Человек с луны.

Но Туй тоже замотал головой. Он повелительно протянул руку сначала к поросятам, а потом к Маклаю. «Твое»,— говорил этот жест.

Маклай устало пожал плечами:

— Ну, что ж поделаешь! Значит, такой у них обычай. Бери поросят, Бой.

Но папуасские юноши сами наклонились к своим подаркам. Они высоко подняли их над головой и остановились, ожидая приказа Маклая.

Маклай посмотрел еще раз вокруг себя. Тонкий месяц, точно запутавшись в перистых листьях пальмы, уже светлел на бледно-зеленом небе. Вечер подошел незаметно и быстро. Темнее стали деревья. Плотнее — кусты. Только вершина горы еще светилась вдали розово и нежно. И еще сильнее пахли цветы, свисающие с узловатых, изогнутых веток, похожих на гигантских змей.

— Пора на «Витязь».— Маклай, повернувшись к папуасам, вдруг поклонился им низко и серьезно.

Папуасы как будто поняли его. Юноши еще выше подняли свою ношу и двинулись вперед, показывая дорогу Маклаю. Остальные пошли сзади, переговариваясь и перешептываясь между собой. Кто-то затянул песню. Отрывистые звуки были однообразны и заунывны. Дорога спускалась к морю уступами, и сигнальные огни «Витязя» были видны еще издалека.

Шлюпка была на месте. Волны с тихим шипением бились о ее корму. Маклай прыгнул в лодку и показал Тую на место возле себя. Туй нерешительно покачал головой. Молчали и остальные папуасы, но когда шлюпка стала удаляться, две легкие пироги поплыли за ней и проводили ее до «Витязя».

ДОМИК НА СВАЯХ

Для своего дома Миклухо-Маклай выбрал место на самом берегу моря. Там росли большие деревья, бежал ручей, цепкие растения обвивали высокие стволы. Место было уединенное и красивое.

Еще с мостика «Витязя» Маклай успел хорошо разглядеть этот гористый и зеленый берег.

Все эти дни, пока «Витязь» стоял в заливе, Николай Николаевич подолгу не отрываясь смотрел в бинокль на кудрявые лесистые горы, коралловые рифы и редкие желтые отмели — пристани пирог.

Ему нравились светлые долины, разрезавшие темные массивы лесов, синее, как синька, небо, пена прибоя у красных и лиловых камней.

Отсюда, с мостика корвета, он наметил и место для своего жилья.

В тени двух громадных деревьев корабельные плотники вбили высокие сваи.

Легкая хижина, наполовину из дерева, наполовину из брезента, была готова в несколько дней. Крышу сделали из циновок, искусно сплетенных Боем из листьев кокосовой пальмы. У одной стены поместился большой некрашеный стол. Два больших деревянных ящика, поставленных рядом, заменяли кропать.

Ульсон, охая и ахая, суетился возле вещей, сгружаемых с корвета на берег.

Вещей было немного. Главное место среди них занимали инструменты, книги, оружие.

Запасаться провизией, удобной одеждой, уютными креслами и мягкими постелями у Маклая не было охоты, да не было и денег. Всё его сбережения, все, что ему удалось выхлопотать у Географического общества,— все это целиком ушло на инструменты, на жалованье Ульсону и Бою.

Где уж там думать о вкусных консервах и аппетитных банках какао, о ящиках с хрустящим печеньем и плитках шоколада, о запасах платья и удобной обуви!

Да Маклая не слишком заботило это.

Главное у него было: стол для микроскопа, ружье для охоты, сеть для рыбной ловли. А рядом с ним, бок о бок, жил незнакомый и загадочный народ — папуасы.

Хижина была почти готова. Маклай терпеливо выслушивал воркотню Ульсона и старательно прибивал полки для книг и для своих будущих коллекций. Расхрабрившиеся папуасы каждый день приходили смотреть на работу белых людей. Все удивляло их: и блестящие на солнце топоры, и свистящий рубанок, и ящик с гвоздями. Они переговаривались между собой, смеялись, хлопали ладонями о колени и иногда, подхватив оброненный крючок или винт, долго разглядывали незнакомую вещь, покачивая головой.

Вступать в разговоры с белыми они не решались. Только один Туй, первый друг Маклая, храбро подходил к самому дому, трогал Маклая за руку и даже частенько посиживал на ступеньках уже готового крыльца. Однажды он остановил Маклая и придержал его за рукав. Лицо его было взволнованно, брови сдвинуты. Сразу было видно, что ему хочется сказать что-то очень и очень важное.

— Что ты, Туй? — спросил его Маклай.

Туй показал на корвет и потом широко махнул рукой. Маклай понял.

— Уедет,— подтвердил он.— Корабль уедет, а я останусь здесь. В этом доме.

Туй вздохнул, сделал грустное лицо и быстро-быстро заговорил на своем непонятном наречии.

Слова были непонятны, но Туй так выразительно размахивал руками, так подпрыгивал, так крепко закрывал глаза, так живо бросал воображаемое копье, так сердито рубил голой ладонью сваи хижины, что Маклай понял сразу все, что он хотел ему сказать.

Корабль уйдет, говорил Туй, Маклай останется один. Из соседних деревень придут злые люди. Они разрушат хижину, они убьют Маклая копьем. Маклай — хороший человек. Туй не хочет смерти Маклая. Пусть Маклай садится в свою большую лодку и уезжает далеко-далеко. Здесь ему будет плохо.

Маклай посмотрел на море. Корвет готовился к отплытию. Еще несколько часов и последняя струйка пароходного дыма скроется вон за тем мысом. Маклай останется один.

Не слишком ли трудную задачу он взял на себя? Не прав ли Туй, предостерегая его? Доведет ли он до конца свою работу? Сумеет ли доказать, что папуасы — такие же люди, как европейцы, что все народы на земле равноценны и нет среди них высших и низших рас? И не лучше ли, пока не поздно, прыгнуть с вещами в шлюпку и вернуться на «Витязь»?

Маклай тряхнул головой и улыбнулся Тую.

— Ничего, дружок!— сказал он ему.— Никто меня не съест, и никто меня не убьет. Все будет хорошо. Очень хорошо. А на добром слове — спасибо.

И он выбрал в ящике самый большой и блестящий гвоздь и подал его Тую.

СТРЕЛА НА ДЕРЕВЕ

Маклай улыбался, но предсказания Туя все-таки встревожили его.

Он взял острый нож и подошел к одному из ближайших деревьев. Дерево было громадное. Высокий гладкий ствол поднимался стремительно и ровно. На мощных ветвях шумели листья. Какая-то любопытная птица звонко кричала на самой верхушке.

Маклай вонзил нож в толстую кору и взрезал ее — длинная стрела острием вниз забелела на темном стволе. Маклай отошел и посмотрел на нее издали. Она была видна ясно и отчетливо. Здесь, под этим деревом, Маклай спрячет свои заметки и дневники, если ему и в самом деле будет грозить опасность. Что бы ни случилось, самое важное — работа, она не должна исчезнуть бесследно.

Письма были написаны. Собраны все вещи. Маклай в последний раз стоял на палубе «Витязя».

— Спасибо,— говорил он, пожимая руку капитану Назимову.— Я вам очень, очень благодарен за вашу помощь. Не забудьте только о моих бумагах. Если меня съедят…

— И съедят! — согласился капитан.

— …или просто убьют,— невозмутимо продолжал Маклай,— я все же перед этим успею спрятать записки. Передайте их Географическому обществу. Передайте их моей родине, капитан!

— Да вы еще подумайте! почти закричал капитан, хватая Маклая за пуговицу.— Еще ведь не поздно. Плюньте вы на этих дикарей с их происхождением. И не все ли равно, какой они там расы? Дикари и дикари, и так видно!

Маклай сдвинул брови и тихонько освободил свою пуговицу.

— Мой учитель Чернышевский,— сказал он, отчеканивая каждое слово,— писал, что между людьми белой и цветной расы нет, по существу, никакого различия. Он писал о том, что все человеческие расы происходят от одного ствола, как ветви одного дерева, как ручьи из одного озера. Он всегда повторял, что люди, которые утверждают иное, делают плохое и нечестное дело. Они говорят, будто люди с белой кожей должны быть господами, люди с цветной кожей — рабами. Белым они отдают всю землю, цветных же толкают к нищете и вымиранию. Доказать, что все люди равны,— стало делом моей жизни. Но нам нужны факты. Мы должны исследовать. Мы должны изучать. Мы должны собрать тысячу доказательств, чтобы разбить наших врагов. И я соберу их здесь, на этом берегу, среди этих папуасов. Я буду учиться их языку, изучать их обычаи, собирать их сказки, исследовать строение их тела, волос, кожи. Я докажу, что они способны на все, на что способен белый, что нет высших и низших, нет рабов и повелителей…

Так длинно Маклай говорил очень редко. Надо было уж очень рассердить его или задеть за живое, чтобы он сказал такую пространную речь. Но капитан и вправду задел его за живое. Отчего это неглупые люди не понимают таких пустяков? Разве задача Маклая — не большая задача? Разве это нужно доказывать и объяснять?

— Ну хорошо, хорошо!— уговаривал капитан рассердившегося Маклая.— Поезжайте к своим папуасам и успокойтесь. Дело хорошее, спорить не буду. Только все-таки будьте поосторожней. Как личного одолжения прошу, голубчик. Сказки сказками, а человечье мясо ваши папуасы все-таки кушают. Уж как-нибудь постарайтесь не попасться им на обед. Приятного мало!

Маклай засмеялся и потрепал капитана по плечу.

— Обойдется! — уверенно сказал он.— Кто же ест своих друзей? А я к ним еду как друг. Не поймут? Значит, моя вина. А о бумагах все-таки не забудьте. Самое высокое дерево, и стрела на нем. Там и копайте. И… кланяйтесь России.

ПОСЛЕДНИЙ САЛЮТ

— Спустите флаг,— сказал Маклай Ульсону.— «Витязь» уже поднял якорь.

Ульсон подошел к дереву, но остановился, не в силах поднять руки. Его колени дрожали, на глазах блестели слезы.

— Вы, кажется, боитесь? — спросил его Маклай.— Ну так что ж — еще не поздно. «Витязь» еще здесь. Если хотите, вы можете ехать. Я останусь вдвоем с Боем. Только торопитесь. У вас всего несколько минут.

Ульсон сделал два-три шага и остановился. Решительный голос Маклая успокоил его. Он поднял голову и посмотрел на Николая Николаевича.

Маклай стоял у дерева, на верхушке которого развевался флаг. Лицо его было спокойно, движения уверенны. Руки ловко потянули веревку, и флаг медленно пополз вниз, салютуя уходящему кораблю:

«Прощай, «Витязь»! Прощай!»

Дым белой лентой растянулся над океаном. Корвет делался все меньше и меньше.

Казалось, он таял в голубоватом тумане моря.

Глазам было больно от солнца и ослепительного блеска воды, но Маклай смотрел не мигая на уходящий, тающий вдали корабль.

— Прощай, «Витязь»! — сказал он еще раз тихонько и повернул к своему дому.

Ульсон и Бой разбирали вещи.

Набрав гвоздей в рот, Ульсон прибивал над своей постелью портрет жены. На ней было смешное платье с оборками и бантами и высокая шляпа с перьями.

Маклай подошел к своему столу. Листы бумаги уже лежали на нем аккуратной стопочкой. В чернильнице темнели свежие чернила. Карандаши были очинены и остры. Солнце блестело на медной трубке микроскопа. Легкая тень от шевелящихся веток колыхалась на книгах, на свежевыструганных досках стола.

Маклай сел на скамью и открыл тетрадь.

— Вы бы лучше зарядили ружья,— шепнул ему на ухо Ульсон, встревоженно поглядывая в сторону.— Я уверен, что они понадобятся нам еще сегодня ночью. Смотрите, эти черномазые уже лезут к нам.

Маклай посмотрел на берег. Папуасы плясали у воды. Они размахивали копьями. Движения были воинственны и грозны. Перья колыхались на их головах. Коричневые руки поднимались и опускались в такт, как будто грозили кому-то.

— Это они радуются, что «Витязь» ушел,— продолжал шептать посеревший от страха Ульсон.

Он выронил свой молоток, не окончив работы, и портрет нарядной жены упал на пол.

— Они знают, что мы одни, и вы увидите, что они сделают с нами сегодня же ночью…

— Глупости!— резко прервал его Маклай.— Если вы боитесь, спрячьтесь куда-нибудь, но только не показывайтесь им в таком виде. Они не должны знать, что мы их можем бояться. Мы их не боимся! Понятно?

И, сдвинув брови, Маклай вышел на крыльцо. Папуасы смотрели издали на белого человека и его дом.

Лица их были суровы, движения решительны. «Ты нам не нужен,— говорили их жесты.— Уходи! Уходи от нас, чужой человек. Вот море! Уходи! На нашем берегу тебе нет места!»

От толпы папуасов отделился Туй. На этот раз он уже не улыбался. Твердыми шагами он шел к хижине. Он смело шагнул на ступеньку и протянул руку к двери. Он хотел войти в хижину как хозяин, но Маклай остановил его.

— Нет, Туй!— сказал тихо, но серьезно Маклай.— Туда тебе нельзя. Здесь — табу. Понимаешь— табу! Запрет.

Туй сердито нахмурился и сделал еще шаг вперед. Маклай не шевельнулся. Опершись рукой о притолоку, он стоял в дверях и смотрел в глаза Тую. Потом легкая улыбка пробежала по его лицу.

— Не хмурься, Туй,— весело сказал он.— Сюда нельзя. Здесь — табу,— и, приложив руку ко рту, показал, что хочет пить.— Принеси мне кокосовых* орехов. Я хочу пить. Понимаешь, Туй, много, мною хороших кокосовых орехов.

Туй понял. Слова «кокосовые орехи» были сказаны на его языке — за эти дни Маклай успел научиться кое-чему.

Туй посмотрел на бледное лицо Маклая. Брови его раздвинулись. Он задумался.

Но думал Туй недолго. Ему стало жалко голодного и бледного человека. Он снисходительно потрогал его мускулы, снисходительно кивнул головой и, обернувшись, что-то крикнул своим товарищам.

Маклай не понимал его слов. Но улыбка стала шире. Он догадался, о чем крикнул Туй своим товарищам.

— Не бойтесь его!— крикнул Туй.— Он ничего не хочет, кроме кокосовых орехов. Он не будет делать нам зла. Да и руки его куда слабее наших. Пойдем и принесем ему то, что он просит.

Вооруженные папуасы внимательно выслушали Туя. Копья их опустились. Они повернулись к Маклаю спиной и медленно вошли в густую заросль кустов. Помедлив минутку, Туй махнул на прощание рукой и пошел за ними.

Маклай обернулся и посмотрел на Ульсона. Крупные капли пота блестели у шведа на лбу. Рука с молотком чуть-чуть дрожала. Гвозди сыпались из разжатой ладони…

— Идите и прибивайте свои карточки, Ульсон,— сказал Маклай. — Все в порядке.

И, насмешливо поклонившись, он поднял с полу упавшие гвозди.

НОЧНАЯ ВАХТА

Первые ночи дежурили в три смены. Самую длинную и утомительную ночную вахту Маклай брал на себя.

Заложив руки за спину, он расхаживал взад и вперед перед домом.

Время от времени он тоненько насвистывал себе под нос, и тогда проснувшаяся на минуту птица отвечала ему беспокойным и отрывистым чиликаньем.

Спать не хотелось — так красиво и необычно было все вокруг. Светилось море. Звезды были спокойны и огромны. От камней и песка поднималось тепло; казалось, что земля дышит во сне.

С крыльца, от мешка с собранными за день морскими водорослями и ракушками, пахло тиной и сыростью.

Шелестел прибой, тихо шуршали листья, цикады стрекотали неуёмно и резко.

Иногда казалось, что кто-то крадется меж кустов мягкими и сильными шагами. Маклай настораживался, но не двигался с места. Он знал, Что крупных животных на острове нет, это могли быть только люди. Но это были и не люди — это билось сердце самого Маклая, тяжелыми ударами стучала в висках кровь. Страха не было, но не было и настоящего покоя. Приходили на ум рассказы о вероломстве папуасов, вспоминались закопченные черепа в глубине хижин, предупреждения Туя.