Помоги проекту - поделись книгой:
Покончив с учением, Иосиф Джугашвили вовсю окунулся в новую конспиративную жизнь. Правда, не сразу — сначала он отправился домой, в Гори, поскольку в Тифлисе ему некуда было деваться. Однако у матери он нашел такой прием, что прятался от нее за городом, в садах, куда товарищи носили ему еду. Лето он провел в селе Цроми, у священника Монаселидзе, отца его друга Михаила. Там они с Михаилом вовсю «конспирировали», принимали у себя товарищей, строили планы, обсуждали вместе с Ладо Кецховели будущую работу в Тифлисе. В их планы входило создание нелегальной типографии, а может быть, даже организация забастовки — ну хотя бы рабочих конки… Заниматься просветительством в рабочих кружках им давно уже наскучило.
Осенью Иосиф вернулся в Тифлис, безработный и бездомный. Одно время он кочевал по квартирам товарищей, перебиваясь уроками. Помог счастливый случай: старый друг Вано Кецховели, брат Ладо, работавший в Тифлисской физической обсерватории и имевший при ней комнату, пригласил Иосифа разделить с ним казенную квартиру, а вскоре устроил и на работу в ту же обсерваторию — под этим громким именем скрывалась банальная метеорологическая станция. Впрочем, Иосиф был вполне доволен: 25 рублей в месяц, комната — чего еще человеку надо? Кто из рабочих столько зарабатывал?
Потребности его были более чем умеренными. «О личном существовании он меньше всего заботился, — вспоминал его знакомый тех времен Иремашвили. — Он не предъявлял никаких требований к жизни и считал такие требования несовместимыми с социалистическими принципами. Он был достаточно честен, чтобы приносить своей идее личные жертвы». Иремашвили оставил и описание того, как выглядел в те дни Иосиф. «Коба носил каждый день простую русскую блузу с характерным для всех социал-демократов красным галстуком, — вспоминал он. — Зимою он надевал поверх старый коричневый плащ. В качестве головного убора он знал только русский картуз. Хотя Коба покинул семинарию отнюдь не в качестве друга всех молодых семинарских марксистов, все же все они время от времени складывались, чтобы помочь ему в нужде… Его нельзя было видеть иначе, как в этой грязной блузе и нечищеных ботинках. Все, напоминавшее буржуа, он ненавидел»[16]… Троцкий утверждал, что грязная одежда и нечищеная обувь были в то время отличительным признаком революционеров, особенно в провинции. Впрочем, такой внешний вид мог иметь причиной то, что одежда была дурной и дешевой, да и следить за ней было некому. Лев Давидович, выросший в обеспеченной семье, рано женившийся (и не один раз!) этих проблем не знал.
Теперь у Иосифа было куда больше времени для основной работы, и это тут же принесло свои плоды. Авторитет молодого пропагандиста рос. Сам вышедший из низов, он хорошо понимал рабочих, в отличие от потомственных интеллигентов, у которых было слишком много отвлеченного знания. Да и гомилетику — искусство церковной проповеди — не зря изучал в течение пяти лет. Он был не из тех ораторов, которыми публика заслушивается, как соловьями летним вечером, зато умел излагать свои мысли просто и понятно и тут же показать, какие выводы из изложенного следуют для рабочего класса. О методах его работы говорит обошедший чуть ли не все публикации случай: как-то он заглянул в воскресную школу и поинтересовался, чему там учат рабочих. Один из слушателей ответил: объясняют, как движется Солнце. Тогда Coco, усмехнувшись, сказал: «Слушай! Солнце, не бойся, не собьется с пути. А вот ты учись, как должно двигаться революционное дело и помоги мне устроить маленькую нелегальную типографию»[17].
Как он действовал? Приходил на собрание, садился в уголке и молча ждал, когда все выскажутся, а потом, после всех, говорил свою точку зрения, веско и не торопясь — так, как делал это спустя сорок лет на заседаниях Политбюро. С ним мало кто спорил — отчасти из-за манеры держаться, но только отчасти, ибо авторитетным видом рабочих с толку не собьешь. Иосиф обладал ясным и здравым умом и в общем-то в большинстве случаев его правота была очевидной. Если же спор все-таки возникал, то он добивался победы методично и неуклонно.
Между тем разногласия у тифлисских эсдеков были серьезные. Организация по-прежнему занималась в основном просвещением рабочих, и Ладо был этим недоволен, а вслед за ним недовольны Иосиф и другие «радикалы». Ладо упорно требовал перехода к активным действиям, но так в результате ничего и не добился, лишь рассорился с верхушкой организации. И тогда Coco сделал то, чего ему долго не могли простить, — он вынес конфликт на рассмотрение рабочих. За такую самодеятельность у него отобрали кружок, но остановить не смогли — молодые радикалы к тому времени стали совершенно неуправляемыми, и умеренному Ною Жордании с единомышленниками оставалось только бессильно наблюдать за происходящим.
…Наконец-то мечта Ладо Кецховели свершилась: 1 января 1900 года остановилась тифлисская конка. Правда, толку от забастовки оказалось мало, один шум — зато шуму было много. Дирекция, не пожелав разговаривать с рабочими, вызвала полицию, чтобы рассеять скопление народа, однако народ, вопреки чаяниям, «рассеиваться» не пожелал, так что пришлось арестовать зачинщиков. На этот случай у стачечников ничего предусмотрено не было, и забастовка сама собой прекратилась. Они ничего не добились, но лиха беда начало — это был первый случай, пусть еще и робкого, противостояния рабочих и полиции. Тогда же впервые появились и были разбросаны по городу отпечатанные типографским способом прокламации — до сих пор редкие листовки были рукописными. Нелегальную типографию эсдеки пока еще не устроили, и неизвестно, где и как Ладо сумел их отпечатать, — однако сумел. Полиция достаточно быстро дозналась, что именно Кецховели был главным организатором стачки. Ему пришлось перейти на нелегальное положение и уехать из города — Ладо перебрался в Баку.
Тактика Иосифа — апеллировать к массам — приносила свои плоды. Все больше и больше рядовых членов организации склонялось к тому, что надо действовать, а не болтать. Того же мнения придерживались и ссыльные, число которых все росло. И летом 1900 года по городу прокатилась уже целая волна стачек. Одно за другим останавливались предприятия, те, на которых существовали рабочие кружки. Не зря социал-демократы столько лет занимались просвещением рабочих — они заодно готовили себе актив, будущую гвардию революции, которая теперь начала действовать. В начале июля остановилась табачная фабрика Сафарова, в конце — табачная фабрика Бозарджианца, в августе — еще одна табачная фабрика и завод Яралова, обувной завод Адельханова. 1 августа забастовали железнодорожные мастерские — в число требований кроме традиционных экономических входило и требование человеческого обращения (!). Власти реагировали стандартным образом: в город ввели войска, начались увольнения, обыски и аресты. Тем же летом впервые появились печатные листовки — заработала «маленькая нелегальная типография», которую Иосиф тогда противопоставил движению Солнца на его небесных путях.
