Помоги проекту - поделись книгой:
— Да не знаю я, где хозяин со внукою! — всхлипнул он. — Не сойти мне с этого места — не ведаю!
— Худое дело! — нахмурился Подкуетовнйк. — Совсем, худое!
— Хуже и некуда… Те-то, лиходеи, не утихомирятся, покуда кого-то из троицы не споймают. Ну, за пришлеца пускай родная его маменька тревожится, коли есть она. Да и крепко держит его Великий Дуб. А вот Валуна с Зоряякой где перехватить?
— Беда! — всхлипнул опять Домовушка, и сивая да зеленые головушки горестно закачались.
И вдруг Домовушка всплеснул волосатыми ладошками:
— А что если кого другого послать к тем строителям?
— Кого другого?
— Да мало ль прохожего-проезжего шастает по лесу? Долго ль вам морок навести, со следа сбить, путь запутать? Пускай закопают кого ни попадя…
— В уме ль ты, головешка погасшая! — укоризненно вскричал Шишко, а Подкустовник буркнул:
— Где там! В уме!..
— Разве супостаты мы злодейные — невинного человека под смерть подводить? Ты, видать, нас в версту поставил с маньями, не то с банником да гуменником. Иль с водовиком: этому только дайся, только попади на речную борзину — вмиг в омут утащит. У нас же нрав не лют. А еще знаешь что? Сдается мне, не успокоются злодеи, пока своего не добьются. Они же вне сомнений пребывают, что Зоринкина во всем вина, — значит, станут за нею охотиться, пока не изловят.
— Значит… — медленно проговорил Домовушка, — значит, надобно им глаза отвести!
— Это как? — свел брови Подкуетовнйк — что зеленые мохнатые гусеницы сползлись!
— Да так. Скинуться Валуном, не то — Зорянкою, да и обвести людей вокруг пальца. Дело простое!
— Ничего себе, простое дело! — покачал головой Шишко. — Я скидываться неучен. Слыхал, кой-какие лешаки к этому способны, а я — нет.
— Ништо! — отмахнулся Домовушка. — Я сие слажу!
— Ну так бежим скорее! — подхватился Подкуетовнйк и потащил Домовушку к выходу, но тот в самых дверях уперся, в косяк вцепился и заверещал так, что у леших заложило уши:
— За порог не пойду! Не могу! Запрет наложен!
И как ни тащили, как ни толкали его в спину и ни пинали пониже спины, как ни щекотали — Домовушка не перешел порога.
Вконец измученные, лешие с ненавистью уставились на него.
— Эх, батогом бы его! — проскрежетал зубами Подкустовник.
— Без лепа это! — отмахнулся Шишко. — Запрет наложен — ничего не поделать. Без толку! Ты в воду не полезешь, хоть убей тебя, так? Вот и ему за порог ногой ступить не велено.
— Что ж, нести его, да? — зло проворчал Подкустовник..
— Нести?! — Шишко так и подскочил. — Молодец, брат. Лихо ты выдумал! Слышь-ка, дедок? А ежли понесем мы тебя?
Домовушкины глаза радостно сверкнули.
— Это с охотою! Да и ноша невелика будет. Обернусь кучкой мусора, вы меня совком да метлой в корзинку соберите — вот и вся недолга.
— Давай! — махнул Шишко… и словно ветер пролетел по избе, зашумело все вокруг, и почудилось лешим, будто уже не Домовушка пред ними, а ворох сухой листвы… но тут же шуршанье утихло, и старик вновь принял свой облик, кинувшись за печь.
— Куда, полено трухлявое?! — взвыл Подкуетовнйк, решив, что Домовушка опять струсил, но тот уже выкатился обратно, прижимая к себе что-то круглое, зеленовато-золотистое:
— Я Зорянке обещал поберечь его. А ну как без меня придет недобрый человек да стащит? Нет, пускай оно лучше со мной будет.
Домовушка метко зашвырнул зеленовато-золотистое в корзинку, которую уже держал наготове Шишко, сам вскочил на подставленный Подкустовником совок, крутнулся-вертанулся… опять шорох пошел по избе… и Домовушка малой горушкой мусора лег в совок.
Шишко аккуратно ссыпал старика в корзинку, для верности еще поелозил веником по полу, сметая в совок самую мало-мальскую соринку, чтоб ни частички не утратить Домовушкиной, — и лешие опрометью кинулись в глубины лесные.
Сперва он проклинал. Шипел по-змеиному, рвался, истекая кровью, изнемогая не столько от боли, сколько от полного своего бессилия.
Зорянка, Меда погибает! Может быть, уже сейчас!.. А Север, ее Лиховид, ничего не может поделать.
На поясе висел нож, но как до него дотянуться? И еще вопрос, что проделает это зловредное дерево, если вонзить в него нож. Не задавит ли вовсе?
Такого бессилия Север не ощущал ни разу в жизни и даже припомнить не мог, чтобы и Старый Север оказался хоть разок столь же бессильным, измученным и ослабевшим. И, казалось, ничто в мире сейчас не может выручить его.
Ничто. Всякий раз, лишенный технического подспорья, он оказывался на этой планете — заведомо сказочной! — слабее муравья, потому что муравей хотя бы может кусать и за ним стоит сила всего рода. А Север одинок и безоружен. И невры, к которым он вправе относиться свысока, будто могучий предок — к потомкам (ведь и в самом деле, лишь, случайность помешала Северу Старшему отправиться вместе с Невром, Тором, другими на Землю в составе Первой Экспедиции — и тогда… тогда бы Меда была его пра-дочерью, так?), — эти слабые люди, эта живая, непостижимая природа существовали по своим, их объединяющим — но отвергающим пришельца Севера — законам, непостижимым его разуму, сердцу, его телу. Трещина между прародителями и их созданиями оказалась куда глубже, чем можно было предположить.
Это все он понял уже гораздо позже, когда, измученный бесплодной борьбой с дубом, наконец притих в его ветвях, поник, расслабился на некоторое время, попытавшись уподобиться здешним обитателям и отыскать путь от своего сердца — к сердцу дерева.
Он молил, унижался — где там! Бессмысленно, как и проклятия.
Ох, был бы хоть парализатор! Но…
Наконец Север смирился, и в его усталом сердце осталось одно чувство: презрение к себе самому.
Безумец, безумец! Что сделал ты во исполнение воли пославших тебя, доверивших тебе воистину сверхчеловеческую миссию, продолжающую дело первых героев, Первых Звездопроходцев, кровь которых струится в крови людей, а тела проросли травами и деревьями, напитав эту землю? Где твоя разведка, Север? Ты посвятил свое время плотским забавам — да, нельзя ни с чем ранее испытанным сравнить это счастье, это блаженство, но…
Он снова заметался, скрипя зубами от новой волны горя, и в этот миг что-то ослепило его.
Зажмурился, потом осторожно приоткрыл один глаз.
Солнце играло на чем-то блестящем, что тащили в клювах две сороки. Соединенными усилиями птицам удалось вознести тяжесть на ветки, но тут-то и началась свара: в чье же гнездо отнести сверкающую добычу?
Север прищурился.
Ветка, на которую уселись птицы, была над ним на расстоянии вытянутой руки. На расстоянии вытянутой руки над ним две птицы тянули друг к другу, ежеминутно рискуя вновь уронить… его кастет-парализатор!
Точно бы жаром его окатило.
Звезды! Только б не спугнуть…
Север медленно, напрягаясь всем телом, приподнимал руку… тянулся, чувствуя, как рвут тело когти дуба…
Только б не спугнуть! Только бы опередить новую хватку дерева!
Сороки были слишком заняты ссорой; казалось, они готовы уже и сами бросить добычу, только бы долбануть противницу клювом посильнее!..
Но вот Север в невероятном усилии выгнулся — и кончиками пальцев схватил кастет!
Тело его стонало от напряжения, но, не давая себе передышки, он торопливо повёл малым лучом по ближним, самым опасным ветвям и с восторгом ощутил, как никнут, слабеют впившиеся в тело древесные когти. А в следующее мгновение он уже падал вниз.
Ему повезло: парализованные ветви гнулись упруго и подбрасывали его, замедляя, смягчая падение. Тем не менее грянулся он оземь ощутимо, — так, что какое-то время лежал, света белого не видя.
Вскочив, кинулся куда-то в чащу, но, повинуясь власти, не знаемой ранее, вдруг вернулся к поникшему дубу, опустился на колени, ткнулся лбом в землю, робко пробормотал:,
— Ты прости… Это недолго. Так нужно. Ты прости!
Выпрямился — и вновь бросился в заросли.
Север бежал по чуть заметной тропе в ту сторону, куда, как он заметил сверху, понеслись лешие. Стоило ему коснуться земли, как терзания из-за невыполненного долга разведчика вмиг улетучились и теперь его опять обуяло одно стремление: спасение Мёды. Спасение Зорянки!
Он не сомневался, что лешие помчались либо к ней, либо к ее деду, Валуну, и тропа их куда-нибудь да выведет его.
Расчет оказался верен. Совсем скоро пред ним замаячили темные бревенчатые стены. Вот чернеет дверной проём… неужто никого здесь нет? Север заскочил в избенку — и тут словно бы что-то ударило его в сердце.
Скафандр!
В углу лежал скафандр Первых, с серебряными молниями на плечах, для того времени супермодель, так и оставшаяся обмундированием Дальних Звездных Экспедиций, дань святым традициям, только теперь оснащенная множеством вспомогательных техсредств.
Но откуда здесь взяться скафандру?
Север подошел, ближе и увидел там, в углу… но еще прежде пеленгатор на поясе вновь залился писком: тоннель! Тоннель прямого перехода! Гарантия безопасного возвращения!
На эту беспроглядную, колдовскую тьму Север смотрел как на нечто столь милое взору, родное и любимое, что слезы навернулись. Но вдруг что-то заблестело, ожгло глаза!
Весь скафандр и самый выход из тоннеля мерцали мелкой белой пылью.
Север сделал шаг назад, и еще, и пятился до тех пор, пока не наткнулся спиной на стену. Резко перевел дух, огляделся.
Поодаль, в покосившейся печурке, слабо тлели угли.
Так. Хорошо. Собственное оружие он потерял, еще когда летел, подброшенный взрывом. Но этот легкий огонек — то что надо.
Север не думал, не рассуждал, не страдал. При виде белой сверкающей пыли вступил в действие отработанный автоматизм.
Эта пыль. Что бы она ни означала. Ясно, что кто-то в скафандре побывал в тоннеле и вынес пыль оттуда.
Может быть — скорее всего — то был имит Невр. Пожалуй. Нет! Ведь имиты могут и в открытом космосе обходиться без скафандров! Северу никогда не узнать, кто… не узнать, что это за пыль и каково должно быть производимое ею действие. Даже если они нейтральна, все-таки…
Одна из главных заповедей Звездопроходца: ты не имеешь права приносить на чужую планету ничего из тоннеля. А если идешь прямиком сквозь орбиту, помни: необходимо обеззаразить спускаемый аппарат.
Север об этом не забыл при посадке, какой бы трудной она ни была. Но кто же допустил вот это?!
Мысли летели, летели, а Север тем временем торопливо раздувал огонек, разбрасывая угли по избе…
Старое, иссушенное дерево занялось враз, и скоро вспыхнул костер, да такой, что Север, который уже собирался убегать, был вынужден остаться и караулить пламень, чтобы тот не перекинулся на окружающий лес.
А деревянное племя стояло вокруг, следило за Севером, словно живое, но не приближалось, сторонилось шальных искр.
Он и сам не знал, почему остался. Опять вдруг подступило могучее, неодолимое чувство вины, как давеча у дуба, и Север не ушел, пока не погас пожар, хотя страх за Меду терзал его, а еще пуще томила тоска.
Он сам, своими руками отрезал себе, может быть, последний путь домой. Теперь остался только «Инд», и если с ним что-то случится…
Конечно, следовало бы вернуться на поляну, проверить «Инд», усилить защиту, а может быть, плюнув на все, дать старт, уйти к «Роду»… но вместо этого Север поглядел на солнце и, немного подумав, пошел на восток. Туда, где стояло селение людей.
Долго еще лежала Зорянка на траве, обессилев от слез, перемогая тоску-печаль. Вновь вдруг вспомнилось видение, мелькнувшее в ворохе сверкающих нитей, которые перебирали для нее Наречницы: она, Зорянка, глядит в лицо белоликой девы с закрытыми очами, во лбу у той зеркало, а в нем видит Зорянка себя же — в странных, тесных, куцых одеяниях… обочь Лиховид, одетый так же, и еще какой-то молодец, ликом напоминающий сокола… а напротив… Боги! Спасите! напротив когтистые, рыже-серые, и нет им счисления! Что это?..
Зорянка сжалась вся. Странное томило ее предчувствие. Мнилось, прощально шумят над нею деревья, прощально щебечут птицы. Или и они уже чуют грядущую погибель невров?
Да что проку лежать? Надо идти к деду. Надо спросить его совета — и совета богов, к тайнам которых он причастен.
Зорянка встала — и тут два серых вихря вылетели из чащи и замерли у ног. Рысени!
— Вы что здесь?! — грозно прикрикнула Зорянка. — Вы как могли покинуть Лиховида?!
Рысени виновато щурились, подмурлыкивали, тычась в ее голые колени, искали прощения. — Что?.. Неужто не устерегли?..
Рысени легли на траву, прижав уши, готовые принять самый ужасный гнев на свои повинные головы.
— Где же он теперь? — простонала Зорянка, враз позабыв всё свои печали и даже омертвелый Белоомут, ибо сердце ее с недавних пор знало лишь одно: любовь. И не было в нем места другой радости и другой боли, пока горел неутихающим пламенем этот пожар.
— Где он? Ищите, ну!
Радостно взрыкнули рысени, не услышав больше злости в ее голосе, и тотчас один из зверей, низко опустив голову, почти уткнувшись в землю, метнулся в лес. Зорянка же вскочила верхом на другого рысеня — и он тоже помчался вперед.
Но странно! Рысени почему-то устремились не в самую чащу, не к той поляне, где стояла изба Лиховида, а прямиком к селению. И не успела Зорянка опомниться, как открылось пред нею такое зрелище, что она тихим свистом остановила зверей.
На месте селения увидела Зорянка беспорядочную груду трухлявых бревен, словно после жестокой битвы на баралище. Невры стояли толпой, а старый Баюныч что было мочи колотил в било, и тяжелый звон плыл над лесом.
Зорянка вслушалась — и мороз охватил ее обнаженное тело, ибо выколачивал Баюн призывы Подаге и всем прочим богам явиться и полюбоваться на жертвоприношение, свершаемое в их угоду.
Людей словно бы пригибал к земле каждый звук, волны ужаса прокатывались по. их спинам, и Зорянка поняла, почему: на сей раз в жертву богам предназначался человек.
Кто?
И не успела Зорянка даже вообразить, кто бы это мог быть, лак толпа расступилась — люди прятали глаза, отворачивались — и Нецый вывел на середину прорицалища Подаги, где еще тлел воззженный Лиховидом — и им же прежде потушенный! — огонь, девицу… в небесно-голубом одеянии, с распушенными светлыми волосами… о боги! Вывел Нецый ее — Зорянку!
Поделиться книгой: