно, спорить о том, в какой степени именно русский народ явился творцом православия и самодержавия, но несомненно, что все истинное и прекрасное в них идет от арийского расового корня.

М. Меньшиков решительно выступал против политики т.н. русификации, справедливо полагая, что такой псевдоимпериализм ведет к дальнейшему подрыву расовых основ русского народа. Используя свой излюбленный образ, он писал: "Обрусить все нерусское" значит разрусить Россию, сделать ее страной ублюдков, растворить благородный металл расы в дешевых сплавах (собственно, это и есть конечная цель Проекта – А.Ш.)" (1912). В связи с языковым аспектом русификации уместно вновь обратиться к Л. Вольтману (с его книгой "Политическая антропология", вышедшей в России в 1905 году, М. Меньшиков, скорее всего, был знаком): "…навязывание языка может, однако, вести и к гибели нации, когда посредством его в культурное и кровное общение вводятся малоценные расовые элементы и путем более сильного размножения вытесняют более благородную расовую ветвь. Этим объясняется замечательный исторический факт, что язык может сохраниться, между тем как раса, говорившая на нем первоначально, поредела или совсем погибла". Яркой иллюстрацией к этим словам служит современная Москва – почти сплошь "обдорско"-ублюдочная, но при этом русскоговорящая, зачастую даже без акцента. Благодаря русскоязычности, распространенной "от Москвы до самых до окраин", любой "обдор" может объявить себя русским – и это не вызовет возражений. Поголовное русскоязычие объективно способствует размыванию русской этничности. Вот и известный еврей Лев Новоженов не хочет ехать в Израиль, "на родину предков", поскольку уверен, что "родина человека – это язык…" (Вестник ЕАР, №5, январь 1999).

М. Меньшиков, в отличие от других правых, не выступал против идеи автономии Финляндии, Грузии, Армении, Бухары и пр.; напротив, он ратовал за такую автономию, дабы расово чуждая стихия была в ней локализована. Великий публицист сознавал, что Россия, по существу, не Империя, а Антиимперия, поскольку в ней попран базовый имперский принцип: господство высшей расы на основе разделения, т.е. апартеида. "Метрополия и колония – были одно и тоже. Нельзя было отличить, где кончается метрополия и начинается колония", – пишет о Российской империи профессор Лондонского университета Д. Хоскинг. На отсутствие в России "четкой границы между метрополией и колонией" указывает и Д. Галковский. Остается лишь добавить, что эта смазанность – не изъян Проекта, а один из его базовых евразийских параметров, позволяющий всевозможным "обдорам" веками господствовать над русскими и паразитировать на них. "Покорив враждебные племена, – пишет М. Меньшиков, – мы, вместо того, чтобы взять с них дань, сами начали платить им дань, каковая под разными видами выплачивается досель. Инородческие окраины наши вместо того, чтобы приносить доход, вызывают огромные расходы. Рамка поглощает картину, окраины поглощают постепенно центр… Англичане, покорив Индию, питались ею (естественно, ведь основа британского имперского проекта не евразийская, а арийско-расовая – А.Ш.), а мы, покорив наши окраины, отдали себя им на съедение. Мы поставили Россию в роль обширной колонии для покоренных инородцев – и удивляемся, что Россия гибнет! (В действительности гибнет не Россия, а русские, обреченные Проектом "на съедение" – А.Ш.)".

Ничто не ново. В начале перестройки, спустя почти сто лет после М. Меньшикова, патриотическая пресса много писала о всевозможных дотациях, а точнее, дани, выплачиваемой республикам Закавказья и Средней Азии за счет полумертвой русской деревни. На одном из съездов народных депутатов В. Распутин даже выступил с предложением о выходе РСФСР из СССР, чем, вероятно, поверг в ступор "обдорскую" часть аудитории. В сущности, наш писатель, чей антропологический тип, увы, отражает вековые евразийские эксперименты над русской породой, был в данном случае слепым орудием неубитой (все-таки!) Расы, выразителем ее воли к освобождению. Знаменательно, что в России Национал-социализм поднял голову именно после распада Советского Союза, когда южное "подбрюшье" превратилось в зарубежье. Казалось, самодовлеющая "рамка" сброшена…

Но вернемся в начало прошлого века. М. Меньшиков стал одним из основателей и ведущим идеологом Всероссийского национального союза (ВНС) – первой политической организации в российской истории, поднявшей на знамя лозунг господства русских по Крови. ВНС возник в 1908 году и уже вскоре имел фракцию в Государственной Думе. В отличие от монархистов, в частности, от Союза русского народа, по традиции ставившего народность после православия и самодержавия и, таким образом, остававшегося в рамках Проекта, националисты объявляли базовым принцип народности, т.е. Крови и тем самым объявляли Проекту войну. По сути, в лице ВНС промелькнула первая зарница Национал-социализма в российской истории. (Гораздо мощнее она полыхнула в культуре: в творчестве художников абрамцевского кружка, прежде всего М. Врубеля, пластически возрождавшего "язычество", на полотнах Н. Рериха, в арийских гимнах К. Бальмонта, в стихах Н. Гумилева, В. Хлебникова и С. Городецкого, в музыке Стравинского…)

По словам М. Меньшикова, к Всероссийскому национальному союзу "в последние годы склонялся" знаменитый премьер П. Столыпин. Расовому аналитику нельзя не упомянуть о его сельскохозяйственной реформе, конечные цели которой были гораздо масштабнее, чем просто экономический и социальный эффект. Будучи по крови Рюриковичем, Столыпин отлично понимал, сколь огромное значение для жизненности народа имеет отбор лучших, селекция. Видя, до какого состояния государство российское довело "господствующий" народ, Столыпин решил улучшать его базовый слой, выделяя из деревенской массы наиболее полноценных биологически, условно говоря, крестьянскую аристократию. Он разрушал общинную кабалу и саму идеологию уравниловки, распространившуюся среди части русских благодаря пролетарскому, по своей сути, христианству, а также – евразийскому геноциду бояр. Община – это отрыжка татаро-московского коллективизма, попытка заменить количеством утраченное качество. Как известно, частная собственность – это естественное продолжение личности, ее проекция на внешний мир; понятие же личности исторически связано с белой аристократией, с ее рыцарской "культурой чести". Таким образом, удар по боярству обесценил личность и собственность, породив в немалой части русского народа угрюмое недоверие к богатству, таящее в себе плебейскую нелюбовь к могуществу, мещанский страх перед избыточной полнотой бытия, а также босяцкое презрение к культуре труда и жизни. "Честная бедность", "нестяжание", приправленные "христианским смирением", у нас и по сей день нередко декорируют никчемность натуры и отсутствие самоуважения, т.е., по сути, биологическую неполноценность.

Очевидно, что Столыпин, чья реформа радикально улучшала расовое качество русских и их положение в России, вступил в глубинное противоречие с Проектом. И снова кровь рюриковича была пролита рукой азиата. Проект был спасен евреем Мордкой Богровым, который в сентябре 1911 года застрелил Столыпина. Отметим, что социалист Богров являлся к тому же агентом охранки, благодаря чему и приблизился к Столыпину почти вплотную. Кто же убил великого премьера: "борец" с государством российским или само это государство, рукой еврея отсекшее инородный русский элемент? Не Столыпин, а Богров был своим для этого государства, ибо отстоял его евразийскую суть. Не Столыпин, а Богров был государственником – не важно, сознавал он сам это или нет. Богров умер на эшафоте – так ведь и Темгрюковича Иван Грозный посадил-таки на кол… Казнив боярина Столыпина, Богров, по существу, совершил "опричное действие". Богров – это отголосок опричнины и прообраз ЧК в одном лице.

"Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия", – от лица русских крикнул Столыпин в сумеречные дали Евразии. И не расслышал, как в ответ глухо, могильно прозвучало: "Не вам, а нам". Столыпин не успел осознать, что русским нужна Великая Русь…

Кагал сменяет Степь

Убийство Столыпина ознаменовало активизацию еврейского элемента в Проекте. Собственно, если принять гипотезу о еврейке Малуше, то очевидно, что Проект был зачат в ее утробе. Очевидно, евреи возлагали определенные надежды на христианство. Так в "Краткой истории евреев" (С.-Пб, 1912), написанной евреем же С. Дубновым, читаем: "Распространение христианства среди… воинственных "варварских" племен должно было повести к смягчению их нравов; христианская религия, вышедшая из иудейской, должна была еще больше сблизить туземцев… с жившими среди них евреями" (выделено мной – А.Ш.). Тем не менее в России-Евразии евреям выпала непростая судьба. Уже в домонгольские времена, при князе Изяславе I, киевляне, возмущенные моралью и поведением евреев, очищали от них столицу. О полоцкой акции Ивана Грозного мы уже говорили. Не жаловал евреев и Петр I; его украинский поход стал, по словам историков, сплошным погромом (что, впрочем, не мешало Петру держать возле себя ловчилу Шафирова). Дочь Петра, Елизавета, издала указ о высылке всех евреев из России. Но Екатерина II, Павел I, Александр I (особенно последние) уже поворачиваются к "народу божьему" лицом (так что вожделенное "смягчение нравов" гоев все же наступило). Павел, например, несмотря на требования христианского населения, позволил евреям остаться в Ковно, не допустил изгнания евреев из Киева и Каменец-Подольска (хотя за это ратовала даже церковная иерархия), оставил евреев в Риге, а также отменил ограничения их прав. Александр же выпустил первый в России "Еврейский статут", открывавший евреям путь к земледелию и промышленности. "Евреям также рекомендовалось приобретение русского светского образования, чтобы иметь возможность включиться в русскую социальную и культурную жизнь" ("Александр II – человек на престоле", Мюнхен, 1986). Николай I под влиянием Филарета Московского повел в отношении евреев "жесткую" политику, сводившуюся ко всяческому подталкиванию их в лоно православия; крестившись и, таким образом, став "русским", еврей получал "весьма большие льготы: принятие на государственную службу и т.д." (там же). Таким вот страшным "антисемитом" был Николай I. Более того: при нем учредили раввинские училища с курсом гимназий, распространив на них льготы русских гимназий. Но Александр II в области государственной юдофилии продвинулся еще дальше, обогнав даже… современный ему Запад. Так, наряду с прочими мероприятиями того же рода, он предоставил право повсеместного жительства в России евреям-купцам первой гильдии, лицам с высшим образованием и ремесленникам, объявил обучение детей евреев-купцов и почетных граждан обязательным. "Прошло с тех пор 50 лет, – писал в 1909 году М. Меньшиков, – и обязательное обучение для русских ("господствующих"! – А.Ш.) остается все еще мечтой, о евреях когда вспомнили! Мудрено ли, что еврейство хлынуло во все наши интеллигентные профессии, между прочим в те, которых долг – хранить национальное миросозерцание и государственный характер?…"

М. Меньшиков приводит следующие данные: "Петербургский университет принял в 1906 году почти 18 процентов евреев (вместо 3 процентов), Харьковский – около 23 процентов, Киевский – 23 процента, Новороссийский – 33 процента, Варшавский (в 1905 году) – 46 процентов. Прибавьте к этому так называемых вольнослушателей-евреев и вольнослушательниц (между последними евреек было 33 процента). В прошлом году (в 1908 – А.Ш.) в среднем евреи занимали почти 12 процентов всего русского студенчества", составляя, добавим, 4 процента от населения России.

"Евреи довольно глубоко проникли в русское общество… В некоторых отраслях свободных профессий – в периодической печати, среди врачей, в адвокатуре – евреи стали преобладать", – признавал еврей Давид Заславский. В начале ХХ века "евреи состояли в политических партиях, были представлены в Госдуме, имели влияние на городское и земское самоуправление, на органы юстиции и суда, организации промышленников, держали в руках десятки издательств, контролировали значительную часть прессы" (В. Бегун, "Вторжение без оружия").

К началу ХХ столетия "евреи составляли 55% купцов первой и второй гильдий"; тогда же "в Киеве среди купцов первой гильдии евреев было 414, а христиан – 18" (А.З. Романенко, "О классовой сущности сионизма", Лениздат, 1986). Из 93,9% российских евреев, проживавших в черте оседлости, 75% занимались торговлей и ремеслом (там же). Среди евреев была почти всеобщая грамотность; "еврейское население России стояло выше коренного населения по уровню благосостояния, образования и другим важнейшим показателям" ("Вторжение без оружия").

"В дореволюционной России процветали такие крупнейшие еврейские финансовые тузы, как торговец спиртными напитками и банкир Евзель Гинцбург – отец Горация Гинзбурга, основателя и владельца Ленских золотых приисков. А кроме них были еще Гальперины, Бродские, Этингеры, Поляковы и многие другие… В целом по России 60-70% всей торговли сахаром приходилось на долю еврейских предпринимателей" ("О классовой сущности сионизма").

М. Меньшиков пишет о том, "с какой неутомимой страстью жиды лезут в родовую аристократию, выдают (вернее, продают) своих дочерей за Рюриковичей и покупают себе гербы и титулы. (Например, народный комиссар Чичерин родился от брака своего отца – родовитого дворянина – с еврейкой – А.Ш.) Даже не делаясь "чисто русским дворянином", г-н Мовша Гинзбург имеет возможность, как недавно было на его рауте, заставлять русских адмиралов и полных георгиевских кавалеров танцевать на цыпочках с жидовками, причем около каждого еврея была свита из знатных русских" (1911). Но что говорить о дворянстве и аристократии, если еще в ХIХ веке евреи, этот, по словам Меньшикова, "азиатский, крайне опасный, крайне преступный народ", кровью вошли в Российскую императорскую фамилию? Граф С.Ю. Витте вспоминал: "При жизни император Александр III ("государь-охранитель", заметим! – А.Ш.) выдал замуж свою старшую дочь, Ксению Александровну, за великого князя Александра Михайловича… К детям великого князя Михаила Николаевича (отец Александра Михайловича – А.Ш.) император относился не так благосклонно; к жене великого князя великой княгине Ольге Феодоровне (матери Александра Михайловича – А.Ш.) император также относился не вполне благосклонно, вероятно потому, что она имела еврейский тип, ибо как известно в Бадене, она находилась в довольно близком родстве с одним из банкиров в Карлсруэ.

Этот еврейский тип, а пожалуй и еврейский характер, в значительной степени перешли и к некоторым из ее детей".

Еще раз подчеркнем: "император-консерватор", "император-националист", каковым его считают монархисты, отдает свою старшую дочь за бастарда с еврейской кровью, усиливая генетическое отравление Августейшего рода – хотя и относится "неблагосклонно" к семейству зятя. "Охранитель", вводивший ограничения для евреев, не смог охранить от них собственный род. Как видим, петербургские императоры вполне восприняли от московских царей традицию межрасовой содомии. Только азиатский компонент обновился. Вместо татарских князей – еврейские банкиры. Такое впечатление, что Проект, сильно задолжавший благодарной памяти о плодовитой утробе Малуши, теперь спешно "выплачивал по счетам". У России-Евразии появились новые любимцы, но изгои остались те же – русские.

М. Меньшиков писал, что вся политика "правительства в отношении евреев состояла в том, чтобы перевести еврейство из сравнительно неопасного России состояния в опасное". Уточним: опасное не для России, а для русских. Мы сформулируем так: под прикрытием либерализма и христианского гуманизма происходило обновление евразийского элитного слоя, впрыскивание в него свежего азиатского элемента, необходимого для перехода Проекта в более радикальную фазу. "Красивая девочка" Ариадна Шенк стала характерной приметой надвигавшейся "Новой Хазарии". М. Меньшиков предрекал: "…не пройдет и полстолетия, как мы в самом деле будем иметь новый феодализм, только в отвратительнейших формах жидовского засилья (таковым и стал, по сути, большевизм – А.Ш.)".

Могут возразить, что довольно длительный (в основном московский) период истории России-Евразии ознаменован резко-отрицательным отношением к иудеям. Отметим – именно к иудеям, а не к евреям как таковым. Вспомним все тот же полоцкий погром Ивана Грозного. Согласно воле царя, утоплению подлежали лишь те евреи, кто отказывался креститься. Таково решение "еврейского вопроса" по Грозному: разжижение русской массы крещеными евреями, как будто и без того мало было всевозможных православных "обдоров" (царь следовал примеру Византии, где упорствовавших иудеев, правда, не топили, а всего лишь изгоняли за пределы империи; крещеный же еврей мог дослужиться хоть до патриаршего клобука). Такой же рецепт предлагал, спустя несколько столетий, и Николай I (что уж говорить о императорах-либералах!). Христианский радикализм в "еврейском вопросе" ограничен религиозными рамками и не простирается далее антииудаизма. Любые попытки христианина взглянуть на "еврейский вопрос" с расовой точки зрения гасились и гасятся напоминаниями о кровном родстве "народа божьего" с Христом, Марией и апостолами. Поэтому для христианина крещеный еврей – значит "хороший" еврей, полноправный член коренного народа – "русский", "немец" и т.д. Новую исходную позицию в решении "еврейского вопроса" первым в России предложил, пожалуй, все тот же М. Меньшиков: "расовое отвращение", "протест крови".

Легко понять, что в случае захвата христианином Грозным Ливонии и Литвы, евреи вернулись бы в Евразийский Проект гораздо раньше, чем это произошло в действительности. Упорствовавших в талмудизме царь перебил бы, а другие (не большая ли часть?) влились бы, крестившись, в русскую среду, а затем, благодаря природной изворотливости и грамотности, достигли бы "степеней известных" (как это произошло в средневековой Испании, накалу антииудаизма которой завидовала даже Московия). Конечно, в Петербургской империи еврейская экспансия значительно облегчалась тем, что вместо истинного европеизма российские верхи прочно усвоили его либеральный суррогат. Христианство в сочетании с либерализмом породило юдофилию и даже комплекс вины перед народом, "давшим Бога". Носителем такого сознания был, судя по всему, Александр II, проявлявший к евреям "гуманность и даже симпатию". Трагикомичный парадокс: жаждя быть "поевропеистей", власти империи готовили кадры для азиатского суперреванша. Императоры, слепые рабы Проекта, сами обрекали белое население на красный террор и коллективизацию, а свой Августейший род – на Ипатьевский подвал и Алапаевскую шахту.

Итак, в течение предоктябрьских десятилетий происходила органичная "смена караула" в элитном слое России-Евразии. "Степной" элемент заменялся элементом "пустынным", заряженным, в силу многих религиозно-исторических особенностей, несравненно более антиарийски. К тому же, в отличие от "степняков", "дети пустыни" обладали разработанной идеологией талмудического расизма, которая провозглашает религиозно-расовое превосходство евреев над "гоями" и, соответственно, право "народа божьего" на господство и даже массовое физическое истребление "язычников". Прибавьте к этому еврейский контроль над значительной частью международного финансового капитала и мировыми масонскими структурами. Все это не сулило белому населению России ничего хорошего. Татарщина должна была показаться "цветочками". Так и случилось. По сравнению с Троцким, Батый был либералом от азиатчины.

Евреи – это суперевразийцы (повторяем, Хазария была государством евразийского типа). И по сей день вы не найдете более рьяных сторонников идеи "многонациональной России". Не случайно, что идеология евразийства как таковая была разработана в 20-е годы при активном участии еврейского ГПУ. Конечно, евреи включились в Проект, преследуя свои цели, а именно – власть над миром, а это значит, прежде всего над арийским миром. Но ведь и татары изо всех сил рвались на запад и остановились только по объективным причинам. Подобно своим ордынским предтечам, еврейские комиссары предприняли попытку расширить Проект до планетарных масштабов, что полностью соответствует глобалистской сути евразийства. Мировая коммуна (или сооружаемый ныне "Новый мировой порядок") – это всемирная Евразия, но во главе с "избранным народом", на хазарский манер. Однако в 1920 году красная волна разбилась о Запад, тогда еще достаточно крепкий в культурно-расовом плане. Не взяв Варшаву, иудо-большевизм вынужден был локализоваться в рамках Советской России, как когда-то татары локализовались на пространстве Восточной Европы и Сибири.

Но вернемся в преддверие 1914 года. "Народу божьему" была необходима российско-германская война. В ходе нее должно было произойти обновление российского элитного слоя вплоть до его тотальной семитизации – при параллельном подъеме в евразийской массе вековых антизападных настроений, дабы на их волне Буденный дошел бы до Ла-Манша.

Как известно, все так и случилось – только без Ла-Манша. Что же касается антиевропейских настроений, то 1914 год пробудил-таки реликтовые стереотипы, сформировавшиеся, возможно еще в те времена, когда славяне в составе гуннских полчищ сокрушали колонны Рима (некоторые российские историки считают Атиллу славянином и гордятся своим предком). Не отсюда ли надо вести отсчет Евразийского Проекта? Очевидно, в те времена на Западе и зародилось представление об угрозе с востока – не лишенное оснований, надо сказать. Ордынские тумены, домчавшиеся до центральной Европы, укрепили это представление, буденновцы – усилили, а советские армады 1945-го – подтвердили.

Орден Русь?

Но были, однако, силы, активно выступавшие против войны с Германией. И тут надо прежде всего назвать имя Григория Распутина – загадочного человека, возникшего рядом с царской семьей, подобно воплощению гения расы. Русский выходец из сибирской глубинки, он настойчиво предостерегал императора Николая II от войны с немцами. "В мемуарах одного из царских дипломатов приводится такой эпизод. Находясь во Франции незадолго до начала Великой войны, дипломат этот встретился там с известным гр. Витте, бывшим российским премьером, и заинтересовавшись мнением последнего, что в России в настоящее время есть только один человек, способный понять всю серьезность и драматичность ситуации, на вопрос, кто же этот человек, он услышал: Распутин!" (Н.К., "Убийство Распутина", М., 1990).