Год моего рождения

Там надо жизнь построить по-иному, Кровавым распрям положить конец. Туда-то председателем ревкома Сегодня ночью послан мой отец. В глухие сакли Цумады суровой, Где нищета и голод круглый год, Свободы свет и коммунизма слово Отец, на радость людям, принесет. И вновь копыта стукнули о камень, И снова, дрогнув, конь узду рванул… Столица гор осталась за плечами, Остался в стороне родной аул. Летит отец по тропам и по скатам, Измученный туманом и дождем, И под его папахою косматой Лежит мандат, что подписал нарком.

* * *

Я был безрогим маленьким ягненком, Что мог я знать и что я мог понять? Я так был мал! Велик ли мир ребенка? Крыльцо и крыша, детская кровать. Когда нам год, у нас свои печали. А мне был год, и, значит, был я прав, Что засыпал, когда меня качали, И есть просил, едва глаза продрав. Но мальчик рос. И вскоре каждый день я Под вечер на коленях у отца Сидел, готовый слушать без конца Рассказ о годе моего рожденья. И после, завернувшись в одеяло, Глаз не смыкал я ночи напролет, И предо мною в мыслях оживало Все то, что было в тот далекий год. И понял я, что не смогу иначе, Что я обязан буду рассказать Ту боль, которою отец и мать Мне рассказали… Я поэму начал. И вот, в который раз перелистав Те годы, что давно уже воспеты, Я снова понял: ты, отец, был прав, — И я благодарю тебя за это! Как счастлив я, что в вихре бурных дней Ты шел путем прямым, хоть и тернистым, Что был ты настоящим коммунистом В час испытанья твердости твоей. И эту чистоту и твердость эту Людей великих и простых борцов, От наших старших братьев и отцов Приняв, мы пронесли, как эстафету. Мы строили цеха. По бездорожью Мы шли, меняя лик родной земли. Бывало так, что мы годами тоже В свой отчий дом приехать не могли. Когда взвились ракеты в небе синем И снова грянул бой, смертельный бой, Мы тоже не сидели у каминов И рук своих не грели над золой. 1948–1950