Год моего рождения

Расул Гамзатов

Год моего рождения

Глава первая

КОГДА Я РОДИЛСЯ

Ягненком, угодившим в волчьи зубы, Аул, в горах зажатый, смотрит вниз, Как хрупкое гнездо на скалах грубых, Над пропастью мой дом родной повис. Вот здесь мне было суждено родиться. Был сделан знак на косяке дверей. И так открылась первая страница, Страница биографии моей. Я родился у бедной дагестанки В труднейший год из всех голодных лет, Когда семья вставала спозаранку, Чтоб нащипать травинок на обед; Когда холодный ветер жег до боли, В наш дом врывался, как хозяин злой, Клочок земли, что назывался полем, Был весь покрыт голодной саранчой. В те дни у коммунаров на рубахах Алели пятна — знаки свежих ран, В те дни в лесах Гуниба и Ахваха Шли в смертный бой отряды партизан. Шакалья стая, позабыв о страхе, У стен аула сумерек ждала, И поутру в чалме поверх папахи В ауле появлялся наш мулла. С мясистых губ облизывая сало, Лениво, монотонно, как сквозь сон, Голодным людям, хмурым и усталым, Повествовал о вечном братстве он. И говорил он, пальцем крючковатым Стуча в Коран, в тисненый переплет: «К тем, кто спиною встанет к газавату, Всевышний тоже спину повернет!» А по ночам в кругу аульской знати Мулла, подвыпив, тосты возглашал, И плач детей соседских, как проклятье, Врываясь в дом, веселью не мешал. Но для аула этот плач намного Был убедительней велений бога. И верили не кадиям, а детям, Камням могильным у больших дорог, Где каждый мертвый был живой свидетель Того, что лгут и кадий наш, и бог. У нас в селении персидский шах Справлял пиры на детских черепах. У нас в ауле многим горцам с плеч Снял головы кривой турецкий меч. Владыки жгли страну мою родную, Мой край для них лишь рогом был вина, — Пьяня врагов, ходил он вкруговую, И каждый осушал его до дна. И каждый, кровожадный и упрямый. Пред тем как повернуть стопы назад, Шел по стране со знаменем ислама, С огнем, с мечом и кличем: «Газават!» И всякие священные законы Нам кадии читали вновь и вновь. Коран, что запрещает пить вино нам, Несли нам те, кто пил людскую кровь. С Кораном, что курить нам запрещает, Они сжигали все дома подряд, С Кораном, говорящим нам о рае, Селенья наши превращали в ад. Коран твердит: «Пред тем, как петь о боге, Ты омовенье соверши скорей». И эти люди омывали ноги Слезами вдов, слезами их детей. Уйди же, кадий, нет тебе поживы, Святой Коран людей не убедит! Нас не обманешь проповедью лживой, Бедняк давно уже речами сыт! И в волны битвы, правой и жестокой, Вливаются отряды аульчан… Так маленькие реки и потоки, Соединясь, впадают в океан.

* * *

Когда я родился, вина не пили И сразу имени не дали мне. Отец в горах сражался на войне, И торжество на время отложили… Нет, не стреляли в честь меня джигиты, Не собрались, Не спели ничего, Но мой отец в тот день стрелял в бандитов, — Быть может, в честь рожденья моего. Никто не покупал мне погремушек, Не баловал, гостинцев не дарил. Лишь через месяц под мою подушку Кинжал дубовый кто-то положил. Там было имя буквами большими Написано отцом, что был вдали. Но почему ж мне дали это имя? У нас в роду ведь не было Али. Я именем своим всегда гордился. Так был отцом я назван в честь бойца, Который умер на руках отца, Узнавшего в тот день, что я родился. И потянулись дни цепочкой длинной, И горе заходило за порог Жилья, где пол — земля, где стены — глина, Где каменные плиты — потолок, Где пауки сплетали паутину И тараканы заползали в щель, Где ветер сквозь оконную холстину Влетал, мою качая колыбель. Где над ребенком в этой колыбели Всегда одни и те же песни пели. И эти песни женщин наших гор Я все дословно помню до сих пор. «Где бродил, где ходил, Дингир-Дангарчу?» «В лес ходил, там бродил Дингир-Дангарчу!» «Для чего ты там был, Дингир-Дангарчу?» «Там деревья валил Дингир-Дангарчу!» «Ты в уме ли своем, Дингир-Дангарчу?» «Я хочу строить дом Дингир-Дангарчу! В доме будет жена Дингир-Дангарчу!» «А жена для чего Дингир-Дангарчу?» «Чтобы сына дала мне. Я сына хочу!» «А зачем тебе сын, Дингир-Дангарчу?» «Чтоб он был веселей И задорнее всех; Чтобы сын мой смеялся И плакал сквозь смех, Чтоб лезгинку плясал На парче седла; Чтобы к звездам взлетал На спине орла; Чтобы рыбу со дна Доставал рукой; Чтоб до дна рог вина Осушал большой; Чтобы птицу, что гордо Летит в высоту, Останавливал свистом Своим на лету; Чтоб перо вырывал Из ее крыла; Чтоб стихи им писал Про свои дела; Чтоб он песню сложил Золотой весной; Чтоб аулы будил Молодой зурной; Чтоб высушивал реки Дыханьем одним И ударами скалы Развеивал в дым; Чтоб в лугах, чтоб в горах Проложил пути — Там, где туры и те Не могут пройти; Чтоб потом беспрестанно Мечтал он о той, Что когда-нибудь станет Его женой; Чтоб сиял самый лучший На ней наряд; Чтобы праздновать свадьбу Сто дней подряд; Чтоб потом подарила Она молодца, И на деда похожего И на отца. Для всего вот для этого Я и хочу. Чтоб росли сыновья Дингир-Дангарчу!» Над колыбелью хорошо поется. Баюкали и обещали мне, Что скоро мои отец вернется, Что дядя мой прискачет на коне. Они приедут в день из лучших лучший И привезут подарки для меня, Отец меня посадит на коня, Стрелять научит и рубить научит. Мне пели: «Выйдет из тебя джигит, Что всех врагов в сраженье победит. В нашем крае весна, Посмотри, Али! Сходит с гор седина, Посмотри, Али! Зажурчали вдали Ручейки, Али! И фиалки зажгли Огоньки, Али! Птицы в гнезда вернулись, Послушай, Али! Медвежата проснулись, Послушай, Али! Скоро ножками в поле Пойдет Али. Скоро речку в ладошки Возьмет Али. Солнце доброе днем Над тобой, Али! И покров голубой Над тобой, Али! По ночам тишина И луна, Али! И сиянья полна Вышина, Али! На дворе скоро май, Посмотри, Али! Баю-бай, засыпай До зари, Али!» Я успокаивался, засыпая. Мои печали уходили прочь, Но, чтобы спал я, мать моя больная Над колыбелью не спала всю ночь. Как нелегка ты, доля бедных женщин! Но эта доля тяжела вдвойне. Коль малыши один другою меньше, А их отец-кормилец на войне; И дети плачут, просят есть упрямо, И хлеба нет ни крошки, как назло. Прости меня! Я понимаю, мама, Тебе тогда так было тяжело! Но я тогда смеялся из пеленок, Беспечный мальчик, маленький ягненок! Прости, но так уж повелось на свете У живших и у тех, кто будет жить: Всегда в долгу пред матерями дети, В долгу, которого не оплатить.

Глава вторая

ВСТРЕЧА ПАРТИЗАН

Ни весна, Ни дорогие лица Матери не снились в этот раз, Потому что ничего не снится Тем, кто вовсе не смыкает глаз. Тихо, чтоб никто ее не слышал, Мама до рассвета поднялась, При коптилке в доме убралась, Каменным катком сровняла крышу, И ушла, и принесла в хурджине Фунта два одолженной муки, И в забывшем о тепле камине Вдруг затрепетали угольки. Все помыто, перемыто снова… Медленно движение минут. Что за праздник нынче и какого В этот дом сегодня гостя ждут? Мама вышла из дому со мною. Ветер ей косынку отвернул, А вокруг — да что ж это такое? — Высыпал на крыши весь аул. Всем забраться хочется повыше, Чтоб дорогу лучше увидать… С нашей возвышающейся крыши Даль как на ладони видит мать. Там уже поблекшие долины, Там деревья голы, как рога, Там высоких гор верблюжьи спины И потоков горных берега. Там, как волки, вгрызшиеся в стадо, Злятся волны бешеной реки, Там со львиной гривой водопады, С птичьими глазами родники. Там дорога между скал отвесных Словно вытекает из камней. Там из-за бугра выходит песня, На версту опередив людей.

ПАРТИЗАНСКАЯ ПЕСНЯ

«Бегали враги от нас, Бегали враги не раз, Прятались в расщелины и пади. Как блестят у нас клинки, Увидали беляки, Если бы глаза их были сзади! Турки белякам сродни. Посвист наших пуль они Услыхали б в жаркий час атаки, Если б полчаса назад От снарядов и гранат Не оглохли б храбрые вояки! Англичане шли на нас, Да в земле лежат сейчас, Так что и костей не сыщешь даже. Ну а кто сумел уйти, Как отдышится с пути, Обо всем пусть королю расскажет! Мы в поход на банды шли. Грохот взрывов, дрожь земли Атаманы долго б не забыли. Клич «ура», огонь и дым В головы запал бы им, Если бы голов мы не срубили!»

* * *

Башлыки на всадниках сверкают, Разноцветные, коням под масть. Вот папаха к небесам взлетает. Чтоб уже простреленной упасть. И пальбу приветственную гулом Повторяют скалы над аулом. Над аульскими домами плавно Дым встает из очагов и плит… Лишь в одном дому закрыты ставни, Там очаг сегодня не дымит. Непричесана и неумыта, В доме том сидит жена врага. Слоем жира старого покрыты Каменные плиты очага. Почему же камни в старой саже? Почему остыли? Ведь они Шашлыком и пловом пахли даже В самые непраздничные дни. Что же не выходишь ты, соседка, Голову покрыв свою чохто, Ты давно ли стала домоседкой? Что тебя не радует ничто? Что ты не разводишь тары-бары, Не покажешь всем обнов своих? Что же ты, Бека, жена Жахбара, Не встречаешь всадников лихих? Посмотри, они уже в ауле, Вот они слезают с лошадей, Вот уже и жены к ним прильнули, Воины целуют матерей. Вот они детей целуют, видишь? Выходи, Жахбарова жена. Нет, ты не выходишь и не выйдешь, Ты в своем дому сидишь одна. В очаге, где шаришь ты руками, Ни огня, ни дыма — ничего. Там покрытый слоем жира камень, Точно камень сердца твоего.

* * *

Мать моя стояла и стояла Возле дома. Среди серых глыб. Солнце, покидая наши скалы, Медленно катилось за Гуниб. Но отец не отворил ворота И к черкеске не прижал меня… Во дворе пустынно, никого там Нету — ни джигита, ни коня. Где ж отец наш? За ворота глядя, Утирает мама капли слез. Почему не возвратился дядя? Почему подарков не привез? Как же это вышло? Неужели Нас обманывали целый год Песни, спетые у колыбели, Сны, что снились ночи напролет? Чей-то конь проходит, спотыкаясь, Стремена стучат ему в бока, Вот кого-то в бурке, пригибаясь, Пронесли джигиты на руках. Как страшны овалы синих впадин! Что с твоею буйной головой? Значит, брат отца, любимый дядя, Вот как возвратился ты домой! По какому горскому закону Человек одной с тобой семьи С давней злобой, в сердце затаенной, Выследил в ночи шаги твои? Нет, не кровник, давний и суровый, Угрожавший гибелью тебе, — Твой убийца — родич твой по крови, Твой убийца — враг твой по борьбе. Это не законы шариата, А законы класса Всех людей Разделили на врагов заклятых И на самых преданных друзей. Кто еще там, в саклях и на крышах! Подходите, земляки, сюда! Правду вы должны сейчас услышать И ее запомнить навсегда! Ты, Жахбар, запрятавшись за камень, Целил в родственника своего! Ты убил за то, что жил годами, Угнетая и давя его! И за то, что он все дни недели Шел, сгибаясь над твоей сохой, Чтобы ты до полдня спал в постели Со своей дебелою Бекой; И за то, что он — батрак и нищий — Гнал твои стада издалека, Чтобы по густым твоим усищам Растекалось сало шашлыка; И за то, что ветры из России Из-за гор подули в наш аул, И за то, что твой батрак впервые На тебя с презрением взглянул;