Но и эта стачка закончилась поражением, за ней последовали массовые увольнения рабочих и аресты организаторов. (В том числе в зону внимания полиции попал и С. Я. Аллилуев — человек, который вскоре станет одним, из самых близких друзей Иосифа.) Но это была крупная стачка, очень крупная, и несмотря на ее поражение, организация не была разгромлена, как предрекали меньшевики. Наоборот, получая молодое и активное пополнение, она все больше и больше крепла. Как раз тогда в ней «сменилась власть» — ранее руководство организации состояло сплошь из грузин, а теперь в ней все большую роль стали играть «инородцы». Забастовки продолжались, с каждым разом становясь все более уверенными и ожесточенными.
В России тоже шла активизация революционеров. В декабре в Лейпциге вышел первый номер «Искры», вокруг газеты начали объединяться российские социал-демократы. В связи с этим активизировалась и полиция. Составив список известных ему членов тифлисской организации РСДРП, в марте жандармское управление провело аресты. 21 марта 1901 года жандармы явились и в обсерваторию, где жил тогда Джугашвили. Его самого дома не было, обыск тоже не дал результатов, однако Иосиф воспринял визит полиции как первое предупреждение об опасности и перешел на нелегальное положение. Теперь у него не было своего дома, он жил на конспиративных квартирах, нигде подолгу не задерживаясь.
…После стачек социал-демократия временно «отдыхала», занимаясь относительно мирными делами — подготовкой демонстраций, восстановлением типографии, которую после поражения железнодорожной стачки, испугавшись неизвестно чего, меньшевистское руководство организации РСДРП велело уничтожить.
Типография была восстановлена вовремя, как раз к первомайской демонстрации. Проходила демонстрация примерно так, как описывал это Максим Горький в романе «Мать». Тайно собравшиеся на одном из городских рынков участники быстро построились в колонну, развернули красное знамя, готовые к событиям городовые их тут же повязали, на чем все и закончилось. Зато сразу после этого в городе появилась листовка, которая — впервые — заканчивалась словами: «Долой тиранию! Да здравствует свобода!» Тифлисская организация РСДРП окончательно перешла под контроль радикалов.
Волну арестов и обысков Иосиф пережидал в Гори, после чего вернулся в Тифлис к прерванным делам. Тем же летом у него появился новый друг — молодой гориец, который готовился к поступлению в военное училище и не нашел себе для подготовки других учителей, кроме социал-демократов. Coco поразил его в самое сердце. «Отец бесился, — писала позднее сестра этого юноши, — что вы нашли в этом голодранце Coco? Разве в Гори нет достойных людей? Однако тщетно — Coco притягивал нас к себе как магнит. Что же касается брата, он был им словно околдован»[18]. И вот, вместо того чтобы стать офицером, молодой человек сделался социал-демократом. Звали его Семен Тер-Петросян. Он плохо знал русский, так, вместо «кому» говорил «камо», за что как-то раз Иосиф прозвал его «Камо». Кличка прижилась, самый отчаянный кавказский боевик получил имя, под которым он войдет в историю.
За чей счет этот банкет?
Странные вещи творились в Тифлисской организации РСДРП на рубеже веков — странные, конечно, в «мифологическом» понимании. Например, два комитета… Г. А. Караджев вспоминает: «В первые годы рабоче-социал-демократического движения и организационного строительства партии в Тифлисе существовал не один, а два комитета. В состав первого входили как "инородцы" социал-демократы, так и грузины, следовательно, он был составлен интернационально. Второй же комитет состоял исключительно из грузин, т. е. по своему составу он был национальным; причем в нем преобладающее влияние имели месамедисты и "квалисты", они же диктовали свою волю остальным членам…»[19] Эти два комитета связывали весьма оригинальные отношения. Когда в 1900 году в тифлисской организации РСДРП сменилась власть, и руководство перешло к интернациональному комитету, более левому и склонному к активным действиям, то все равно ему приходилось по поводу каждого своего решения добиваться санкции национального комитета — и эта санкция не всегда поступала. Причем «инородцы» из числа комитетчиков не были посвящены в тайну «национального собрания», имевшего столь странную власть. На чем же она держалась?
Наиболее вероятный ответ, как всегда, прост. В 1898 году Тифлисская организация РСДРП насчитывала едва ли несколько десятков человек. Партийные взносы составляли 2 % заработка, а размер заработков нам известен. Этих денег могло хватить разве что на чай для комитетских собраний да бумагу для протоколов. А в ноябре 1901 года, согласно обнаруженному полицией отчету партийной кассы, в ней находилось около 1500 рублей — то есть пополнялась она явно не за счет членских взносов. Откуда же деньги брались?
И снова легенда — что кавказские социал-демократы снабжались за счет экспроприаций. Хотя на самом деле «эксы» были распространены только в 1905–1907 годах, да и было их немного. Другая легенда гласит, что революция делалась на немецкие, французские, английские и вообще заграничные деньги. Нет, пожертвования на русскую революцию из-за границы поступали, и поступали исправно, из самых разных источников. Помогали товарищам по партии европейские социал-демократы. Приходили пожертвования от частных лиц. Известно, что в 1904–1905 годах в революционное движение в России вкладывались японцы, а в 1914–1917 годах — немцы. Но основным источником финансирования были частные пожертвования российских «сочувствующих». Дело в том, что так называемое общество было почти все сплошь демократически настроено и помогало революционерам, как их патриотически настроенные братья по сословию давали деньги на храм.
Л. Б. Красин писал: «Считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивающих ежемесячные сборы от 5 до 25 рублей, бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков и чиновники государственных учреждений».
Л. Д. Троцкий: «До конституционного манифеста 1905 г. революционное движение финансировалось главным образом либеральной буржуазией и радикальной интеллигенцией. Это относится также и к большевикам, на которых либеральная оппозиция глядела тогда лишь как на более смелых революционных демократов».
А. М. Горький: «За время с 1901 по 1917 г. через мои руки прошли сотни тысяч рублей на дело Российской социал-демократической партии. Из них мой личный заработок исчислялся десятками тысяч. А все остальное черпалось из карманов буржуазии»[20].
А теперь вернемся в Тифлис. Почему «интернациональный» комитет подчинялся «национальному»? Чем его можно было держать в повиновении? Да конечно же, деньгами. Интеллигенты-месамедисты с их устоявшимися связями в среде «общества» имели возможности добывания денег, каких не имели рабочие и их радикальные вожаки. Кстати, в этом вполне может заключаться причина, почему «националы» были так настроены против забастовок. Потому что забастовки давали в руки «левым» свой, независимый способ получения денег. Во-первых, с началом активных действий уже «интернациональный» комитет засвечивался в качестве революционного движения. А во-вторых, забастовки — прекрасный способ шантажировать предпринимателей: или ты переводишь определенную сумму нашей организации и у тебя на заводе не будет забастовок, а если и будут, то небольшие и нестрашные, либо, пожадничав, получаешь стачку на полную катушку, с многодневной забастовкой, порчей оборудования, жесткими требованиями и пр. Ну кто при таких обстоятельствах не захочет откупиться?
Так, известно, что в Батуме эсдекам помогал, например, директор завода Ротшильда Ф. Гьюн. В Баку организацию щедро финансировали нефтепромышленники. Кассир Бакинского комитета РСДРП И. П. Вацек вспоминал: «Брали мы с управляющих, заместителей и заведующих, вообще с либеральной публики». А С.Я.Аллилуев упоминает как источник средств «несгораемые кассы королей нефти: Гукасова, Манташева, Зубалова, Кокорева, Ротшильда, Нобеля и многих других миллионеров».
Какой в этом смысл для предпринимателей? Двойной (не считая «отступного» организаторам забастовок). Во- первых, на определенном уровне благосостояния промышленнику уже бывает мало «заводов, газет, пароходов» — ему хочется участвовать во власти, хочется статуса парламентария, и он с удовольствием финансирует деятельность любых сил, расшатывающих основы монархии. А во-вторых — конкурентная борьба-с… Оно конечно, все капиталисты — братья по классу, но как не помочь людям, которые собираются устроить забастовку на заводе твоего конкурента? Тем более, если при этом они тебя оставят в покое. И вот уж кого не жалко по итогам семнадцатого года, так это ту самую либеральную буржуазию и интеллигенцию. Потому что получили они прямо по сказке Маршака: «На свою воробьиную голову сам он вызвал и бурю, и гром». И кому бы жаловаться, только не этим…
Так что в основе раскола внутри Тифлисской, а позднее и всей кавказской организации РСДРП лежали отнюдь не политические разногласия (даже если заграничная верхушка партии раскололась по идейным мотивам — хотя и это не есть факт), а борьба за власть, влияние в рабочей среде и в конечном итоге деньги. И Иосиф, как один из лидеров кавказских эсдеков, не мог не иметь отношения к добыванию денег для революции. Однако богаче от этого он не стал…
Батум
Напуганные растущих размахом революционного движения, власти проводили арест за арестом, так что вскоре большая часть руководства тифлисских социал-демократов оказалась или в тюрьме, или под надзором полиции. В руководство организацией поневоле выдвигались новые люди, и среди них Coco. 11 ноября 1901 года его официально избрали в состав комитета тифлисской организации РСДРП. Но уже 25 ноября на заседании комитета он не присутствовал — его послали в Батум, поднимать работу в этом промышленном центре Грузии. Тем более что оставаться в Тифлисе Coco было опасно.
Батум, лишь недавно, в 1878 году, отвоеванный у турок, был важным стратегическим пунктом на турецкой границе, крупным промышленным и портовым городом. Через него шел экспорт бакинской нефти, здесь были крупные нефтеперегонные заводы Манташева, братьев Нобелей, Ротшильдов. Так что неудивительно, что тифлисские социал-демократы обратили на него особое внимание.
В Батуме тоже шла революционная работа, хотя менее активная и развитая, чем в Тифлисе, существовали рабочие кружки. Некоторое время жившие здесь тифлисские социал-демократы Г. Франчески и И. Лузин даже перевели на грузинский язык и отпечатали на гектографе «Манифест коммунистической партии» — впрочем, дальше изучения этого манифеста дело так и не пошло, пока летом 1900 года сюда не были высланы участники тифлисских стачек, несколько повысившие тонус организации. Однако активных действий пока не велось, да и остальная работа оставляла желать лучшего — нужен был сильный организатор, а сильный организатор по всем временам — товар редкий. Но вот в Батуме появился Иосиф Джугашвили, и дело пошло.
С чего он начал работу? Рабочий завода Манташева Дементий Вадачкория вспоминал: «Первое рабочее собрание состоялось у меня в комнате. Молодой человек, оказавшийся Сталиным, просил пригласить на это собрание семерых рабочих. За день до назначенного собрания Сталин просил меня показать ему приглашенных товарищей. Он был в доме, стоял у окна, а я прогуливался с приглашенными по очереди по переулочку. Одного из приглашенных Сталин просил не приглашать… В назначенное время, когда все товарищи собрались у меня, пришел Канделаки со Сталиным. Фамилии его никто не знал, это был молодой человек, одетый в черную рубаху, в летнем длинном пальто, в мягкой черной шляпе… В заключение беседы Сталин сказал — вас семь человек, соберите каждый по семи человек у себя на предприятии и передайте им нашу беседу»[21]. В новогоднюю ночь состоялось первое собрание новой организации, на которое пришло 25 человек.
Новый руководитель времени даром не терял — вслед за организацией ячейки тут же начались и забастовки. Причина первой из них была почти анекдотической: сразу после новогодних праздников на складе досок завода Ротшильда, куда устроили на работу и Coco (но это не значит, что он этот склад поджег, отнюдь!) вспыхнул пожар. После его ликвидации администрация завода, раздавая премии за работу, отметила ими только мастеров и бригадиров, обойдя рабочих. Иосиф недаром работал на этом складе: он тут же организовал забастовку, присовокупив к требованиям равенства по части премий еще и отмену работы в воскресные дни. Надо сказать, что батумские хозяева оказались куда умнее тифлисских: требования рабочих были удовлетворены и конфликт этим и закончился.
Успешной оказалась и забастовка на заводе Манташева, где рабочие требовали введения воскресного отдыха, запрещения ночных работ и вежливого обращения со стороны администрации. Здесь, правда, дирекция сначала заупрямилась, в результате чего, когда через десять дней она все-таки вступила в переговоры, к первоначальным требованиям прибавились новые: оплата забастовочных дней, увеличение зарплаты на 30 %, возврат штрафов. Лучше бы они начали переговоры сразу! В общем, администрацию заставили выполнить все требования.
Все получилось и с типографией, организации которой Иосиф посвятил первые месяцы работы. Она располагалась там же, где жил Иосиф. Один из участников предприятия десятилетия спустя вспоминал: «Тесная комнатка, тускло освещенная керосиновой лампой. За маленьким круглым столиком сидит Сталин и пишет. Сбоку от него — типографский станок, у которого возятся наборщики. Шрифт разложен в спичечных и папиросных коробках и на бумажках. Сталин часто передает наборщикам написанное»[22].
Техника была более чем убогой. Набирали вручную, вместо наборной кассы использовали спичечные и папиросные коробки. Печать была тоже как при Гутенберге. Чтобы получить оттиск, надо было смазать набор краской, положить сверху лист бумаги и вращать ручку пресса до тех пор, пока лист не прижмется к набору. Потом поднять пресс, вынуть готовый лист и проделать всю операцию заново. Работа была тяжелой, так что приходилось часто меняться. Но все же это была какая-никакая, а типография.
В общем, работа налаживалась. И тут грянул гром — очередное выступление закончилось большой кровью. В конце февраля дирекция завода Ротшильда объявила о намерении провести массовые увольнения (около 40 % всех работающих на заводе). Вспыхнула забастовка, но на сей раз требования рабочих были признаны незаконными. Им предложили вернуться на рабочие места, однако они не подчинились, и тогда власти привычно ответили на рабочий протест арестом зачинщиков. Но рабочие, у которых теперь были руководители, вели себя куда более уверенно, чем раньше. У пересыльной тюрьмы, где содержались арестованные, собралась толпа в несколько сот человек, потребовавшая или освободить их товарищей, или арестовать всех. Это — второе — требование и было выполнено, в здание пересылки затолкали всю толпу — пусть посидят, успокоятся, а утром пойдут по домам. Но на следующий день туда же явились остальные рабочие завода, решившие взять тюрьму штурмом и освободить арестованных. Кто-то успел предупредить полицию, и возле здания тюрьмы уже ждали войска. Тем не менее рабочие пошли на штурм, и тут изнутри, услышав шум, вырвались арестованные — их не понадобилось отпускать, они попросту снесли двери пересылки. Оказавшись между двух возбужденных толп, солдаты открыли огонь. Итог дня: 20 раненых, 13 убитых. Это было самое крупное по числу жертв столкновение рабочих с полицией после стачки на Обуховском заводе в Петербурге. Иосиф во время столкновения также находился в толпе.
На следующий день социал-демократы завалили город листовками, в которых уже открыто говорилось: «Долой царское правительство!» Разозлившаяся полиция выследила типографию, которая помещалась в то время в городе. Но на этот раз все кончилось анекдотом. Как рассказывала потом свидетельница событий, ночью в дом, где находилась типография, явилась полиция. «Ночью к Ивлиану Шапатаве явился пристав Чхикваидзе с двумя городовыми. В дверях загородила ему дорогу Деспине Шатапава с дубиной в руках и заявила им: "Дети спят, твое появление и шум могут их разбудить и испугать". Чхикваидзе засмеялся и ушел. Таким образом Деспине Шапатава спасла типографию и товарища Сталина»[23]. В самом деле, полиция попала в сложное положение — как бы отчитывался пристав о сражении городовых с вооруженной дубиной матерью семейства!
В тот же вечер типографию перевезли в другое место, потом в третье… В конце концов она обрела приют на городском кладбище, в одном из склепов — если это место и было не более надежным, чем остальные, то одно существенное преимущество у него имелось: трудновато было бы полиции арестовать хозяина квартиры, давшего приют революционерам…
Первая из многих тюрем
Вечером 5 апреля 1902 года на квартире, где в то время жил Иосиф, состоялось собрание рабочих. Не успело оно закончиться, как появились жандармы. В комнате еще стоял запах табачного дыма — хоть топор вешай, в пепельнице полно окурков. От досады на опоздание стражи порядка забрали тех, кого застали, — Иосифа и жившего вместе с ним товарища, а также хозяина квартиры и их гостя, молоденького гимназиста. Последних двоих вскоре выпустили, что же касается Иосифа и его товарища К.Канделаки, то их привлекли к делу о закончившейся столь печально забастовке. Правда, доказательств у полиции не было, а сами арестованные и на первом допросе, и на последующих категорически отрицали свою причастность к этому инциденту. Иосиф утверждал, что в это время его вообще не было в Батуме.
Все бы ничего, но он сам себе напортил. Надо было предупредить родных в Гори, а связи с волей не было — неопытные конспираторы не успели наладить контакты с тюремным замком. 8 апреля он выбросил во двор тюрьмы две записки на грузинском языке с просьбой известить его мать, чтобы она показала, что он всю зиму, до 15 марта, провел в Гори. Записки попали в руки полиции, и экспертиза показала, что писал их Джугашвили.
Около трех месяцев Иосифа содержали в Батуми под стражей, однако бесспорных доказательств его причастности к забастовке у следствия не было. Прокурор Тифлисской судебной палаты в своем заключении писал: «Хотя… в произведенном дознании имеются некоторые указания на то, что Иосиф Джугашвили был причастен к рабочему движению, возбуждал рабочие беспорядки, устраивал сходки и разбрасывал противоправительственные воззвания, — но все эти указания лишь вероятны и допустимы; никаких же точных и определенных фактов по сему предмету дознанием не установлено и указание на участие Джугашвили на сходках и на распространение им по г. Батуму революционных воззваний основывается единственно на предположениях, слухах или возбуждающих сомнение в достоверности подслушанных отрывочных разговорах. При таком положении дела характер деятельности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме подлежит считать невыясненным»[24]. Полиция оказалась в трудном положении — на одних агентурных данных следственного дела не построишь. Со своей задачей — посадить опасного революционера — батумские жандармы не справились.
Но параллельно в столице Кавказа велось дело о Тифлисском социал-демократическом кружке, по которому тоже проходил Иосиф Джугашвили. Батумцы снеслись с Тифлисом, и его продолжали содержать в тюрьме уже по новому делу.
Иосиф никогда не был особо крепок здоровьем, а полуголодное детство, полная лишений неустроенная жизнь подпольщика еще больше ослабили его. Бич Кавказа — туберкулез — вплотную подступил к Coco. Осенью его переводят в тюремную больницу. Он пишет прошения, как бы теперь сказали, об изменении меры пресечения, привычно сбиваясь на слог всех тех бесчисленных прошений, которые он за свою жизнь написал. В первом он просит освободить его или хотя бы ускорить ход дела. Не добившись успеха, пишет второе:
«Нижайшее прошение. Все усиливающийся удушливый кашель и беспомощное положение состарившейся матери моей, оставленной мужем вот уже 12 лет и видящей во мне единственную опору в жизни, — заставляет меня второй раз обратиться в канцелярию Главноначальствующего с нижайшей просьбой освобождения из-под ареста под надзор полиции. Умоляю канцелярию Главноначальствующего не оставить меня без внимания и ответить на мое прошение». Это прошение также осталось без ответа — и семинарский слог не помог.
Но из тюремных отсидок социал-демократы умели извлекать пользу. Тюрьму называли университетом, и заслуженно называли. В отличие от воли, где подпольщики всегда заняты по горло, здесь у них была уйма свободного времени, и они использовали это время для образования: читали книги, устраивали лекции, проводили диспуты. В переполненных камерах опытные пропагандисты вербовали себе сторонников и помощников, и нередко бывало так, что молодой рабочий, случайно заметенный за стачку, выходил из тюрьмы убежденным социал-демократом или эсером. Иосиф и на воле успевал заниматься самообразованием, а в камере он никогда не расставался с книгой.
Социал-демократ Григорий Уратадзе вспоминал, каким тогда был его товарищ по заключению Coco: «На вид он был невзрачный, оспой изрытое лицо делало его вид не особенно опрятным… В тюрьме он носил бороду, длинные волосы, причесанные назад. Походка вкрадчивая, маленькими шагами. Он никогда не смеялся полным открытым ртом, а улыбался только. И размер улыбки зависел от размера эмоции, вызванной в нем тем или иным происшествием, но его улыбка никогда не превращалась в открытый смех полным ртом. Был совершенно невозмутим. Мы прожили вместе в Кутаисской тюрьме более чем полгода, и я ни разу не видел его, чтобы он возмущался, выходил из себя, сердился, кричал, ругался, словом, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии. И голос его в точности соответствовал его «ледяному характеру», каким его считали близко его знавшие»[25].
…Надежды на освобождение, не было, а значит, не было смысла и в хорошем поведении. И Иосиф принялся за старое. Осенью 1903 года он организовывает демонстрацию заключенных в тот день, когда экзарх Грузии, посетивший Батум, захотел осмотреть тюремный замок. После этого его переводят в Кутаиси, и там он в июле 1904 года устраивает бунт заключенных. Гулкие удары в железные тюремные ворота переполошили весь город. Срочно пригнали полк солдат, приехали губернатор, прокурор. Заключенные предъявили требования: построить нары, два раза в месяц устраивать банный день, содержать политических отдельно от уголовных, вежливо обращаться и пр. Требования были удовлетворены, но в отместку администрация согнала зачинщиков забастовки — политзаключенных — а самую худшую камеру.
Между тем в Тифлисе Джугашвили «потеряли». Тифлисское жандармское управление почему-то было уверено, что он выпущен под надзор полиции, и когда наконец-то по его делу было принято решение — высылка в Восточную Сибирь на три года, — его начали усиленно разыскивать, чтобы взять под стражу и отправить на этап. Потом, когда выяснилось, что искомый субъект вроде бы уже арестован, его стали искать по тюрьмам. Полтора месяца искали, еще два месяца готовили к этапу — в общем, к месту ссылки он отправился только в конце ноября, в демисезонном пальто, ботинках и даже без рукавиц. И практически без денег — небольшую сумму выдал отправляемым в этап товарищам комитет РСДРП да батумские рабочие собрали около 10 рублей и немного провизии.
В отличие от многих и многих государственных деятелей всех времен и народов Сталин не оставил мемуаров. Его жизненный путь исследователи собирают по крупинкам — по свидетельствам тех, кто что-то от кого-то слышал, где-то прочел, что-то знает. Сам он иной раз рассказывал истории из своей жизни — иногда в кругу друзей, иногда детям. Но не надо забывать, что он был поэт! Этого не было заметно за солидной манерой держаться, но и писание стихов в юности, и приверженность романтике революции, которой он остался верен всю жизнь и от которой большинство его более прозаических товарищей вскоре полностью излечились, и образно-поэтическая речь, и специфический сталинский юмор выдают художественную натуру. А художнику скучно повторять одно и то же несколько раз неизменно. Так, историю своего побега из первой ссылки он сам рассказывал в трех вариантах, и надо учитывать, что в зрелые годы Сталин вполне излечился от несчастного свойства своей молодости — отсутствия чувства юмора.
…Был в Иркутской губернии уездный город Балаганск, а в 75 верстах от него — селение Новая Уда. Там в числе имевшихся в селе четырех ссыльных и поселился Иосиф Джугашвили — в бедном домике из двух комнат на краю болота, у крестьянки Марфы Литвинцевой. Стояла зима, морозы доходили до минус тридцати градусов, но он все равно не собирался задерживаться в ссылке.
Итак, согласно первому варианту истории о побеге Иосиф, угрожая кинжалом, заставил какого-то крестьянина отвезти его к железнодорожной станции. Это фантастическое полотно в грузинско-романтическом стиле — учитывая, что до ближайшей станции было 120 верст, на протяжении которых ему, по-видимому, приходилось держать кинжал вплотную к горлу мужика, чтобы не получить по голове оглоблей. Другая версия гласит, что опять же некий крестьянин согласился отвезти Иосифа до станции Зима, если на каждой остановке он будет выставлять ему поларшина водки. Что это такое? Как-то он продемонстрировал, что такое «аршин водки» — деревянный аршинчик, который он вплотную уставлял маленькими чарками с водкой. Это уже вариант по Гоголю. И третья версия — беглец сказал кому-то из ямщиков, что хочет подать жалобу на уездного начальника, и тот отвез его до станции — это по жанру, пожалуй что, лубок.
Тесть и друг Сталина Аллилуев, который знал эту историю более досконально, рассказывал, что Иосиф совершил два побега, но первый оказался неудачным — он чуть не замерз, решившись отправиться в тридцатиградусный мороз в своем легком кавказском одеянии, и принужден был вернуться в Новую Уду. Однако на второй раз все получилось. Накануне Крещения, то есть 5 декабря по старому стилю, с расчетом на то, что стражники в честь праздника перепьются и ссыльных проверять не будут, Иосиф отправился в Балаганск. Тамошние ссыльные укрыли его на некоторое время и, поскольку он так и был в пальто и ботинках, дали тулуп, валенки и теплую шапку и отправили дальше, через Ангару к станции Зима. Стражники в праздник хоть и пили, однако контингент проверили, и в тот же день сообщили куда следует, так что к тому моменту, когда Иосиф собрался выехать из Балаган- ска, приметы беглеца уже были разосланы повсюду. Ему бы не уйти, если бы он направился на Запад, в Россию. Но путь его лежал не на запад, а на восток. Сначала беглец побывал в Иркутске, и только потом поехал на Кавказ, в Тифлис.
В этом побеге много неясного. Самая главная неясность — откуда он взял деньги. Бежать из ссылки — недешевое удовольствие. Одна дорога, даже в третьем классе — а в третьем классе ехать опаснее всего — стоила более 50 рублей. Плюс к тому надо было достать документы, а в дороге еще и чем-то питаться. Должно быть, этим и объясняется то, что он сначала направился в Иркутск, где было много ссыльных и поселенцев, где неизбежно должны были быть и социал-демократы и где можно было рассчитывать достать деньги и документы, а дорога до Иркутска стоила всего около трех рублей. Но откуда у молодого пропагандиста связи, позволяющие найти в совершенно незнакомом сибирском городе товарищей по партии? Об этом можно только гадать. Может быть, товарищи по ссылке поделились знакомствами, а может быть, и из-за границы помогли. К тому времени Иосиф уже не был никому не известным пропагандистом, он был связан с эмиграцией, где имел друзей, и с заграничным руководством РСДРП.
…Примерно в то же время он завел себе новую партийную кличку — Коба, по имени одного из главных героев широко известного в то время романа Казбеги «Отцеубийца». Коба — один из грузинских Робин Гудов. Время действия романа — 1845 год, восстание имама Шамиля, который вступил в бой с русским экспедиционным корпусом, сюжет до крайности прост. Главные герои — трое молодых людей: влюбленные друг в друга Иаго и Нуну и их верный друг Коба. По навету сотрудничающего с русскими односельчанина Гирголы Иаго попадает в тюрьму, а Нуну похищена. Коба освобождает друга и вместе с ним становится разбойником. Друзья помогают крестьянам, сражаются с русскими, но тогда, когда они собираются присоединиться к Шамилю, попадают в западню. В итоге юноша и девушка гибнут, и в живых остается лишь Коба. Последним эпизодом романа становится смерть убитого им предателя.
Иремашвили вспоминает, что Иосиф «хотел бы стать вторым Кобой, борцом и героем, знаменитым, как этот последний. В нем Коба должен был воскреснуть. С этого момента Coco начал именовать себя Кобой и настаивать, чтобы мы именовали его только так. Лицо Coco сияло от гордости и радости, когда мы звали его Кобой»[26].
Глава 5
Партийная карьера Кобы (борьба и политика)
Итак, суммируем первые годы партийной работы Иосифа Джугашвили. Он — один из первых профессиональных революционеров в Закавказье, если вообще не первый. Участвовал в организации демонстраций, стачек и работы нелегальной типографии в Тифлисе, затем, уже самостоятельно, поставил на ноги организацию в Батуме. К моменту своего ареста весной 1903 года он имел уже солидный практический опыт и был известным в Грузии деятелем социал-демократической партии.
Теперь посмотрим, как складывалась партийная жизнь его главного оппонента — Троцкого. Начинали они одинаково. В 1897 году Бронштейн, кстати, ровесник Иосифа, вместе с друзьями организовал «Южнорусский рабочий союз» — социал-демократическую организацию, которая, по замыслу, должна была заниматься революционным просвещением рабочих. Основной их деятельностью было печатание и распространение листовок. Но продолжалось это недолго — 28 января 1898 года неопытных революционеров арестовали. Два года, пока шло следствие, их держали в одесской тюрьме, а затем в административном порядке Бронштейн был выслан на четыре года в Сибирь. В августе 1902 года он бежал из ссылки (бросив жену и двух маленьких дочерей — им впоследствии материально помогали родители Бронштейна, которые не могли смириться с тем, что их внучки живут в нищете). А отец семейства отправился прямым ходом в эмиграцию, где занялся журналистской работой, к которой имел несомненные способности, так что известный революционер Кржижановский дал ему прозвище «Перо». Д. Волкогонов пишет о нем язвительно, но точно: «Я не знаю ни одного русского революционера, который бы так много, подробно, красочно говорил о себе… Троцкий замечает, что «никому еще не удавалось написать автобиографию, не говоря о себе». Это верно. Но Троцкий очень много говорил о себе и тогда, когда писал не автобиографию»[27].
Так складывались партийные карьеры Троцкого и Кобы. Слова «карьера» и имя романтического героя, взятое в качестве псевдонима, плохо сочетаются между собой. Еще меньше сочетаются это слово и членство в радикальной партии, хотя ученые — историки, политологи и прочие без малейшего содрогания применяют его даже к тем, кто стоял у самого начала РСДРП. Люди, думающие о карьере, не становятся членами радикальной партии. В целях карьеры идут в партии умеренно-либеральные, которые в перспективе могут иметь хорошее представительство в парламенте, — ну будет же когда-нибудь парламент в России! А еще лучше куда-нибудь в администрацию, в чиновники — с талантами и работоспособностью Иосифа он мог достичь чинов очень высоких. Да что говорить — перед ним расстилалась ровной дорогой церковная карьера. Правда, тут требовалось монашество, так что Иосифа это вряд ли устроило бы — женщин он любил… Но как бы то ни было, радикальная революционная партия — последнее место, куда идут люди, думающие о карьере. Это прибежище романтиков, мечтателей, а то, что большевики получат возможность реализовать свои мечты, ни одна гадалка не рискнула бы предсказать. Да и сам Сталин до последнего момента не верил в то, что это возможно, — до тех пор, наверное, пока сам не занял место у штурвала новой империи.
Тебя здесь не ждут
Когда молодой пропагандист Иосиф Джугашвили отбывал в свою первую ссылку, он был уже далеко не «шестеркой» в большевистской колоде. В том же 1903 году состоялось его заочное знакомство с Лениным. До того Иосиф знал Ленина по «Искре» и давно им восхищался, ему нравилось умение этого человека писать о самых сложных вопросах просто и ясно. Не то незадолго до ареста, не то уже из тюрьмы он послал письмо одному из своих друзей за границей, и результат превзошел все его ожидания.
«Будучи уже в ссылке в Сибири… я получил восторженный ответ моего друга и простое, но глубоко содержательное письмо Ленина, которого, как оказалось, познакомил мой друг с моим письмом. Письмецо Ленина было сравнительно небольшое, но оно давало смелую, бесстрашную критику практики нашей партии и замечательно ясное и сжатое изложение всего плана работы партии на ближайший период. Только Ленин умел писать о самых запутанных вещах так просто и ясно, сжато и смело — когда каждая фраза не говорит, а стреляет…» Это письмо не сохранилось — Иосиф сжег его, о чем потом очень сожалел.
…Ленинское письмо грело душу, тем более что в Грузии у него после побега возникли серьезные проблемы. В Тифлис он приехал в самое неподходящее время — одна за другой шли волны арестов, старые знакомые Иосифа находились кто в ссылке, кто в тюрьме. Появились, правда, некоторые новые знакомства. Один из этих людей впоследствии станет близким другом Иосифа — это тифлисский рабочий-механик С. Я. Аллилуев. С другим отношения будут сложные и кончатся трагически — это Лев Розенфельд, который позднее под псевдонимом Каменев станет одним из руководителей партии большевиков.
Оставаться в Тифлисе, где все еще шли аресты, было слишком опасно, и Иосиф отправился в Батум. Но, как оказалось, в Батуме его не очень-то ждали. Еще в 1903 году в докладе Тифлисского розыскного отделения Департаменту полиции сообщалось, что «деспотизм Джугашвили многих возмутил, и в организации произошел раскол», так что понадобился эмиссар из Тифлиса, чтобы примирить враждующие стороны. Действительно, если было нужно, добиваться своего Сталин умел, и не всем членам социал-демократической вольницы это нравилось.
После ареста Иосифа верх в организации взяли его противники во главе с И. Рамишвили — в будущем он станет меньшевиком. Трудно, правда, понять, чем отличались в то время кавказские большевики от кавказских меньшевиков, учитывая, что большинство этих «теоретиков» едва ли в силах было разобраться в сути политических разногласий между теми и другими. Но это делу не мешало: кавказские социал-демократы тут же с удовольствием разделились на два лагеря и стали оспаривать друг у друга главенство в каждом городке и на каждом заводе.
Итак, пока Иосифа не было, власть в Батумской организации захватили его противники. Узнав о приезде прежнего лидера, комитет постановил: к работе не допускать. Более того, как вспоминает Н. Киртава, у которой остановился Coco: «Рамишвили вызвал меня в комитет и стал кричать: "У тебя остановился Джугашвили?" — "Да", — отвечаю. "Должна прогнать из дома, в противном случае исключим тебя из наших рядов". Надо думать, крепко был обижен Рамишвили, если для того, чтобы выжить противника из города, он применял такие меры.
Иосиф оказался в отчаянном положении. Он перемещался по Батуму с квартиры на квартиру, а председатель комитета преследовал, требовал, чтобы его не укрывали, угрожал ослушникам исключением. Тогда он решил уехать обратно в Тифлис, но для этого нужны были деньги. Несколькими месяцами ранее, когда Иосифа отправляли в ссылку, батумские рабочие устраивали для него складчину, а теперь было не достать каких-то полтора рубля на дорогу — большинство старых товарищей отказывали в помощи. Наконец, знакомый кондуктор довез Иосифа до Тифлиса.
В чем же дело? Большевики, меньшевики… но нельзя же так обращаться со старым товарищем и, в конце концов, с фактическим создателем организации! Да и странно это, не такими уж дисциплинированными партийцами были батумские рабочие. Исключить! Смотри, друг Рамишвили, как бы тебя самого за такие фокусы не исключили!
Ситуация объясняется просто: именно в то время поползли слухи о том, что Джугашвили — провокатор, и, похоже, распространял их Рамишвили. Нужно же ему было как-то оправдать преследование человека, который, по сути, создал организацию — и, ничего не говоря прямо, он пустил слух, что в организации появился провокатор, а ожесточенным преследованием Иосифа как бы указал, кто этот провокатор. Прием не слишком чистоплотный, но эффективный и часто использовавшийся — как тогда, так и значительно позднее, например, в диссидентской среде.
В самом деле, задуматься было о чем. К побегу Иосифа ни тифлисская, ни батумская организация отношения не имели, а сам он совершенно не горел желанием отчитываться перед комитетом, кто устроил ему этот побег, и понять его можно — стукачи были везде. Он расскажет — кто, что и как, эти еще проверять кинутся, дойдет до охранки, и в итоге пострадают помогавшие ему люди. Да и кроме того, его ведь никто ни о чем не спрашивал и не предъявлял никаких обвинений. Просто пустили слух — и все…
В марте 1904 года в Батуме прошли крупные аресты, комитет был фактически разгромлен. Во главе нового комитета стал близкий друг старого товарища Кобы Ладо Кецховели, к тому времени погибшего в тюрьме. Узнав об этом, Иосиф вернулся в город, рассчитывая наладить отношения с организацией. К нему отнеслись несколько лучше, хотя и ненамного, но столь откровенно, как раньше, больше не преследовали, даже позволяли участвовать в партийных собраниях. Однако его пребывание в городе было недолгим.
К тому времени отношения между большевиками и меньшевиками достигли если и не предельной, то близкой к тому остроты. 1 мая, во время маевки, проходившей на берегу моря, произошла ссора, которую горячие кавказские парни завершили хорошей дракой. Иосиф, естественно, не остался в стороне и был жестоко избит. В Батуме больше оставаться было нельзя, в Тифлисе его тоже не ждали. Снова оказавшись в отчаянном положении, преследуемый страшным словом «провокатор», он уезжает в Гори.
Казалось бы, все кончено, от партийной работы он отлучен, надо переквалифицироваться в учителя. И тогда он решается на последний шаг — апеллировать к вышестоящему органу, благо к тому времени на Кавказе таковой появился. В 1903 году состоялся I съезд кавказских социал-демократов, где было принято решение об образовании Кавказского союза РСДРП, руководящим органом которого стал Союзный комитет. Самым старшим и уважаемым членом комитета был один из основателей грузинской социал-демократии М. Г. Цхакая, находившийся в то время в глубоком подполье.
Разыскав Цхакаю через знакомых, Иосиф обратился к нему с просьбой о свидании. На этой встрече он рассказал все о своей революционной работе, о ситуации в Батуме и попросил помощи, а также предложил свои услуги для работы на комитет. Цхакая дал ему новую партию нелегальной литературе о II съезде партии и посоветовал «отдохнуть», что было не лишним, поскольку, по свидетельству видевших его в то время знакомых, Иосиф выглядел утомленным.
Отдых длился два месяца, во время которых комитет проверял Джугашвили. Только убедившись, что слухи о его провокационной деятельности не подтверждаются, его снова привлекли к работе. Но в Батум он уже не вернулся. В то время резко усилилась деятельность социал-демократов в деревнях и маленьких городках, и Джугашвили отправили на работу в Имеретино-Мингрельский комитет. Так что теперь он уже был деятелем не городского, а губернского масштаба. Но недолго: летом 1904 года, когда после очередной волны арестов большая часть краевого комитета оказалась за решеткой, Цхакая кооптировал в состав комитета Кобу и Каменева. Так Джугашвили стал одним из лидеров социал-демократического движения на Кавказе.
Коба — боец революции…
Теперь жизнь его состояла из постоянных разъездов. Тифлис, Баку, потом Кутаисская губерния, где во второй половине 1904 года появилось множество мелких организаций. В то же время в верхах шла острая борьба между большевиками и меньшевиками, и Коба поставил весь свой талант пропагандиста на службу большевикам.
Конец года был чрезвычайно «горячим», рабочий протест явно перешел в какую-то новую фазу и назревали серьезные события. В Баку шла мощнейшая забастовка на нефтяных промыслах, которая длилась три недели и окончилась подписанием первого в истории России коллективного договора между работниками и хозяевами. В Тифлисе, как и по всей стране, либеральная оппозиция выступала с требованием реформ, причем выступления эти проходили в весьма оригинальной форме: в то время всю Россию охватила эпидемия банкетов, на которых принимались петиции с либеральным содержанием. Что бы ни думали по поводу такой формы «протеста» революционеры, но использовали эти банкеты, как и любые прочие скопления людей, для своей пропаганды. Естественно, Иосиф не мог пропустить такую возможность, тем более что он к тому времени был уже достаточно искусным политиком, отточив язык во внутрикомитетских спорах. Но скоро всем стало не до банкетов.
1905 год начался на Кавказе, как и по всей стране, митингами и демонстрациями. 23 января в Тифлисе состоялась первая массовая демонстрация, окончившаяся грандиозной дракой ее участников с разгонявшими демонстрацию городовыми и казаками. Попутно произошел окончательный «развод» между большевиками и меньшевиками. А в начале января прошла целая волна арестов, в результате которой в Тифлисском комитете в большинстве оказались меньшевики. Тогда большевики проявили «ленинское» понимание партийной дисциплины (ведь известно, что Ильич подчинялся большинству, только если был с ним согласен) — они спрятали партийную библиотеку и кассу, а также типографию, отказавшись подчиниться неугодному им большинству.
Итак, Тифлис был охвачен рабочими выступлениями, в Баку же события приняли иное направление. В начале февраля в центре города армянин убил мусульманина. Мусульмане, не дав себе труда разобраться и найти преступника, просто-напросто прикончили нескольких подвернувшихся под руку армян. К ночи весь город был охвачен взаимной охотой, получившей позднее название армяно-татарской резни (татарами в то время называли вообще всех мусульман). Для усмирения населения пришлось вызывать войска. Естественно, социал-демократы не остались в стороне от событий, они пытались защищать армян, но, что интереснее, под шумок их боевики захватывали оружие и типографский шрифт.
