Помоги проекту - поделись книгой:
— Командор Невр! Докладывает звездопроходец Север, экипаж «Род-1990»! Прибыл со специальным разведывательным заданием в составе эскадрильи…
И осекся.
Глаза старика вспыхнули. Он деревянно распрямился и, надтреснутым голосом отчеканил на официальном жаргоне звездопроходцев Ирия:
— Имит Невр готов исполнить ваши распоряжения! Звезды!.. Имит… имит Невр?!
И тут же сущее безумие надежд стало очевидно Северу. Как можно было предположить, что командор Невр жив! Конечно, срок его давно иссяк, тем паче, что в пору Первой Экспедиции регенерационные установки не могли быть увезены на Землю, и каждый из Первых прожил столько, сколько сулили ему расположение звезд и стечение обстоятельств. Увидеть Невра сейчас было бы не просто диковинно — невозможно, и глупый рапорт Севера можно извинить лишь волнением и внезапностью. Но куда более нереально, что жив имит Невр — энергетическая копня, мыслящий и чувствующий дубликат, создаваемый на строго определенный отрезок времени, И, конечно, погибающий после смерти своего оригинала!
А если этот старец — просто сумасшедший?.. Да, но откуда ему знать слова «имит Невр»! И речь, его речь!
Судорога прошла по лицу старика, по телу… Он скорчился, роняя посох, хрипя: — Загостился я в этой жизни…
— Что с вами? — невольно воскликнул Север, забыв, что перед ним не настоящий человек, подхватывая одной рукой посох, а другой — старика и вновь обретая ясность мысли от неправдоподобной легкости его тела.
Да, имит, несомненно. Сложные методы моделирования имитов, начатки которых, конечної были известны и Первым, а уж само собой Невру, давали возможность наделять имита не только развитой духовной и умственной организацией, но и большим числом физических параметров, даже весом. А этот — легок что перышко! Похоже, он цепляется за посох уже потому, что иначе его просто унесет ветром. А как бледен! Если бы перед Севером стоял человек, можно было бы сказать, что он снедаем тяжким предсмертным недугом. Но имит?.. И однако же взор старца меркнет. Меркнет…
Но вот, условно собрав последние силы, он тяжело повернулся и, хватаясь за деревья, потащился вглубь леса. Север машинально тронулся следом.
Через некоторое время старик замер веред холмом, поросшим травою, — и повалился наземь.
— Отсюда… отсюда… — прошептал он невнятно.
Север обошел холм — и вдруг ему показалось, что меж кочек что-то темнеет. Вмиг разбросал их… камень. Плита. Лежит косо, кое-как, будто кто-то совсем недавно сдвигал ее.
Поднатужившись, Север столкнул плиту н просунул голову в темное отверстие. И тут же пеленгатор, к однотонному писку которого он уже притерпелся, подал другой голос. Второй маяк!
Север втиснулся в лаз и почти тотчас на его пути оказалась еще одна косо повернутая плита, а за нею… Он оцепенел, ощутив руками цельнолитую металлическую поверхность!
Что же там, за стеной? Несомненно — тайник Первых. И — догадка медленно прошла в мозгу — Невр мог, предчувствуя кончину, создать имита, практически обеспечив его бессмертием: подсоединив имитограмму, заряженную его духовной и мыслительной энергией, к блокам питания, работающим на один из тоннелей. До тех пор, пока целы блоки — а они, можно сказать, вечны, — цел имит: полноценная, мыслящая и чувствующая копия командора.
Но что же произошло? Почему создается впечатление, будто старик вот-вот испустит свой последний вдох? И почему здесь, в тайнике, опущена аварийная (Север вспомнил схему) стена?
Ответ один. В тайнике аварии. Блок, жизнеобеспечивающий старика, поврежден. Вот он и приплелся, сюда почти бессознательно — то ли пытаясь продлить жизнь, то ли за смертью…
Что же там? Север торопливо ощупал стену. Ну, такая толща… А если попробовать лазерным резаком? Кроме обыкновенного ножа, это его единственное оружие.
И Север досадливо тюкнул себя в лоб кулаком: нет, Меда определенно свела его с ума. Забыты все задачи, дела, опасности, забыты элементарнейшие основы поведения звездопроходцев!
Ладно. Не время сейчас. Если удастся устранить аварию в тайнике, может быть, будет продлена жизнь имита Невра!
Он отодвинулся на максимальное расстояние от металла под защиту полуразрушенной каменной плиты, бывшей, как он понял, некогда стеною тайника, и, прикрывая ладонью глаза, нажал на спуск.
Удар!..
Синяя молния пронзила металл, и рваная трещина зазмеилась по нему. А в эту трещину ринулось пламя. О, так в тайнике пожар?!
С быстротой змеи Север скользнул в лаз обратно, и тут за стеной что-то глухо ухнуло, полыхнуло, щель расползлась — и немыслимое, чудное, феерическое зрелище открылось глазам Севера!
Он увидел зависший на краю орбитального коридора «Род-1», окруженный сверкающим кольцом тысяч и тысяч спускаемых аппаратов.
Он увидел имита Тора, сражающегося в открытом космосе со змееглавым и огромнокрылым чудовищем.
Увидел прекрасную Афройю, выходящую из пенистых морских волн.
И Словена, отражающего в одиночку нападение тьмы разъяренных зверей, одетых чешуйчатой броней.
И Гора в длинных белых одеяниях, разглядывающего сквозь закопченный осколок солнечное затмение.
Мелькнуло искаженное смертной судорогой лицо Стрнба, пронзенного тучей стрел.
И Будд с его странной, потусторонней улыбкой восходил на высокий костер…
Он видел огромный остров, настигнутый волной, и беломраморный город, залитый огненной лавой. Он видел конницу в полном вооружении, несущуюся прямо на него, — и еще сотни, сотни других картин, которых не могло разом воспринять око. И все это было бесшумно, мгновенно чередовалось — и Север понял, что в этом тайнике находилось, кроме всего прочего, бесценное хранилище имитограмм Первой Экспедиции… и вот теперь они горят на его глазах!
Но тут вновь полыхнуло огнем, ударил взрыв, земля взметнулась высоким столбом… Севера подбросило в воздух, понесло, и он успел увидеть, как меркнет, гаснет очертание тела старика, распростертого на траве. Невр, командор Невр вновь переживал свою смерть!..
И стало Северу пронзительно ясно, что последний след Великой Экспедиции исчез вот сейчас, на его глазах. А может быть, остались еще где-то хранилища, остались имиты великих звеэдопроходцев — вечные призраки, вечная память о деяниях богов!
Невра внизу уже не было, словно и самый дух его расточился по земле. «Загостился я в этой жизни…»
А потом раздался новый взрыв, еще сильнее прежнего, — Север почувствовал, что резко падает, потом вдруг чьи-то когти подхватили его, вцепились в тело — и все смерклось в его глазах.
Испокон веков известно: первый банный пар — здоров. Другой — крепок. Третий — хмелен. Ну а четвертый… Каков четвертый, мало кому ведомо, ибо нет на свете человека, который в четвертом пару жив бы остался. Четвертый пар — не для людей. Он для навий. Для нежити…
Долгонько привелось Нецыю ждать, пока все Лаюново семейство намоется. Никак не гасла лучинка в баньке, никак не смолкали голоса. Но наконец прошли по узкой тропке к избе сам Лаюн и два его старших сына, которые парились последними, и Нецый привстал было, да тут же и снова прилег в траву. Ну уж нет. Не привыкать ему караулить. Лучше подождать. Лучше пусть и не глянет на него сила злая. Потом, потом…
И он опять лежал, весь сжавшись, слушая, как вдруг раздался плеск да визг, глядя, как сине-белым мертвенным светом зажглось изнутри волоковое оконце, заиграли в нем причудливые тени…
Потом стукнула печная заслонка — и все стемнелось да стихло, но не скоро еще он шевельнулся, подошел, открыл разбухшую дверь, заглянул…
Ему пришлось постоять в темноте, чтоб глаза обвыклись, и весь он при том дрожмя дрожал: а ну как не все навьи исчезли? ну как Баенник из угла кинется, оморочь наведет, до смерти допарит?..
Нет, обошлось. Тянуло в отворенную дверь ночной прохладой, ветерок пошумливал в крапивных зарослях. И когда Нецый притерпелся к темноте, то увидел цепочки курячьих следов, тянувшихся по золе к устью печи, — и перевел дух.
Ушли навьи.
Ладно. Коли так, можно и не спешить, хоть и тянуть не надобно.
Краем рубахи Нецый прихватил малую шайку с остатками мутной воды, совком нагреб туда золы со следами, окунул веник и, хорошенько размешав, окропил стены и потолок Лаюновой баньки, хоронясь, чтоб на самого зелье не брызнуло. После того осторожно перелил его в припасенную глиняную посудину — и вышел, и залег в траве, выжидая…
Уж и сон его брал, дрема темная, а Нецый терпел, глаза таращил, ждал…
И дождался-таки!
Сперва тихого, настойчивого шуршанья, потом потрескиванья, потом..: потом стены баньки, погромыхивая, осели, рухнули!
