Авантюристка из Арзамаса, или Закон сохранения энергии. Часть I

После этих слов перед Алькой моментально заколыхался образ Сала, ритмично толкающегося в нее своим огромным пузом, картинку дополнил наплывший вдруг из памяти запах потного тела, щедро сдобренного одеколоном. Руки затряслись и Алька выронила вилку. Нет, есть теперь она уже не сможет. И трясущаяся рука потянулась к фужеру.

— Да, Варенник мне очень популярно объяснил… Только, знаешь, мне не нравятся подобные методы воспитания. Иоанн, я именно об этом и хотела с тобой поговорить.

Муравич искренне удивился:

— А о чем тут говорить?

— Как о чем, — Алька смущенно отвернулась. Как ему рассказать о притязаниях Сала? — О его методах воспитания.

Муравич усмехнулся:

— Дорогая, а что ему оставалось делать после такого позорища? Признайся, солнышко, что ты заслужила наказание.

Алька была пренеприятно удивлена, что "акт возмездия" совершенно не смутил Муравича. Как же так, ведь твою бывшую жену, бывшую подопечную, звезду эстрады, которую ты собственноручно вывел на орбиту, какая-то мерзость оскорбляет до глубины души, а ты даже не возмущен этим фактом?!

— Да, я действительно немножко облажалась, но не до такой же степени!!! — возмущенно воскликнула она. — Ладно, пусть даже я действительно опозорилась по полной программе, это не дает ему основание на… Ну, в общем, ты сам все понял. Ладно, с очень даже большой натяжкой я могу допустить, что он был прав, что наказал меня. Но это же должен быть единичный случай! А он грозится, что теперь так будет всегда!

Муравич удивленно приподнял брови. В то же время уголки его губ слегка потянулись в сторону ушей:

— Альбина, ласточка моя, ты меня удивляешь. Ты что, вчера на свет родилась? Ты сколько лет в этом бизнесе? Что тебя возмутило в поведении Варенника? То, что он применил вполне законный метод воспитания? А скажи, он что, раньше тебя не воспитывал, что ли?

Алька, ошеломленная его восприятием произошедшего, покачала головой:

— Нет! — Покачала так уверенно, ведь ее-то он действительно раньше не воспитывал. Да и настоящую Альбину, пожалуй, тоже пальцем не трогал, что-то Варенник высказывал на сей счет. — Нет, что ты, как можно!

— Ну ни фига себе, мужество! Да ты ему памятник должна поставить за такое воздержание! Ты же знаешь главное правило нашего бизнеса: кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Милая, правила существуют для всех, независимо от ранга. Альбина, неужели я должен объяснять тебе азбуку нашего бизнеса?!

Алька ошеломленно молчала. Вот те раз! Так это у них тут правила такие?! Это, выходит, норма?! Раз продюсер, так уже и в дамки можно без разрешения?!

— Как же так, Ванюша? Ведь он же получает свой процент от всех моих выступлений, и процент немалый. За что же ему еще и это?

Муравич вновь скривился:

— Альбина! Я делаю второе замечание. Третьего не будет — я просто исчезну. И, уж коли зашел разговор, так тебе прекрасно известно, что на процент от выступлений не проживешь ни ты, ни он. Все мы живем совсем на другие проценты…

— Прости, Иоанн, прости пожалуйста, — Алька настолько перепугалась, что вот сейчас Муравич психанет и уйдет, и останется она без всякой защиты, без помощи, и никто противному Салу руки не укоротит, что совсем не обратила внимание на замечание о каких-то там других процентах. — Я случайно, сама не знаю, как вырвалось. Просто мне так хочется назвать тебя ласково, а Иоанна не слишком-то приласкаешь. Не обижайся.

Алька вновь погладила гостя по руке. И вновь Муравич, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания.

— Я хочу, чтобы ты опять взял меня к себе. Если уж меня и будет кто-то наказывать, я хочу, чтобы это был ты. Тебе не обязательно снова жениться на мне. Просто стань моим продюсером. Пожалуйста, Иоанн! Ты же знаешь, я не люблю унижаться, но ты должен мне помочь!

Только теперь Муравич резко выдернул свою руку из-под Алькиной:

— Я никому ничего не должен, тем более тебе. Это ты мне по гроб обязана. Я мог вообще убрать тебя со сцены. Однако я милостиво позволил тебе на ней остаться! И с каких это пор тебе вдруг стали приятны мои "наказания"? Что-то я не помню в тебе такого энтузиазма. Когда ты была моей женой и подопечной, не слишком-то я тебе нравился. Хоть бы раз изобразила, что тебе приятны мои ласки! Ты же практически сама толкнула меня в Риткины объятия! Я ее, шлюху, терпеть не могу, зато в постели она — королева. И не снежная, как ты, а королева шлюх. Я с ней мужиком себя чувствую, а не извращенцем, занимающимся сексом с трупом. А теперь, выходит, на фоне Варенника я обалденный мужик? Нет, милая, прочувствуй, как мне жилось с тобою. А ведь я тебя любил. Каково мне было отправлять тебя на субботники, когда не мог от них отбрехаться? А ты приходила с них, как ни в чем ни бывало, ни словом, ни жестом не показывая, что я тебе хоть чуточку дорог. Я не смог научить тебя быть женщиной, так может, Вареннику удастся тебя разбудить. А нет — так хоть разницу прочувствуешь между любящим мужчиной и голодным кобелем, трахающим ближайшее дупло.

Вскочил из-за стола так, что опрокинулись оба фужера, залив белоснежную скатерть голубыми лужицами, и уверенной походкой направился к двери. И даже не попрощался.

***

Алька с силой оттолкнулась от стола руками, да забыла, что стул-то не на колесиках, и чуть было не упала. Однако в последнее мгновение перед падением удалось зацепиться за стол. Впрочем, уж лучше бы она упала. Или, может, надо было ухватиться не за сам стол, а лишь за скатерть и упасть не в гордом одиночестве, а под громкие фанфары разбивающегося вдребезги фарфора и хрусталя. Такой себе оригинальный салют протеста.

"Какая же ты, Муравич, сволочь! Подлец, урод! Ну и трахай свою Ритку — королеву шлюх, на большее ты, видимо, не способен. Не сумел разбудить в бабе женщину, и теперь мстишь ей за это самым подлым образом. Ну и ладно, и хрен с тобой! Я и без тебя управлюсь. Управлялась же как-то Альбина, а я разве хуже???"

Конечно, Альбине-то оно легче было, к ней Варенник не приставал. Да и не слишком-то та Альбина пробивной оказалась. За нее все сделал Муравич, а она, дура, даже не догадалась изобразить из себя страстно влюбленную. Идиотка! Неужели так сложно было поохать-поахать под Иоанном, дабы не разозлить невзначай мужика, от которого зависишь целиком и полностью? Альке и самой приходилось несколько лет терпеть назойливые ласки мужа, однако она неизменно, как бы ни был он ей противен, а пару-тройку раз обязательно постанывала сладострастно. От нее не убудет, а мужику такая радость. Пускай будет уверен, что сделал ее в очередной раз счастливой. И вовсе ему необязательно знать, что он для нее — нуль без палочки, и что его старательные упражнения не приносят ей ни малейшей радости. Дура ты, Альбина, ох и дура! Теперь вот из-за твоей глупой башки Альке страдать приходится. Ну и пусть! Она выдержит, она все выдержит, только бы иметь возможность петь. И не дома, принимая ванну, а на большой сцене, перед тысячами благодарных зрителей. И никакой Варенник не отобьет у нее это желание. Подумаешь — Варенник! Если уж она выдержала четыре года бесконечных притязаний Утицкого, то и Сало как-нибудь выдержит. Правда, Утицкий все-таки был менее противен…

Не успела Алька остыть от обиды на Муравича, как позвонил Варенник:

— Давай, девочка, быстренько собирайся. Тут срочный заказец объявился — маленький частный концертик для новых спонсоров. Ну ты сама знаешь — минут на тридцать, потом фуршет с гостями. В общем, все, как обычно. Машина уже выехала, так что будь готова через двадцать минут. Все, отбой. Я встречу тебя на месте.

***

Машина остановилась возле небольшого деревянного домика сказочного вида. И, прямо как у Пушкина, на небольшой башенке со шпилем восседал петушок. Правда, не золотой, но все равно домик выглядел весьма забавно.

У входа ее уже ожидал Варенник. Алька только успела преодолеть три ступеньки, ведущие к крыльцу, как он, не говоря ни слова, открыл перед нею дверь и легонько подтолкнул в спину. Алька оглянулась и ахнула: она оказалась не в доме, а… в бане! Нечто типа привычной сауны, только в одном углу довольно просторного предбанника были устроены своеобразные подмостки: сцена ни сцена, так, деревянный настил высотой всего-то сантиметров пятнадцать. Причем, доски были сколочены словно наспех, и между ними темнели щели. Топтаться на таком полу на тонких шпильках? Это же самоубийство!

Зрителей было всего пятеро. Мужички приблизительно одного возраста — в районе сорока, четверо довольно приятны лицом, пятый же казался братом-близнецом Варенника. Может, и не близнецом, но похож был весьма и весьма: рожа точно также утопала в складках жира, а пузо колыхалось при малейшем движении. И что было совсем уж неприятно — одеты зрители были лишь в простыни…

Алька было попятилась обратно, да в ее спину уперся животом Варенник. Сало пер, как бульдозер, проталкивая Альку поближе к гостям, потом рывком забросил ее на импровизированную сцену так, что она едва устояла на ногах и тут же пошла фонограмма, не позволив Альке даже набрать воздуха в легкие.

Бедняжка едва двигалась в такт музыке и пела, не поднимая глаз от пола — того и гляди, каблук застрянет, и она упадет перед практически голыми мужиками, пожирающими ее голодными глазами. Только закончилась первая песня, Варенник подскочил и, не обращая внимания на Алькино сопротивление, снял с нее туфли. Мало того — еще довольно пошло смачно шлепнул ее по попке, подталкивая навстречу следующей песне.

Такой "сольный концерт" Альке совсем не нравился. Она всю жизнь мечтала о тысячных залах, о лучах софитов, а вместо этого приходилось крутить задом перед горсткой обернутых простынями мужиков. Ее движения становились все скованнее и скудней, обратно пропорционально разгорающимся от животного желания глазам голодных мужиков. И Альке стало страшно — еще песня-другая, и сдержать разгоряченных мужиков будет невозможно. На кого рассчитывать? Поможет ли ей Варенник в случае чего?..

Варенник не помог. Вернее, он не помог Альке. Зато мужикам помогал весьма основательно. Алька с содроганием вспоминала "фуршет", последовавший за концертом. Всего полчаса пения, а потом — трехчасовой "кошмар на улице вязов"…

Когда Варенник вез ее, заплаканную, домой, "успокаивал":

— Что ты корчишь из себя недотрогу? Звезда, мать твою! Ты прекрасно знаешь, в чем состоит твоя работа. У нас только Кулагина освобождена от субботников, да и то не за особые успехи перед родиной, а в силу пенсионного возраста — еще лет десять назад перестала пользоваться спросом. Вот и сидит теперь на голодном пайке, от спонсоров остались лишь воспоминания о былом благополучии. Теперь старая корова умеет только петь. Но и она в свое время ударно попахала на субботниках — только за счет тех трудовых подвигов теперь и выживает. Впрочем, что я тебе рассказываю — ты сама все знаешь не хуже меня. Знаешь, что выживать мы все можем только с субботников. Впрочем, никто тебя не заставляет — не хочешь, я больше палец о палец не ударю ради твоего благополучия. Вот только ты не забывай, что мое благополучие вплотную зависит от твоего. Младенцу известно, что у артиста единственный источник дохода — субботники. Или ты уже достаточно "намолотила" и теперь можешь жить на собственные сбережения? Только ж ты не забывай мне мой процент отстегивать, а из каких закромов ты его возьмешь — твои проблемы. Вот мне интересно — когда Муравич тебя гонял на субботники, ты так же придуривалась? Тоже девочку из себя корчила? Так может, это твоё ноу-хау, типа "девственница на панели"? Оригинально, ничего не скажешь! Вон как мужичков-то завела, теперь наверняка еще раз тебя закажут. Ай да умница, хитро задумано! Они мало того, что сами на тебя, как на иглу, подсели. Они еще и рекламу тебе сделают бесплатную. Да ты у меня — просто сокровище, драгоценная находка! Вот Муравич козел! Упустить из рук золотую жилу!..

Алька уже второй день рыдала на собственной кровати и наотрез отказывалась выходить из спальни. Вернее, рыдала она, конечно, не на собственной кровати, а на Альбининой, но как-то за последние дни она стала воспринимать все Альбинино своим. Причем, не отобранным и не позаимствованным, а законным, заработанным. И правда, неужто она не отработала эти блага цивилизации? Отработала, да еще и как! Она с лихвой заплатила и за удовольствие спать на шелковых простынях, и за возможность кушать с фарфоровых тарелок таинственные мельсисток и бужеме во фритюре, и за красивую одежду, за машину и домработницу, за возможность выходить на большую сцену. Вот только почему-то сцена в ее сознании ассоциировалась нынче с самодельными подмостками в бане, а пение перед публикой — с групповым обслуживанием озверевших от вожделения мужиков… И впервые за всю Алькину жизнь мысль о пении вызвала у нее приступ рвоты. Да, что-то у них тут явно недоработано, в этом зазеркалье! Где это видано, чтобы известные люди выживали сугубо за счет пошлого использования звездных тел, но не талантов? И как они только до такого додумались?! Это ж надо быть "особыми гениями", чтобы сделать выступления артистов совершенно бесплатными, "народными"! Мол, талант принадлежит народу и должен принадлежать ему совершенно бесплатно! А то обстоятельство, что артист должен жить красиво, что же, уже ничего не значит? Впрочем, они эту проблему решили по-своему: хочешь жить красиво — делись звездным телом. Тело — не талант, его продавать можно. И если на рядовые тела спрос был минимальный, как и в нормальном, то есть Алькином мире, то на тела звездные и спрос был звездный. Дааа, странный однако у них мир получается…

Несколько раз звонил Варенник, но на звонки отвечала Люся. Верная помощница передавала Альке полученную информацию об очередном субботнике, назначенном на сегодняшний вечер. По Люсиным словам выходило, что сообщал эту новость Варенник сначала весьма радостно, видимо, проценты должен был поиметь с сего мероприятия очень немалые, а потом Алькино упорное нежелание говорить с ним его явно насторожило. В итоге, позвонив раз шесть или семь и так и удостоившись разговора с подопечной, передал через Люсю, что приедет за непокорной самолично и доставит к месту субботника любым способом, не исключая физического насилия. И это еще Люся отфильтровывала ненормативную лексику, к которой частенько прибегал Варенник. И Алька запаниковала. Да на кой ляд ей такое пение?! Да и пение ли это, если за пять дней, проведенных в этом странном мире, ей лишь однажды довелось выйти на настоящую сцену, зато переспать пришлось с шестью мужиками, получив при этом такую массу негативных впечатлений, что хватило бы на целый бабий батальон! Это что ж, нормальный расклад для зазеркалья: на один концерт больше десятка обслуженных мужиков? Ведь сегодня на субботнике будет опять никак не меньше четырех-пяти мужиков, а если и того больше?! И так что — каждый день?! А концерты — раз в две недели, а то и в месяц? Что за идиотизм — делать деньги не на сольном мастерстве подопечных, а на "прокате" их тел?! А как же мужики становятся певцами? Их, выходит, тоже вот так, в хвост и в гриву? Вернее, в другие места. А их, интересно, сдают в прокат только поклонницам, или же они пользуются спросом у представителей обоих полов? И это что же, ей придется отрабатывать музыкальную карьеру до пенсии, как той самой ветеранше сцены Ольге Кулагиной? Пока в тираж не выйдет, или пока не обслужит всех мужиков ненормального города Мамсбурга и его окрестностей?!

Да на фига ей такое счастье?! Альбина заварила эту кашу, сама пусть и расхлебывает. И Алька, недолго думая, распахнула плотные гардины, подставив прямым солнечным лучам зеркало, благо, время как раз плавно подкатывалось к полудню. Еще чуть-чуть, и проход закроется, и уже некуда будет Альке убежать из этого ненормального мира, где все поставлено с ног на голову.

Зеркало дружелюбно раздвинуло перед ней рябь субстанции.

7

Альбина нежилась в постели. Вообще-то можно было бы уже и встать, да зачем? Телевизор по-прежнему не работал, безжалостно отрезанный Утицким от розетки. Заниматься хозяйством во временной квартире не хотелось, да и не привыкла она тряпкой махать — не ее это специализация. Идти тоже пока некуда — Утицкий не сказал прямо, но Альбина — девушка понятливая и сообразила из его обрывочных фраз, что власть нынче переменилась, Муравич если и не ушел еще совсем, то готовился передать свой бизнес Утицкому, а потому надо просто отсидеться в тишине, дожидаясь звездного часа. Теперь все будет еще лучше, чем при Иоанне. Бразды правления окажутся в руках Утицкого, а человек он для Альбины нынче не чужой, а очень даже близкий, так сказать, свой в доску. Вернее, "в койку". Приятнее всего то, что близость с ним действительно доставляет Альбине массу приятных эмоций и притворяться перед ним ей не приходится. Она вообще не выносит неискренности, а уж в постели — тем более. Уж если ей не было хорошо с Муравичем, то и изображать восторг от близости с ним она не могла себя заставить. А может, не хотела. Просто не считала нужным изображать перед мужем фальшивую страсть. Она любила его душой и сердцем, любила давно, и, казалось, навечно. Любила преданно и верно, и искренне считала, что притворство в постели только повредит их отношениям. Ей и не нужна была радость секса с ним, ей хватало счастья просто находиться рядом с ним двадцать четыре часа в сутки. Она светилась от восторга, деля с ним завтрак, обед и ужин, работу и отдых, постель, наконец. И считала вполне достаточным свое счастье. Она ужасно любила спать рядом с Иоанном, просыпаться с ним, прижиматься к его бесконечно родной груди. Однако и от секса с ним не страдала точно так же, как и не получала от него удовольствия. Вернее, нет. Правильнее будет сказать, что она почти как дитя радовалась сексу с мужем. Вот только радость эта имела корни не физические, а моральные. Она счастлива была дарить себя любимому супругу. Ну и что с того, что ей от близости ни холодно, ни жарко? Зато как хорошо, наверное, Иоанну! Ведь как стонет, сладострастно прикрыв глаза! "Милый, родной, на, бери меня всю, бери сколько и когда захочешь, я вся твоя, наслаждайся мною, а я буду наслаждаться твоим наслаждением". Не совсем, наверное, точно, но максимально близко к ее чувствам и физическому восприятию Иоанна.

Однако вот объявился в ее жизни Утицкий, которого она не столько ненавидела, сколько презирала за его "тряпистость", и вдруг оказалось, что именно Утицкий — самый ее близкий человек на земле. И впервые в жизни Альбина поняла, отчего так сладострастно стонал Иоанн. И теперь точно также прикрывала от страсти глаза, наслаждаясь новым, неизведанным ранее, физическим счастьем. И почему-то казавшаяся вечной любовь к Иоанну вдруг померкла, затуманенная новым чувством, любовью не моральной, но физической. Утицкий по-прежнему не был ей дорог, но почему-то она испытывала ни с чем не сравнимый восторг, когда в полном безмолвии чужой квартиры раздавался вдруг скрежет ключа в замочной скважине. Сердце неизменно оказывалось где-то далеко, в самом низу живота, и радостно скакало там в ожидании очередного праздника плоти.

От одного только воспоминания момента предвкушения встречи с единственным мужчиной, между ног вдруг помокрело и пробежал горячий холодок желания. Утицкий, куда же ты каждый день уходишь, подлец? Почему один, без Альбины? Ведь Муравич всегда брал ее с собой. Правда, толку от этого было мало. Нет, уж лучше пусть Утицкий мотается по своим делам один, зато его возвращение в этот странный, если не сказать больше, дом, приносило Альбине ни с чем не сравнимую радость ожидания.

Альбина зажмурилась от удовольствия, и в этот момент не увидела, но почувствовала, что кровать под ней заколыхалась, словно рядом кто-то перевернулся на другой бок. Потом колебания стали более существенными, Альбина в испуге открыла глаза и чуть не рухнула в обморок: пространство вокруг нее заплясало, затянутое странным маревом, которое стало сгущаться буквально на глазах, уплотняясь до физического осязания, и сознание покинуло ее.

Очнулась Альбина в собственной спальне. Она не знала, сколько времени провела здесь и как сюда попала. Наверное, вернувшийся Утицкий застал ее в бессознательном состоянии и не рискнул больше оставлять ее в том странном доме. Вот только откуда взялись эти ужасные темно-синие шторы?

— Альбинушка, снова Варенник звонит. Вы опять не подойдете? Что с вами, милая, на вас лица нет…

— Люся, — расплылась в улыбке Альбина. — Как я рада тебя видеть! А что Вареннику надо?

— Ну как же, Альбинушка, я же вам столько раз передавала: сегодня опять субботник, он заедет за вами в семь часов.

— Субботник? — улыбку как ветром сдуло. — Какой еще субботник? И почему вдруг об этом мне сообщает Варенник, а не Утицкий? Кстати, где он?

— Кто? Варенник или Утицкий? — не поняла Люся. — И с какой это радости о субботниках вас должен извещать Утицкий?

— Как это "с какой радости", — изумилась Альбина. — Насколько я поняла, теперь он мой продюсер.

— Что вы, милая? Вы плохо выспались? Какой из этого козла рогатого продюсер? Он только собственной женой торговать умеет. А ваш шеф — Варенник. Вы забыли, что ли? Он же после развода с Муравичем подобрал вас…

— Что?! Подобрал?! Да как ты смеешь, мерзавка? Уволю к чертовой бабушке! Ты что себе позволяешь?! Меня и подобрал. Я что по-твоему, мусор?

Люся обиженно подобрала губоньки:

— Так вы к телефону подойдете или мне опять телеграфом поработать?

— Ладно, иди уже, телеграф, — миролюбиво произнесла Альбина. — И впредь за словами следи, разумная моя, а то я язычок твой поганый быстро подрежу. Иди, я здесь подойду.

И, едва за домработницей закрылась дверь, Альбина нажала кнопку приема:

— Слушаю тебя, Коля, — впрочем, особого энтузиазма в ее приветствии не чувствовалось.

— Ну наконец-то! Королева соизволила ответить дотошному придворному. Ты у меня подергайся еще, я тебе райскую жизнь-то устрою! Почему к телефону не подходила, курва самодовольная? Я тебе что, пацан дешевый, поклонник влюбленный, чтобы с домработницей твоей общаться?! Тварюка! Учти, с сегодняшнего субботника не получишь ни копейки. Это в виде наказания. И не вздумай скулить, это только для начала. На следующий раз не только без процента останешься, я тебе еще пару субботников организую. Да вместо оговоренных по контракту пятерых гостей десятерых приведу. Так что к семи чтоб была готова в лучшем виде, и на работе не вздумай выпендриваться. Можешь, как и в прошлый раз, малость посопротивляться, да смотри, палку не перегни, как бы мужики вообще не озверели, а то придется раны зализывать две недели, еще не хватало мне убытки нести из-за твоей дурости. Учти, в случае чего с тебя все вычту.

И абонент отключился, так и не услышав от Альбины ни слова, кроме приветствия. А та терялась в догадках, как же ей воспринимать эту беседу. Откуда взялись угрозы? Ведь раньше он разговаривал с ней вполне учтиво. Даже налог не взимал. И от субботников ограждал несколько месяцев. Правда, предупреждал, что долго это не продлится, но с чего вдруг такие перемены? Ну ладно, субботник так субботник. И с какой стати она должна выпендриваться по этому поводу? Что она, обязанностей своих не знает, что ли? Или контракт не читала, прежде чем подписывать? Чем она вызвала недовольство продюсера? С чего вдруг "курва" да "тварюка"? И разве она когда-нибудь позволяла себе общаться с продюсером через Люсю? Что за бред?

Что опять происходит? Она только-только втянулась в новую жизнь, стала привыкать к иным условиям игры. Честно говоря, новые правила ей понравились гораздо больше. Там не было субботников, она должна была принадлежать только одному Утицкому. Поначалу такая перспектива ее не порадовала, но оказалось, новая игра гораздо интереснее старой. Вот только Утицкий упорно отказывался выводить ее на сцену. Но она же не отказывалась ждать, сколько нужно, к чему такие крутые меры?

8

Марево вокруг Альки рассосалось, и она увидела родную до оскомины квартиру. Свежие обои и едва просохшая после ремонта краска ничуть не приукрашивали бедность и непритязательность обстановки. Раньше она не особенно замечала окружающее убожество, после ремонта квартирка даже казалась ей довольно миленькой, но после пятидневного пребывания в хоромах Альбины вид собственного жилища поверг ее в состояние глубокого шока. Дааа, и это что же, в этом доме ей придется провести остаток дней?!

Алька оглянулась на зеркало. Проход все еще был открыт, и она имела возможность вернуться. И Алька так бы и сделала, ведь всего один шаг отделял ее от красивой и богатой жизни. Но тут же память услужливо прокрутила перед глазами колышущийся живот Сала и горящие взгляды голодных мужиков, спешно сбрасывающих с себя простыни. Бррр… Алька замотала головой: нет, не дождетесь! Не такого богатства ей хотелось, не о такой славе мечталось, чтобы приходилось ножки раздвигать перед каждым, способным щедро за это заплатить. Много денег ей хотелось сугубо для красивой бесхлопотной жизни, а славы… Ну разумеется, ради самой славы — чтобы ее на каждом шагу узнавали, чтобы все любили и восхищались ею. Оставить восхищенному поклоннику автограф на память — да, конечно, наше вам с кисточкой. Но не предоставлять же каждому желающему собственное тело по сходной цене! Это уже не слава и почет, в Алькином мире это называется иначе, более прозаично и абсолютно точно: проституция. А никакие не субботники или фуршеты!

И без жалости Алька решительно отошла подальше от зеркала. Да, конечно, кровать у них с Утицким не такая широкая и удобная, как у Альбины, кресла не столь шикарны, а уж содержимое холодильника и вовсе вызывает откровенную скорбь. Однако за эти скромные прелести цивилизации Утицкий никогда не заставит ее расплачиваться телом с кем попало. Конечно, ей не избежать определенной расплаты с ним самим, но ведь на то он и муж, да и, честно говоря, теперь, познав ласки Сала и так называемых поклонников, Утицкий уже не был ей так противен. Уж близость с ним-то никогда не вызывала у Альки такого отвращения! А теперь он даже казался ей идеальным любовником.

Нет, тот мир не для Альки. Но она не жалела о приключении. Конечно, мало приятного в воспоминаниях о групповом надругательстве над нею, но, с одной стороны, это дало ей возможность иными глазами посмотреть на собственного мужа, с другой — перестать, наконец, мечтать о певческой карьере. Познав изнанку красивой жизни, Алька полностью разочаровалась в своих детских мечтах. Конечно, ей довелось побывать звездой не в своем мире, а в чужом, потому и показалось ей все таким невыносимым. Те же, зазеркальные люди, воспринимают все совершенно иначе. Люсю, например, совсем не шокировало то, как настойчиво вызванивал Варенник Альбину. Она очень даже буднично передавала хозяйке слова о предстоящем субботнике, словно это самая обычная работа. В то же время, в первые же часы пребывания Альки в том мире с крайним презрением отзывалась о Ритке Утицкой, позволившей себе завести любовника. То есть субботники их там не шокируют, а вот один-единственный любовник — позор крайней степени?! Странный, странный мир. Ведь даже Муравича это не шокировало, и даже в бытность законным Альбининым мужем он с чистой совестью отправлял ее на субботники в полное распоряжение богатых кобелей. Его бесила лишь холодность Альбины, но ни в коем случае не факт, скажем так, многократного использования ее тела посторонними мужиками. Дааа, интересный мирок, ничего не скажешь… Однако за ним лучше наблюдать со стороны, или, например, в книжке прочитать, максимально подробно описывающей приключения залетной гостьи. Как угодно, лишь бы не участвовать во вселенском разврате самолично.

Мир, может, и интересный, но неправильный. В ее, Алькином мире, таких безобразий не существует. Конечно, у нее не было возможности заглянуть в здешнее закулисье, ведь здесь она — никто, жена безвестного музыкантишки. И все-таки Алька была уверена — здесь такого кошмара нет. Конечно, наверняка здесь тоже существуют закулисные игры, свои правила, но даже при самом богатом воображении невозможно представить себе, что, например, Ирина Берганова выступает в баньке перед кучей голых мужиков с последующей групповушкой. Нет, она-то, может, и выступает в банях, может, и групповушки для нее не новость, но чтобы это было вполне легальным бизнесом, и даже записанным отдельным параграфом в контракте — это полный нонсенс! Или, допустим, Валерия Придворная! А Венэра Гремухина?! Представив себе слегка престарелую приму отечественного шоу-бизнеса на дощатых подмостках, колышущую пышными телесами перед голыми мужиками, Алька задорно рассмеялась. Да, бабушка российской эстрады выглядела бы в подобной ситуации весьма и весьма экзотично!

Что ж, не довелось ей стать звездой эстрады — прискорбно, но не смертельно. С нее хватит: насмотрелась на закулисье, и даже научаствовалась по самое не хочу. Скоро с работы придет Сашка, супруг законный и привычный, и вовсе не противный, а даже где-то и родной, и все будет, как раньше. Вот только Алька никогда больше не будет мечтать о певческой карьере. Хватит, напелась…

***

После путешествия в зазеркалье прошло уже недели две. Алька заставила Утицкого починить телевизор и вновь окунулась в водоворот мыльных страстей. Сашка поворчал было по этому поводу, но быстро притих, увидев, что сериальный мир благотворно повлиял на жену. Душевная хворь исчезла также неожиданно, как и началась, и теперь дома его снова ждала привычно равнодушная жена, редко отрывающаяся от экрана телевизора. Правда, временами на нее все еще что-то находило, и в такие минуты она бросала все, прижималась крепко к груди мужа и как-то загадочно улыбалась, но лицо ее при этом светилось таким естественным счастьем, что Утицкий гнал от себя мысли о нездоровье жены: да полноте, разве ненормальная может так искренне радоваться собственному мужу?!

В один момент, как по мановению волшебной палочки, прекратились рассказы о том, что она — звезда, что вывел ее на орбиту никто иной, как Ванька Муравич, а потом бросил, паскудник, перекинув внимание на Ритку, якобы его, Александра, собственную жену. Правда, вместе с бреднями кончились и фантастические "процедуры". Вернее, они не кончились, а потеряли актуальность. Лечить-то больше было некого, и теперь они уже не игрались в больничку, а просто занимались любовью, как раньше. Это тоже было здорово, стало даже лучше, чем до Алькиного сумасшествия. Но что ни говори, а в больничку играть было все же гораздо интереснее. То ли фантазия придавала близости ни с чем не сравнимый кайф, то ли Алька в роли безумной напрочь переставала себя контролировать, но самый-самый пик сексуальных отношений приходился, по мнению Утицкого, именно на период Алькиного душевного нездоровья. Впрочем, он опасался сообщать ей об этом, боясь ввергнуть нестабильный разум супруги в пучину полного безумства.

Каждый день с пол-одиннадцатого до начала второго Алька наблюдала все ту же картину: зеркало "ломалось", открывая проход в зазеркалье, словно любезно приглашая Альку к путешествию. Правда, бывали ненастные дни, когда солнце еле пробивалось сквозь плотный слой облаков, и тогда зеркало лишь немного корежилось: оно переставало быть твердым и отражать свет, но субстанция была такой плотной, что Алька не могла даже проткнуть ее пальцем. Впрочем, делала она это сугубо из любопытства, словно ставила физические опыты (физика, опять физика!). Желания вновь повторить эксперимент по восхождению на эстрадный олимп не было ни малейшего. При воспоминаниях о пережитом опыте Алька лишь содрогалась с ужасом и отходила от зеркала от греха подальше: а ну как самостоятельно затянет, или Альбина сама решит наведаться сюда в гости? Иногда, в особо солнечные дни, даже занавешивала его простыней.

В общем, можно сказать, что все вернулось на круги своя. Если бы не одно "но". Раньше Алька не слишком переживала по поводу ограниченных материальных возможностей. Конечно, всегда хочется иметь больше, чем имеешь, однако невозможность достичь желаемого ограничивала и само желание чего-то добиться. К тому же, Алька никогда в своей жизни не знала полного достатка. Что с родителями, что с Утицким, всегда приходилось считать каждую копейку и экономить буквально на всем, и в первую очередь на нормальных продуктах. Ибо, позволь они себе каждый день питаться деликатесами, нечем будет не только задницу прикрыть, а и за квартиру заплатить. А квартира была единственной ценностью что у Щербаковых, что у Утицких, а потому в первую очередь деньги откладывались именно на квартплату и только оставшееся можно было тратить на продукты, одежду и транспорт. А на развлечения и хобби уже практически ничего не оставалось.

Но если раньше Алька пусть не очень охотно, но мирилась с подобным положением вещей, то теперь, поспав на шелковых простынях и поев кучу вкусностей с изысканного фарфора, мириться с нищетой стало не то что трудней, а просто невыносимо. Хотелось, чтобы маникюрша приходила домой и занималась Алькиными руками. Чтобы массажистка не забывала к ней дорогу, чтобы была Алька желанной гостьей у косметолога и парикмахерши, да чтобы продукты в холодильнике водились приличные, а не проклятые сморщенные сосиски. Да чтобы одежда была красивая и дорогая, а не надоевшие, протертые до дыр, джинсы. Благо еще, что сейчас мода на дырявые джинсы, так что вроде Алька нищенкой и не выглядит, когда коленка просвечивает сквозь прореху на штанине…

И уже не так быстро Алька убегала от зеркала. Все чаще подолгу стояла возле "вертикального моря", все глубже задумывалась. Ах, как хотелось красивой жизни! Но очень не хотелось платить за нее собственным телом и самоуважением. А зеркало все "ломается" и "ломается", как будто издевается над нею! Алька по-прежнему никому не говорила ни о "неправильном" зеркале, ни о другом мире. Скажи она это Сашке — назовет сумасшедшей. Была у нее шальная мысль показать ему проход в субботу или воскресенье, когда ему не надо было уходить на работу. Да вовремя одумалась. Ну к чему хорошему это приведет? Сашка поймет, что те пять дней она болталась Бог знает где и уж совсем неизвестно с кем. А сам он все пять дней наслаждался обществом не жены, а совершенно посторонней женщины. И неизвестно, привело бы это к чему-то хорошему? А ну как наоборот? А вдруг он и сам решит "попутешествовать" в параллельном мире? И тогда на его месте окажется тот Утицкий, который Риткин муж, рохля и тряпка. А Алькин Утицкий окажется Риткиным мужем. А парень он в сексуальном плане крайне несдержанный, и уж вряд ли откажется от предоставленной возможности…А если он еще и узнает, чем, кроме пения, в том мире занимаются знаменитости?! Вот тогда и поймет, отчего вдруг Алька стала прижиматься к нему с такой счастливой физиономией! А то еще и к Альбине в постель залезет, вспомнив о совместных пяти днях. Нет уж, этого ни в коем случае нельзя допустить!

Но как же сделать так, чтобы Утицкий не заметил странностей, происходящих с зеркалом? Алька пробовала закрывать шторы, но они находились довольно далеко от зеркала и свет, пусть минимальный, но все же был достаточен для того, чтобы преломить зеркальную гладь. И пусть оно в таком состоянии не открывает проход, но зеркалом-то быть перестает! Утицкий не дурак, заметит перемену сразу. Пусть не поймет, но почувствует, что под рукой не зеркальная твердь, а упругая субстанция. Просто занавесить тряпкой? Ни в коем случае! Сразу сдернет. Скажет: "Ты что, старая, зеркала от покойников занавешивают. На что это ты намекаешь?"

Долго Алька ломала голову, пока не нашла выход. Проход ведь открывается только от попадания прямых солнечных лучей. Значит, достаточно поменять угол, и для прямых лучей зеркало окажется недоступным. Алька чуть-чуть, самую малость, приоткрыла дверь кладовки, на которой и висело зеркало, и в нем отражалось уже не окно, а лишь часть прилегающей стены. Эврика!

Утицкому было строго-настрого дано указание не закрывать дверь кладовки плотно. Алька придумала какую-то ерунду, что, мол, кладовка заванивается от обилия металла, а она слышала, что от этого заводятся тараканы и моль. Уловка была так себе, довольно хиленькая, но она подействовала. Как большинство мужиков, Утицкий не слишком часто любовался собственным отражением, и ему обычно вполне хватало зеркала в ванной: побрился, причесался — много ли мужику надо? Таким образом проблема с маскировкой прохода была решена.

Теперь Альке осталось только решить проблему с нехваткой денег. Она — единственный в мире обладатель уникальной штуковины, дающей возможность посетить параллельный мир. То есть она владеет полнейшим эксклюзивом. Это она прекрасно понимала. А эксклюзив предполагает некую выгоду. Так из чего ей ее выжать?! Поменяться местами с Альбиной она не хочет — хватит, наелась славы досыта. Но не может же быть, чтобы на этом возможности зеркала исчерпывались! Наверняка есть еще что-то, что она никак не может обнаружить. Что-то же она должна выжать из своего эксклюзива!

Водить народ на экскурсии в зазеркалье? Ага, дать объявление в газете и собирать группы любопытных, потом вести их в квартиру и пускать в зеркало? А там они, как тараканы, разбегутся в разные стороны, пойди потом за ними уследи — кто вернулся, кто остался. Это ж такая чехарда возникнет, оба мира перепутаются. К тому же, отправив группу туда, она тем самым вызовет аналогичную группу оттуда. И куда ей девать тех двойников? Размещать в своей квартире? А если путешественники не вернуться, ей что, придется содержать несчастных, вырванных из своего мира?! Нет-нет, это не то. Где-то рядом, рядом… Что-то смутно похожее, но не это…

Так-так, если она отправит кого-то отсюда, его зеркальное отражение придет сюда. Соответственно наоборот. Так-так, ближе, теплее… Что с этого можно поиметь? И с кого конкретно? На нищих, безвестных, она ничего не поимеет, кроме хлопот и неприятностей. Значит, нужны люди известные. Но на фига им путешествовать туда, где их никто не знает, да еще и платить за это деньги? А потом еще и растрезвонят про зеркало, набежит толпа журналистов и ученых, и хана не только мечтам озолотиться, но и собственной квартире. Это ж будет не дом, а проходной двор. Нет, не то, не так. Но близко, очень близко…

А что если так: путешественники не туда, а наоборот — оттуда? Например, она находит там двойника здешней знаменитости и проводит его через зеркало. По закону сохранения энергии сама знаменитость в это время оказывается в том, так сказать, ином мире. Ее или его там никто не знает, дома у него нет, денег тоже. Помается так до вечера, потом его можно возвращать на место, естественно, потребовав плату за невольное путешествие. Ага, так он и заплатит! Он еще и телохранителей своих подошлет для оплаты. Альке по роже. То-то она разбогатеет…

Нет, опять не то. Но уже заманчиво. А если так…

9

Лежа на диване, Ирина покачнулась. Ох, пожалуй, перебрала накануне. Ах, как надоели эти презентации! Ни выспаться из-за них, ни диету выдержать, как положено. Опять не удержалась, отведала креветок в чесночном соусе. А потом так захотелось попробовать персиков под взбитыми сливками! А после них никак не смогла удержаться от торта. Ну как было не соблазниться — он, зараза, такой красивый на вид, трехъярусный, весь белый, а под толстым слоем сливочного крема оказался целый пласт свежей клубники, залитой желе. А вкусный какой! Сволочи кондитеры, знают же, что практически все гости сидят на жесточайшей диете, и специально готовят такие вкусности. Из-за них три недели страданий — коту под хвост. И так Ирине было стыдно перед самой собой, что привычным шампанским она не ограничилась. Сначала от души приложилась к мартини, ну а после и вовсе широкая русская душа взяла верх и уж что было после водочки, вспомнить было, во-первых, нелегко, во-вторых — просто стыдно…