...Не повод для знакомства

Окончательно очнулась она совершенно голая на заднем сидении машины от грубого прикосновения к телу холодной мокрой тряпки. Рядом валялось платье и разодранные в клочья трусики. Влад удобно устроился на водительском месте и завел мотор.

Тома попыталась было вытереть кровавые пятна и чуть не взвыла — все тело было словно сплошной синяк. На внутренней стороне бедер, на маленькой груди и животе отпечатались синие следы от пальцев Влада. Тамара заплакала и сказала, давясь слезами:

— Я тебя ненавижу, ублюдок!

Уже не было страха, что от этих слов он снова озвереет — тело было и так растерзано беспощадно, казалось, что еще больше боли он уже не сможет причинить. Но, вопреки ожиданиям, Влад не рассвирепел, а лишь отвратительно осклабился идеальными белоснежными зубами:

— Ну-ну. А я и не прошу тебя любить. Я сам возьму, что мне надо. И когда надо, — и машина плавно тронулась с места, тихо шурша скатами по опавшей листве.

Влад продолжил:

— Я ж тебе предлагал по-хорошему, даже цветы припер, как последний придурок! А вообще-то так даже лучше — кайфа больше. Ты в следующий раз тоже активненько сопротивляйся, доставь удовольствие господину. Или ты забыла, кто ты есть?

Тома молчала. Ее тошнило от его голоса, от его присутствия. Как же она могла любить эту мразь?!

— Я не понял, ты требуешь продолжения банкета? Так я его с радостью устрою. Я спросил: кто ты есть? Что ты должна ответить?

Тома снова промолчала. Так хотелось плюнуть в его мерзкую рожу, раздавить жабу, удавить, пристрелить…

Влад поднял голос:

— Я что, должен напоминать тебе, кто ты есть? Ты — раба, и ты всю жизнь будешь исполнять мои желания. Ты будешь обслуживать меня, когда и как я захочу. Поняла? И чтобы больше я не слышал от тебя ни слова, кроме "Я — твоя раба" и "Я — твоя женщина". Отвечай — ты все поняла?

Тома ответила тихо, с неприкрытой ненавистью в голосе:

— Я — не раба и не твоя женщина. Я — обыкновенная дура. Но я поумнела. Ты не господин, ты — презренный насильник. Ты можешь меня убить, ты меня уже почти убил. Но ты не заставишь меня делать то, чего я не хочу. Ты — ублюдок, ненасытное животное. Я тебя презираю. А теперь — убивай, я все сказала.

Влад посмотрел на нее через зеркальце заднего обзора и усмехнулся:

— Ну что ты, Малышка, зачем же мне тебя убивать? Кого же я трахать буду? Нет, милая моя, так просто ты от меня не отделаешься! Убивать я тебя не буду, разве что затрахаю до смерти ненароком. А пока живи, Маленькая…

Дома Тому ожидала вторая серия фильма ужасов. Родителям уже донесли, как "принц" красиво встречал Тамару на проходной, как на руках нес ее в машину, а потом увез в неизвестном направлении. Жаловаться, что ее жестоко изнасиловали, было бесполезно — все равно "ты сама виновата, шлюха! Сука не схочет — кобель не вскочит" и так далее, и тому подобное. К моральным издевательствам добавились и физические — израненное насильником тело любящие родители отхлестали палкой и мокрой тряпкой, покрыв синяками свободные до того места. Заодно (для профилактики!) перепало и Надьке — "такая же шлюха растешь, как сестра, глаза такие же бесстыжие, блядские, от окна не отогнать — только и глядишь, кому бы отдаться!".

Зализывать раны пришлось почти две недели. Мать нашла знакомую в поликлинике и уговорила ту выписать Тамаре справку о временной нетрудоспособности. Избитая, как собака, Тома не выходила из дома даже за хлебом. Тело болело безумно, до тошноты, до рвоты… Часто кружилась голова и Тамара боялась, не сотрясение ли мозга у нее или еще чего похлеще. Она даже не знала, от кого какой синяк достался — какой от Влада, какой от любящей матери, какой от не менее любящего отца. Из дома ее не выпускали, к телефону не подзывали. Только днем, когда родители уходили на работу, а менее побитая сестра — в школу, на звонки отвечать приходилось Тамаре. Несколько раз звонил Влад, но Тома бросала трубку. Его это невероятно бесило, в следующий раз он начинал разговор словами: "Не смей бросать трубку!", но его угрозы больше не пугали ее.

Как только сошли синяки, Тамара вышла на работу. Утром она шла в сопровождении отца, вечером у проходной встречала мать. Так, под конвоем, и водили родители двадцатидвухлетнюю дочь. Частенько Тамара видела машину Влада около дома или у проходной, но подойти при родителях он не осмеливался. Показывал издалека жестами, мол, я позвоню, возьми обязательно трубку — надо поговорить. Но к телефону ее по-прежнему не подпускали, да и у самой Томы не возникало ни малейшего желания общаться с мерзавцем.

Многочисленные физические и психологические травмы сделали свое дело — Тамара действительно напрочь забыла о своем красноярском приключении. Больше того, из памяти исчезли события последних двух лет. Она уже не помнила о своей былой безумной любви к Владу, о готовности в любое мгновение доставить наслаждение господину ценой немыслимых мучений. Ни малейшего намека на какие-либо воспоминания. В голове вообще не было никаких мыслей. Последнее время она жила, как бревно — столько же чувств и столько же мыслей. Автоматически просыпалась по звонку будильника, автоматически завтракала, автоматически выполняла работу, автоматически ужинала и ложилась спать. Думать, вспоминать перенесенное двойное насилие и унижение было очень больно. Проще было все забыть и ни о чем не думать. Так лучше. Зато неразделенная любовь не терзала больше ее сердце, в душе было тихо и спокойно. И хорошо, что родители всегда рядом. Самой не нужно больше думать и принимать решения. Все будет так, как решат родители.

Неделя проходила за неделей. Сошли синяки, зажили травмы. Прекратились тошнота и частые головокружения. От спокойной жизни Тамара даже поправилась, слегка прибавив в весе. Из равновесия ее не выводили даже бесконечные материны вопли о том, какая же она дрянь и низкая шлюха, проститутка и подстилка. А может, и не равновесие это было, а полнейшее безразличие ко всему окружающему?

Осень плавно катилась по проложенной миллионы лет назад орбите. Только начало ноября, а на дворе — настоящая зима. Мороз хоть и небольшой — всего-то семь градусов, зато снегу намело по щиколотку.

Отец слег с радикулитом, и Тома впервые за два месяца отправилась на работу без сопровождения. Ни радости, ни переживаний по этому поводу она не испытывала. Она вообще уже два месяца не испытывала ничего — ни физически, ни морально. Она, словно бедный мальчик Кай, оказалась заколдована Снежной Королевой. Все ее чувства замерзли. В голове — ни мыслей, ни воспоминаний. После того страшного вечера прежней Тамары больше не существовало. Она сломалась, душа ее умерла. Вместо хрупкой маленькой женщины теперь был такой же маленький робот. Он жил по заданной программе, ни на йоту не отступая от нее. Исполнял только то, что ему говорили, не задумываясь особо, действительно ли он должен это делать. Мать говорила: "Вымой посуду" — Тома мыла посуду. Начальник говорил: "Подпиши эту бумагу" — она подписывала все, что подсунут. Сказали бы — "А теперь ложись на рельсы и жди своего поезда" — легла бы и, не ропща, ждала, сколько потребуется.

У проходной кто-то осторожно взял ее за руку и повел в сторону. В голове что-то было всколыхнулось (что-то неприятное связано с этим человеком?), но тут же погасло. Она послушно села в машину, не думая о том, что опаздывать на работу нельзя. Она просто выполняла очередную программу.

Ехали молча. Минут через пятнадцать машина остановилась у незнакомого дома. Мужчина повел Тамару, опять же за руку, как маленького ребенка, в чужой подъезд, завел в чужую квартиру. Опять же без лишних слов начал ее раздевать. И вновь в голове прорезалась было мысль, Тамара вырвалась, сказала бесцветным, безжизненным голосом: "Нет, нельзя". Но, услышав в ответ: "Ты — моя раба, ты должна исполнять мои желания", в голове снова все затуманилось. Ну что ж, должна — значит должна. Сопротивление было сломлено, практически не начавшись.

Мужчина делал с ней что-то, причиняя безумную боль, но она должна терпеть — и она терпела, стиснув зубы. Ни крика, ни стона. Лишь изредка страшный вздох вырывался из груди…

Потом ее отвезли обратно к проходной. На справедливое замечание начальника о недопустимости опозданий она тупо отвечала: "Мне надо было, я ведь должна…" Так ничего и не добившись от странной подчиненной, Косилов оставил несчастную в покое.

Влад

Он таки добился своего. Не так, как хотел, не так, как планировал. Все произошло грубо и отвратительно, теперь Владу самому было стыдно за тот жуткий вечер. Он ведь только хотел помириться с Тамарой, а вместо этого беспощадно избил ее и гнусно изнасиловал. От воспоминаний о том вечере в душе было гадко и противно, но в то же время так сладко ныло в паху — ах, как хорошо ему было, ах какое невиданное доселе удовольствие он испытал!

После долгожданного "сеанса любви" с Тамарой все пошло по накатанной дорожке. Он теперь каждую ночь удовлетворял свою "бездонную бочку". В обеденный перерыв успевал "оприходовать" какую-нибудь красотку, ну а вечером — это уж само собой…

Но мысли о Тамаре не уходили. Было безумно жаль Малышку, хотелось упасть на колени и молить о прощении. Пытался подкараулить ее у проходной — без толку, Тома не появлялась. Звонил — бросала трубку. Позже — вообще бред, и утром и вечером появлялась только в сопровождении родителей.

А время шло… Заряд энергии, полученный от Тамары, явно сходил на нет. Снова Монстр реагировал на Любашу крайней унылостью. И снова дражайшая супружница начала одаривать Влада колкими намеками. И в очередной раз его стал бить мандраж: а вдруг после всего произошедшего Тамара его больше не подпустит? А вдруг так и будет везде появляться только в компании дорогих родителей и он не сможет ее увезти хотя бы силой. Да, он снова готов был применить силу, если не получится по-хорошему. А что делать, не оставаться же евнухом с ранней молодости!

Теперь Влад "дежурил" у проходной каждый день утром и вечером. Ну не могут же старики "пасти" ее вечно! Ну должны же они когда-то ослабить контроль! И таки дождался. Впервые за два месяца Тамара шла на работу одна, без конвоя.

Влад подошел к ней тихонько, не желая в очередной раз устраивать громкую разборку на глазах любопытной публики. Приготовился уговаривать, извиняться, угрожать — все, что угодно, только бы очередной раз зарядиться энергией, чтобы после хоть месяц чувствовать себя полноценным мужиком.

Но, на удивление, ни извиняться, ни умасливать Тому не пришлось — она покорно пошла за ним, как собачка на привязи, так же покорно села в машину. Ни слова не сказала до самой квартиры Нетёсова, куда он отвез ее. Только там, когда он непосредственно "приступил к телу", подала было слабый, какой-то бесцветный голос: нельзя, мол, да быстро притихла после напоминания о том, кто есть кто.

Но что-то было не так. Да, она снова была той покорной рабыней, предоставляя свое тело в полное и безграничное пользование господину. Но уже не так, как раньше. Теперь она стала похожа на тряпочную куклу — такая же мягкая и податливая, но и такая же бесчувственная. Да-да, именно бесчувственная! Владу казалось, что Тома не чувствует даже боли. Странно, кровь все так же стекает ручейками по его ногам, а Тома не кричит, не стонет, не пытается вытолкнуть из себя безумного Монстра. Только жуткий, нечеловеческий вздох вырывается из груди время от времени. Что с ней? Неужели он так напугал ее в прошлый раз?

На следующий день Влад повторил заход. И все получилось в точности, как накануне. Только на сей раз ему не пришлось даже напоминать Тамаре, что она — раба и обязана услаждать своего господина. Теперь он не услышал даже вчерашнего безжизненного голоса. Вместо прощания сказал:

— Я подъеду завтра в обеденный перерыв. В час будь на проходной.

Тома не ответила, даже не кивнула. В равнодушных глазах лишь мелькнуло: как скажете, господин.

Теперь почти каждый день вместо столовой Тома оказывалась на квартире Нетёсова, где все так же покорно исполняла долг. Влад по-прежнему не слышал от нее ни слова. Сначала его радовало восстановленное наконец-то статус-кво. Приятно быть господином, черт побери! Но постепенно Тамарино затянувшееся молчание стало раздражать и беспокоить:

— Что с тобой, Малышка, ты здорова?

В ответ — лишь непонимающий вопроса взгляд.

— Томусик, ты себя хорошо чувствуешь? — тишина.

— Заинька, ты боишься меня? Ты молчишь, потому что я сказал, чтобы ты не смела рот раскрывать, да? Маленькая, я пошутил. Поговори со мной, Малыш.

Тома равнодушно смотрела в окно, словно не понимая даже, что это к ней обращаются.

— Тома! — ни малейшей реакции.

— Тамара! — с тем же результатом.

Подошел, усадил на полированный стол. Раба привычно раздвинула ноги, не отрывая взгляда от окна. Влад насильно повернул ее к себе. Тома смотрела на него бессмысленным несфокусированным взглядом.

— Эй, Малыш, с тобой все в порядке?

Тишина. Влад легонько шлепнул ее по щеке:

— Эй, очнись!

На мгновение взгляд оживился, вгляделся во Влада, но, не увидев ничего нового и интересного, Тамара снова отвернулась к окну. Влад обеспокоился не на шутку. Да, пожалуй, он действительно перегнул палку, Малыш-то того, не в себе! Первое желание было — отвезти ее обратно к проходной и забыть о ее существовании. На кой хрен ему эти проблемы! Да, но проблема-то возникла из-за него, это он довел ее до такого состояния.

Попытался было подойти с другого боку. Начал ласкать Тамару, целовать, говорить всякие нежности. Нет, не подействовало. Все так же бессмысленно, но покорно отдавалась она своему господину, все так же молча. И все тот же жуткий вздох разрывал Владу сердце.

В последующие разы Влад неоднократно пытался расшевелить Тамару. Он дарил ей цветы и мягкие игрушки, извинялся, носил ее на руках, пытался шутить. Но ничего не могло расшевелить Тому. Она настолько глубоко погрузилась в себя, что Владу казалось, что она явно сбрендила. Она действительно производила впечатление умалишенной. Ее больше ничего не волновало, не было никаких желаний, тревог, воспоминаний. Она ни в чем не отказывала Владу — делай со мной все, что хочешь, пользуйся! Но было похоже, что она не понимает где она, с кем, и что этот кто-то с ней делает.

Иногда Влада это начинало бесить и он хлестал ее по щекам в надежде привести в чувство. Но и это не помогало. Порой ему хотелось бросить все и забыть — на хрена ему эта сумасшедшая?! И он не приезжал больше к проходной.

Но проходило две недели, максимум три, и Влад снова караулил у проходной. Голод — не тетка, тем более голод сексуальный. Понимал, что нужно забыть эту ненормальную и учиться жить по-новому, без нее, без ее сладкого тела. Но ничего не получалось. Когда тело скручивает в жгут, все правильные мысли из головы разбегаются. Остается одна — хочу ее! Эта мысль, это безумное желание превалирует над всеми остальными и уже ничего не имеет значения, кроме этого "хочу!", кроме "мне нужна она и только она!". И он опять вез Тамару на квартиру Нетёсова и в очередной раз пытался пробиться к затуманенному сознанию. Не пробившись, удовлетворял ненасытный голод и на том успокаивался.

Так продолжалось довольно долго. В начале февраля после очередного двухнедельного перерыва Влад привез послушную Тамару на "явочную" квартиру. Как всегда, попытался расшевелить любовницу, впрочем, не прикладывая особых усилий. В очередной раз безрезультатно — что ж, ничего необычного, теперь это стало нормой. Раздел податливую куклу, собираясь приступить к тому, ради чего, собственно, и привез ее сюда. И обомлел.

На почти плоском еще в прошлый раз животе явно выдвигался небольшой холмик.

— Э-э, Малыш, да ты того…

Малыш бессмысленно разглядывал затейливые морозные узоры на окне.

