Парень и горы

Антон облизал губы и стал разглядывать склонившегося над ним человека. Мужчина лет сорока, с легкой сединой на висках. Плотный, уверенный в себе. Только кадык судорожно бегает вверх-вниз. Антону казалось, что он погружается в ванну с теплой водой. Глаза слипались. Хотелось понаблюдать еще, но сил уже не было.

А когда он разомкнул веки, догадался, что его кто-то несет, и он покачивается на руках незнакомца, как в детской люльке. Чьи это руки? Антон ничего не мог понять. Ощущал только, что ступни приятно покалывает. Словно он в бассейне старых римских бань в Огняново, хотя не было никакого пара и не пахло серой.

…»Антон, замеси немного теста!» - просит Ивайла, медленно, с вымученной улыбкой усаживаясь у огня. Она так бледна, что он пугается.

Девушка только что вернулась с явки, и когда пошевелила ногой, выше колена брызнул красный фонтан. Кровь удалось остановить, лишь залепив рану мягким тестом. Значит, и кровь жаждет хлеба. А если бы не нашлось муки, кровь могла бы взыграть, взбунтоваться, и тогда поди усмири ее! Вот какая сила - хлеб!…

– Идиоты! Разве так можно? Кто вам позволил!…

Антон открыл глаза. Теперь он сидел на стуле, а против него стоял высокий, затянутый в полицейскую форму человек с аксельбантами и блестящим кортиком на поясе. Лицо его было красным от возбуждения. Взгляд беспощадный и острый, как бритва. Сейчас глаза его широко открыты, они ждут, когда перед ними раскроется чужой и непонятный мир, а затем снова станут сверлящими и ненасытными.

«Глаза, сынок, даны людям для обмана. В них все спрятать можно! - сказала ему однажды мать, почувствовав доверчивость Антона. - Будь осторожным! Больше всего остерегайся людских глаз!»

– Как вам не стыдно! - продолжал разоряться полицейский. - Марш отсюда! Кто вам разрешил так с ним обращаться? Принесите сухую одежду! Да шевелитесь!

Антон узнал - это начальник полиции. И впился в него глазами.

Нет, в его глазах не было страха перед сильным или инстинктивного раболепия перед властью. В глазах Антона было презрение человека, которому нечего терять. Взгляды их встретились и оттолкнулись.

– Почему ты такой мокрый и весь в синяках? - тихим, вкрадчивым голосом спросил начальник. Он не извинялся - просто отделял себя от других.

– Да так, ничего! - выговорил Антон запекшимися губами. - Упал, когда меня вели… по лестнице! Оступился!

Эти слова хлестали начальника по лицу, хлестали наотмашь, как те удары, что недавно обрушивались на самого Антона. И все-таки полицейский чин, казалось, был доволен таким ответом.

– А я уж подумал, что это наши… - Голос полицейского потеплел. Он подошел к столу, налил стакан воды. - Разве знает человек, кого надо остерегаться и кому верить? Идиоты!… На, держи!

– Сыт по горло, - отрезал Антон, хотя в горле у него все пересохло. - Три ведра уже выпил! - Голос его дрогнул, и он испугался, как бы не выдать своего удивления резким поворотом допроса. Лицо начальника полиции расплылось в улыбке. Казалось, разговор даже забавляет его. Наверняка он думал: что это - дерзость или фанатическая ненависть юнца, напичканного коммунистическими идеями?

Потом, когда Антон натянул на себя сухую, но сильно поношенную одежду из домотканой шерсти, начальник снова уставился на него и неожиданно спросил:

– А мы, кажется, уже знакомы, а?

– Так точно, господин начальник! - Антон попытался вскочить со стула и вытянуться по стойке «смирно», но тут же брякнулся на стул как подкошенный - ноги его горели огнем.

– Видишь, еще немного, и мы окажемся друзьями!… - Теперь начальник уже с нескрываемым интересом посмотрел на Антона. - А как мы познакомились, не припомнишь?

– Никак нет, господин начальник, но вас ведь все знают!

– И наверняка говорят, а?… Интересно, что же обо мне говорят?

– Точно не могу ответить, господин начальник, только слыхал, что вы самый жестокий полицейский, но…

– Вот видишь, чего только не болтают люди! Самый жестокий полицейский! А почему?! Потому, что охраняю государство и стою на страже порядка. Да разве это государство мое собственное? Ну, да ничего! Когда мы с тобой лучше узнаем друг друга, ты сам убедишься… Предлагаю только одно условие - говорить правду!

– Так точно, господин начальник, только правду! - снова четко, по-военному отбарабанил Антон.

– Ну, тогда все в порядке! Я всегда любил откровенных людей. Закурить хочешь? - он взял со стола пачку сигарет «Томасян» и протянул Антону.

– Никак нет, господин начальник, я не курю! - ответил Антон.

– Очень хорошо! Это в Молодежном союзе вас так учат? Не курить… не пить…

– Так точно, господин начальник!

– Браво! И теперь, в партизанском отряде, вас тоже продолжают обучать? - небрежно подкинул полицейский, закуривая и садясь против Антона.

– Так точно, господин начальник, продолжают. Мы готовим рефераты, слушаем лекции…

– Сколько человек у вас в отряде? - резко прервал его начальник полиции, потянувшись к пепельнице.

– Не могу знать, господин начальник! - как заведенный, выпалил Антон.

Полицейский посмотрел на него несколько озадаченно. До сих пор все вроде шло нормально, значит, он и в самом деле ожидал другого ответа. Он молчал. Похоже, испугался, что зашел слишком далеко, но не хотел ни выдавать себя, ни идти на попятную.

– Как!… Ведь мы же условились беседовать по-дружески и говорить чистую правду?

– Так точно, господин начальник, только правду! - снова отчеканил Антон, не сводя с него взгляда.

– Так-то оно так, но ты же мне врешь!

– Никак нет, господин начальник!

– Тогда почему не скажешь, где сейчас ваш отряд? - Начальник полиции уже успел взять себя в руки.

– Не знаю, господин начальник, поэтому и не говорю!

– Глупости! Только не надо уверять меня, что ты все забыл!

– Так точно, господин начальник, если бы вас так били, у вас бы тоже все из головы вылетело!

Начальник полиции снова погрузился в молчание. Говорили лишь его глаза, метавшие искры. Понял ли он, что игра проиграна, еще не начавшись? Лицо его вытянулось, глаза ввалились и потемнели.

– Жаль! - вздохнул он. - Ты еще такой молодой, а все торопишься, торопишься… А куда, спрашивается?

Антон не ответил.

– Не беспокойся! Если не хочешь, допрашивать тебя не буду. Для меня главное - чтобы ты задумался, куда может привести тебя извилистый и скользкий путь.

– Мой путь уже окончен, а про ваш вам лучше знать, - дерзко и неожиданно для самого себя отрезал Антон.

– Хм! - снисходительно улыбнулся тот, и в глазах его мелькнуло любопытство человека, располагающего неограниченной властью. - Знаешь, в чем разница между тобой и мной?

– Я голодный, господин начальник! - уклонился от прямого ответа Антон.

Полицейский посмотрел на него, встал из-за стола, обернулся, подошел к окну, открыл створки и снова закрыл. В кабинете стояла духота. Чугунная печка раскалилась докрасна.

– Слушай, а почему ты решил, что мы непременно должны тебя расстрелять?

Это было как гром среди ясного неба.

– У вас нет другого выхода, господин начальник! - тихо сказал Антон.

– Если мы - полиция, значит, только убиваем, сеем смерть, так думаешь? Вы убегаете, мы вас преследуем и уничтожаем…

– Вот тут вы ошибаетесь, господин начальник! Всех ведь перебить нельзя, да и мы вам не прощаем!

…»Приговаривается к смерти!» - произносит Димо.

Осужденного колотит дрожь, кажется, он давно уже расстался и с этими соснами, и с этим небом, по которому несутся белые облака. Чего стоит смерть человека, когда за его спиной маячит предательство, когда пятеро ремсистов уже в тюрьме, Шоп убит, а Лиляну выбросили на берег реки, и товарищи нашли ее окоченевшее тело. Взяли предателя в его собственной лавке. Он ничего не отрицал, только дрожал всю дорогу до партизанского лагеря. Рассказал, запинаясь, как сломался и стал изменником: пока били, истязали - он терпел, но когда привели его дочь и раздели… Не мог объяснить, почему ни с кем не поделился, никого не поставил в известность. Не мог объяснить, почему стал выдавать одного человека за другим, пока, наконец, его самого не поставили к этой сосне. Человек властен лишь над собственной совестью и собственным достоинством. Смерть не зачеркивает преступлений - она просто обрывает их. И только. Казнь предателя - это даже не возмездие, ибо правый в нем не нуждается, она лишь приносит уверенность в завтрашнем дне и предвещает радость тем, кому даже и знать не надо, почему все завершилось таким исходом. Таков закон, такова логика…

Кто-то пересек коридор, лампа под потолком едва заметно покачнулась, и на облупленной стене какая-то тень поклонилась освещенному пятну.

…Мануш удивленно поднимает брови:

«Вот люди, придумали бы что-нибудь стоящее, а то во всех сказках юнаки побеждают, чудовища погибают, а зло продолжает себе хозяйничать на земле. И вот мы теперь ходим по горам - по Пирину, по Риле, по Родопам, чтобы победить зло. Но работа эта не из легких. Если меня спросить, то не по нутру мне эти сказочки, они обманывают, усыпляют. По мне, сказки должны кончаться так: одно чудовище сгинуло, а другое, пострашнее, осталось, и теперь пришел черед схватиться с ним не на жизнь, а на смерть».

В землянке мерцает огонек керосиновой коптилки, под ним склонилась Ивайла - пишет воззвание к своим соученицам по гимназии, и тень от ее руки плывет по дощатой стене, странная и причудливая…

– Только не воображай, что ты уже вкусил плод от древа жизни! Разве ты не понимаешь, что твою молодость превратили в мишень, продырявленную пулями задолго до того, как ты оказался у нас?

– Мы по-разному смотрим на жизнь, господин начальник! И нам нет смысла продолжать разговор. Расстреляйте меня, и точка!

Полицейский прошелся по кабинету, помолчал и вдруг сел против Антона.

– Послушай, а если я дам тебе возможность бежать?

– Не все ли равно - убьете при попытке к бегству или в этой комнате, - стиснул зубы Антон. - Но мои товарищи отомстят. Отомстит!

– Да!… Такие люди, как ты, или живут будущим, или умирают без прошлого.

– Да здравствует Красная Армия! - одним духом выпалил Антон, как будто в него уже целились из автомата.

Начальник захохотал, гортанно и громко.

– Хорошо, хорошо! Я знаю, ты насквозь пропитан большевистской пропагандой. Хочешь стать героем, да? Тогда слушай меня внимательно. Отпущу тебя сегодня же. Иди в отряд и расскажи, что ты ни в чем не признался и никаких обещаний полиции не давал! Еще скажи, что я освободил тебя просто так… Ну, потому что мне понравилось твое дерзкое поведение!

Как это понять - или под ногами опять земля, или это новая уловка? Игра с обреченным на смерть? Голос полицейского звучал четко, он старался придать ему искренность и вместе с тем сохранить оттенок угрозы.

Все мысли, все существо Антона насторожилось.

– Вы думаете, я вам верю, господин начальник?

– Ничего! Достаточно, чтобы тебе свои «поверили», вот тогда ты узнаешь, почем фунт лиха!

Антон недоверчиво покачал головой:

– Ошибаетесь, господин начальник!

– Сам увидишь, что будет. Я хотел сделать из тебя человека! А ты оказался глиной, из которой даже кирпич не слепишь… Эй, кто тут за старшего!

Скрипнула дверь, и в кабинет вошел уже знакомый Антону полицейский - тот, постарше, что участвовал в допросе, только теперь на нем был полушубок. Он замерз, наверное, болтался где-то на улице.

– Старший спит, господин начальник!

– Забирай этого субчика, и чтобы духу вашего здесь не было! Как пройдете засады, отпусти его на все четыре стороны!

– Будет сделано, господин начальник! Но… - И он заговорщически улыбнулся.

– Никаких «но»! - рявкнул начальник и, обернувшись к Антону, добавил: - Если ты не дурак, через некоторое время сам будешь искать меня! Смотри, связь только через твою мать! Ясно?

Начальник полиции размахнулся, и Антон свалился на пол. Начальник вышел. Прелые доски заскрипели, лампа качнулась, по стене запрыгали тени.

– Ладно, парень… Тише! Тише! - услышал он шепот, но голоса не узнал.

В коридоре было пусто и темно.

Безлюдный двор тонул в белом зимнем мраке. Невысокая ограда. Да, здесь. Кто-то приподнял Антона и перекинул через ограду. Не было сил пошевелиться. Антон ощущал только, что ноги его горят, и оттого ему вроде даже приятно лежать на холодном снегу.

Потом его снова закачало, как в люльке. Нет, это не мать его баюкает, и это учащенное дыхание - тоже не ее.

Что за человек, кто он? Антон раскачивался на его спине в такт шагам и вдруг почувствовал облегчение, даже радость. Повеяло надеждой. Неужели удалось вырваться? Все это похоже на сон. На улице послышались голоса, и человек со своей ношей метнулся в темную подворотню. Что все это значит?! И тут Антон понял: у человека в полушубке за пазухой спрятан какой-то предмет. Рука потянулась к чужому карману, осторожно нащупала пистолет. И удивительно - его ледяная поверхность излучала тепло, которое бодрило Антона больше, чем свежий ночной ветер.

Антон понял. Да, это полицейский - тот, что постарше.

…Они идут друг за другом. Впереди Мануш. Снег хрустит под ногами, и этот предательский звук не отстает от них ни на шаг. Стиснув зубы, они продолжают идти, потому что не могут, не имеют права останавливаться. И молчат. Таков закон. И только пересекли проселок, как послышался треск мотоцикла. Следом за ним из-за поворота блеснули огни грузовика. Мануш и Антон залегают в придорожных кустах. Мотоцикл промчался мимо, вильнул в сторону и замер. Лишь свет его фары, прорезая белые сумерки, указывает дорогу грузовику с плотно натянутым брезентовым верхом. Фургон заскрежетал и тоже остановился.

Из кабины выскакивают двое, из кузова еще двое. Все в форме полицейских. Их видно как на ладони. Застрочил автомат Мануша, Антон тоже нажимает на спуск. И стреляет до тех пор, покуда пистолет не обмякает безвольно в его руке. Мотоцикл рванул с места. Но пока он заменял обойму, все поглотил белый туман.

В кузове лежат трое связанных мужчин. Антон яростно срывает веревки. Освобожденные плачут, не в силах поверить, что к ним пришло спасение. Времени нет по-настоящему дать волю радости - ведь перестрелка может привлечь новых карателей.

«Вот так-то, товарищи! Конец вашим мучениям!…»

Особенно запомнился седовласый человек лет пятидесяти. Похоже, ему досталось больше других - все лицо его в синих подтеках. Антон с Манушем провожают опьяневших от счастья, только что обретших свободу людей, объясняют им, где отсидеться и кого дожидаться, а сами двигаются дальше. Они пробираются мимо постов и полицейских засад, глядя на силуэты часовых, пересекают скованные льдом речки и прислушиваются, прислушиваются… И как награда за нелегкую дорогу - родной очаг деда Косты и запах домашнего хлеба. Хлеб и сало. Именно за этим они и пришли. Продукты надо переправить в отряд. Дед Коста знает старую Кременскую лесопилку, он и проведет туда двух нагруженных мулов. На всякий случай ему раздобыли пропуск на право передвижения по всей околии, к тому же он знает здешние места как свои пять пальцев.

Потом Антону одному пришлось пробираться в Тешово. Быть может, нет ничего страшнее, чем блуждать темной ночью по заснеженным полянам и глухим лесам. Антону надо миновать Папаз-Чаир, Млаки. А как узнаешь, где притаился враг? В любую минуту может прогреметь выстрел… Конечно, он ответит… Когда Антон добрался наконец до бабы Янинки, он замерз, как сосулька. Грохнулся на лавку. Перепуганная старуха кладет перед ним ломоть хлеба и крестится, заглядывая в его обветренное, заросшее лицо.

«Господи боже мой, пресвятая богородица! Мать родная по нему плачет! Покарай злодеев, господи»…

– Эй, ты еще жив?

Антон открыл глаза. Над ним было ясное небо. Полицейский сидел, положив голову парня к себе на колени, и с тревогой смотрел на него.

– Да скажи же наконец хоть что-нибудь!

Антон продолжал молчать. Он наслаждался морозным воздухом и видел только огромное небо, покрытое зимними звездами, которые ежились от холода.

– Ясно!