А к весне произошел окончательный раскол в Кавказском союзе, так что образовались два руководящих центра социал-демократии. Борьба большевиков и меньшевиков приняла особо острые формы. В апреле 1905 года Джугашвили писал за границу: «Положение у нас таково. Тифлис почти целиком в руках меньшевиков. Половина Баку и Батума тоже у меньшевиков. Другая половина Баку, часть Тифлиса, весь Елисаветполь, весь Кутаисский район с Чиатурами (марганцепромышленный район, 9—10 тыс. рабочих) и половина Батума у большевиков. Гурия в руках примиренцев, которые решили перейти к меньшевикам. Курс меньшевиков все еще поднимается». Несколько ранее в том же письме он пишет, что людей мало, в два-три раза меньше, чем у меньшевиков, и приходится работать за троих.
А в июне Цхакая, вернувшийся с III съезда РСДРП, рассказал о его решениях: съезд увидел в событиях в стране перспективу свержения монархии, так что следовало заняться подготовкой вооруженного восстания, и молодые социал-демократы с головой окунулись в эту радостную для них работу. Джугашвили руководит созданием в Чиатурах «красных сотен» и одновременно, разъезжая по Грузии, занимается подготовкой всеобщей политической стачки.
Атмосфера тем временем все более накаляется. В Баку снова убивают друг друга армяне и мусульмане, горят нефтепромыслы. В Тифлисе на собрании общественности (!) в ходе столкновения рабочих с казаками и городовыми погибло около 100 человек. Демонстрации следуют за демонстрациями, иной раз завершаясь кровавыми столкновениями. В середине октября большевики, и в их числе Джугашвили, выдвинули лозунг повсеместного создания отрядов самообороны, или «красных партизан». Политический кризис обостряется, и даже большевики и меньшевики на время помирились.
Как известно, в октябре состоялась Всероссийская политическая стачка, завершившаяся подписанием Манифеста 17 октября. Либеральной интеллигенции были дарованы свободы и участие в управлении государством, и она успокоилась, занявшись освоением новых возможностей. Рабочие не получили ничего для себя ощутимого — им-то что с тех свобод? По стране ходила злая эпиграмма:
И хотя стачка вроде бы закончилась, но демонстрации и столкновения с полицией шли по нарастающей — события стремительно выходили из-под контроля, пугая обывателей-либералов. Зато большевики с радостью мчались на гребне революционной волны. Рабочие отряды «красных партизан» создавались повсеместно и открыто, и в их организации не обошлось без Кобы и его верного поклонника Камо.
Коба — политик…
В декабре в жизни Иосифа произошло важное событие: его избрали делегатом на IV съезд партии, который, по предварительному замыслу, должен был стать объединительным (попытки объединить большевиков и меньшевиков продолжались, с постоянным неуспехом, почти до самого 1917 года). Правда, съезда не получилось, так как многие организации попросту не прислали делегатов — в такое время им было не до заграничных тусовок. Вместо съезда в финском городе Таммерфорсе состоялась партийная конференция, на которой Коба сразу обратил на себя внимание, когда рассказывал о положении дел на Кавказе. По тому, как он владел информацией, как излагал ее, видно было, что это человек серьезный, — и если не формально, то фактически он заявил о себе как о крупном политике. Там же, в Таммерфорсе, он познакомился с Лениным, с которым они, как оказалось, одинаково мыслили и по политическим вопросам, в том числе, например, об отношении к выборам в Государственную думу. Так что там состоялось не просто знакомство: эти двое опознали друг друга в качестве единомышленников и завязали личные связи, которые до конца так и не выявлены. Однако ясно одно: то доверие, которое Ленин оказал Сталину в конце 1917 года, имело под собой серьезное основание.
Вернулся Иосиф как раз к самой кульминации событий: в конце декабря на улицах Тифлиса развернулись настоящие бои рабочих с полицией и войсками. Восстание было подавлено, и тогда тифлисские социал-демократы вступили в новый этап своей деятельности — террористический: они приговорили к смерти начальника штаба Кавказского военного округа генерал-майора Грязнова. В подготовке этого теракта объединились и большевики, и меньшевики, а одним из его организаторов стал Коба. 16 января 1906 года генерал Грязнов был убит.
И в это, самое горячее время Иосиф оказался прикован к конспиративной квартире. С ним произошла какая-то нелепая случайность: не то он упал с конки, не то попал в аварию, а может быть, опять разборки с кем-то, но только он получил раны лица и головы. Жизнь и здоровье его были вне опасности, но в такое время нечего было и думать выходить на улицу с перевязанной головой — первый же жандарм заберет в участок. Во время вынужденного затворничества неугомонный Коба, раздобыв карту Тифлиса, разрабатывал планы вооруженного восстания. Для большей наглядности он использовал… оловянных солдатиков, позаимствовав их у маленького сына хозяина квартиры, к полному восторгу малыша: надо же, дядя играет в солдатики!
А «дядя» играл совсем в другие игры. К огорчению Иосифа, штурм Тифлиса не состоялся, однако боевые дружины все равно создавались, в хозяйстве пригодятся. Трудно сказать, как в такое горячее время он отнесся к заданию комитета поехать на IV съезд партии, но дисциплина дисциплиной, и в начале апреля он выехал в Стокгольм в составе делегации из одиннадцати человек, среди которых был единственным большевиком. Уехал он туда под фамилией «Иванович» — вообще набор партийных псевдонимов Иосифа был достаточно разнообразен. После съезда заехал в Берлин, повидался со старым знакомым Александром Сванидзе и только через два месяца снова появился в Грузии. В Швеции товарищи заставили его купить новый костюм, и в Грузию он вернулся — впервые в жизни! — прилично одетым.
В апреле 1907 года Иосиф снова отправляется за границу, на сей раз в Лондон, где проходил V съезд РСДРП (кстати, тогда он познакомился с Ворошиловым, который впоследствии станет одним из его верных соратников). Съезд был для Иосифа тяжелым. Там, в числе прочих, подавляющим большинством голосов было принято решение о том, что революция пошла на спад и необходимо распустить боевые дружины. Это никоим образом не входило в планы Кобы и, как оказалось, также и в планы Ленина, который тоже голосовал против, оставшись на сей раз в безнадежном меньшинстве (170 голосов за, 35 — против, 52 — воздержались).
Да, первая попытка революции оказалась неудачной. Для эмигрантов продолжалась прежняя жизнь, что же касается тех, кто работал в России, то у них впереди была полная неизвестность…
…и Коба-террорист
У нас изображают сейчас кавказских большевиков прямо в виде какой-то банды «Черная кошка» — как будто они бегали по Тифлису и направо и налево грабили банки. На самом деле не так уж много у них было вообще «эксов», а с именем Кобы связывается только один.
Незадолго до съезда Иосиф встречался с Лениным наедине. Что они обсуждали, неизвестно, но едва ли без санкции «сверху», хотя бы и неофициальной, он решился на ту операцию, которую предпринял по возвращении. В Тифлис Коба вернулся в самом начале июля и в полном соответствии с решением съезда занялся подготовкой знаменитого «экса» большевиков — нападения на почту, в ходе которого было похищено 250 тысяч рублей.
Поделиться книгой: