ОГНЕННЫЕ ГОРОДА
1 Из дансингов усталые мужчины. Прижав, вели изнемогавших дам Сквозь мглу ночей, где пел в огне реклам Призыв любви, и вечной, и единой… Взлетали на мосты автомобили, С картавым криком падая в туман. Хрипело радио над входом в ресторан И задыхалось от вина и пыли. По набережным черных, жирных рек Бродили исступленные поэты И бормотали мирные сонеты, И слушали, как дышит новый век Тяжелым и прерывистым дыханьем. И видели: над жертвенником крыш Клубится дым и всходит в ночь и тишь Над той же древней жертвою — Страданьем… 2 В тумане вечера шпили далеких готик Сквозь сеть антенн прозрачны и легки. А люди умирают от тоски За окнами холодных библиотек. О, этих задыхающихся уст Не осчастливить огненным глаголом. Чтоб скучный мир был снова дик и пуст Перед тобою, радостным и голым… Как занести в распухший каталог И поместить на полках библиотек, Что вновь и вновь, сквозь темноту дорог, Несут сердца тяжелый пламень плоти. А над тоской, над пышной пылью книг И гипсовым бессмертием Шекспира, Средь льдов пространств трубит Архистратиг О новом хаосе и сотвореньи Мира… ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЧАЙ
Контроль небрежно рвет билеты. Вхожу. И вот до самых глаз Над желтым озером паркета Веселым ветром плещет джаз. Льют электрические выси Молочный душ и дымный пар На шаг извилистый и лисий Легко касающихся пар. И воздух, ломкий и неверный, Закруживает не спеша Средь скользких столиков таверны Тебя, бессмертная душа! И этот зал, и люстры эти, И скрипок яростный прилив Несут, жужжа, в мое столетье Туманный, блоковский мотив. И вот над жаркой чашкой чая, В пару качаясь, как змея, Мне темным взглядом отвечает Возникнувшая тень твоя… Розовощекие спортсмены Гремели кружками о стол И клочья ноздреватой пены Сбивали пальцами на пол. И хохотали. И шумели. И шли за женщинами в круг, Ища в таком же ловком теле Веселых, временных подруг… …А тень качалась и грустнела, У самых губ, у самых глаз… Тогда, пронизывая тело, Пропел смычок в последний раз… И разорвав оцепененье, В такой прекраснейшей тоске, Я это медленное пенье Занес на мраморной доске. И стулья завернувши боком, Я поклонился и ушел. Оставив объявленье: «Стол Занят Александром Блоком». 1929. «Скит». Прага ВЫХОД ИЗ КРУГА 3
Тридцатилетняя Жизнь стала медленней и проще И в очертаниях скупей. Прощайте, голубые рощи Наивной юности моей. И оставляя птичью сеть Для тяжкой рукоятки плуга. Проходит снова жизнь по кругу, Чтобы сгорать — и не сгореть. И на пустынную дорогу, Огнем полуденным паля. Сквозь молчаливые поля Выводит вещую тревогу. Моя душа — остановись! Брось посох и сними котомку. И вот с травы сухой и ломкой Взгляни в сияющую высь. Там неизменно и высоко Путями призрачных орбит Плывут миры через зенит И возвращаются к истоку. Не падай в страхе на пески, Где тень полдневная длиннеет, Когда увидишь, как виски От легкой пыли побелеют. Не бойся и не трепещи В земном, слепом и темном теле С тобой любовь и радость пели. Как пели отроки в пещи… Благослови ж за эту треть Земную, верную подругу И жизнь, идущую по кругу, Чтобы сгорать — и не сгореть. ПОЭМА ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ
Глава 1-я Еще был четок шаг времен В те дни под барабан столетий, Еще прозрачный, легкий сон Был тих и кроток на рассвете. Еще играли по утрам Горнисты медленные зори, А ветер у оконных рам Дышал прохладою со взморья. И жизни краткая стезя Вела такою кроткой далью, Что и теперь забыть нельзя, И освященную печалью, И вознесенную мечтой. Ничто не сравниваю с той Прекрасной легкостью житейской. Где было б счастием — дышать… Ах, что теперь могу искать. Здесь, в этой жизни европейской!.. И помню — столько долгих лет Сияли в небе крылья птицы, Еще хранившие от бед Тебя, гвардейская столица!.. …В двенадцать — пушка. И развод У Александровской колонны. И Медный Всадник, опаленный Морозным ветром невских вод. А над торцами площадей На шумных крыльях древней славы Сквозь синь и звон горячих дней Летел, летел орел двуглавый… …Не Петербург, а — Петроград. Так тверже, холодней и строже. Простой Москвы надменный брат, Такой иной и непохожий. На гнили северных болот Дворцов тяжелые громады, На поле Марсовом парады, И синий, зимний, звонкий лед. Сады, гранит и кивера. И дым ночей над дальней Стрелкой, Пока в налете серебра Октябрь не дрогнул перестрелкой. Пока невероятный год Не перервал тот век орленый, В огне костров испепеленный. Такой неповторимый взлет Надменной византийской птицы. И на пороге скучных эр Железным шагом гренадер Еще гремели дни столицы, Уже сочтенные… — И вот Февраль заводит хоровод. Глава 2-я Теперь в Европе, в полусне Мансарды, спрятанной под крышей, Что память бледная напишет О той семнадцатой весне?.. Как вспомнить митинги и банты, И пыл речей, и крик свобод. Когда, вернувшись, эмигранты Великий превозносят год! И с поездов под сень вокзала — Гром бесконечных марсельез Летит войскам наперерез… Из окон праздничного зала. А на проспектах гимназисты Сбивают медных птиц с аптек И видят, как над далью мглистой Цветет зарею новый век. И новой радостью тревожен Короткий, звонкий сердца стук. И шашкой, вырванной из ножен, Не разрубить сплетенных рук… И к вечеру все тише, тише, Все реже верный пулемет Напрасно с черной, мокрой крыши Густой, весенний воздух рвет… Ах, помню, помню ветер алый Над степью русскою. И вот Уже клянутся генералы На красном знамени свобод!.. …Теперь они, грустя в Париже, Тщеславясь верностью царю. Какою ненавистью брызжут На ту февральскую зарю! И, забывая бант и речи, И выборы, и комитет, — Наедине опять на плечи Цепляют пару эполет… Ах, все равно… — Одни законы Ведут наш мир в иных мирах. Судьба последнего Бурбона Звучит в различных именах… А мне судьба моя дороже Чужих трагических судеб. И горек эмигрантский хлеб, И каждый год — так горько прожит! И каждый год — невозвратим, И каждый день — почти безумен… И там, вдали, велик и шумен Четвертый, невозможный Рим! Какими странными путями Мечта столетняя цветет! Над чьими тихими полями Российский встанет небосвод? И чьи спокойные дороги Солдатский смеряет сапог, И пыль воинственных тревог На чьи опустится пороги?.. И солнце новых Аустерлиц, Взойдя над старою Европой, Наклонит блеск своих ресниц В опустошение потока… Глава 3-я Мечты, мечты! Но Бонапарта Не родила свобод заря. И вот пришел на смену марта Железный скрежет октября. Еще дремал в рассветной лени Российский девственный конвент, Когда на площадь вышел Ленин, В тревоге пулеметных лент. И над столицей две Авроры Огненноперстые взошли, И чьи лучи сильнее жгли Дворца опущенные шторы На окнах золоченых зал, Где крен российской непогоды Уже не выправил штурвал В руках неопытной Свободы. И вот, не слушаясь руля, Летит в бушующей стихии Корма родного корабля С певучим именем «Россия»… ……………………………… Пройдут года и, может быть, Историй выцветшие фразы В тиши спокойно свяжут нить Невозмутимого рассказа О прошлом. И забвенья дым Затянет тихие могилы, И внуки просто скажут: Крым, И с равнодушием — Корнилов… …Но был, но был железный суд Мечты трагической и смелой, И каплю этой крови белой Сердца до смерти донесут… Но, долетая до Орла, Над грубой русскою Вандеей, В борьбе неравной был слабее Птенец двуглавого орла. И он упал на скалы Крыма, Где долго бился и кричал. И этот крик его меж скал Звенел тоской невыразимой… О, бедный, яростный птенец! — Не поняла тебя Европа. И вот прорывом Перекопа Борьбе положен был конец. Глава 4-я Уже на пристанях портов Стояли красные форпосты… Дымились сизые норд-осты У кипарисных берегов. И землю было бросить жалко Для вспененных свинцовых вод. И медлил каждый пароход, Отчаливая вперевалку. И медлила моя земля На горизонте синей дымкой И все вздыхала невидимкой В снастях чужого корабля… И к той же неизвестной цели Почти за каждою кормой В английской, вздувшейся шинели Плыл труп, оставив край родной… Как просто землю покидают Твои угрюмые сыны! Какой мечтой унесены Их души к призрачному раю? Как холодно в последний раз Глядят на лес, поля и реки. И смертью тронутые веки Не закрывают больше глаз. Не ты ль, душа, в безмерной жажде Иного света и лучей Глядишь из медленных очей И этой медленностью страждешь? Не ты ль спешишь, и сердца стук Рукой задерживаешь вязко, Чтобы трагической развязкой Вздохнув, вспорхнуть на высоту… И в снежном холоде вселенной Сгорев, легчайшею золой Лететь над скорбною и тленной, Но незабвенною землей… …Но жить, но жить еще могли Неистребимые надежды. Еще высматривая между Водой и небом тень земли. И наполняя котелки Французским супом с чечевицей, Еще вели на бой полки, Топорща крылья мертвой птицы. Так первородство вновь продав За ту же вековую цену. Плыл к югу, вспарывая пену. Российский сумрачный Исав… Глава 5-я Был долог переход за море, И только пятая заря Увидела, как на Босфоре Суда роняли якоря. …Так некогда причалил Ной На араратские вершины, И голубь из земли иной Вернулся с веткою маслины… Земля иная приняла То, что своя не захотела, — Два переломленных крыла И высь запомнившее тело. Так, совершив сквозь глубь времен Шестистолетнюю дорогу, Был Византии возвращен Двуглавый герб Палеологов… Ах, не тебе крылатой быть. Косое, ханское наследье… Пора, пора твой герб сменить На разоренного медведя. Его давно британский лев Ждет у персидского порога, Когда пойдет он, озверев. По старым, павловским дорогам! Но павловские кивера Равнялись на пустынный остров. И их пустынное «ура» Не колебало флагов пестрых… Маршировали по песку Под павловские барабаны И в греческие рестораны Несли весеннюю тоску, Чтоб там, среди вина и шуток. Международно опьянев, Искать французских проституток И находить — ростовских дев… …Мошенники и дезертиры Прогуливались по Пера И в миссиях толклись с утра, На пиджаки сменив мундиры. И вот — в Париж, в Париж, в Париж! Все пропуска легко устроив. Летят в экспрессах «nouveaux-riches» [72] Из добровольческих героев… О, город славы и любви, Людовиков и коммунаров! Каштанной дымкою обвит Весенний блеск твоих бульваров. Но тульский пряничный дикарь, Привыкший к жизни в три обхвата, Смеясь, плюет на твой алтарь Неотвратимого заката… …Поют земле о Неземной Шпили торжественные готик. Здесь каждый камень мостовой Умней российских библиотек. И жизнь ограждена давно От неуместных искушений. И розовеет в смуглой пене Тысячелетнее вино. С какою легкостью небрежной Любая из латинских дев Бьет на арене страсти нежной Кустарных русских королев. И словно лживое сиянье Уже рассыпавшихся звезд, В весеннем, призрачном тумане — Орленый через Сену мост… Глава 6-я О, Муза, друг мой, подожди! Еще не кончен труд крылатый. Еще закованы вожди В непроницаемые латы. И только мы с тобой вдвоем С пути войны сойти посмели И с мирным посохом бредем Под звук пастушеской свирели В страну мечтательных мансард, Скрипящих лестниц и калиток, Где разливает синий март Благоухающий напиток. И эта жизнь на рубеже Иных эпох как призрак встанет. — Но время быстрое уже Смиряет грусть воспоминаний… Чем заплатила ты, душа, — Сияньем глаз ли, счастьем губ ли За право горькое — дышать Холодным воздухом республик… Ах, и тебе холодной стать Давно пора на этом свете И так же вольностью дышать. Как этот европейский ветер кругах размеренных своих Тысячелетнею свободой. Ах, для тебя певучий стих Звучит торжественною одой! И петербургское окно Сюда из северной державы На утре дней великой славы Петром прорублено давно. И здесь, в Европе, о, недаром Сквозь грохот корабельных дней Стук башмаков его слышней По амстердамским тротуарам. О, Петр! Ты вновь и вечно прав! Режь бороды, стругай и крякай! — Здесь колыбель твоих Полтав, Здесь опустил ты русский якорь! И водолазы — уж не мы ли? — Перед зарею новых дней Подымут вновь в песке и иле Концы заржавленных цепей… Не мы ль — вторичное посольство Твоей беспомощной земли, Где позабыть мы не смогли Стрелецких буйств и своевольства. И в свете западной зари — Загробный хохот Бонапарта: — На ученические парты Садитесь вновь, за буквари!.. Глава 7-я Грохочут университеты От гула русских каблуков. О веснах чешских городов Поют российские поэты. Где в прорезь узкую бойниц Холодным глазом смотрит вечность На нежных, девических лиц Сияющую безупречность. Где только мы тяжелых скул Несем татарское наследье, Как отзвук орд, как смутный гул. Уже далекий и последний… Довольно грубой похвальбы! Довольно азиатской лени! Не изменить своей судьбы: Перед Европой — на колени! Смотри — самозабвенный труд И героическая скука Завет свободы берегут Проблематическому внуку. И хартий вольностей земных Торжественную баррикаду В дни католических святых Для детского выносят сада. И приучается играть В песке республиканских скверов Иная, радостная рать Спокойной, мужественной эры. Перешагни ж за рубежи! В ветрах свобод — иные цели… Мы умирать всегда умели, А надо научиться — жить!.. И возвратившись в оный день На дикие, родные пашни, В глуши тамбовских деревень Поставим Эйфелевы башни. И запоет с антенных лир, Над огородами укропа Воздушный голос — «Труд и Мир! Дано: Июнь, Тамбов, Европа». Прага, 1928 «Воля России». 1928. № 5 СТРАШНЫЙ СУД
Экстренный выпуск рабочей газеты Кричал курсивом — «Бросайте труд! Завтра — конец света! Послезавтра же — Страшный Суд!..» — Бургомистр встречал на вокзале Приезжающих ангелов и мямлил речь, О том, что Суда на земле не ждали, И о том, как трудно себя уберечь… Бледные ангелы в серебряной вате, Задыхаясь в поту, — был месяц май, — Отвечали любезно, что в результате. Конечно, все попадут в рай. Женщины толпились у автомобилей. Забыв на плите переваренный суп, И плача, касались шуршащих крылий. Сияющих копий и звонких труб. Вздыхали влюбленные и жалели, Что сегодня — последние ночь и заря, И что раньше, не зная, две недели Потеряли в кино и прогулках — зря… Мужчины курили, читали плакаты, И каждый был раздражен и зол, Что за эту неделю не получит платы, А в воскресенье не пойдет на футбол… И только школьник был счастлив и весел, Смотря благодарно в небесную синь. За то, что теперь уже ровно — десять, И, значит, не надо идти на латынь. Да старая нищенка у костела, Услышав с вокзала трубную весть. Встала счастливою и веселой, Потому что узнала, что Бог — есть… «Воля России». 1929. № 4 ТРАМВАЙ № 2
У трамвая номер два — веселый проводник, У трамвая номер два — шутливый вожатый. — Мост. Поворот. И лязг. И крик. Трамвай въезжает в витрину заката. Сыплется в окна розовое стекло, Поют тормоза о неожиданном плене. Девушки в трамвае звонко и светло Вскрикивают и садятся к мужчинам на колени… Вожатый смеется и звонит — «вперед!..» Проводник смеется и звонит — «на месте…» Пассажиры скуку переходят вброд И на том берегу садятся — вместе… Из мути контор проглядывают глаза, В дыму канцелярий щурятся от света. Девушки говорят: «Простите, это — тормоза!» — Но разве надо прощать за это?.. И разве странно, что за мостом Сердце в вагоне прорастает сквозь крышу. И тихо шепчет — «Мы выйдем вдвоем…» А отвечая — почти не дышит… И когда у парка остановится трамвай, Влетев, как в туннель, в теплый вечер лета, Проводник пассажирам на дорогу в рай Выдаст бесплатно голубые билеты… «Воля России». 1929. № 4 В ВОКЗАЛЬНОМ ОТЕЛЕ
На окнах отеля — бумажные розы. У пыльных зеркал оплывает свеча. По лестницам бродят свистки паровозов И в комнаты входят — не постучав… И смотрят: на отмели душной постели, Бутылками бедствий с запиской сердец, Бессонные люди считают недели И едут в Стокгольм или в Порт-Суэц. И стекла, звеня от сочувственной дрожи, Опять провожают экспресс на Симплон, Где в синих купе и томящ, и тревожен Такой же летящий, полуночный сон… И сразу решаясь — счета и билеты! Сегодня — столетие скуки и лжи… Но в ночь юбилея сигналы рассвета Твердят семафорами — ехать и жить! А завтра, проснувшись, не вспомнят, не вспомнят Вчерашнюю драму над партером крыш, Увидев внезапно из утренних комнат Над дымом разлуки встающий Париж!.. «Воля России». 1929. № 4 ТЯЖЕЛОЕ ПИСЬМО
Кряхтя и согнувшись под ношей, Письмо мне принес почтальон. Он был утомлен и взбешен. И сказал: «В другой раз — наймите себе лошадь! А я вам не вол!» — — И сбросил письмо на стол. Доска у стола — Лопнула, Жалобно, как сигнал, Атлантический SOS — Из комнаты до небес, На синий, далекий берег Божественных Америк… — Я отдал последнюю крону — Почти обед. И сказал — «Очень тронут… Простите, что больше нет…» …Почтальон ушел, отирая пот. Шаги проскрипели в саду. Я разорвал конверт. А внутри — Только пять слов. Вот: «Больше не приду. Прощайте. Мари». «Воля России». 1929. № 4 ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ
Полдень разгоняет утреннюю мглу. Весеннему солнцу не вылезть выше. Я останавливаюсь на углу И стою так долго. Что можно было бы на меня Для разных кино наклеивать афиши: «Волга, Волга»… «История одного дня». «Сегодня — несравненная Лилиан Гиш». — Итак, я стою и смотрю: В полдень из всех дверей, Как крысы, покидающие трюм Тонущих кораблей, — Люди, люди, идут и идут… Пять… десять… пятнадцать минут… В одинаковых костюмах, с одинаковой прической, С одинаковой усмешкой; Тысячи людей — однофамильцы и тезки. Тысячи монет — не орлы, а решки Самой обыкновенной меди, С одинаковыми мыслями об отдыхе и обеде. Это — тысячи зеркал Повторяют то же изображенье: Водоворот движенья Среди бетонных скал. И в этом хаосе театральном, Улыбаясь безличьем лица, И я был таким же зеркальным, Таким же отраженным — только контур Мысли, не продуманный до конца, Картограммой забытого белого фронта, В картинной галерее десятой весны, Где бродят на цыпочках в тихих залах Такие легкие и испуганные сны… — А улица гремела и повторяла Все тот же образ, сухой и точный. И я оглядываюсь, ища источник, Центр и ось Этих движущихся отображений, Как движет в испуге ветвями растений В гуще леса запутавшийся лось. Это было похоже на цирковый трюк. И я, разгадывая его, смотрю, Как катятся ядра уличного грома. И средь них неподвижен только манекен В окне торгового дома… Весенние люди болеют хрипкой, А он, из-за зеркальных стен, Улыбается розовой улыбкой И смотрит, не мигая, прямо на солнце… «Воля России». 1929. № 7 СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЕ КОРОЛИ
Голубела весна и по-летнему крепла. Перейдя второпях нерешительный март. Начинаясь, Мессина[73] империй и пепла Колебала расплывчатый желтый штандарт. …И всегда, за барьером зеленых акаций, Пухловатой рукой подрезая ростки, Короли проплывали, как лед навигаций. Ноздреватый от ветра, тепла и тоски. И покорно теряя дворцы и короны, Разводили ершей в деревенской глуши, Где на голых деревьях кричали вороны И дымились шершавые шалаши. Где рыжели, ржавея, осенние рощи, Как гербы на решетках дворцовых оград, Где, казалось, что жить — и грустнее, и проще, И еще невозможней — вернуться назад… И когда, растрясясь на мужицкой телеге, Привозил заговорщик помятый пакет — На всеподданнейшее — о побеге — Короли отвечали — «нет». «Воля России». 1929. № 7 НА ПЕРИФЕРИИ
За окнами комнаты, в ряд, Красные трубы дымят и дымят. Целую ночь до утра — Дымная феерия… Утром заводы зовут — пора, Вставай и сегодня, как вчера, Вставай, периферия!.. Сны причаливают на мель. Скрипит деревянная постель. И вот — Человек встает. В комнате — тьма, в окнах — тьма, По углам — мышиная кутерьма… В теле — тоска и дрожь зевот, Ощущаемая как бедствие… А завод — Зовет и зовет — Утреннее приветствие… Хлопает дверь о морозный порог. По камням — грохот свинцовых ног. Жизнь — это труд, и любовь — труд. Слабые плечи не унесут. Вольностей дух — суров и груб. Великая хартия — Красных труб Красная Гвардия!.. «Воля России». 1929. № 7 ПОМИНАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Воскресенье — весенний день. Такой голубой и белый. Ты синее платье надень На белое свое тело. Я подправлю крахмальную грудь Под черный пиджак танцора. И когда выйдем из дома — не забудь Сказать, что вернемся не скоро. Пусть не ждут с обедом, и пусть Не греют для тебя молока на ужин. Сегодня белая грусть, Как птица, над городом кружит. Мы выйдем теплом вздохнуть — И снега, и дожди иссякли. Сегодня весь город чуть-чуть, Как на любительском спектакле. Трамваи с поклоном выносят из-за кулис Жестяные венки трагедий. Спасательные круги для актрис От сердобольных соседей… Мы и на кладбище зайдем — Посмотреть на мраморное горе лилий. Ведь мы тоже с тобой вдвоем, Как белые ангелы на могиле. Ты — над жалкой гробницей детей, Невыполненных рождений. И я — в крематориуме теней Сожженных стихотворений. «Воля России». 1929. № 7 РОМАНС ИЗ РАДИО-ПАЛАСА
Расставаясь с любовью нездешнею В конторе аэролинии, На полюс посылкою спешною Отправляю глаза ваши синие. Это все, что осталось, чем пробили, Замерзая, часы расставания. Ледяной экспедицией Нобиле Отъезжая на мягком диване. А вокруг — Над платформами и баулами Близорукий трепет зари Звал по-пушкински Мариулою Легкомысленную Мари. До свиданья, мой друг! …Сторожат голубыми павлинами Океанские зыбкие ночи. Ваши руки летят цеппелинами Над заливами Санта-Кроче. А в горах предрассветный дансинг Курит трубку меж трав и листьев. Засыпают без сна в дилижансе Утомленные контрабандисты. И возница махает сомбреро Вслед плывущему цеппелину. — Это новая ваша вера Подставляет покорную спину… А ковбои, швыряя лассо И ругаясь, идут на пари, Что в гондоле первого класса Пролетела, как смерть, Мари… С громом лопнул Полярный Круг. Прощайте, мой друг!.. «Воля России». 1929. № 12 ВЕЧЕР В ЗООЛОГИЧЕСКОМ САДУ
Подымая оранжевые паруса Над клетками зоологического сада, Закат отплывал в тропические леса Под флейты змеиного яда. И тигры, прощаясь, рыдали навзрыд, Протягивая лапы сквозь решетки палуб… Смотри — в пустынях экватор горит От этих пламенных жалоб. И звезды падают в зыбь морей, Синий смерч сквозь леса кораллов, Над последней улыбкой Мэй Муррей Опуская ночное забрало, Когда обезьяны играют в носы, Как ветхие старички в городской богадельне, А тщательный Аптекарь выносит Весы Взвешивать грядущий понедельник. И негр-победитель колет копьем Рассыпающиеся яблоки мертвой леди, Меж тем как в саду, в черный водоем, Кряхтя, опускаются белые медведи… «Воля России». 1929. № 12 АМЕРИКАНСКИЙ ПЕЙЗАЖ
Полосы и звезды над Белым Домом Взвивают в небо шелковый свист. Океанский ветер старым знакомым Присаживается сыграть с президентом в вист. Карты разлетаются по плитам террасы. Чугунно хохочут железные короли. Президент размышляет о чистоте расы И топит в море эмигрантские корабли. А ветер — уже над аэродромом Воспевает священный консерватизм свобод. И старый механик, благоухая ромом, Сняв кепи, слушает и утирает пот. Сам Линдберг, смеясь, заводит пропеллер. У входа в седло садится ковбой. «Прощайте, пишите!» — кричит Рокфеллер И машет сухою и желтой рукой. Но ветер все дальше, как с колокольни. Раскрывая глазам горизонт дорог, Путает бронзовые волосы Линкольна Над черным чистильщиком сапог. И затихает на пляже Пальм-Бича, Где бокс и скука — скуловорот. Где ночью в дансингах Беатриче Танцует танго и виски пьет… «Воля России». 1929. № 12 ВОЙНА И МИР
Дымились душные бури В китайской фарфоровой вазе. Вздувались в степях Маньчжурии Желтые флаги Азии. Дышала жарче Везувия Северная Пальмира. Взрывали железные зубья Иссохшую пашню мира. …Индийские слоны трубили. Шипели малайские удавы. Священные крокодилы в Ниле Выползали в прибрежные травы. Еще в дымящейся груде Немецкие глаза у трупа Зияли, как жерла орудий Обстреливающего рай Круппа… — Но сердце, сняв шлем и латы, Сдавало последние окопы, Алую кровь заката Проливая в полях Европы. И билось в прекрасной муке Горячей, бессонной дрожью, Подымая пронзенные руки Над твоей искупительной ложью. 1929 ЕВРОПЕЙСКИЙ СЕНТЯБРЬ 1929 г.
Бессонные плимутские верфи, Последние доски отбросив, Улыбались, как жена Пентефрия, Новому крейсеру — Иосифу. О жизни, о счастье, о мире Пели озера в Женеве. Ветер вздувал шире Плащ на Орлеанской Деве. Причаливали дирижабли К небесной пристани в Киле. Красноармейские сабли Цвели на кремлевской могиле. А меж тем в зеленой Чехии, Ночью, в мансарде поэта Мышь ворошила доспехи На мощах высыхающего лета. И в полях, закругленных, как блюдце, Через метры, футы и сажни, Ночь шла темней и важней революций, Под гулким небом распевая протяжно… «Воля России». 1930. № 9 БРОДЯЧИЙ МУЗЫКАНТ
Скрипач, улыбающийся и хилый. Достает из футляра горе У ворот заколоченной виллы — Перед собачьей аудиторией. День осенний мглист и неровен Предчувствием близкой разлуки. Из отцветших кустов Бетховен Протягивает бледные руки. На окнах черные ставни Цепенеют веками Вия. Умирая от боли давней, Прощаются с жизнью живые. И скрипя золотою клеткой. Кутаясь в шаль из Севильи, Ангел любви над беседкой Опускает намокшие крылья… «Воля России». 1930. № 9 ЮЖНЫЙ КРЕСТ
Пиратский корабль обстреливал яхту. Пока капитан пил коктейли в баре И танцевал танго на качающемся полу, Кочегар спустился в угольную шахту, Где было так жарко, как в Сахаре, Так, что сердце, сгорев, рассыпалось в золу. Но оно было черное, и никто этого не заметил. Пираты забрали стихи из каюты И отплыли, подымая траурный флаг. — Океанский день был просторен и светел. Капитан записал: Десять градусов и 33 минуты. И поставил крест в Малайском архипелаге. — «Воля России». 1930. № 9 РАССВЕТ
Еще был воздух дымно-сер. Плыл край земли по алой ленте. Аэроплан, как Робеспьер, Гремел в предутреннем конвенте Смятенных облаков и был Так нежно розов от дрожанья Раскрытых над землею крыл Уже плывущего сиянья. Я распахнул окно… Извне В стеклянном воздухе рассвета Такой простор раскрылся мне Сквозь утреннюю свежесть лета. И было слышно в сонный дом, Как все влюбленней и невнятней Воркует голубь под окном На деревенской голубятне. «Новь». 1930. Октябрь ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ РОЗАМИ
Загнанные паровозы Рушатся круче ветра — Форд покупает розы На тонны и на метры. …Блуждают в прохладных сенцах В широкополых шляпах Тени пряных эссенций. Бессонный и душный запах. Полевой, запыленный попик Совершает мужицкие требы, В свете земных утопий Живым восходя на небо. А в садах раскрывались печали Белыми и голубыми И головками качали. Плавая в звездном дыме. И сгорая, как траурный факел, У железных дверей темницы, Ночь клубилась пространством во мраке И звала их, летящих как птицы… А ветры и паровозы Несли их алые вести Далеким, холодным странам, Где Форд покупает розы На крылья аэропланам Для свадебных путешествий… «Воля России». 1930. № 11–12 ЦЕППЕЛИН НАД МОСКВОЙ
Цеппелин летел над Москвою. И за стеклами воздушной каюты Капитан качал головою, Рассматривая сердце смуты. «Не опускайте оконной рамы, Чтоб не задохнуться от испарений муки…» …Стоя на коленях, храмы Протягивали к небу руки. Лазарь и дочь Иаира Звали — «Воскресни, воскресни»… Бронзовой грустью мира Пушкин вздыхал над Пресней. — Кренился корабль под нагрузкой Призывов, надежд и боли. Внизу, на равнине русской, Угрюмо молчало поле. …Пассажирам под утро снится: Ветер северный кружит хлопья. России черная колесница Красный гроб везет по Европе. И смотрят в стеклянные дверцы Мертвые, синие веки. Громыхая, железное сердце Переходит горы и реки. — Ревели ветры в просторе Ужасом ночных симфоний. Но наутро все увидели море И вишневые берега Японии. «Воля России». 1930. № 11–12 СМЕРТЬ МИКАДО
Пароходы везли в тумане Тяжелые, сытые трюмы. Пел по ночам в океане Вечности голос угрюмый. Во дворце умирал Микадо Осенним вечером хмурым. Трепетали деревья сада И бредили — Порт-Артуром. Старый мастер вздыхал и плакал, Курил смолу от удушья. Рисуя аистов — лаком, И землю — матовой тушью. Тогда всеблагой и светлейший Будда с рубиновым оком Вышел из домика гейши В порту, за английским доком. Моряки, не узнавши, кричали Хриплые, дымные шутки. На тяжких крыльях печали Кружили вторые сутки. И когда душа, вырываясь, Расплескала лекарство с ложки — Голубой королевский аист Стукнул красным клювом в окошко… И Будда, отвернувшись, плакал. И плакали в небе души Над черным траурным флагом, Нарисованным мертвой тушью… «Воля России». 1930. № 11–12 ЭКСПЕДИЦИЯ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС
Спрятавшись зайцем в капитанскую рубку. Весна приплывала на советском ледоколе. Он курил в снегах голубую трубку И, кряхтя, ломал ледяное поле. Весна перед зеркалом надевала серьги, Мазала губы парижским «ружем» И прыгала с палубы на Шпицберген, В белую воронку ночи и стужи. …По снегу кружили хвостами скунсы. Через горы шли медведь за медведем. Уснувшим спутникам белый Амундсен Подымаясь кричал — Вставайте! Едем!.. Все ниже и ниже спускались медведи. Шарили ветры в раскрытом чуме. Полярное солнце, краснее меди, Смотрело кровавым оком бездумья. Снега засыпали весну и розы. Весна отступала на ледоколе. — Амундсен тихо засыпал под наркозом, И врач ему сердце вырезал без боли… Прага 1929 «Воля России». 1930. № 11–12 ЦВЕТЫ МАРГАРИТЫ
— Цветы, ароматы разлейте! Цветы, вы ею забыты… Детскими голосами флейты Поют в саду Маргариты. Вы чувствуете? — пахнет раем. Вы видите: у нас крылья… Мы взлетим, мы взлетим, мы взлетаем… Мы весь зал синим ветром раскрыли. Мы над звездами ищем забвенья, Мы на землю нисходим — для муки. Мы ложимся легчайшей тенью На закате предсмертной разлуки. Только отблеск — мы чувствуем пламя. И к морям истекаем, как реки. Ты проходишь над жизнью, но с нами, И останешься с нами — навеки… Ночь восходит все выше и выше. Подымается Гость по ступеням. Но и в голосе лживом ты слышишь Только отзвуки вечного пенья… 1930 БЕЛЫЙ СЛОН
Над закатом, над смертью, над всем — Золотые медузьи глаза На пастуший глядят Вифлеем, Смотрят слишком далеко назад. И тогда без числа и без мер, Гробный камень отбросив сам, — Из тебя, из гробниц, из пещер Я везде восхожу к небесам. Я расту на эстрадах дождей, Я врываюсь в оркестр городов, И с тобой в неизбывной вражде, Отдаю тебе сеть и улов. Но ты плачешь, что мой небосклон Покрывает и сумрак, и ложь. Но ты плачешь, ты видишь сквозь сон, Что и ты, как звезда, упадешь. 1930 НЕБО ПОЛУНОЧИ
По небу полуночи ангел летел.
М. Лермонтов Поживи, посмотри и подумай: За границею хмурь и осень. Корабли нагружают трюмы. Умирают по паркам лоси. Да и ты голубеешь и молкнешь, В красной шапочке бродишь в лесу. Этот серый безжалостный волк нам Держит счастье твое на весу. Ты приходишь, ты просишь, ты молишь, Закрываешь руками закаты. Ты разводишь мосты, для того лишь, Чтоб проплыть твоим телом крылатым. — Над зарею — дыхание стужи. Вой оркестра в стенах зоопарка. Над зарею все выше и уже Триумфальная черная арка… Это ночь возникает из глуби. Ты подносишь свой кубок ко рту. И летишь, и серебряно трубишь Над эскадрами в гулком порту. 1930 РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПАРАД
Покрикивал сиплым альтом Горячий клубок машин, Колесами по асфальту Печатая елочки шин. Вот и Рождество для бедных, Бедное Рождество! — Трубы народов медных Кричали: «Ваше-ство!»… Старый, обрюзгший герцог Сползал на луку седла. …Птица вырывалась из сердца И вырваться не могла. И все казалось — из строя Шагнет и повалится труп. И шлем улыбку откроет, Замолкших на Марне губ. И ветер опустит бархат Изъеденных газом знамен Под копыта коня монарха. Под пяту проходящих времен… — Дети собирали елки. Оставшиеся от шин. В лесах завывали волки Осипшим альтом машин. Под ветром лохматые птицы, Ныряя, летели вбок. Обугленные страницы Листал над полями Бог… «Воля России». 1931. № 5–6 БИБЛЕЙСКИЙ ЛИФТ
Вчера и сегодня, прикован навек, От стойки в подвале, от гнева и рюмок, Вскипая покорной печалью Ревекк, Как песнь эмигранта взлетает из трюма. Гудя подымается трубкою ртуть — Под вечер термометр домов лихорадит, Выкачивая тепловатую муть Ночных кабаре на садовой эстраде. И вот фонарем посветив в вестибюль, Где скучно, где мрачно, где звери и птицы, Где с улиц промасленный, синий июль Войдет как монтер и в кабинку садится, — Ты всходишь, плывешь и сквозь волны времен Почтительно скалишь скафандр водолаза И, крякнув, извергнешь десяток Ион, На берег контор вознеся по заказу. И вновь, наяву или только во сне, — Не вспомнить, не вспомнить… — но сон одинаков: С земли до небес и белее, чем снег, Воздушную лестницу видит Иаков… Так к пристани ж! к небу — и благослови! И я возношусь над пространством и страстью Поющим святым ослепленной любви Над прошлым, над тьмою, над львиною пастью… …А к утру опять сквозь туманы и плач У рамп революций веселое соло: Над городом черной рукою палач Подымет за волосы мертвую голову… «Воля России». 1931. № 5–6 ЗВЕЗДНАЯ СИМФОНИЯ
Крылатый лев, подняв крыло, как парус. Въезжает в мир, в зал, в зрителей, в меня. И беглый отблеск черного огня Взлетает вверх, во тьму, на третий ярус. …Я встаю, я готов помочь. Укротитель, ты сердце плавишь! Ты душу сжигаешь, как ночь, На белом рассвете клавиш. И мир воскрешая как звук, Ты ширишься траурным эхом Над мертвою бездной разлук — Небесная весть и утеха… — А в дверь колотя кулаком, Задыхаясь, шипел как пена Пришелец в плаще голубом: «Впустите! Я — тень Шопена! Скорее, симфония звезд Пружиною бьется в ухе! Я должен, пока еще мост Не поднят и бродят духи»… И плащ на куски изорвав. Рыдал и грозился чертом… А лакей во фраке потертом Убеждал: «Уходите, граф…» «Воля России». 1931. № 5–6 ВИЛЬГЕЛЬМ ТЕЛЛЬ
В лощину, где дымный отель Клеймо на снегах выжег, Ледник, словно Вильгельм Телль, Съезжал, по ночам на лыжах И в окна стрелял, как в цель… Падала в пропасть альпийская серна. Блуждая, дрожали во льдах закаты. Плыли в пространствах, легки и безмерны, Магнетических бурь голубые раскаты. Стрельчатый бархат рос на окне. Мисс кутались в соболя. Весна приходила — и нет как нет. Сегодня — тридцать ниже нуля, И серна жарится на огне. — Часы в вестибюле ходили вразвалку. Чернели стрелы, вонзившись в «три». Горы смотрели — им было не жалко: Люби, ненавидь, живи иль умри. Но для любви одной жизни — мало, И много — для ненависти. Замерзай! …Ночь шевелила змеиным жалом И наводила слепые глаза. Ветры крутили бумажный кораблик. Взлетела ракета у входа в тир. — Разве руки твои не озябли Держать на ладонях яблочный мир?.. Засыпала, нахохлившись, черною птицей Тень, как орел на песке арены. — Ты видишь — призрак любви двоится И плачет в пространствах призывом сирены. Тель пускался за нею в путь. А в спальнях мурлыкал газ. Укрывшись, дремали постели. И всю ночь, не смыкая глаз. Смотрели сквозь стекла ели На твою голубиную грудь, В крови от стрелы Телля… «Воля России». 1931. № 5–6. НОВЫЙ КОЛУМБ
(Лирическая поэма в 7 занавесах)
1Искушение Подрезывать ветки и в клумбах рыться. Поливать цветы на окне… — Горожанин, смотри, этот черный рыцарь Подъезжает к твоей стене! И леса, и зеленые горы Защищают твой тихий мир. Здесь чужды золотые шпоры, Громы труб и шепоты лир. — Горожанин, послушай, как ветер снов Шелестит голубыми знаменами мая Над прудом, где плывет и поет рыболов. Весну на трезубце любви подымая. Стучатся, стучатся и в дверь, и в окно Прозрачные пальцы дождей и сияний. Смотри — здесь печально, здесь — пусто, темно. Там — синие звезды цветут в океане… Любовь наклонилась… И в черном крыле Мохнатые розы пылают над ухом. И в зареве страсти, в корчме, на столе Дрожащие свечи дымятся и тухнут… Горожанин, ты чувствуешь — запахом клумб Усмиряют сердца и радеют о вере. Горожанин, прощай же! Сегодня Колумб Паруса подымает цветущих Америк!.. 2Появление Колумба Ты входишь в сон обугленным лицом. Как христослав, индийский царь со смирной. И вот поешь. Клонится смерть венцом И вторит жизнь твоей любви всемирной. …И циркулем все карты исколов, В журнал надежд записывает — удаль. И мечется. И вот поет без слов. И входит в сон… — О, что скулишь ты, пудель! Горбатый нос над парусом повис. Века, века… А все считаешь ребра? Корабль любви вновь пристает на мыс Надежды-злой, или надежды-доброй… Но ты — не негр. И ты — не кочегар. Полночный бар — не капитанский мостик. И ты идешь, скучая, среди пар, И пьешь вино или играешь в кости. И входишь в сон, как в корабельный люк. Моря гремят и бьются грудью в берег. Ты ищешь встреч. Но, жаждая Америк, Все ж больше их ты любишь — песнь разлук… О, вечный гость! Что я тебе отвечу? — Ты как заря восходишь вдалеке И из зеркал идешь ко мне навстречу И держишь мир в протянутой руке… 3Песня отплытия Ревели моторы, гремели цепи. Прожекторы рвали мглу. Махали платками, зонтами и кепи Оставшиеся на молу. Уже запевали песню простора Ветер, корабль и звезда. — Прощайте, не ждите, вернемся нескоро, А может быть — никогда… Пел за кормою последнюю песнь Серебряный ангел разлук: Надежда — сияет, любовь — воскреснет, Вера — сильнее мук… Но если, но если в родную гавань Корабль не вернется наш, — Помните, помните — вечную славу Заслужил его экипаж. И там, при дороге, в лощине, где высох Родник и песком занесен, — Поставьте Распятье и траурный список Наших безвестных имен. И Христос, открывая глаза, сквозь муки Будет видеть всегда, Как в наши из моря поднятые руки Опускается с неба — звезда… 4Гольфштрем (Песня Колумба) Ты обнимаешь, как друг, Гремя со стола посудой. Ты отклоняешь на юг Северный мой рассудок. И наплывая, как страсть, Горячим и черным валом, Ты соблазняешь упасть С медленных досок палуб. Кровью стекая — из жил. Из коры рассеченной — соком, — Ты поешь из последних сил О прекрасном и о высоком… Соумышленник, друг мой, брат! Разве можно бросить рули? Разве можно вернуться назад, Не найдя неизвестной земли… Разве можно закрыть глаза, Разрушая парад веков, Снять, как ставку с кона, — азарт Ослепленных судьбой игроков… И ты кружишь — rouge et noir! [74] И бросаешь шхуны на мель. Где пылает прекрасный пожар Неизвестных, сожженных земель!.. 5Сочельник в океане Океанский рассвет прищуривал бельма. Мачта, скрипя, ходила цаплей. Всю ночь в сочельник огнями Эльма Плавучею елкой горел корабль. Волны звенели как флейты и скрипки В тягучем псалме предрассветных вод. Немые рты раскрывая, рыбки Вокруг корабля вели хоровод. Легко, веерами, рассветы морские В иллюминатор качал океан И слушал, как в радио «Ave Maria» [75] Серебряным голосом пел Ватикан. И, поднимаясь наверх из трапа Родным восточным ветром вздохнуть, Думал матрос — то король и папа Благословляют, Колумб, твой путь! 6Песня предчувствия Напрасно, напрасно покинули порт вы — За море цепью двинулись тучи. Смотрите — над вами все выше и круче Уходят в путь тихий — за мертвым мертвый… — Опаловым ветром мы веем над сушей, В морях — мы туманом вас настигаем. Мы бродим столетья меж адом и раем. Мы — ваши надежды, сердца ваши, души… И млечным путем протянувшись над вами. Мы в вечность впадаем — безбрежным устьем. И дышит вослед нам черное пламя Ваших тревожных и смутных предчувствий… 7