— Маленькая, ты беременная, что ли?

Желание как ветром сдуло. Вот, блин, вляпался! Что теперь делать? Ей-то, похоже, все по барабану, она и слов-то его не поняла. Да-а, вот тебе и ребеночек, дорогая, как просила…

Влад вышел в кухню, закурил. Вот это номер! И что теперь делать с сумасшедшей бабой и ее ребенком? Ее?! Нет, дорогой, это твой ребенок. Твой! Это ты пользовал полгода невменяемую женщину. Она вряд ли понимала, что с ней происходит. Да и сейчас не понимает, что у нее в животе творится… И кого она, ненормальная, может родить? Такого же ненормального уродца? А ведь это — его ребенок… Впрочем, об этом известно только ему. Тамара в силу своего недалекого ума никому не сможет объяснить, откуда у нее взялся живот. Папа утром за ручку на работу отводит, мама вечером приводит, откуда беременности взяться? А ветром надуло! Он, Влад, тут абсолютно не при чем! Вот папа с мамой проморгали, папа с мамой пусть и воспитывают!

Тамара сидела в той же позе, как он и оставил: без юбки, с раздвинутыми ногами, готовенькая к употреблению. И все так же внимательно разглядывала узоры на стекле. Из расстегнутой блузки нагло выпячивался животик. А, чего добру пропадать — Монстра долго уговаривать не надо, от такой картины подскочил, как пионер: всегда готов!

Тома

Время остановилось. Уже много месяцев длится один день, самый тяжелый день в ее жизни. Куда-то подевались все краски, мир стал черно-белым, как старое кино.

Она послушно выполняет все приказы, исполняет чужую волю. На работе ею не нарадуются — надо же, какой безотказный работник! И любое поручение выполнит, и после работы задержится, сколько нужно, и даже в субботу выйдет, не проявив ни малейшего недовольства.

Даже мать, кажется, стала меньше бухтеть. Конечно, девственность не вернешь, но, по крайней мере, в последнее время Тома такая покладистая, такая послушная. Что ни скажешь — все исполняет мгновенно и беспрекословно! Вот только говорить стала совсем мало и как-то странно, голос неживой, как на пленку записанный. "Да", "Нет", "Хорошо" — вот, пожалуй, и весь ее лексикон. У Эллочки-Людоедки и то словарный запас побогаче был. Ну да Бог с ним, с лексиконом. Главное — дома сидит, только на работу ходит, а вечером даже не пытается улизнуть. Может, еще не все потеряно? Может, не совсем еще пропащая и удастся когда-нибудь замуж спихнуть?

А Тома, выполнив все указания, садилась на стул напротив телевизора, складывала руки на коленях и целый вечер сидела неподвижно, словно мумия. Мать скажет: "Пойди чайник поставь" — пойдет, поставит и снова сядет на любимый стул. Мать скажет: "Ну все, поздно уже, спать пора" — встанет молча, задвинет стул в угол и тихонечко шмыгнет в свою комнату. Валентина Ивановна нарадоваться не могла — чудо, а не ребенок! Исправилась! Потому что родители вовремя заметили и приняли меры. Вот и хорошо, вот и умница. Пусть лучше телевизор смотрит, чем о гульках думать!

А Тома не телевизор смотрела, а просто сидела там, где привыкла. Она совершенно не замечала течения времени — оно остановилось. Только странный какой-то день получается — такой длинный, что приходится ложиться спать и каждый раз после сна снова идти на работу. Но даже об этом она не думала. Она разучилась думать, разучилась чувствовать. Ей казалось, что она спит и видит какой-то нелепый сон. С ней все время что-то происходит, какие-то люди все за нее решают, кто-то куда-то ее без конца водит и делает с ней что-то плохое и очень болезненное. Но ведь это сон, это же не может быть правдой? А значит, ничего не надо делать, надо только продолжать спать и когда-нибудь этот странный сон закончится. И она снова будет Тамарой, а не замороженной креветкой.

Когда мать, наконец, обратила внимание на неестественно выпяченный живот дочери, в доме был устроен грандиознейший скандал. Мебель летала по квартире, как пыль, стены сотрясались от материнского крика: "Шлюха! Потаскунья! Таки принесла в подоле, дрянь неблагодарная!". Снова в ход пошла палка от швабры и бельевая веревка. Снова на Тамаре не было живого места. А та непонимающе смотрела на родителей и даже не пыталась увернуться от больно хлеставшей веревки.

— Говори, проститутка дешевая, от кого нагуляла? — и мать в очередной раз огрела палкой по спине. — Говори, шлюха, от какого кобеля понесла?

Безмолвие блудной дочери доводило Валентину Ивановну до исступления, она готова была убить порченую девку:

— Что молчишь, сука? Почему не сказала, когда можно было аборт сделать? Кому ты теперь со своим ублюдком нужна, кто тебя возьмет, суку продажную?

Избитая до крови, Тамара продолжала неподвижно сидеть на стуле. За время грозы она так и не произнесла ни слова, так и не поняла, что происходит. Даже ни разу не попыталась увернуться от удара. Только устав от собственного крика мать обратила на это внимание и уже спокойнее спросила:

— Чего молчишь, шлюха подзаборная? Я с тобой разговариваю или со стеной? К кому за алиментами обращаться? — но вновь не получила ответа. Избитая дочь как ни в чем не бывало продолжала разглядывать движущиеся картинки на экране телевизора.

— Я к тебе обращаюсь, между прочим. Ответь хоть что-нибудь, мерзавка. От кого тебя раздуло?

В очередной раз не получив ответа, мать пригляделась к дочери. Как странно она отреагировала на скандал — ни слез, ни попытки оправдаться, ни мольбы о прощении. Ноль. Она вроде и не слышала материного крика!

— Тома!

Ничего. Мать подошла вплотную, дернула за плечо:

— Эй, ты жива?

Тома на мгновение повернула голову в сторону матери, посмотрела на нее пустым безумным взглядом и снова отвернулась к телевизору.

— Эй, девка, ты в порядке? — но Тома уже не поворачивалась.

— Ты тронулась, что ль? — тревога сквозила в голосе матери. Кликнула на помощь мужа. — Эй, Саш, погляди-ка, что с ней такое? Она, никак, рехнулась?

Гинеколог определил двадцатичетырехнедельную беременность (мать ужаснулась — это ж почти шесть месяцев!). Психиатр — временное помутнее рассудка, вызванное стрессом. Предупредил:

— Собственно, это не совсем безумие. Видимо, она перенесла очень сильный шок. И, чтобы не сойти с ума по-настоящему, она полностью ушла в себя. Это как пробки предохраняют от замыкания в сети — при малейшей перегрузке в целях защиты они отключаются. Так и у человека. При сильном стрессе срабатывают своеобразные предохранители. Она просто живет в своем мире, застряла где-то на перепутье. Может быть, какое-то яркое событие сможет вернуть ее в нормальное состояние. Может быть, повтор той ситуации, стресса выведет ее из заторможенности. А может, наоборот, после повтора она как раз и утратит возможность вернуться к нормальной жизни. Видите ли, психика — очень тонкая материя, ничего гарантировать нельзя. Может быть, ее затворничество — временное явление, а может быть и нет… Могу порекомендовать покой, покой и еще раз покой. Медикаментозного лечения пока назначать не буду ввиду интересного положения пациентки. Плод и так развивается в неблагоприятной обстановке, а сильные лекарства его определенно изувечат. Вы же не хотите внука — урода? Если не придет в себя самостоятельно, после родов начнем лечение.

Уже гораздо бережнее родители продолжали водить Тамару на работу и встречать по вечерам. Оставить ее дома с больничным из психдиспансера — на всю жизнь навесить ярлык сумасшедшей. А так, может, еще и оклемается? Работу свою она выполняет, в отделе никто не догадывается о ее душевной хвори. Конечно, некоторые странности не укрылись от коллектива, но "странная" — это еще не диагноз… Пусть работает, пока получается…

Не пытались больше при помощи сподручных средств выпытать у блудницы имя соблазнителя. Правда, совсем обойтись без упреков они не могли и периодически таки награждали беременную дочь затрещиной: у, шлёндра, потаскуха бесстыжая!