...Не повод для знакомства

По-прежнему частенько в обеденный перерыв ее похищал Влад, набираясь энергии для последующих сексуальных оргий на стороне и в супружеской постели. Беременность Тамары его уже не тревожила. Его никто не разыскивал, не предъявлял моральных и материальных претензий. Он совершенно успокоился и вел привычный образ жизни. В сексуальном плане беременность Тамары ему не мешала. Напротив, было нечто душещипательное в занятиях сексом с умалишенной беременной партнершей — этакую изюминку не каждому дано попробовать! К тому же Тамара была так хороша и необычна в беременном виде — маленькая, тоненькая, с аккуратненьким, таким ладненьким и аппетитным животиком. И так приятно было положить на него руку и чувствовать, как там, внутри Тамары, шевелится маленькое существо — его ребенок…

Вот когда в конце марта Тома ушла в декрет — Влад взвыл. В обеденный перерыв ее больше не "оприходуешь", домой соваться страшно — как бы ее родители не вычислили и не предъявили претензии соблазнителю дочери. Но, опять же, голод — не тетка, да и Любаша, сука ненасытная, вряд ли будет ждать, пока Тамара родит: не получит свою порцию десерта — живо из дома вышвырнет, как нашкодившего котенка. И, промучившись три недели, таки рискнул. Удалось! Дальше действовал по той же схеме, сильно не наглея, только когда уж совсем приспичит. Выжидал у подъезда, когда мать вместе с младшей дочерью выйдут из дома (обжегшись со старшей, мать теперь водила Надю в школу и обратно) и быстренько наверх, на четвертый этаж. Неразумная Тамара открывала дверь, ну а дальше — все как обычно… Подлецу даже в голову не приходило поберечь будущую мать. Ни разу не задумался, мерзавец, что своим огромным Монстром может спровоцировать преждевременные роды. Это все мелочи, ему надо получить свою дозу, НАДО! Иначе как же он обслужит супругу, и чем ему заниматься по вечерам, если не сможет коллекционировать девочек?!

* * *

Первого июня, в международный день защиты детей, Тамара родила сына. Роды были тяжелые, так как роженица не совсем понимала, что с ней происходит и не могла выполнять команды акушерки. Однако кесарева сечения удалось избежать и ребенок появился на свет естественным путем.

К счастью, опасения докторов и новоявленных бабушки с дедушкой не сбылись — несмотря на заторможенное состояние роженицы, мальчик родился здоровеньким и довольно крепким: целых три килограмма двести граммов и пятьдесят один сантиметр ростом, что для хрупкой узкобедрой роженицы очень даже немало.

Мама же, казалось, и не заметила появления на свет ребенка. Почти сутки она лежала, равнодушно разглядывая потолок в палате-боксе. Но все изменилось, когда нянечка принесла кроху на первое кормление. Правда, безумная мать не понимала, что делать с пищащим комочком, и нянечке пришлось усадить ее поудобнее, приготовить к кормлению грудь и самой приложить к соску голодного младенца. И, как только теплые крошечные губки захватили грудь и начали сладко причмокивать, в глазах мамы сверкнула искорка сознания. Она уже осмысленно стала разглядывать аппетитно чмокающее существо: кто это? Откуда ты взялся, малыш?! И вдруг словно разорвалось что-то внутри — слезы брызнули из глаз, скороговоркой посыпалось: детка, деточка моя, сыночек, кроха моя ненаглядная!

В больнице Тамаре пришлось пролежать гораздо дольше, чем обычным роженицам. Ее внимательнейшим образом обследовали и гинекологи, и невропатологи, и, главным образом, психиатры. Не менее тщательно обследовали и малыша на предмет возможных отклонений от нормы. Однако такие отклонения не были выявлены и в детской карте появилась запись — по десятибалльной шкале ребенку было присвоено восемь, и то только из опасений "что позже что-то может проявиться". Маму тоже признали вполне здоровой и абсолютно вменяемой. Теперь уже ничто не напоминало о том, что все девять месяцев беременности несчастная провела в глубинах собственного сознания. Ужасный сон закончился. Тамара проснулась.

Влад

Вновь энергия на исходе. В очередной раз нужна подпитка. Делать это стало все сложней. Живот у Малышки уже здоровый, того и гляди — разродится. Скорей бы уж, наелся изюму, в глотку не лезет. Пресытился сексом с беременной сумасшедшей, уже хочется нормального, как раньше. Да только будет ли когда-нибудь как раньше?

Влад уже пару месяцев мучился вопросом, что будет, когда Тамара родит. Нет, его не волновал вопрос: кто будет растить ребенка, кормить, воспитывать, коль уж мать практически в невменяемом состоянии. Об этом пусть ее родители беспокоятся. Он переживал лишь о том, не возникнет ли дополнительных трудностей в вопросе пополнения энергии. Ведь вряд ли ненормальную мамашу оставят наедине с младенцем, наверняка постоянно кто-то будет рядом. И как тогда ему воспользоваться ее телом? С работы ее теперь не похитишь, домой не ворвешься. И как быть, как добиться желаемого?

Он постоянно убеждал себя, что ему не нужна эта сумасшедшая, он не нуждается больше в ее услугах. И вовсе не такое уж сладкое это маленькое тело. Даже напротив — фу, как неестественно раздулся ее живот! Этакое чудо-юдо на тоненьких ножках с огромным безобразным брюхом. Он старательно кривился, вырабатывая в себе отвращение к Тамаре. А в паху ныло сладко-сладко: не-ет, она вовсе не противная, моя Маленькая… Ну ладно, пусть не противная, но какое можно испытывать удовольствие от секса с бесчувственным телом? Это же все равно, что куклу резиновую иметь. Кукла и кукла — никакого удовольствия! А Монстр свое гнет: э-э, не скажи — она-то, может, и кукла бесчувственная, а удовольствие от обладания ею еще никто не отменял, удовольствие-то как раз несказанное и ни с кем более не испытываемое…

И, несмотря на уговоры, чем больше времени проходило после последнего "сеанса получения энергии", тем менее слышим был голос разума, заглушаемый ревом Монстра: пора! чего ты тянешь — пора! уже очень пора!!! С трудом выдержав месяц без Тамары, Влад отправился "на свидание".

Июнь близился к концу, но было не слишком жарко. Как раз в меру — достаточно тепло, чтобы можно было обходится без ветровок и свитеров, но без изнуряющей жары. Приятный ветерок баловался молодыми листьями, разбрасывал белые парашютики одуванчиков. Около знакомого дома прогуливалась младшая сестра Тамары, неумело разворачивая на поворотах голубую коляску. Сердце забилось учащенно: сын! у меня сын! Монстр заворчал недовольно: а я как же?

Посидев в машине, поглядев издалека на коляску, в которой лежал его сын, так и не решившийся выйти Влад развернулся и поехал обратно на работу. По дороге купил выпивки и закусона, накрыл поляну в отделе. На закономерные вопросы, мол, за что пьем и что обмываем, весьма туманно, но многозначительно отвечал: "Считайте, что за меня, за большую мою радость".

… Много времени провел Влад в ожидании встречи. Практически каждый день два-три часа просиживал в машине около Тамариного дома, сам не зная, на что надеется. Одну ее на улицу не отправят, дома с младенцем тоже не оставят. Неизвестно, на работе ли родители, но даже если так, то все равно под ногами болталась Тамарина сестричка, как там ее зовут? Уж ей-то никуда спешить не надо — каникулы продлятся еще целых два месяца. Ему столько не продержаться — Монстр уже воет, требует: дай! Что же делать, как подобраться к Тамаре?

В очередной раз дождавшись появления во дворе сестры с коляской, Влад подъехал к ближайшему телефону и набрал заветный номер. После нескольких гудков в трубке раздался такой родной, такой восхитительный, такой возбуждающий голос:

— Алло?

Горло вдруг перехватило и Влад не смог говорить.

— Алло, говорите, Вас не слышно. Алло!

С трудом восстановив дыхание, хриплым от нахлынувших чувств голосом Влад сказал:

— Здравствуй, Маленькая!

Тишина. После непродолжительной паузы равнодушные слова:

— Вы ошиблись номером, — и противные короткие гудки.

Влад взбесился. Пожалуй, больше всего на свете он ненавидел, когда бросают трубку. Тем более, если это делала Тамара. Он еще раз набрал номер, но на сей раз абонент так и не ответил.

Все последующие дни Влад неоднократно названивал Тамаре. Если отвечала сестра — Влад давал отбой. Если отвечала Тома, Влад слышал все те же равнодушные слова: "Вы ошиблись номером" и каждый раз эти мерзкие короткие гудки…

К радости Влада, Любаша в очередной раз на целое лето умотала к бабке в Москву. Иначе Владу пришлось бы несладко… Но как обидно было ему не воспользоваться временным одиночеством! Ведь ах, как он мог бы разгуляться в ее отсутствие! На пляже хорошеньких полуголеньких девочек — тьма тьмущая, и почти все безотказные. А он, как столетний старик, мог поедать их только голодным взором — на большее он не был способен, ведь последняя "подпитка" была в конце мая, а на дворе уже конец июля! Его тамарозависимость прогрессировала: если раньше он, хоть и с трудом, но мог обходиться без нее около трех месяцев (больше ни разу не удалось выдержать), то теперь уже до месяца дотянуть не мог. Уже месяц он — практически евнух. Только у настоящего евнуха желание отсутствует напрочь и он спокойно существует без секса, а Владу дикое желание не давало жить, Монстр днем и ночью орал благим матом: хочу! Но мог только с Тамарой, а подобраться к сладенькой теперь не получалось.

И все-таки судьба смилостивилась над Владом. В очередное свое "дежурство" под Тамариным домом на прогулку с коляской вышла не опостылевшая уже сестра, а сама Тома! Счастливый уже от одной возможности видеть свое маленькое драгоценное сокровище Влад живенько выскочил из машины и подошел к ней:

— Здравствуй, Малыш!

Он не знал еще, как сможет использовать этот шанс, ведь не увезет же он ее одну, бросив младенца в коляске на произвол судьбы. Да и с коляской тоже не похитит. Но, может, по ходу дела что-нибудь придумается, может, ненормальная сама подскажет выход. Но в глазах "ненормальной" увидел не привычное непонимание и неузнавание, а совершенно отчетливую неприязнь и брезгливость:

— Не смей больше приближаться ко мне. И прекрати звонить. Я тебе уже все сказала — я тебя ненавижу и презираю. Все кончено, Влад.

Влад опешил. Вот тебе и ненормальная! Это что же, она девять месяцев придуривалась, что ли? И как она с ним разговаривает? Опять забыла, кто есть кто? Но голос, что с ее голосом?

— Маленькая, ты видимо чего-то недопонимаешь. Ты — моя женщина, это, — указал на сопящего младенца, — мой сын. Ничего не кончено, Малыш. Все только начинается. Только надо придумать, как…

Тамара резко прервала его:

— Ты ошибаешься — это не твой сын.

Влад засмеялся:

— А чей же? Ветром надуло, или от святого духа? Малыш, хватит баловаться. Я дико соскучился и…

— Это мой сын. Только мой. Сушков Юрий Александрович, в графе "Отец" — прочерк. Это не твой сын, Влад — снова перебила Тамара.

— Не понял. А почему "Александрович"?

— Потому что я Александровна. У него отчество от деда. И фамилия дедова. А ты уходи. Ты умер, Влад.

— Я умер? Это я — умер?!

— Да. Тот Влад, которого я любила когда-то по глупости, умер. Его больше нет. А ты — чужой. Уходи.

Тамара аккуратно, стараясь не разбудить кроху, наклонила коляску, поворачивая колеса, развернулась и пошла в сторону от Влада. Тот догнал, схватил за плечо:

— Нет, постой! Я не умер, и я докажу…

Ледяной убийственный взгляд прервал на полуслове, не дал договорить. Сейчас перед ним стояла не привычная послушная рабыня, а сильная маленькая женщина:

— Я запрещаю тебе приходить. Я запрещаю тебе звонить. Тебя нет, ты — прах. Сгинь. Прочь с дороги!

Ой, как плохо было Владу… Тело скрутило, болели все мышцы, суставы. Голова готова была лопнуть, взорваться. Монстр выл сиреной. Владу казалось — он слышит этот крик. В мозгу билась горячая жилка: Тома, Тома, Тома…

Очень кстати подошло время очередного отпуска. Вообще-то он должен был лететь в Москву к жене, чтобы оттуда вместе ехать на юг, но о какой поездке сейчас могла идти речь? В таком-то состоянии?! И что он может предложить Любаше — сморщенного червяка вместо Монстра?! Ой, Тома, Томочка, что ты со мной делаешь?..

Теперь с утра до темноты Влад не оставлял пост. Как только Тамара выходила из дома (увы, очень нечасто — обычно с Юрочкой гуляла Надя), Влад в мгновение ока представал пред ее светлы очи. Цветы привычно летели в его обаятельную физиономию — это уже не так бесило Влада. Вернее, бесило так же, но Монстр выл, гнул свое: хочу! А силу применять теперь было опасно — что-то изменилось в Малышке. Не тот покладистый щенок уже, а Леди, неподступная и непреклонная Леди хлестала Влада по щекам увядшим за часы ожидания букетом. И Влад не смел возразить, не говоря уже об угрозах. Он умолял о прощении, он стоял на коленях при всем честном народе (благо, днем не так много любопытных глаз — кто работает, кто в отпуска подался), целовал руки возлюбленной. Он не кричал больше: "Ты — раба моя и будешь исполнять мои прихоти", он шептал: "Маленькая, но ведь я — твой мужчина. Ведь это — наш ребенок, а значит, ты — моя женщина". Он приносил не только цветы, но и игрушки для малыша, ползунки и дефицитные крошечные кроссовочки, но погремушки, слоники, медвежата и все остальное на его глазах с гневом летело в мусорный бак, а цветы — опять в его физиономию. Временами ему хотелось ее убить — за ее недоступность, за ее издевательства над ним, Владом Неугомонным. Но он тут же вспоминал, что какой уж он Неугомонный без ее милости? И он выпрашивал, умолял ее хоть о пяти минутах блаженства: "Томусик, заинька, солнышко мое ясное, прости меня, поганца! Маленькая, я ведь не могу без тебя, я так соскучился".

Все было напрасно. Время шло, Владу становилось все хуже. Казалось, мозг переместился в область паха и все мысли были навеяны этим местом. Не существовало других проблем, вопросов, у него была одна проблема — утихомирить Монстра. Хоть на время. А для этого нужна была Тамара. Вот и лето закончилось, завтра дети пойдут в школу, а там и Любка-стерва приедет… Что-то смутно мелькнуло в голове, какая-то мысль, какой-то выход… Завтра — первое сентября, дети пойдут в школу… Да-да, дети — в школу, и Надя, Тамарина сестра, тоже. Наконец-то!

Рано утром с обязательным букетом роз Влад поджидал в машине, когда все Сушковы разойдутся по делам. Вышел отец. Минут через пятнадцать на пороге дома появилась нарядная Надька. Но почему она не уходит, чего ждет? А-а, вот и мамаша. Ну как же, разве отпустит она дочку без конвоя? Ушли…

Сердце колотится, как у тринадцатилетнего мальчика, готовящегося стать мужчиной. С букетом наизготовку Влад позвонил в дверь. Послышались шаги и недовольное Тамарино бурчание:

— Что опять забыла, раззява? Сколько раз говорить, не звони, когда ребенок спит…

Увидев на пороге сияющего Влада, растерялась. Потом спохватилась, попыталась было захлопнуть дверь перед носом незваного гостя. Но тот предусмотрительно подставил ногу и, не дожидаясь приглашения, вошел в квартиру. Протянул хозяйке цветы — они привычно хлестанули по лицу и живописно рассыпались по полу:

— Вон!

— Маленькая, — Влад потянулся к Тамаре для поцелуя. Вместо ожидаемого получил лишь несколько пощечин крошечными ладошками — при всем желании ими нельзя было причинить боли. Перехватил правую руку, поцеловал каждый пальчик и неожиданно проворно надел на безымянный тоненькое колечко. Воспользовавшись короткой паузой, обхватил недоумевающую Тому и поцеловал. Впервые в жизни сам получил удовольствие от поцелуя, всю жизнь до этого удивляясь: почему женщины так любят целоваться? А этот поцелуй вскружил голову — хотелось целовать ее снова и снова, схватить на руки и кружить, кружить невесомую ношу. И он целовал, не давая Тамаре и слова сказать, осыпал поцелуями такое родное, такое любимое лицо. И почему-то хотелось петь, кричать во весь голос, но он шептал, шептал тихо, но так горячо, так убедительно:

— Томусик, ласточка моя, девочка моя, любимая моя, — и целовал, целовал, целовал… — Рыбка моя, не могу без тебя, не могу больше… — и целовал, целовал, целовал… — Прости меня, Маленькая, прости, Малыш, — а сам уже нес в знакомую комнату, уложил на кровать, не давая опомниться: — Девочка моя, родная моя, ты же мать моего сына, я — отец твоего ребенка. Ты — моя женщина, я — твой мужчина…

А подлые руки уже нетерпеливо шарят по телу, рвут пуговицы домашнего халатика:

— Любимая моя, родная…

Совсем рядом — детская кроватка. Если бы он хоть на миг замолчал, услышал бы, как сладко сопит кроха, наевшись маминого молочка. Но нет:

— Маленькая моя, маленькая…

Тома

— Нет, Влад, нет, не смей! — Томе хотелось кричать, но ведь совсем рядом спит Юрочка, он испугается. — Нет, Влад!

Тамара попыталась вырваться. Огромное тело Влада придавило распластавшуюся под ним Тому, не давая подняться. Даже оттолкнуть его она не могла, только царапала бессильно по рубашке: нет!

— Маленькая моя, я не могу больше, я сойду с ума. Пожалей меня, малыш, я умру без тебя, — а руки уже расстегивают халатик.

— Ты уже умер. Ты давно уже умер. Уходи, я тебя ненавижу, — шептала Тамара, по-прежнему безуспешно пытаясь освободиться из плена.

— Маленькая, но ведь ты — мать моего ребенка, ты — моя женщина, я хочу тебя…

— Нет.

— Я люблю тебя, ты — моя женщина перед Богом. А я — твой мужчина. Ты должна…

— Я тебе ничего не должна…

— Ты — жена моя, ты должна ублажать мужа…

— Нет! — но поздно… Опять поздно…

Она не хотела. Она не желала больше быть его женщиной. Она искренне хотела избавиться от него, она старалась быть решительной и строгой. Она намеренно хлестала его цветами по физиономии при всех, чтобы побольнее унизить. Чтобы он не приходил больше, не звонил, чтобы оставил в покое. От былой любви не осталось и следа. Все чувства умерли. Даже ненависти больше не было, презрения. Осталось только равнодушие. Она искренне радовалась, что ей удалось противостоять ему больше двух месяцев, и она уже почти праздновала победу. Да видно рано… Мало иметь сильную волю. Не мешало бы иметь еще и физическую силу для защиты от насилия. Но она даже после тяжелых родов весила всего сорок шесть килограмм при полутораметровом росте. Куда ей тягаться с детиной почти двух метров роста и веса немногим меньше центнера? Ему не удалось сломить ее дух, но тело победил легко…

Правда, это не было тем грязным изнасилованием, которое она теперь хорошо помнила. Напротив, Влад даже старался не только причинить ей поменьше боли, но и доставить хоть чуть-чуть удовольствия. Ни то, ни другое ему не удалось. Тамаре по-прежнему было ужасно больно. Только раньше боль было переносить легче — ведь она мучилась ради удовольствия любимого, а значит, ненапрасна была ее жертва. Теперь же приходилось терпеть боль ради удовольствия чужого, неприятного ей человека. И даже закричать нельзя — Юрочка спит, ее маленькое солнышко, родной котеночек… А его спокойный сон для нее — дороже всего, только ради него она молчит и терпит боль.

Когда Влад, наконец, оставил ее бедное тело в покое, Тамара попыталась было снять кольцо, но он перехватил руку, сказав:

— Даже если ты его снимешь, это ничего не будет значить. Я уже окольцевал тебя, теперь ты — перед Богом моя жена. И не забывай, что у нас есть сын.

— Ну уж я-то о нем не забуду. А ты не забыл ли о жене, дружок?

Влад скривился, слишком уж покровительственно прозвучало это "дружок", но стерпел:

— Не забыл. Хотел бы, да не получится. Если б ты знала, как я ее ненавижу! Но я не могу развестись, я с ней повязан…

Тома усмехнулась криво:

— Ну конечно, ты бы с радостью женился на мне, но не можешь. Еще скажи, что она смертельно больна, а ты, как порядочный мужик, не можешь бросить супругу на смертном одре. Успокойся, я не собираюсь за тебя замуж. Ты мне больше даром не нужен. Обуза…

Влад подпрыгнул от возмущения:

— Я — обуза?! Ты соображаешь, что говоришь?

Но Тома почему-то не испугалась барского гнева:

— Соображаю получше тебя, потому и говорю. Думаешь, я не знаю, чего ты ко мне таскаешься? Просто ни от одной бабы ты не получаешь того кайфа, что от меня. Вот и бесишься, что обойтись без меня не можешь. Рад бы, а не получается. А я вынуждена терпеть и удовлетворять твою похоть. Только знаешь — мне надоело. Я не хочу больше терпеть боль. Твой монстр великоват для меня. Так что поищи-ка…

Тамара не успела договорить. Влад пристроился поближе и давай мурлыкать на ушко:

— Ну давай мы его подточим немножко… Малышка, я ведь действительно не могу без тебя. И женился бы с радостью, да в самом деле не могу уйти от этой стервы. Нас родители сосватали еще детьми… Мой отец сильно от ее папашки зависит. И я, соответственно, тоже. Если я уйду, пострадаю не только я, но и отец. Я не имею права его подводить.

— Зато меня насиловать ты право имеешь!

— Заинька, я не хотел тебя насиловать. Но что мне делать, если по-хорошему ты не хочешь? А я действительно без тебя не могу. Я как тот наркоман. Только торчу от тебя, ты — мой наркотик. И я ничего не могу с этим поделать. А поэтому — нравится тебе или нет, а я всегда буду рядом с тобой. Я при всем желании не смогу оставить тебя в покое. Поэтому лучше давай по-хорошему, чтобы мне не пришлось тебя опять насиловать…

От такой откровенности Тамару передернуло:

— Как я могу быть с тобой по-хорошему, если ты мне противен?! Я не получаю от тебя никакого удовольствия, одну сплошную боль!

— А кто тебе сказал, что ты должна получать удовольствие? Удовольствие получает мужчина, а удел женщины — лишь доставлять его. Уж коли так случилось, что ты — моя женщина, то и обязана быть моей.

— Ах, какая замечательная логика! Тогда я столь же логично отвечу, что я была твоей женщиной. Да, был такой прискорбный факт в моей жизни — не спорю. Но все это в прошлом. Теперь я — мать, у меня уже другие приоритеты. Я не собираюсь обслуживать тебя всю жизнь…