И тут уж Нецый более не мешкал. Подхватил свою посудину с колдовским зельем — и ударился в бег, изворотливо шныряя меж избами, норовя не попасться на глаза ночной страже, при том не забывая плеснуть из посудины то на одну, то на другую стену.
Север, казалось, еще н не очнувшись, вспомнил, что произошло накануне. И весь сжался. Те когти, что вцепились в тело… Но боли не было.
Он открыл глаза. Зеленый свет лился ему в лицо, мягкий, целительный. Ложе его слегка пружинило, колыхалось, реял над опаленным лбом тихий ветерок, и Север наконец-то догадался, что его держит на ветвях своих могучее дерево.
Наверное, Север должен был скорее броситься вниз… но он не шелохнулся. Да и куда спешить? Он ощущал такой покой… такую безопасность… Страшное зрелище взрыва хранилища и гибели имита командора словно бы подернулось туманом, сладостная прозрачно-зеленая дремота смеживала веки… Дерево было столь ласково, что Северу почудилось, будто и по его телу струятся токи, питающие древесный ствол и ветви, будто он понимает речь потрясаемой ветром листвы, этот шелест; шепот… проникается мыслями дуба, слушая его беседы с собратьями о том, что кто срубит липу, тот заблудится в лесу, а если для постройки дома взять скрипучее дерево, то в доме все будут кашлять ни с того ни с сего; с наростом — у всех заведутся колтуны и нарывы; сухостойное — сухота поймает; с ободранной корой — скот падет; ну а если взять поваленное бурею — дом будет разрушен. Загубленные деревья, имеющие буйный нрав, случается мстят людям, и тогда обрушиваются избы, придавливая хозяев. Самой мстительной числится рябина, счастье, что из нее домов не рубят, не то весь род человечий был бы загублен… Вот так чудеса! Сроду на. знал за собой Север умения понимать речь деревьев! Или на Ирин леса немые? Да ведь и здесь прежде он слышал лишь однообразный шум… а может, те ветки и сучья, что впились в тело, наделили его этой способностью смешав сок с кровью?
В разговоре деревьев участвовала и сорочья стая. Эти трещали громко, запальчиво, перебивая друг друга, и когда деревья пели о том, что не иначе лесные боги наконец-то покарали губителей людей, наслав разрушение на их жилища, срубленные из убитых деревьев, то сороки заспорили, мол, лесные боги не иначе выжили из ума за древностию, коли допустили людям завинить в сей злой напасти не прихоть высших сил, а Зорянку!
Дуб, на котором возлежал Север, возмущенно тряхнул ветвями.
Да, да, продолжали свой гомон сороки. Восклепал на нее эту несуразицу не кто иной, как Нецый, коего все лесное племя давно уличило в тайном общении со зловредными порождениями Нияна, владыки подземного мира, всех смертей и лютостей. Уверял Неций, что Зорянка не только повинна в разрушении всех домов, но и заветный жизненоситель Белоомут из-за нее обратился в белый прах!
Деревья разом всплеснули ветвями, закачали кронами, ну Севера кругом пошла голова, чего не было с ним даже на испытательном стенде.
Обошли, обошли старые обычаи! Надо ведь как искать виновного, трещали сороки. Вбить в топор деревянный кол и держать его на весу, и вращать, а при том произносить разные имена. На чьем имени кол покачнется — тот и виновен. Так нет же, Нецый всем головы заморочил. А тут еще подлила масла в огонь Зверина. Мол, ежели в буевом валище отбила у нее Зорянка могучего чужеземца, который ей, Зверине, обрядно достался, то. уж тем пред всем родом невров провинилась, ну а сделав пришельца чужеложником и зачать от него возмечтав, осквернила Белоомут, и теперь из-за нее род невров обречен.
Зверина уверяла, что не обошлось тут и без зловолхвовании старого Валуна, деда Зорянки. И Нецый, спросив совета каких-то неведомых, иных богов, наставил соплеменников новые избы рубить, из нового, чистого дерева, а чтоб не рушились они, жертвы принести лесным богам по стародавнему обычаю. Известно ведь: крепость будет неприступна, изба век простоит, а мост никогда не обрушится, коль зарыть в основание того, кто на глаза строителям первым попадется.
Все невры упреждены Нецыем. Осталось заманить в селение Зорянку, Валуна и Лиховида! Зорянка… «— Как твое имя?
— Среди людей Меда…»
«Отбила у нее Зорянка могучего чужеземца, который ей Обрядно достался…» Лиховид…
Да это он. Север, и есть Лиховид! А Зорянка — конечно, Меда. Валун — ее дед, о котором она говорила. И все они должны быть почему-то зарыты в землю, в основание нового поселения! Что за чепуха… Север качнул головой. Что и говорить, полезно, оказывается, быть заброшенным на ветки этого пророческого дуба. Полезно понимать речь птиц… и он опять на миг ожжен был изумлением: откуда в нем это? Или нынче ночью Меда… Зорянка отдала ему не только жар страсти, но и все тайны свои? Не зря- же называла она его владыкой своим, богом и повелителем…
Но не время теперь для сладострастных воспоминаний. Север предупрежден — злоумышленникам его теперь ни за что не уловить з свои сети, не застать врасплох. Надо лишь предупредить Зорянку с дедом — и как можно скорее.
Он свесился с ветви. О Звезды!.. Высоковато. Да и ветви впились, не отпускают. И как отыскать Меду?
Что:то зашевелилось в кустах у подножия дуба, и к его могучим корням выкатилось косматое и лохматое существо, виду странного, воинственного: коряга не коряга, зверь не зверь…
И вдруг Север вспомнил, что это такое!
— Эй вы, из леса, лешие! Придите ко мне на помощь! — прокричал он заветные слова, и дикенький мужичок поднял к нему зеленобрадую и зеленовласую голову. А затем… затем он вдруг, внезапно вырос; да так, что сверкающие зеленым огнем глаза его оказались прямо против глаза Севера.
— Ну, чего тебе, а?
— Где Меда?
— Какая Меда? Не знаю я такой! — уклонил леший глаза свои и начал было уменьшаться в росте, да Север успел схватить его за загривок и резко дернуть вверх. Мужичонка враз усох, съежился до размера малой кочки, задрыгал ручками-ножками, запищал:
— Пусти, пусти, пусти, супостатище!
Тряхнув его еще раз для острастки, Север торопливо поведал, о чем болтали сороки, и с радостью увидел, как тревога наползла на зеленое косматое лицо.
Леший свистнул в два пальца, и Север сверху разглядел, что на поляну выкатился другой такой же мужичок. Завидев своего сотоварища плененным, подхватил с земли горсть желудей и запустил в Севера, но он успел заслониться своим пленником и тот, получив весь заряд в лоб, взвыл, словно ветер буреломный:
— Шишко! Не время баловать! Зорянка в беде! Торопливый стрекот дал знать Шишку, в чем дело, и тот
крикнул снизу:
— Небось у деда она, бежим, Подкустовник, да шибче!
— А коли там нет?
— Домовушку спросим. Бежим!
Подкустовник рванулся и выпал из рук Севера. Тот невольно вцепился в сук, и дерево грозно заскрипело.
— Эй! Снимите меня! Я с вами! — жалобно возопил Север, на что Подкустовник глумливо крикнул:
— Вишь яблоньку сухостойную? Когда она попустит цветки белые, тогда и снимем!
И, растворяясь в зеленой тени, ему вторил Шишко: — Ты уж лучше тут повиси. С тебя вся беда и пошла! Из-за тебя задор-зубоежа!
Затрещал подлесок — и стихло все.
Быстрее вихря ворвались лешие в избу старого Валуна, да и стали, точно заговорным словом закованные. Что за притча?
Ямина в углу избы мерцает, словно нечаянным снегом припорошена. Одежда какая-то странная тут же валяется. А хозяин-то где?
Вслушались лешие — и уловили, тихие, жалобные завовыванья за печкою. Кинулись туда — и вытащили на свет божий крошечного старичка в лопотине, седенького да серенького.
— Домовушка!
Разглядев гостей, тот приосанился.
— Что за взгон, что за крик? С чем пожаловали, щекотуны лесные? — вопросил заносчиво.
— Ах ты ж бубуля дождевая!.. — начал было возмущенный Подкустовник, но Шишко, ткнув его локтем в бок (не время, мол, заедаться!), спросил, проглотив словцо неочестливое:
— Где Валун? И Зорянка где?
— Отвечать каждому-всякому… — отмахнулся Домовушка и вновь сунулся было на угретое местечко под печкой, да рассерженный Подкустовник уцепился за край его рубахи и так дернул, что ветхая одежонка жалобно затрещала.
— Чего всхопился, ты, орясина, кочка болотная? — разъярился Домовушка, ринувшись на обидчика и размахивая крошечными седовласыми кулачками.
— Ах ты голыш запечный! — не остался в долгу Подкустовник, да тут супротивников расшвыряли могучие зелёные лапищи Шишка.
— Пустомели вы, блядники! Чего сцепились, ровно молодь безвредная, неразумная? Поскорее сказывай, старичок, где хозяева. Топерво проведали мы: грозит им погибель неминучая. Беда!
И он торопливо пересказал Домовушке, что произошло! Бледное личико того словно бы пеплом со страху подернулось.
Поделиться книгой: