«Если», 2012 № 09

— Спит, наконец. Бедная овечка. Аптекарь был у нее сегодня и говорит, что она очень плоха, совсем плоха. Он отсоветовал снова пускать ей кровь… Но не мое это дело… Всему виной неуемный старушечий язык.

— Вам решительно не в чем себя упрекать, — возразила Ленор. — Я бы лучше тысячу раз услышала суровую правду от вас, чем утешительную ложь от кого-то другого.

— Ах, мисс! Вы-то всегда смотрели в глаза трудностям.

— Верно. Родись я мальчиком, сделала бы отличную карьеру в армии. А теперь я бы хотела своими глазами посмотреть на сестру.

— Не будите ее, — попросила миссис Толбот, передавая ей свечу. — Ее последние три для лихорадило.

— Обещаю.

Поцеловав старушку в щеку, Ленор толкнула дверь.

Ребенком Элизабет обожала все романтическое. Годы не умерили ее тяги. Каждая деталь обстановки, от полога кровати и туалетного столика с ясным зеркальцем и множеством стеклянных флаконов для духов до маленького письменного столика, говорила о времени, давно ушедшем, и о мире, который никогда не существовал. Ленор почудилось, что она случайно забрела на страницы какого-нибудь романа сестры. В любой момент широким шагом может войти рыцарь в доспехах, красивый и куртуазный, или вынырнуть из-за занавесей растрепанный поэт с розой руке.

Девушка, полулежавшая на отороченных кружевами подушках, была совершенно из иной повести. С первого взгляда Ленор и не узнала бы сестру, такой худой и изнуренной казалась спящая.

«Никто не умирает от разбитого сердца».

Подняв повыше свечу, Ленор внимательно рассматривала спящую. Запекшиеся губы и ввалившиеся глаза могли быть следствием беспокойного сна и отсутствия аппетита. А вот эта бледность…

Элизабет проснулась было, всхлипывая, но вновь погрузилась в беспокойный сон. Ночная сорочка была зашнурована так высоко, что Ленор не могла осмотреть шею сестры, не потревожив ее. Она обошла комнату, проверяя засовы на окнах. Они так заедали от старости, что, пожалуй, и не открыть.

Не оставалось ничего другого, кроме как переодеться к обеду.

Один из слуг уже распаковал сундук Ленор. Она выбрала платье из темно-зеленой шерсти с небольшим вырезом: платье было сшито в Париже по ее собственной выкройке, так что ей не требовалась помощь, чтобы его надеть.

Отца она застала в гостиной, и выглядел он так, словно не уходил оттуда с их последнего разговора. Он стоял перед камином, ожесточенно тыча кочергой в поленья. Танцующие языки пламени омывали его лицо лихорадочным светом. На звук ее шагов он круто обернулся, не выпуская из рук кочергу. Часы на каминной полке безжалостно тикали. Присев в поклоне, она ждала, чтобы он заговорил первым.

— Так ты наконец вернулась домой, — произнес он.

Ленор такие слова удивили: ведь миссис Толбот сказала, что ее не ждали так рано. «Наконец… спустя все эти годы?»

— Добрый вечер, сэр.

— Ну что ж. — Он протянул руку, и она ее взяла. Она даже не помнила, когда в последний раз они касались друг друга.

Поначалу ей показалось, что он не переменился, но это был обман зрения. Присмотревшись внимательнее, она поняла, что он выглядит не столько разгневанным, сколько изнуренным заботами, словно силой воли тщился подавить горести мира и потерпел неудачу.

Учтивым жестом он предложил ей первой пройти в столовую. Выходит, он ее ждал. Любезность удивила ее еще больше, чем предложенная рука. Когда они сели и подали суп, по счастью, еще горячий, он спросил, как она добралась.

— Неплохо, — ответила она. — Дороги сухие, а я бывалая путешественница, поездки меня не беспокоят.

— Ребенком тебя мало что могло напугать. — Он поднял на нее глаза, не донеся до рта ложку. — Так ты видела сестру?

— В чем ее недуг, отец? В письме ты не привел подробностей, но я не ожидала, что застану ее в столь опасном положении.

— Мой личный врач разводит руками. Да, он лопотал что-то про соки тела и флегмы. Сущая чушь! Аптекарь, у которого здравого смысла хватит на десять докторов, дважды отворял ей кровь, а когда это не помогло, дал ей лауданум. По крайней мере, моя бедная девочка спит. Но что с ней будет, когда действие лауданума иссякнет… — Он прервался на время, пока слуга убирал тарелки и вносил следующую перемену блюд.

Ленор ковыряла камбалу, сгребая в сторону гарнир из петрушки.

— А если ее недуг сверхъестественной природы?

— Что ты знаешь о подобных вещах?

По меньшей мере он не разбушевался, обзывая ее суеверной клушей.

— Я живу в городе. Она писала мне о своем… — В письме стояло «любовник», но Ленор не хотела употреблять это слово при отце: — Воздыхателе. Что ты о нем знаешь?

Он оттолкнул тарелку.

— Его зовут Анри д'Омбросса. Называет себя на французский манер comte, графом. Она познакомилась с ним на празднике у леди Эллсуорт: сплошь мишура и танцы. Тебе ведь известно пристрастие сестры к подобным пустякам. В то время мне они казались безобидным развлечением.

— Танцы полезны для здоровья, — согласилась Ленор. — Д'Омбросса… необычная фамилия. — Интонацией она дала понять, что, на ее взгляд, фамилия ненастоящая.

Задумавшись, отец перестал жевать. Очевидно, comte Анри не считался подходящим зятем, а потому до сего момента его происхождение не имело никакого значения. Ленор сказала:

— Насколько я понимаю, он от нее отказался, значит, это неважно.

Разговор шел на различные темы, но никогда не касался рода занятий Ленор. Даже если ее приезд не принесет большой пользы, малейший шаг к примирению стоил дорожной усталости, а потому она подождала, пока принесут и унесут сыры.

— Вы дали понять, что comte Анри принадлежит к кружку леди Эллсуорт. Мне бы хотелось быть ей представленной. — И в ответ на острый взгляд отца добавила: — Ради сестры. Возможно, ничего поделать нельзя, но я должна сама в этом убедиться.

— Такого иноземного прощелыги с безвкусным титулом свет не видывал, но, полагаю, ты не успокоишься, пока не увидишь собственными глазами. Так уж вышло, что леди только что прислала очередное из своих приглашений. На завтрашний вечер, хотя, скорее всего, у тебя не хватит времени подобрать блестки да оборки, или что там делают дамы, готовясь к подобным выходам.

— Завтра решу.

— Что, по мнению леди Эллсуорт, предъявить на таком собрании человеку моих лет? — продолжал ворчать отец. — Выделывать коленца как юный хлыщ?

— Возможно, она видит в тебе выгодную партию. Кажется, она все еще вдова.

Он вздохнул, едва слышно.

— Никто и никогда не заменит твою мать.

Свечи заливали бальную залу в Эллсуорт-мэнор кремово-золотым сиянием, играя бликами на шелковых платьях, кольцах с драгоценными камнями, угадываемых под кружевными манжетами, головных уборах с павлиньими перьями и брошах, низко сидящих на фарфоровых декольте. Музыка, нежная и плавная, подала знак к началу танцев. Ленор смотрела, как приглашенные занимают свои места: дамы по одну сторону, джентльмены по другую, словно шеренги солдат на поле битвы. Разделяли их лишь приглашающий жест и кивок.

А я кто? Шпион… или тайный охотник?

Она подавила в себе желание коснуться ворота платья муарового шелка, падавшего шоколадными складками и переливавшегося золотом от малейшего движения. Тончайшая цепочка в вырезе была практически незаметна, рубин уютно примостился между ее грудей под вышивкой медной нитью. Она подняла подбородок, слегка изменив позу, чтобы выгоднее показать фигуру, и обвела взглядом залу. По какой-то оплошности леди Эллсуорт открыла бал рука об руку с юношей, таким красивым, что он, верно, был фейри в человечьем обличье. Среди приглашенных дамы намного превосходили числом кавалеров, и далеко не одна осталась без партнера.

— Моя дорогая мисс Элизабет…

Голос был вкрадчивым, воплощением мужественности, и прозвучал так близко, что Ленор шеей ощутила шорох дыханья. За долю секунды, потребовавшуюся, чтобы повернуться лицом к незнакомцу, она успела оправиться от удивления.

Он был невысок, всего на пядь выше нее. Но его осанка и манера держать себя (а лунно-белый бархат подчеркивал его плечи и узкую талию) прибавляли ему несколько дюймов. Волосы он носил чуть длиннее, чем требовала мода, и от высокого с небольшой залысиной лба они ниспадали черным потоком. Но самое главное — глаза, такие темные, что казались сплошным зрачком.

Во рту у нее пересохло. Он был слишком красив, слишком бледен и опасен, чтобы оказаться простым смертным. Она не решалась дышать из страха, а вдруг вдохнет запах могилы.

Пока ей ничего не угрожает, ведь он не посмеет открыто напасть на нее, когда вокруг столько людей.

— Прошу прощения! — воскликнул он. — Вы, верно, сочли меня до крайности дерзким, ведь мы не были по всем правилам представлены. Я принял вас за другую.

Ленор подбирала слова, как фехтовальщик выхватывает шпагу. «На позиции»:

— Возможно, вы знакомы с моей сестрой.

«С моей сестрой, которая так больна, что едва узнала меня сегодня утром».

— Вы на удивление похожи: та же нежность в облике.

«Обманный маневр»:

— У вас передо мной преимущество, сэр.

— Анри д'Омбросса, comte, к вашим услугам.

В его поклоне немало насмешки? Он явно уже наметил ее следующей жертвой.

И отозвалась с отмеренной любезностью:

— Так вы француз? Вы говорите почти без акцента.

«Укол». Мерцание света (возможно, случайное отражение свечи) колыхнуло темноту глаз.

— Имя, но не я. Моя семья старая, и я далеко от родных краев. «Вызов»:

— Далеко от дома? Выходит, Англию вы находите холодной? Улыбка подчеркнула красоту бледных черт.

— Вы так добры… Но нет, мне никогда не холодно.

«И не мудрено». Его тон подразумевал, что такое неудобство бледнеет до пустяка в присутствии леди, подобной ей. Ленор хотелось закатить ему пощечину. Вместо этого она раскрыла веер, будто тоже находила комнату неприятно теплой.

«Удвоить натиск»:

— Это воистину счастливое обстоятельство, поскольку наша страна изобилует просторными и полными сквозняков домами. Можно смело сказать, что любое поместье, имеющее право называться таковым, подвержено подобному недугу.

— Если в ответе на это замечание дама надеялась услышать, поселился ли я по соседству, — сухо ответил он, — и на каких условиях, то с прискорбием должен сказать, что ее любопытство не будет удовлетворено. — Он предложил ей руку. — До меня донеслись первые такты «Каприза милорда Байрона». Могу я иметь честь?

Она позволила увести себя в центр зала. Теперь заманить его чуточкой флирта, возможно прогулкой по террасе вдвоем, в уединенном уголке…

Группка матрон, окруживших чашу для пунша, сгорала от любопытства, изумляясь выбору графа. Ленор прекрасно знала, что они говорят о ней. Углом глаза она поймала заговорщическое подмигивание д'Омброссы.

Ленор не часто теряла самообладание, но дерзость этого жеста на мгновение выбила ее из колеи. В результате она сбилась с шага в первой же фигуре, которую знала наизусть.

— Что-то не так? — осведомился ее партнер. — Я ошибся не только в вашем имени, но и в том, что вы желали танцевать?

«Разойтись».

Фигуры танца развели их в разные стороны, временно прервав дальнейшую беседу, а когда они сошлись снова, уже не было смысла отвечать.

Последние такты танца, вместе с требуемыми поклонами, дали ей возможность овладеть собой. Д'Омбросса прогуливался с нею — истинный кавалер. Его пальцы обвили ее ладонь: кожа у него была холодна, как шелк. Позволив себе полуулыбку, она пробормотала что-то о жаре в зале и собственной усталости, что возымело желаемый эффект: заботливо был предложен пунш. Она позволила отвести себя к дивану в самом тихом уголке салона. В его отсутствие она достала пузырек со святой водой и до половины вынула пробку, а после расположила складки платья так, чтобы его прикрыть. Руки у нее дрожали.

Возможно, он не человек (теперь она была почти уверена, что ее первоначальные подозрения верны), но он мужчина, а она не без опыта. Она находила его привлекательным, но давно уже перестала поддаваться пустым влечениям. Элизабет сочла бы его неотразимым.

Вернулся он в приятно короткое время с бокалом пунша и тарелкой ореховых пирожных.

Ленор поставила бокал, едва пригубив напиток. Ее пальцы сжались на пузырьке. Стеклянные стенки казались теплыми.

— Возможно, вы еще недостаточно знакомы с местными обычаями, — сказала она, — не то поняли бы, как неуместно ухаживать за женщиной, чья сестра опасно больна из-за вашей жестокости.

— Моей? — Хотя он не улыбнулся, но по тону был скорее позабавлен, чем обеспокоен. Однако, как она заметила, он не отрицал, что действительно ухаживает за ней. — Мне жаль, что ей нездоровится, но это не моя вина.

— Нет? Невозможно поверить, что вы не в ответе, как с ней обошлись. В вашей природе быть столь бессердечным?

Выражение д'Омброссы стало жестче, на бледном лице явственно выступили желваки.

— Если я бессердечен, у меня на то веская причина, — ответил он голосом столь пустым и горьким, что не будь Ленор так возмущена, она пожалела бы его.

Раны худшие, чем у него, излечивались, и сердца, раненные сильнее, возвращали себе способность любить. В постелях патронов, в их сдавленных рыданиях, в потоках их признаний она стала свидетельницей подобных преображений. Она знала пульс и ритм этого танца. Она сама умела его исполнять, и очень хорошо. Разве она не выжала слезы из лишенного души суккуба? А если суметь вытянуть яд отчаяния д'Омброссы, то разве нельзя даже такого, как он, привести от жестокости к сочувствию?

Искушение охватило ее и потрясло превыше физического вожделения. Одно его доброе слово, обращенное к Элизабет, поставило бы ее на путь выздоровления.

О чем она думает? Это не человек, а чудовище, столь же злобное, как и суккуб. Даже более, потому что он не понимает, как страдают его жертвы. Его черствость довела Элизабет почти до смерти.

«Это должно закончиться сейчас же!»

Вырвав пробку, Ленор плеснула содержимое пузырька ему в лицо.

Д'Омбросса молчал, вода стекала по его дорогим шелковой сорочке и парчовому жилету. Рот у него открылся, глаза быстро моргали. Грудь вздымалась и опускалась. Лунно-белый бархат камзола, напитавшись жидкостью, потемнел.

Задыхаясь, д'Омбросса вскочил на ноги. Он выглядел так, словно вот-вот ее ударит.

Ни толики дыма не поднялось от его залитых святой водой лица и шеи.

Ленор уставилась на него во все глаза, не понимая, почему он не вспыхнул, как спичка. Он должен обратиться в пепел!

Прибежал с салфетками и полотенцами лакей. Судя по восклицаниям в салоне, леди Эллсуорт уже сообщили о скандальной выходке ее гостьи. Д'Омбросса схватил полотенце.

Он не был вампиром. Но кто же тогда?

Господи милосердный, что я наделала?

Не успел он отойти, Ленор поспешно поднялась на ноги. Стеклянный пузырек со звоном упал. Она положила руку на локоть графа, и д'Омбросса вздрогнул, но ее прикосновение возымело желаемый эффект: он круто обернулся к ней.

— Простите меня! Я не хотела… я не знала…. — Она выпрямилась с тем достоинством, какое могла в себе найти. — Я совершила ужасную ошибку и обошлась с вами чудовищно. Приношу вам мои глубочайшие извинения.