Невротическая личность нашего времени. Новые пути в психоанализе

В виду перечисленных выше соображений следует заключить, что концепция либидо является недоказанной. То, что предлагается в качестве доказательства, состоит из необоснованных аналогий и обобщений, а достоверность данных относительно эрогенных зон весьма сомнительна.

Если бы концепция либидо вела лишь к специфическим интерпретациям сексуальных отклонений или детских стремлений к удовольствию, вопрос о ее достоверности был бы не столь важен. Но реальное значение этой гипотезы заключено в учении о превращении влечений, которая дает возможность приписывать либидинозному источнику большинство черт характера, стремлений и установок по отношению к себе и другим постольку, поскольку они не сводятся к одной лишь борьбе за существование. Данная тенденция, имплицитно присутствующая в этой доктрине, еще более отчетливо проявляется во второй теории влечений Фрейда, предполагающей дуализм между нарциссизмом и объектным либидо, и по-прежнему сохраняется в его третьей теории дуализма между либидо и деструктивным влечением. Так как позднее мы будем рассматривать обе эти теории, в последующем обсуждении форм выражения либидо я не буду обращать внимание на тот факт, что некоторые из установок, упоминаемых как либидинозные по своему происхождению — такие, как садизм и мазохизм, — впоследствии рассматривались Фрейдом как смешение либидинозных и деструктивных влечений.

Фрейд полагает, что либидо формирует характер и направляет установки и стремления различными способами. Некоторые установки рассматриваются как либидинозные влечения, сдержанные в отношении цели. Таким образом, не одно лишь стремление к власти, но каждая разновидность самоутверждения интерпретируется как сдержанное в отношении цели выражение садизма. Любое выражение привязанности становится сдержанным в отношении цели выражением либидинозных желаний. Любая установка на подчинение другим подпадает под подозрение в том, что она является выражением скрытой пассивной гомосексуальности.

К концепции сдержанных в отношении цели стремлений близка и теория сублимации либидинозных влечений. Согласно этой концепции, либидинозное возбуждение и удовлетворение, первоначально локализованные в некотором «догенитальном» влечении, могут быть перенесены на несексуальные стремления сходного характера, преобразуя тем самым первоначальную либидинозную энергию в трудноопределимую форму энергии. Фактически между сублимацией и сдерживанием влечения в направлении цели нет резкого отличия; общим знаменателем в обеих концепциях можно считать догматическое утверждение, что различные черты, хотя сами они не являются либидинозными, следует рассматривать как выражение десексуализированного либидо. Одна из причин, по которым данное различие остается нечетким, состоит в том, что термин «сублимация» первоначально содержал понятие превращения инстинктивного влечения в нечто социально ценное. Однако трудно сказать, является ли такая трансформация, как использование нарциссической любви для формирования Я-идеалов, сублимацией или сдержанной в отношении цели формой любви к себе.

Термин «сублимация» относится главным образом к превращению «догенитальных» влечений в несексуальные установки. В свете этой теории такая черта характера, как скаредность, является сублимированным анально-эротическим удовольствием от удерживания фекалий; удовольствие от раскрашивания является десексуализированным удовольствием от игры с фекалиями; садистские стремления могут проявляться вновь в склонности к хирургии или к административной службе, а также в общей несексуальной тенденции к подавлению, причинению боли, нанесению оскорблений; сексуальные мазохистские влечения могут быть трансформированы в такие черты характера, как стремление к переживанию оскорблений или унижений; оральные либидинозные стремления могут быть преобразованы в общее свойство восприимчивости, стяжательства или жадности; уретральный эротизм может трансформироваться в честолюбие. Таким же образом соперничество рассматривается как десексуализированное продолжение сексуального соперничества с родителями или братьями и сестрами; желание создавать нечто объясняется частично как десексуализированное желание иметь ребенка от отца, частично как выражение нарциссизма; сексуальное любопытство может быть сублимировано в склонность к проведению научных исследований или же стать причиной соответствующих внутренних запретов.

Определенные установки рассматриваются не как прямые или модифицированные последствия либидинозных влечений, но как созданные по образцу сходной сексуальной установки. Фрейд говорит о Vorbildlichkeit (прототипичности. — Ред.) сексуальных влечений для жизни в целом. Практическим следствием этого представления является ожидание того, что трудности в несексуальной сфере будут разрешены, если устранить затруднения в сфере сексуальной, однако это ожидание часто не подтверждается. Схематично говоря, толкование этой концепции заключается в том, что, например, причина навязчивого желания сдерживать свои чувства лежит в неспособности предаваться своим сексуальным страстям. Изначальная фригидность также будет приписываться сексуальным факторам, таким, как последствия ранних сексуальных травм или инцестуозных фиксаций, гомосексуальных наклонностей, садистских или мазохистских элементов, причем последние рассматриваются как сексуальные по своей сути феномены.

И опять возникает затруднение в классификации: является ли определенный тип поведения мазохистским, потому что он автоматически следует сексуальному паттерну [Ср.: Rado S., Fear of Castration in Women. - The Psychoanalytic Quarterly (1933)]? Или же несексуальные мазохистские тенденции являются десексуализированным и сдержанным в отношении цели выражением сексуальных тенденций? На самом же деле эти отличия особого значения не имеют, поскольку все перечисленные группы суть лишь различное выражение одного и того же основополагающего убеждения: человека властно влечет к осуществлению определенных природных инстинктов; они столь могущественны, что принуждают его следовать — не только прямо, но и самыми окольными путями — к предписываемым ими целям. Даже когда сам человек верит в то, что испытывает возвышенные чувства, например религиозные или занимается весьма благородными видами деятельности, такими, как искусство или наука, он все еще невольно служит своим господам, инстинктам.

То же самое догматическое убеждение лежит в основе тенденции рассматривать определенные черты характера как остаток прошлых либидинозных отношений или как выражение фактически существующих скрытых либидинозных установок к другим людям. Две главные проблемы связаны здесь с попытками объяснить установки как результат предшествующей идентификации с кем-либо или как выражение скрытой гомосексуальности.

Другие черты характера рассматриваются как реактивные образования против либидинозных стремлений. Предполагается, что реактивные образования получают свою энергию от самого либидо: таким образом, чистоплотность или аккуратность представляют собой реактивное образование против анально-эротических импульсов; доброта — реактивное образование против садизма; скромность — реактивное образование против эксгибиционизма или жадности.

Следующая группа чувств или черт характера считается неизбежным последствием инстинктивных желаний. Так, установка на зависимость от других рассматривается как прямой результат орально-эротических стремлений; чувства неполноценности предстают как результат оскудения «нарциссической)» либидо, например, как следствие безответной «любви» при переносе на других людей либидо. Упрямство соотносится с анально-эротической сферой и рассматривается как результат столкновения на этой почве с окружением.

Наконец, такие важные чувства, как страх и враждебность, понимаются как реакции на фрустрацию либидинозных влечений. Когда основные позитивные влечения воспринимаются как либидинозные по своему происхождению, из этого следует, что фрустрация либидинозных желаний любого типа опасна. Поэтому, например, страх утраты любви, который для Фрейда равнозначен страху потери либидинозного удовлетворения, ожидаемого от определенных лиц, рассматривается как один из базальных страхов. Также враждебность, если она не интерпретируется как выражение сексуальной ревности, односторонним образом связывается с фрустрацией. Невротическая тревога рассматривается в конечном счете как результат фрустрации в той мере, в какой фрустрация инстинктивных влечений, вызванная либо внешними обстоятельствами, либо внутренними факторами, такими, как страх и внутренний запрет, порождает инстинктивно сдерживаемое напряжение. В своей первой концепции страха Фрейд полагал, что страх возникает из-за препятствий в разрядке либидо вследствие либо внутренних, либо внешних причин. Эта точка зрения в дальнейшем была заменена на психологическую. Однако страх остался проявлением сдержанного либидо, хотя и был определен как чувство страха и беспомощности индивида перед напряжением, вызванным сдерживанием либидо.

Подведем итоги. Согласно Фрейду, черта характера, установка или стремление, могут быть прямым, сдержанным в отношении цели или же сублимированным выражением либидинозных влечений. Это выражение либидо может быть смоделировано на основании сексуальных особенностей; оно может представлять собой реактивное образование на либидинозные импульсы или на их фрустрацию; оно может быть утренним осадком либидинозных привязанностей. В свете этой попытки приписать либидо такое всеобъемлющее влияние на психическую жизнь, психоанализ часто обвинялся в пансексуализме. Это обвинение опровергалось следующим аргументом: либидо отлично от того, что обычно понимается под сексуальностью, и, кроме того, психоанализ принимает во внимание и те внутриличностные силы, которые сдерживают сексуальные влечения. Мне представляется, что такие аргументы довольно поверхностны. Что имеет значение, так это вопрос о том, действительно ли сексуальность оказывает столь значительное влияние на характер, как полагает Фрейд. Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны критически обсудить каждый из способов, которыми, по мнению Фрейда, установки порождаются или мотивируются инстинктивными влечениями.

Предположение, что определенные чувства или влечения являются сдержанными в отношении цели выражениями сексуальности, содержит некоторые ценные клинические находки. Привязанность и нежность могут быть сдержанной в отношении цели сексуальностью; они могут быть предвестниками сексуальных желаний; сексуальная установка в свою очередь может переходить в простую привязанность. Желание контролировать других и направлять их жизнь может быть смягченной и рационализированной формой садистских наклонностей, хотя сексуальное происхождение и природа последних спорна. Но у нас нет данных, позволяющих сделать обобщение, что любая склонность к привязанности или власти является сдержанным в отношении цели инстинктивным влечением. Не доказано, что привязанность не может вырасти из различных нелибидинозных источников, что она не может быть, например, выражением материнской заботы и защиты. Полностью отрицается, что потребность в привязанности может быть также средством устранения тревожности, и в этом случае это будет совершенно иной феномен, не имеющий по своей сути ничего общего с сексуальностью — даже если это явление и принимает сексуальную окраску. Сходным образом, желание контролировать, даже если оно и является сдержанным в отношении цели выражением садистских импульсов, тем не менее, может полностью отличаться от садизма. Садистское стремление к власти проистекает из импульсов слабости, тревоги или мести, в то время как несадистское стремление к власти возникает из чувства силы, способности к лидерству или преданности делу.

Догматическая убежденность, что сексуальные элементы обусловливают все стремления и установки, проявилась еще более отчетливым образом в доктрине сублимации. Данные в пользу этой гипотезы скудны и неубедительны. Наблюдение показывает, что ребенок, когда возбуждено его сексуальное любопытство, может спрашивать о чем угодно, и что его общее любопытство может снижаться, когда удовлетворено любопытство сексуальное. Но заключать из этого, что всякая жажда знания есть «десексуализированная» форма сексуального любопытства, безосновательно. Особый интерес к разного рода исследованиям может иметь множество корней. Некоторые из них восходят к специфическим переживаниям детства, но и они совсем не обязательно должны быть сексуальными по своей природе. Когда против критики, подобной нашей, выдвигается возражение, что психоанализ никогда не упускал из виду «сверхдетерминирующие» факторы, вопрос лишь затуманивается. С уверенностью можно допустить, что каждый психический феномен многообразно детерминирован. Аргументы наших противников не затрагивают главного: можно ли считать либидинозный источник самым важным.

Отмечалось, опять-таки на основе достоверных данных, что влечения или привычки в несексуальной сфере часто сосуществуют со сходными особенностями в либидинозной сфере. Человек, который «пожирает» книги и жаден в денежных вопросах, может быть сходным образом жаден в еде или питье, может иметь расстройства аппетита или функциональные проблемы с желудком. Скаредный человек иногда страдает от запора. Человек, склонный к мастурбации, может испытывать столь же навязчивую потребность раскладывать пасьянс, тот же стыд, ту же постоянную решимость покончить с этим.

Разумеется, когда подобные органические проявления регулярно выступают в сочетании со сходными психическими установками, для инстинктивистского теоретика соблазнительно рассматривать первые как инстинктивную основу, а вторые — как так или иначе проистекающие из этой основы. На самом деле это даже больше, чем искушение: согласно теоретическим предпосылкам концепции влечений, чтобы доказать причинную связь между двумя рядами факторов, не требуется иного свидетельства, помимо совместного их проявления. Однако для того, кто не разделяет этого подхода, частое совпадение этих свойств вовсе не служит доказательством. Его доказательная сила не больше, чем у утверждения о том, что частое совпадение плача и печали означает, что печаль является эмоциональным результатом плача, как полагали прежние инстинктивистские теоретики [James W., Principles of Psychology (1891)]. В настоящее время мы предпочитаем утверждать, что плач является физическим выражением печали, а не печаль является эмоциональным результатом плача.

Другими словами: не должна ли жадность, проявляемая при еде и питье, быть одним из многих проявлений общей жадности, а не ее причиной? Не станет ли функциональный запор одним из многих проявлений общей тенденции к обладанию, контролю [Ср.: Oberndorf С. P., The Psychogenic Factors in Asthma. - New York State Journal of Medicine (1935). (cм. главу 13, «Концепция Сверх-Я»]? Та же самая тревога, которая может понуждать человека мастурбировать, может заставлять его постоянно раскладывать пасьянс. Вовсе не самоочевидно, что стыд из-за занятия пасьянсами проистекает из того, что, как следует из последнего анализа, индивид ищет запретного сексуального удовольствия. Если для него, например, важнее всего производимое впечатление совершенства, то даже намека на потакание своим желаниям и отсутствие самоконтроля достаточно, чтобы обречь его на самоосуждение.

Согласно этой точке зрения, нельзя вывести никакой причинной связи из сходства между несексуальными влечениями или привычками и либидинозными проявлениями. Жадность, стяжательство, навязчивое раскладывание пасьянса должны объясняться иначе. Вдаваться в детали значило бы уйти слишком далеко в сторону. Говоря упрощенно, в отношении навязчивого пасьянса, например, следует принимать во внимание другие факторы, сходные с теми, которые могут обнаружиться в азартных играх: сопротивление человека необходимости предпринимать собственные усилия вследствие внутреннего побуждения переложить ответственность на чужие плечи, наряду с чувством, что он — беспомощная жертва случая и потому должен приложить все усилия, чтобы переманить случай на свою сторону, обмануть судьбу.

В случае жадности или стяжательства надо помнить о тех структурах характера, которые в психоаналитической литературе описываются как «оральные» или «анальные»; но вместо того, чтобы связывать эти черты с «оральной» или «анальной» сферой, их следует понимать как реакцию на совокупность переживаний в раннем детстве. Вследствие этих переживаний индивид в обоих случаях приобретает глубокое чувство беспомощности по отношению к миру, воспринимаемому как потенциально враждебный, отсутствие спонтанной уверенности в себе и неверие в собственную способность самостоятельно с чем-либо справиться. Далее необходимо будет понять, почему один человек развивает наклонность паразитировать на других и пытается вытянуть из них все возможное, а также те способы, которыми он заставляет других с готовностью подвергаться эксплуатации — например, чарующая улыбка, запугивание, обещания, высказываемые явным или неявным образом, — и почему другой человек находит безопасность и удовлетворение в отчуждении от других, изолируя себя от мира стеной гордости и пренебрежения. У человека последнего типа часто будут иметь место другие физические выражения напряженности; она может проявляться, например, в сжатых губах, равно как и в запоре.

Итак, различие в точках зрения может быть выражено следующим образом: у человека сжаты губы не вследствие напряжения его сфинктера — и губы, и сфинктер напряжены потому, что в силу особенностей своего характера этот человек стремится к удержанию того, что он имеет, к тому, чтобы никогда ничего не отдавать, будь то деньги, любовь или любое спонтанное чувство. Когда в сновидениях индивида такого типа люди символизируются через фекалии, объяснение, согласно теории либидо, будет заключаться в том, что он презирает людей, поскольку они представляют для него фекалии, тогда как я сказала бы, что представление людей в символах фекалий является выражением существующего презрения к людям. Я стану искать причины такого презрения в его общем отношении к другим людям и к себе самому: например, в презрении к самому себе вследствие невротической слабости и страха превратиться в объект презрения для других, в результате чего возникают попытки установить через пренебрежение к другим людям равновесие, благоприятное для поддержания своей самооценки. Кроме того, на более глубоком уровне часто имеют место садистские желания восторжествовать над другими людьми, каким-нибудь образом их унизив. Аналогичным образом, если человек смотрит на половой акт как на форму опорожнения кишечника, психоаналитик вправе (чисто описательно) говорить об «анальной» концепции полового акта, но толкование ситуации в терминах динамических факторов будет учитывать общую сумму эмоциональных расстройств в отношении данного пациента к женщинам, и, вероятно, также к мужчинам. «Анальная концепция полового акта» представляется тогда как выражение садистских импульсов осквернить женщину.

Зыбкость данных, способных подтвердить доктрину сублимации, обнаруживается и в том факте, что часто предполагаемый физический базис сублимации существует лишь в теории. Так же, как печаль можно испытывать, не проливая слез, стяжательство может существовать без каких-либо особенностей в деятельности кишечника или других физических функций, жажда знаний — без каких-либо особенностей в еде или питье, глубокий интерес к исследованию обходится нередко безо всякого сексуального любопытства в прошлом или настоящем.

Доктрина о том, что эмоциональная жизнь строится по образцу сексуальной жизни, сыграла важную роль в выявлении сходства между общим складом человека и его сексуальной жизнью или сексуальными функциями. До этого никто никогда не думал, что неспособность спускаться с горки на лыжах или пренебрежительное отношение к мужчинам имеют что-либо общее с фригидностью или что чувство сексуального унижения как-то связано с наклонностью ощущать себя обманутой и обиженной работодателем. Действительно, имеется множество данных о том, что сексуальные расстройства и схожие затруднения проявляются в общих чертах характера. Когда человек в целом испытывает склонность эмоционально отгораживаться от других людей, он будет предпочитать сексуальные отношения, в которых сможет сохранять свое отчуждение. Раздражительный человек, склонный завидовать другим, когда те получают от чего-либо удовольствие, может также завидовать тому удовольствию, которое он сам дает сексуальному партнеру. Человек садистского типа, который обычно склонен возбуждать ожидание в других людях, а затем их разочаровывать, может также обладать склонностью лишать своего сексуального партнера ожидаемого удовлетворения — наклонность, которая может быть одним из элементов, конституирующих ejaculitio pmecox. Женщина с общей склонностью играть роль жертвы может также мысленно представлять себе сексуальный акт как форму жестокости и унижения и реагировать на такие фантазии протестом, достаточным для того, чтобы помешать любому удовлетворению.

Однако точка зрения Фрейда выходит за пределы констатации того факта, что сексуальные и несексуальные затруднения могут совпадать. Он утверждает, что сексуальные особенности являются причиной, а остальные — следствием. Эта теория привела к неправильному представлению о том, что у индивида все в порядке, если только его сексуальные функции являются удовлетворительными. Действительно, при неврозах сексуальные функции могут быть нарушены, но вовсе не обязательно, чтобы оказались затронутыми именно они. Существует множество невротиков, которые из-за своих конфликтов не способны к продуктивной работе, которых преследует тревога, у которых имеются типичные навязчивые или шизоидные наклонности, но которые, несмотря на все это, получают самое полное удовлетворение от сексуальных отношений. Я заключаю это не из поверхностных высказываний пациентов, а из того факта, что эти пациенты способны ясно различать, имеют ли они полный оргазм или нет.

Аналитики, придерживающиеся теории либидо, этот факт оспаривают. Желание оспорить его понятно, потому что это центральный пункт всей теории. От него зависит не только особая точка зрения на Vorbildlichkeit сексуальности для других установок, но и фундаментальная точка зрения на теорию либидо: сексуальность как фактор, определяющий характер. На нем основана также и теория регрессии. Неврозы, согласно Фрейду, являются, прежде всего, результатом регрессии от «генитального» уровня к «догенитальным». Поэтому удовлетворительное сексуальное функционирование не может сочетаться с невротическими расстройствами. Чтобы примирить этот факт с теорией либидо, утверждается, что, хотя сексуальные функции некоторых невротиков могут быть удовлетворительными, это всего лишь физиологический аспект, w индивидов все равно имеются «психосексуальные» нарушения, то есть расстройства в психических отношениях с сексуальным партнером.

Такая аргументация ошибочна. Разумеется, при любом неврозе имеют место расстройства в психических отношениях с сексуальным партнером. Но это допускает иную интерпретацию. Для тех, кто, подобно мне, рассматривает неврозы как следствие нарушений в человеческих отношениях, эти нарушения неизбежно должны проявляться во всех взаимоотношениях, сексуальных или несексуальных. Кроме того, с позиции теории либидо даже в физиологическом смысле хорошее сексуальное функционирование возможно лишь после того, как будут в достаточной мере преодолены «догенитальные» влечения. Поэтому тот факт, что человек может полноценно функционировать в сексуальном плане и в то же время иметь невротические расстройства, свидетельствует о фундаментальном заблуждении теории либидо, которая, повторяю, заключается в интерпретации личности как чуть ли не полностью зависимой от природы сексуальности индивида.

Открытие того, что установки могут быть реактивным образованием на существующие противоположные влечения, стало бы крайне конструктивным, если бы ему не придали форму жесткого обобщения. То, что чрезмерная доброта может быть реактивным образованием в ответ на садистские наклонности, не исключает возможность подлинной доброты, которая возникает из хорошего в своей основе отношения к другим людям. То, что щедрость может быть реактивным образованием против жадности, не опровергает существования подлинной щедрости.

Что касается тенденции Фрейда помещать фрустрацию в центр дискуссии, то во многих отношениях это вводит в заблуждение. Тот факт, что невротичный человек все время чувствует себя фрустрированным, вызван особыми условиями и не позволяет делать обобщения о роли фрустрации. Причины того, почему невротик столь легко чувствует себя фрустрированным и почему он неадекватно реагирует на это чувство, заключаются главным образом в трех факторах: многие из его ожиданий и требований обусловлены тревогой, из-за чего они становятся императивными и таким образом превращают фрустрацию в угрозу его безопасности; кроме того, его ожидания часто не только чрезмерны, но и противоречивы, а потому их осуществление в реальности невозможно; наконец, его желания часто обусловлены бессознательным влечением достичь злорадного триумфа над другими людьми, навязывая им свою волю, так что, если фрустрация воспринимается как унизительное поражение, то проистекающие из нее враждебные реакции являются, по сути, откликом не на фрустрацию желаний, а на то унижение, которое индивид субъективно переживает.

В теории Фрейда предполагается, что фрустрация как таковая вызывает враждебность. В действительности, однако, здоровые люди — как дети, так и взрослые — вполне могут переносить достаточно сильную фрустрацию без каких-либо враждебных реакций. Чрезмерное внимание к фрустрации имеет одно практическое следствие для воспитания: оно, вполне вероятно, будет отвлекать внимание от тех факторов в родительских установках, которые действительно участвуют в порождении враждебности — говоря кратко, от личных недостатков родителей, — и, следовательно, будет побуждать воспитателей и антропологов также делать акцент на несущественных факторах, таких, как отнятие от груди, приучение к опрятности, появление других Детей в семье. Акцент должен делаться не на том, «что», а на том, «как».

Кроме того, предполагается, что фрустрация как источник инстинктивного напряжения является конечной причиной невротической тревоги. Эта интерпретация во многом способствовала размыванию понятия невротической тревоги, не позволяя увидеть, что невротическая тревога является не ответом Я на возросшее инстинктивное напряжение а результатом действия конфликтующих наклонностей внутри личности.

Кроме того, доктрина фрустрации в значительной мере способствовала снижению потенциала психоаналитической терапии. Поскольку фрустрации приписана столь важная роль, было выдвинуто предложение использовать технику фрустрации в анализе для выявления реакции на нее пациента. Последствия этой процедуры будут обсуждаться в связи с другими проблемами терапии.

Подходя, наконец, к использованию Фрейдом понятия скрытой гомосексуальности для объяснения таких черт, как покорность и паразитические наклонности или реакции на них, должна сказать, что, по моему мнению, такая интерпретация обусловлена неспособностью понять основу мазохистской структуры характера, а эта неудача, в свою очередь, вызвана в значительной степени концепцией мазохизма как сексуального в конечном счете феномена.

Итак, говоря вкратце, теория либидо во всех своих утверждениях является необоснованной. Это тем более удивительно, что она является одним из краеугольных камней психоаналитического мышления и терапии. Допущение о том, что любое стремление к удовольствию является по своей сути стремлением к либидинозному удовлетворению, остается произвольным. То, что предлагается в качестве доказательства, представляет собой неправомерные и зачастую грубые обобщения некоторых верных наблюдений. Сходство между физиологическими функциями и психическим поведением или душевными стремлениями используется для демонстрации того, что первое определяет второе. Особенности сексуальной сферы безапелляционно объявляются источником сходных параллельно наблюдаемых особенностей характера.

Однако отсутствие прочного обоснования — еще не самое серьезное возражение против теории либидо. Теория, пусть и недостаточно аргументированная, тем не менее может оказаться необходимым инструментом для расширения и углубления нашего знания. Иными словами, она может служить добротной рабочей гипотезой. В сущности Фрейд сам признает, что эта теория покоится не на слишком прочном основании, потому и называет ее «нашей мифологией», однако он не считает что подобное допущение должно удержать его от использования этой теории в качестве всеобъемлющего объяснения. До некоторой степени теория либидо была конструктивной для осуществления некоторых наблюдению Она помогла нам беспристрастно отнестись к сексуальным затруднениям и понять их значение; она позволила нам увидеть сходство между чертами характера и сексуальными особенностями и увидеть частое совпадение некоторых наклонностей (оральный и анальный характер). Она оказалась полезным орудием, помогающим пролить свет на определенные функциональные расстройства, сосуществующие с этими наклонностями. Не является основной слабостью данной концепции и утверждение сексуального происхождения многих установок и влечений. В действительности можно отбросить не только идею физиологического происхождения «догенитальных» влечений, но даже доктрину о том, что они являются сексуальными по своей природе, не отвергая сути теории в целом. Александер, хотя он и не утверждал это явным образом, практически отказался от теории догенитальной сексуальности и предложил на обсуждение вместо нее доктрину о трех элементарных наклонностях, которые он обозначает как брать, удерживать или уничтожать.

Но говорим ли мы о сексуальных влечениях или, как Александер, об элементарных наклонностях, называем ли мы их орально-либидинозными или элементарными наклонностями брать или получать — все это, по сути не меняет образа мышления. Хотя попытка Александера представляет собой определенный шаг вперед, сохраняется основное допущение, что человеком движет желание осуществить определенные первичные, биологически заданные потребности и что эти потребности достаточно сильны, чтобы оказать влияние на личность и тем самым на всю жизнь человека.

Именно это предположение содержит реальную угрозу для теории либидо. Ее главное свойство и ее главный недостаток в том, что она представляет собой теорию влечений. Давая нам возможность увидеть множество способов выражения одной и той же наклонности личности, она порождает иллюзию, будто либидинозные появления есть не что иное, как источник всех наклонностей. Подобная иллюзия подкрепляется представлением, что лишь те толкования вправе считаться «глубокими», которые вскрывают гипотетические биологические корни наклонности.

Но считать глубокими лишь те толкования, которые устанавливают связь с детскими впечатлениями, — это заблуждение, порожденное теоретической предвзятостью. Кроме того эта иллюзия вредна по трем основным причинам.

Во-первых, она содействует искажению взгляда на человеческие отношения, на Я, на природу невротических конфликтов и тревог, на роль культурных факторов. Эти последствия будут обсуждаться в дальнейших главах.

Во-вторых, она порождает искушение объяснять всю машину, изучив одно колесо, вместо того, чтобы разобраться, каким образом взаимосвязь всех частей вызывает определенные воздействия, и заодно также попытаться понять, почему колесо расположено там, где оно находится, и почему оно должно функционировать именно так, а не иначе. Вместо того, например, чтобы воспринимать сексуальные мазохистские наклонности как одно из выражений всей структуры характера, эта сложная структура объясняется как результат того, что индивид был сексуально возбужден болезненными переживаниями, такими, как порка. Или вместо того чтобы понять желание женщины стать мужчиной — если таковое существует — на основании всей ее личности с учетом всей совокупности ее жизненных обстоятельств, в особенности в детстве, идут противоположным путем: вся структура рассматривается как результат зависти к пенису. Такие сложные черты, как деструктивные амбиции, чувство неполноценности, враждебность к мужчинам, самонадеянность, общее недовольство, затруднения при менструации или беременности, мазохистские наклонности — все они рассматриваются как конечный результат одного якобы биологического источника: зависти к пенису.

В-третьих, эта теория вводит в терапию непреодолимые ограничения там, где их нe должно быть. Рассматривая биологические факторы как ultima causa movens (конечная движущая причина. — Ред.), мы обречены наткнуться в глубинной терапии на скалистый грунт, ибо, как указывает Фрейд, нельзя изменить то, что детерминировано биологией [Ср.: Freud S., Die endliche und unendliche Analyse (1937)].

Что предложить вместо теории либидо, уже отмечалось при обсуждении различиях точек зрения и будет развернуто на протяжении всей книги. В принципе существуют два ответа на этот вопрос: более специфический, относящийся к силе влечений, которую Фрейд считал инстинктивной, и более общий, касающийся природы самих влечений.

В основе убеждения, что определенные влечения являются инстинктивными или стихийными, лежит наблюдение над их, по-видимому, неодолимой силой, их способностью навязывать себя индивиду и направлять его волей-неволей к определенным елям. Инстинктивные влечения ищут удовлетворения, даже если для его достижения им приходится идти против интересов индивида как целого. Теоретическим основанием для этой части теории либидо является идея, что человеком правит принцип удовольствия.

Но такое внешне неразумное и слепое понуждение со стороны определенных влечений обнаруживается именно у невротических пациентов. Фрейд признает в связи этим, что между невротиком и невротиком есть определенное различие. Здоровый индивид может отложить удовлетворение, если оно невозможно в данный момент, он может предпринимать длительные и целенаправленные усилия, чтобы достичь его в будущем. Для невротика все эти влечения могут быть императивными и неотложными. Чтобы объяснить такое отличие, Фрейд вводит две вспомогательные гипотеза. Одна из них заключается в том, что невротик более подчинен принципу удовольствия и склонен получать немедленное удовлетворение любой ценой в силу того, что он инфантилен. Вторая сводится к тому, что либидо у невротика обладает особой вязкостью. Позднее у меня будет возможность обсудить щедрое использование идеи инфантилизма для объяснения всего на свете. Гипотеза о вязкости невротического лицо является чисто умозрительной, и к ней следует прибегать, лишь если нет каких-либо психологических объяснений данному феномену.

Что касается невротиков, наблюдения Фрейда относительно непреодолимости определенных влечений являются не только надежными, но могут быть по справедливости причислены к его наиболее конструктивным открытиям. При неврозах также влечения, как стремление раздувать собственную важность или вести паразитическое существование, могут быть сильнее, чем собственно сексуальный инстинкт, и в значительной степени определять человеческую жизнь. Однако вопрос заключается в том, как объяснить такую их силу. Как отмечалось, Фрейд приписывает ее инстинктивному стремлению к удовлетворению.

В действительности же все влечения обладают особой силой потому, что они одновременно служат удовлетворению и безопасности. Человеком правит не один только принцип удовольствия, а два ведущих принципа: безопасность и удовлетворение. Так как у невротика тревога присутствует в большей мере, чем у психически здорового индивида, ему приходится тратить неизмеримо больше энергии на обеспечение своей безопасности, то есть необходимость обрести успокоение от скрытой тревоги придает его стремлениям силу и упорство. Люди могут отказываться от пищи, денег, внимания, привязанности до тех пор, пока речь идет только об удовлетворении, но они не могут отказаться от этих вещей, если без них окажутся или станут ощущать себя под угрозой нищеты, голода или беспомощности перед враждебностью — другими словами, если они утратят чувство безопасности.

То, что движущей силой является не только удовлетворение, но и тревога, может быть доказано с точностью, близкой к точности эксперимента. Например, типы с преобладающими рецептивными, хищническими или паразитическими наклонностями реагируют тревогой — более или менее смешанной с яростью, когда прекращается приток денег, помощи или любви. Перспектива стоять на собственных ногах их пугает. Соответственно, тревога снижается, когда они получают то, чего хотят. Она может снижаться благодаря еде, покупке чего-либо, получению какого-либо знака внимания или заботы. Типы с доминирующим стремлением устанавливать контроль над другими людьми и всегда быть правыми не только радуются своей правоте и могуществу, но и явно пугаются, когда высказывают ошибочное суждение или когда оказываются частью толпы (страх метро). Удерживающие типы не только копят деньги, коллекции, знания, но и испытывают страх в любой ситуации, предполагающей вторжение других людей в их частную жизнь или требующей от них открытости; они могут развить тревогу при сексуальном контакте, воспринимать любовь как опасность, предаваться запоздалым сожалениям, сообщив другим людям даже самые незначительные сведения о своей жизни, особенно если речь идет о чувствах. Аналогичные данные будут позднее представлены в отношении нарциссических и мазохистских установок. Все это однозначно показывает, что все эти стремления хотя и приносят явное или скрытое удовлетворение, все же возникают из «долженствования», необходимости, чтобы Дела шли тем, а не иным образом, являясь защитной стратегией, направленной на ослабление тревоги.

Тревожность, против которой выстраиваются эти защиты, описана мной в предыдущей публикации в качестве базальной тревожности и определена как чувство беспомощности в потенциально враждебном мире. Это понятие чуждо психоаналитическому мышлению, ориентированному на теорию либидо. Из психоаналитических понятий ближе всего к нему фрейдовское понятие «актуального» страха. Здесь речь также идет о страхе перед окружающей средой, но этот страх целиком связывается с инстинктивными влечениями индивида. Основная идея этой концепции заключается в том, что ребенок боится, как бы окружающая среда не наказала его кастрацией или потерей любви за любую попытку следовать запретным инстинктивным влечениям.

Концепция базальной тревоги является более объемлющей, чем концепция «актуального» страха Фрейда. Она утверждает, что окружающая среда вообще страшна, потому что воспринимается как ненадежная, лживая, непонятная, несправедливая, нечестная, завистливая и беспощадная. Соответственно этой концепции ребенок страшится наказания или покинутости не только вследствие запретных влечений, но воспринимает окружающую среду как угрозу для всего своего развития и для своих вполне законных желаний и стремлений. Он опасается, что его индивидуальность будет уничтожена, свобода отнята, счастье нарушено. В отличие от страха кастрации, данный страх не является фантазией, он основан на реальности. Окружающая среда, в которой развивается базальная тревога, лишает ребенка права свободно распоряжаться своей энергией, подрывает его самооценку и уверенность в себе, угрозы и изоляция вселяют в него чувство страха, его экспансивность деформируется вследствие жестокости, подчинения стандартам или сверхопекающей «любви».

Другим важным элементом в концепции базальной тревоги является то, что ребенок утрачивает способность адекватно защищать себя от посягательств на его права. Он становится не только биологически беспомощным и зависимым от своей семьи, но теряет охоту к любого рода самоутверждению. Как правило, он слишком запуган, чтобы выражать свое негодование или огорчение, а если же это делает, то его заставляют ощутить собственную вину. Враждебность, которую приходиться вытеснять, ускоряет развитие тревоги, потому что она воспринимается как опасность, когда направлена против того, от кого ощущается зависимость.

В силу этих обстоятельств ребенок прибегает к построению определенных защитных установок — можно сказать, стратегий, которые позволяют ему справляться с миром и в то же время предоставляют ему определенные возможности удовлетворения. Какие установки он развивает, целиком зависит от сочетания факторов, присутствующих во всей ситуации: будет ли его преобладающее стремление заключаться в установлении контроля или в подчинении, в готовности быть ненавязчивым или в том, чтобы окружить себя стеной и очертить вокруг себя магический круг, препятствуя вторжению в свою частную жизнь, зависит от того, какие пути в реальности для него закрыты, а какие доступны.

Несмотря на признание Фрейдом страха в качестве «центральной проблемы неврозов», он тем не менее не видел его всеобъемлющей роли как динамического фактора, направляющего к определенным целям. С пониманием этой роли значение фрустрации предстает в новом свете. Становится ясно, что мы не только можем перенести фрустрацию удовольствия намного легче, чем полагает Фрейд, но что мы можем даже предпочесть фрустрацию при условии, что она гарантирует безопасность.

В этом случае потребность достичь понимания преобладает над моим нежеланием вводить новые термины. Я предлагаю называть стремления, сила которых определяется главным образом поиском безопасности, «невротическими наклонностями». Во многих отношениях невротические наклонности совпадают с тем, что Фрейд рассматривает как инстинктивные влечения и Сверх-Я. Фрейд считает Сверх-Я смешением различных инстинктивных влечений, тогда как я считаю его главным образом защитным приспособлением, то есть невротической наклонностью к перфекционизму; Фрейд считает нарциссические или мазохистские влечения инстинктивными по своей природе, тогда как, по моему мнению, они являются невротическими наклонностями к само возвеличиванию или самоунижению.

Преимущество приравнивания «инстинктивных влечений» Фрейда к моим «невротическим наклонностям» заключается в том, что в таком случае становится легче сравнить его точку зрения с предлагаемой мною. Но мы должны учитывать, что такая параллель остается неточной в двух отношениях. Согласно Фрейду, всякого рода враждебная агрессия инстинктивна по своей природе. Согласно моим представлениям, агрессивность является невротической наклонностью только тогда, когда на ней основывается чувство безопасности невротика. В противном случае я буду рассматривать враждебность в неврозах не как невротическую наклонность, а как реакцию на такие наклонности. Например, враждебность человека нарциссического типа является его реакцией на то, что другие люди не приемлют его раздутых представлений о себе. Враждебность человека мазохистского типа является реакцией на оскорбление или на его желание мстительного триумфа за наносимые ему оскорбления.

Другое несовпадение достаточно очевидно. Нет надобности говорить, что сексуальность в обычном смысле является не невротической наклонностью, а инстинктом. Но сексуальные влечения также могут принимать окраску невротической наклонности постольку, поскольку многие невротики нуждаются в сексуальном удовлетворении (мастурбации или половом акте) для ослабления тревоги.

Более исчерпывающая интерпретация природы влечений, рассматриваемых как инстинктивные, была сформулирована Эрихом Фроммом на основании гипотезы, что специфические потребности, необходимые для понимания личности и ее затруднений, не являются инстинктивными по своему характеру, но порождаются всей совокупностью условий, в которых мы живем. Фрейд не пренебрегает воздействиями окружающей среды, но считает их лишь фактором, придающим форму инстинктивным влечениям. В формулировке, которую я вкратце изложила выше, на передний план выдвигается окружающая среда и связанные с ней затруднения. Из всех же факторов, относящихся к окружающей среде, наибольшее значение в формировании характера имеет тип человеческих взаимоотношений, в которых растет ребенок. В применении к неврозам это означает, что образующие их противоречивые наклонности определяются в конечном счете нарушениями в человеческих отношениях.

Сформулируем различие во взглядах максимально кратко: Фрейд считает непреодолимые потребности невротика влечениями или их дериватами; он полагает, что воздействие окружающей среды ограничено тем, что инстинктивным влечениям придаются особая форма и сила. Очерченная мною концепция утверждает, что эти потребности не являются инстинктивными, а произрастают из потребности ребенка справиться с неблагоприятной окружающей средой. Их влияние, которое Фрейд приписывает первичным инстинктивным силам, объясняется тем, что они являются единственным доступным для индивида средством обеспечить себе некоторое чувство безопасности.

Он развивал ее в лекциях, в частности в отношении социологических проблем, и в рукописи, еще не опубликованной.

Глава 4

Эдипов комплекс

Под эдиповым комплексом Фрейд подразумевает сексуальную привязанность к одному из родителей, сопровождающуюся ревностью к другому. Фрейд считает данное переживание биологически детерминированным, хотя у конкретного индивида оно порождается заботой родителя о физических потребностях ребенка. Его многочисленные варианты зависят от специфической констелляции, существующей в данной семье. Либидинозные желания, направленные на родителей, различаются по своей природе в соответствии со стадиями развития либидо. Они достигают кульминации в генитальных желаниях в отношении родителей.

Предположение, что такая констелляция биологически обусловлена и поэтому всеобща, требует двух других предположений, необходимых для его поддержки. Не найдя каких-либо следов эдипова комплекса у большинства здоровых взрослых людей, Фрейд предположил, что у этих людей данный комплекс был успешно вытеснен — заключение, которое, как это уже отмечал Макдугалл, неубедительно для тех, кто не разделяет веру Фрейда в биологическую природу этого комплекса. Кроме того, многочисленные выявленные случаи, в которых привязанность существовала главным образом между матерью и дочерью или отцом и сыном, были представлены Фрейдом с точки зрения расширения данной концепции, в соответствии с которой гомосексуальный — инвертированный — эдипов комплекс равнозначен гетеросексуальному, то есть нормальному; так, например, гомосексуальная привязанность у девочки является нормальной предтечей более поздней любви к отцу.

Утверждение Фрейда о повсеместном распространении эдипова комплекса основано на предположениях теории либидо, причем в такой степени, что всякий человек, принимающий теорию либидо, должен также признать доктрину об универсальности эдипова комплекса. Как указывалось ранее, согласно теории либидо, любые человеческие взаимоотношения основаны в конечном счёте на инстинктивных влечениях.

Когда данная теория применяется к взаимоотношениям ребенок — родитель, она предполагает несколько заключений: желание быть похожим на родителя может быть дериватом желания орального поглощения; зависимая привязанность к родителю может быть выражением усиленной оральной организации; любая разновидность покорной преданности родителю своего пола является, возможно, выражением пассивного гомосексуализма или сексуальных мазохистских наклонностей, в то время как протест против родителя своего пола, возможно, представляет собой проявление внутренней борьбы с имеющимися гомосексуальными желаниями; в более общем виде любая разновидность привязанности или нежности к родителю является по определению сдержанной в отношении цели сексуальностью; страхи относятся главным образом к наказанию за запретные инстинктивные желания (инцестуозные желания, мастурбация, ревность), а предчувствие опасности налагает запрет на физическое удовлетворение (страх кастрации, страх потери любви); наконец, враждебность по отношению к родителю, если она не связана с фрустрацией инстинктивных желаний, может быть понята как конечное выражение сексуального соперничества.

Поскольку некоторые из этих чувств или установок представлены в каждом взаимоотношении ребенок — родитель — ибо они присутствуют в каждом человеческом взаимоотношении — признание универсальности эдипова комплекса оказывается действительно неизбежным для всех, кто принимает данную теоретическую предпосылку. Нет сомнения в том, что лица, у которых впоследствии разовьется невроз или психоз, могут быть тесно связаны с родителями, независимо от того, является ли такая связь сексуальной по своей природе или нет. Заслуга Фрейда состоит в том, что, несмотря на существовавшие социальные табу, он увидел эту связь и осознал ее значение. Однако остается вопрос: возникает ли у ребенка фиксация на родителях вследствие биологических причин или же она является продуктом поддающихся описанию условий? Я твердо уверена, что справедливо последнее. Имеются в основном два ряда условий, провоцирующих более сильную привязанность к одному из родителей. Эти условия могут быть или не быть родственными, но в обоих случаях они порождаются самими родителями.

Процитируем Отто Фенихеля: «Молодая девушка в раннем детстве страдала расстройством желудка и была посажена на голодную диету. Это породило в ней сильные оральные стремления. В период, непосредственно последовавший за этим заболеванием, она завела привычку бросать свою бутылочку на пол, когда кончалось молоко, и разбивать ее — жест, который я истолковываю как выражение примерно такой мысли: „Что хорошего в пустой бутылочке? Я хочу полную!“ Маленькой она была очень жадной. Оральная фиксация проявлялась о сильнейшем страхе утраты любви и в страстной привязанности к матери (курсив мой. — К. X.). Поэтому она пережила огромное разочарование в возрасте трех лет, когда ее мать забеременела» [(Fenichel О., Scopophilic Instinct and Identification. - International Journal of Psychoanalysis, 1937)].

В данном сообщении имплицитно подразумевается, что страстная привязанность к матери, страх утратить ее любовь, вспышки раздражительности и ненависти к матери являются следствием усиления орального либидо. Опущены все факторы, которые, по моей оценке, действительно имеют значение для данной картины. Хотя возможно, что голодная диета и имела немалое значение, поскольку сфокусировала внимание ребенка на пище, мне хотелось бы прежде всего услышать о том, как мать обращалась с ребенком. По аналогии я бы предположила, что в описанном случае у ребенка из-за соответствующего обращения с ним развились сильная тревога и враждебность, приведшие в результате к усилению потребности в любви и, таким образом, к требованиям безусловной любви, к усилению ревности и огромному страху отвержения и покинутости. Кроме того, я бы предположила, что враждебность, проявлявшаяся во вспышках раздражения и деструктивных фантазиях, отчасти была выражением спровоцированной матерью враждебности, отчасти — выражением ярости, так как притязания собственнической любви не были удовлетворены.

Один ряд условий, коротко говоря, сводится к сексуальной стимуляции со стороны родителей. Она может проявляться в грубом сексуальном подходе к ребенку; она может возникать в результате сексуально окрашенных ласк или эмоциональной тепличной атмосферы, окружающей всех членов семьи или же включающей одних членов семьи и исключающей других, к которым относятся враждебно. Такое родительское отношение является не только результатом эмоциональной или сексуальной неудовлетворенности родителей, но, по моему опыту, имеет также другие, более сложные причины, которые я не хочу подробно излагать сейчас, ибо это увело бы нас далеко в сторону.

Другой ряд условий совершенно иной по своей природе. Если в первой группе имеет место подлинно сексуальный отклик на стимуляцию, то вторая группа никоим образом не связана ни со спонтанными, ни со стимулируемыми сексуальными желаниями ребенка, а возникает в связи с его тревогой. Тревога, как мы увидим позднее является результатом конфликтующих наклонностей и потребностей. Типичный конфликт, ведущий ребенка к тревоге, — это конфликт между зависимостью от родителей, усиленной вследствие ощущения ребенком своей изолированности и запуганности, и враждебными импульсами против родителей. Враждебность может возникать у ребенка по разным причинам: вследствие отсутствия к нему уважения со стороны родителей; вследствие необоснованных требований и запретов; вследствие несправедливости; вследствие ненадежности; вследствие подавления критики; вследствие родительского доминирования над ним (причем эта наклонность объясняется любовью); вследствие использования детей для достижения престижных или честолюбивых целей. Если ребенок вдобавок к тому, что он зависит от своих родителей, явно или косвенно запугивается ими и ощущает, что любое выражение враждебных импульсов по отношению к ним угрожает его безопасности, то наличие подобных враждебных импульсов наверняка породит тревогу.

Одним из способов унять эту тревогу является «цепляние» за одного из родителей, и ребенок будет вести себя именно так, если есть хоть какой-то шанс получить немного ободряющей привязанности. Цепляние за родителей, вызванное тревогой, легко спутать с любовью; в собственном представлении ребенка это и есть любовь. Подобная установка с легкостью, хотя и необязательно, принимает сексуальную окраску. В ней проявляются все характерные черты невротической потребности в любви, то есть потребности в любви, обусловленной тревогой, которые мы встречаем у взрослых невротиков: зависимость, ненасытность, собственничество, ревность к любому, кто вмешивается или может вмешаться.

Возникающая в результате картина может в точности совпадать с тем, что Фрейд описывает как эдипов комплекс: страстная привязанность к одному из родителей и ревность к другому, или к любому человеку, стоящему на пути удовлетворения претензии ребенка на исключительное обладание. По моему опыту, в эту группу входит подавляющее большинство детских привязанностей к родителям, которые ретроспективно выявляются при анализе взрослых невротиков. Однако динамическая структура этих привязанностей совершенно отлична от того, что Фрейд понимает под эдиповым комплексом. Эти привязанности представляют собой скорее раннее проявление невротических конфликтов, нежели первичный сексуальный феномен.

Сравнение между этой ситуацией и описанной выше, которая возникает в результате сексуальной привязанности, стимулируемой одним из родителей, демонстрирует несколько важных отличий. В привязанности, порожденной главным образом тревогой, сексуальный элемент не является существенным; он может присутствовать, но может быть и полностью исключен. В инцестуозной привязанности целью является любовь, а в привязанности, обусловленной тревогой, главной целью является безопасность. Следовательно, в первом случае привязанность направлена на родителя, который вызывает любовь или сексуальные желания; во втором она обычно переносится на родителя, который более могуществен или внушает больший страх, ибо добиться его покровительства означает обеспечить себе защиту. В последнем случае, если девушка в свое время цеплялась за свою доминирующую мать, а теперь проявляет ту же самую тенденцию уже по отношению к мужу, это не означает, что для данной девушки муж представляет собой мать, но свидетельствует о том, что по причинам, которые необходимо проанализировать, девушка по-прежнему исполнена тревогой и пытается ее ослабить тем же способом, каким она это делала в детстве, цепляясь теперь за мужа, как прежде за мать.

В обоих случаях привязанность к родителям является не биологически заданным феноменом, а ответом на провокации извне. Утверждение о том, что природа эдипова комплекса не сводится к биологии, по-видимому, подтверждается антропологическими наблюдениями, показывающими, что его возникновение зависит от всего набора факторов, действующих в семейной жизни: от роли авторитетных родителей, от степени изолированности семьи, ее размеров, сексуальных запретов и т. п.

Остается решить вопрос, возникают ли вообще спонтанные сексуальные чувства к родителям при «нормальных» условиях, то есть когда нет какой-либо особой провокации в виде стимуляции или тревоги. Наше знание ограничено невротичными детьми и взрослыми. Но я склонна считать, что нет какой-либо веской причины, почему ребенок, от рождения обладающий сексуальными инстинктами, не может испытывать сексуального влечения к родителям или братьям и сестрам. Однако сомнительно, чтобы без других факторов эти спонтанные сексуальные привязанности когда-либо достигали интенсивности, соответствующей фрейдовскому описанию эдипова комплекса, предполагающего сексуальное желание, достаточно сильное для того, чтобы возбудить ревность и страх, от которых можно избавиться лишь посредством вытеснения.

Теория эдипова комплекса оказала огромное влияние на современное воспитание. Позитивная роль этого влияния заключается в том, что родители смогли осознать вред, который причиняется детям при сексуальном возбуждении, а также вследствие попустительства, гиперопеки и чрезмерных запретов в сексуальных вопросах. Негативная же роль состоит в том, что эта теория способствовала возникновению иллюзии, что здесь вполне достаточно сексуального просвещения детей, отказа от запрещения мастурбации, от порки, достаточно не допускать полового акта на глазах у детей и уберечь их от чрезмерной привязанности к родителям. Опасность заключается в односторонности таких советов. Даже если благоговейно придерживаться всех правил, все равно могут быть посеяны зерна будущих неврозов. Почему? Ответ в принципе тот же самый, что и ответ на упреки в недостаточной эффективности психоаналитической терапии: слишком многие факторы, оказывающие крайне важное влияние на развитие ребенка, считаются сравнительно малозначительными и ими пренебрегают. Я имею в виду такие родительские установки, как подлинный интерес к ребенку, проявление к нему подлинного уважения, подлинной теплоты, а также такие качества, как надежность и искренность.

Однако возможно, что действительный ущерб, нанесенный односторонней сексуальной ориентацией, менее опасен, чем это казалось на первый взгляд. Во всяком случае психоаналитические советы воспитателю разумны и им легко можно следовать, поскольку они заключаются главным образом в стремлении избегать некоторых конкретных ошибок. Но советам, касающимся более важных факторов, о которых я только что упоминала — факторов, создающих благоприятную атмосферу для развития, — следовать гораздо труднее, поскольку они предполагают изменение характера.

Важность теории эдипова комплекса определяется прежде всего тем влиянием, которое, как предполагается, данный комплекс оказывает на последующие взаимоотношения. Фрейд считает, что последующие установки в отношении других людей в значительной степени являются повторением эдиповой установки. Так, например, вызывающее поведение отражает гомосексуальные наклонности человека, существовавшие у него по отношению к отцу или брату; неспособность женщины искренне любить своих детей интерпретируется как ее идентификация со своей матерью.

Спорные моменты в таких рассуждениях будут обсуждаться ниже в связи с теорией навязчивого повторения. Здесь достаточно сказать следующее: если убеждение в том, что инцестуозная привязанность к родителям является нормальным событием в детстве, необоснованно, то сомнительна и справедливость интерпретаций, сводящих позднейшие особенности к детским инцестуозным желаниям и реакциям на них. Толкования такого рода служат главным образом укреплению убеждения толкователя в повсеместной распространенности эдипова комплекса и в его значительных последствиях. Но полученные таким образом данные и их интерпретация образуют порочный круг доказательств.

Если мы отбросим теоретические выводы данной теории, то останется не сам эдипов комплекс, но в высшей степени конструктивное открытие, что ранние взаимоотношения в своей совокупности формируют характер до такой степени, что их значение вряд ли можно переоценить. Тогда последующие установки по отношению к другим людям не являются повторениями детских установок, но проистекают из структуры характера, основа которой закладывается в детстве.

Глава 5

Концепция нарциссизма

Феномены, которые в психоаналитической литературе называются нарциссическими, крайне разнообразны по своему характеру. Они включают в себя тщеславие, самомнение, жажду престижа и восхищения, желание быть любимым в сочетании с неумением любить других, отчуждение от людей, обычное самоуважение, идеалы, творческие порывы, обеспокоенность собственным здоровьем, внешним видом и интеллектуальными способностями. Поэтому дать клиническое определение нарциссизму — задача непростая. Все, что имеют между собой общего перечисленные феномены, — это забота о собственном Я или, возможно, просто установки по отношению к себе. Причина столь странной ситуации заключается в том, что данный термин используется в чисто генетическом смысле для обозначения источника этих проявлений, каковым предположительно является нарциссическое либидо.

По контрасту с расплывчатостью клинического определения, генетическое определение формулируется четко: нарциссический человек — это человек, который в глубине души влюблен в самого себя. Говоря словами Грегори Зилбурга: «Термин „нарциссизм“ не означает простого эгоизма или эгоцентризма, как это предполагается; он специфически обозначает то состояние души, ту спонтанную установку, соответственно которой индивид предпочитает в качестве объекта любви самого себя, а не других. Нельзя сказать, что он не любит или ненавидит других людей и хочет все присвоить себе; но в глубине души он влюблен в самого себя и повсюду ищет зеркало, глядя в которое мог бы восхищаться собственным образом и домогаться его взаимности».

Ядром данной концепции является постулат, согласно которому интерес к самому себе или завышенная самооценка есть проявление самовлюбленности. Разве не точно так же, по словам Фрейда, мы слепы к недостаткам другого человека и точно так же готовы переоценивать его хорошие качества, когда мы от него без ума? Поэтому люди, склонные к заинтересованности собственной персоной или к завышенной самооценке, несомненно, должны быть в глубине души влюблены в самих себя. Этот постулат находится в соответствии с теорией либидо. На этой основе эгоцентризм Действительно следует рассматривать как выражение самовлюбленности, а высокую самооценку и идеалы — как десексуализированные дериваты этой любви. Но если мы не принимаем теорию либидо, данный постулат превращается просто в догму. Клинические данные, за немногими исключениями, говорят не в его пользу.

Если рассматривать нарциссизм не генетически, а в связи с его действительным смыслом, его следует, по моему мнению, описывать в целом как самовозвеличивание. Психическая инфляция, подобно экономической, означает претензию на большую ценность, нежели реально существующая. Она означает также, что человек любит себя и восхищается собственной значимостью, для чего нет адекватного основания. Кроме того, это значит, что он ожидает любви и восхищения от других за качества, которыми он не обладает или обладает не в такой степени, как ему кажется. Согласно моему определению, склонность человека ценить в себе качество, которым он действительно обладает, или желание, чтобы это качество ценили другие, не является нарциссизмом. Эти две тенденции — чрезмерная значимость в собственных глазах и желание чрезмерного восхищения со стороны других людей — неразделимы. Обе они присутствуют всегда, хотя в различных типах первая или вторая могут преобладать.

Почему люди возвеличивают себя? Если мы не удовлетворимся спекулятивным биологическим ответом, который сводит любую склонность к инстинктивным источникам, нам придется искать другой. Как и во всех невротических феноменах, мы находим его в фундаментальном расстройстве отношений с другими людьми, причем это расстройство возникает в детстве в результате тех влияний окружающей среды, о которых мы упоминали в предыдущих главах. Фактором, наиболее содействующим развитию нарциссических наклонностей, по-видимому, является вызванное огорчениями и страхами отчуждение ребенка от других людей. Позитивные эмоциональные связи с другими людьми становятся хрупкими; ребенок теряет способность любить.

Та же неблагоприятная окружающая среда порождает и расстройства в отношении к себе. В более тяжелых случаях происходит нечто более серьезное, нежели просто снижение самооценки, а точнее полное подавление спонтанного индивидуального Я. Этому эффекту содействуют различные влияния: непререкаемая власть непогрешимых родителей, создающих ситуацию, в которой ребенок вынужден принимать их стандарты, лишь бы его оставили в покое; установки родителей на самопожертвование, вызывающие у ребенка чувство, что у него нет права на собственное существование и он должен жить лишь ради родителей; родители, которые переносят собственные амбиции на ребенка и относятся к мальчику как к прирожденному гению или к девочке — как к принцессе, развивая у ребенка чувство, что его любят скорее за воображаемые качества, а не таким, каков он есть. Все эти воздействия, при всем их разнообразии, заставляют ребенка ощущать, что для того, чтобы его любили или принимали, он должен соответствовать чужим ожиданиям. Родители столь основательно повлияли на психику ребенка, что он из страха уступает им, постепенно утрачивая то, что Джемс называет «реальным Я». Его собственная воля, собственные желания, собственные чувства, собственные приязни и неприязни, собственные печали парализованы. Поэтому он постепенно теряет способность оценивать свои собственные качества. Он попадает в зависимость от мнения других людей. Он плохой или глупый когда другие думают, что он плохой или глупый, смышленый, когда другие считают его таковым, гений, если другие считают его гением. У всех нас самооценка в определенной степени зависит от оценок других людей, но в данном случае ничто, кроме оценки других людей, не имеет значения.

Подобному развитию способствуют и другие воздействия, такие, как прямые удары по самолюбию, унизительное обращение со стороны родителей, не упускающих возможности заставить ребенка почувствовать себя ничтожеством; предпочтение, оказываемое родителями другим детям, из-за чего ребенок утрачивает чувство безопасности и полностью сосредоточивается на попытках их превзойти. Сюда же входят все те факторы, которые непосредственно подрывают самостоятельность, уверенность в своих силах и инициативу ребенка.

Существуют различные способы, к которым прибегает ребенок, пытаясь совладать с жизнью в столь сложных условиях; он изо всех сил демонстрирует подчинение стандартам (Сверх-Я), становится скромным и зависимым от других людей (мазохистские наклонности), раздувает собственную значимость (нарциссические наклонности). Какой путь избирается (или преимущественно избирается), зависит от особого сочетания обстоятельств.

Что индивид приобретает благодаря самовозвеличиванию?

Он избегает болезненного чувства никчемности, превращаясь в фантазии в нечто выдающееся. Это достигается и в активной сознательной игре воображения, когда он представляет себя принцем, гением, президентом, генералом, исследователем, и в смутном переживании собственной значимости. Чем более он отчужден — не только от других, но и от себя самого, — тем легче такие представления становятся психической реальностью. Не то чтобы ребенок отвергает из-за них реальность, как это делает психотик, но реальность приобретает условный характер, как земная жизнь для христианина, который надеется, что истинная жизнь начнется на небесах. Представление о себе замещает подорванную самооценку, становясь «реальным Я».

Создавая собственный воображаемый мир, в котором он является героем, ребенок утешает себя за то, что его не любят и не ценят. Он может представить, что другие его отвергают, смотрят на него сверху вниз, не любят его таким, каков он есть, потому что на самом деле он намного выше их понимания. Мои личные впечатления подтверждают, что эти иллюзии дают ребенку намного больше, нежели тайное замещающее удовлетворение. Я часто задумываюсь над тем, не спасают ли они индивида от полного разрушения, и таким образом, не являются ли они в буквальном смысле слова жизненно необходимыми.

Стриндберг описывает этот процесс в одной из своих сказок «Юбал без Я» (в: Marchen imd Fabeln, 1920) Мальчик от природы обладал сильным желанием; раньше, чем другие ребята, он ста,'! говорить о себе в первом лице. Но его родители сказали ему, что у него нет Я. Когда он стал немного старше, он сказал: я хочу. Но родители возразили ему, что он не вправе хотеть. Он был изумлен этим приговором и, хотя испытывал сильное желание, вес же смирился. Когда он вырос, отец спросил его, кем он хочет быть, но он не знал, потому что, повинуясь запрету, перестал желать.

По терминологии Уильяма Джемса, то, что остается, является «социальным Я»: «Социальное Я человека является признанием, которое он получает от своих товарищей».

Наконец, самовозвеличивание представляет собой попытку поставить отношения с другими на позитивную основу. Если другие не любят и не уважают индивида за то, каков он есть, им придется, по крайней мере, обратить на него внимание и восхититься им. Восхищение замешает любовь — таково логическое следствие. Начиная с этого момента человек ощущает свою ненужность, если им не восхищаются. Он уже не понимает, что дружелюбие и любовь могут включать в себя объективное или даже критическое отношение. Для него там, где нет слепого восхищения, нет и любви; в этом случае он даже готов заподозрить враждебность. Он будет судить о других в соответствии с тем восхищением или лестью, которые от них получает. Люди, которые им восхищаются, — хорошие и самые главные, а те, кто не делает этого, не стоят беспокойства. Таким образом, главное удовлетворение связано с восхищением, но на этом основано также и ощущение безопасности, поскольку восхищение создает у человека иллюзию того, что он обладает силой, а мир вокруг дружелюбен. Однако это ощущение безопасности покоится на шатком основании. Любая неудача может вынести на поверхность скрытую в глубине неуверенность. На самом деле не требуется даже неудачи, чтобы вызвать этот эффект: достаточно и того, чтобы восхищение оказали кому-то другому.

Таким образом, возникает определенная комбинация тенденций характера, которые простоты ради можно называть базальными нарциссическими наклонностями. Их дальнейшее развитие зависит от степени отчуждения индивида от себя и других и от степени порождаемой тревоги. Если ранние переживания не были слишком сильными и если более поздние условия благоприятны, то эти базальные наклонности могут быть изжиты. Если нет, они имеют тенденцию со временем усиливаться вследствие трех главных факторов.

Одним из них является возрастающая непродуктивность. Стремление к восхищению может стать мощным стимулом, побуждающим к достижению или развитию качеств, которые социально желательны или которые делают человека привлекательным, однако это стремление опасно постоянной оглядкой человека на тот эффект, который он производит на других. Индивид такого типа выбирает женщину не ради нее самой, но потому, что завоевать ее лестно или престижно. Работа исполняется не ради нее самой, а ради того впечатления, которое она может произвести. Внешний блеск важнее сути. Отсюда опасность того, что поверхностность, шоуменство, оппортунизм задушат продуктивность. Даже если индивиду удается завоевать престиж таким способом, он справедливо чувствует, что это не может продолжаться долго, хотя и не осознает причины своего беспокойства на сей счет. Единственным доступным средством успокоения становится усиление нарциссических наклонностей: погоня за более крупным успехом или еще большее раздувание представлений о себе. Иногда развивается поразительная способность превращать недостатки и неудачи в нечто величественное. Если его труды не признаются, так это потому, что он слишком опередил свое время; если он не ладит со своей семьей или друзьями, То дело в их же недостатках.

Другим фактором, усиливающим базальные нарциссические наклонности индивида, становятся чрезмерные ожидания по поводу того, что мир перед ним в долгу. Он рассчитывает, что в нем признают гения и без подтверждения этого реальной работой. Женщины должны выделять его без всяких усилий с его стороны. В глубине души он полагает, например, что любая знающая его женщина просто не может влюбиться в другого мужчину. Характерным для этих установок является ожидание любви или славы даром, без собственных усилий и инициативы. Это особое ожидание строго детерминировано. Оно необходимо вследствие вреда, нанесенного ранее спонтанности, оригинальности и инициативе индивида, и вследствие его страха перед людьми. Те же факторы, которые первоначально побуждали его к раздуванию своей ценности, парализуют его внутреннюю активность. Отсюда внутренняя убежденность, что его желания должны исполняться другими. Этот процесс, смысл которого остается бессознательным, ведет к усилению нарциссических наклонностей двумя путями: требования, предъявляемые к другим, оправдываются подчеркиванием собственных мнимых качеств; и это самовыпячивание должно возобновляться для сокрытия тех разочарований, которые неизбежно проистекают из преувеличенных ожиданий.

Последним источником, питающим базальные нарциссические наклонности, является постоянное ухудшение человеческих взаимоотношений. Иллюзии индивида о самом себе и его особые ожидания от других неизбежно делают его уязвимым. Так как мир не признает его тайных притязаний, человек часто ощущает себя оскорбленным и развивает повышенную враждебность по отношению к другим, все более обособляясь, и в результате снова и снова ищет прибежища в своих иллюзиях. Обиды на других также могут усиливаться, так как на них возлагается ответственность за несостоявшиеся иллюзии. Как следствие, у индивида развиваются черты, которые мы считаем морально предосудительными, такие, как выраженный эгоизм, мстительность, недоверчивость, пренебрежение к другим людям, если они не служат его собственной славе. Эти черты, однако, несовместимы с его представлением о себе как замечателном человеке, стоящем намного выше обычных человеческих слабостей. Эти недостатки должны быть скрыты. Они либо вытесняются, проявляясь в этом случае лишь завуалированно, либо попросту отрицаются. Раздувание самооценки, таким образом, приобретает функцию сокрытия существующего несоответствия по принципу: не может быть, чтобы у меня, высшего существа, имелись недостатки, а потому они не существуют.

Чтобы понять отличия, которые обнаруживаются в типах с явно выраженными нарциссическими наклонностями, необходимо рассмотреть два основных фактора. Первый состоит в том, происходит ли погоня за призраком восхищения в реальности или лишь в сфере фантазии; это отличие в конечном счете сводится к количественным факторам в генезе, то есть к тому, в какой степени был сокрушен дух индивида Другим фактором является способ, которым нарциссические наклонности сочетаются с другими чертами характера: они могут быть переплетены, например, с перфекционистскими, мазохистскими и садистскими наклонностями. Распространенность этих сочетаний объясняется тем фактом, X. Шульц-Хенке в работе «Судьбам невроз» (1931) указывает на важность этого процесса для неврозов. Он утверждает, что последовательность, которая может быть кратко охарактеризована как страхи, инертность, чрезмерные требования, является существенным процессом в каждом неврозе. Н. Л. Блицстен в «Амфитимии» (Archives of Neurology and Psychiatry, 1936) также подчеркивает значение необоснованных претензий к другим людям и желание получить результат, не затрачивая каких-либо усилий.

Вытеснения, проистекающие из самовозвеличения, обычно менее радикальны, чем те, которые проистекают из перфекционистских стремлений (см. главу 13, «Концепция Сверх-Я»); зачастую наклонности, не укладывающиеся в раздутое представление индивида о себе, просто отрицаются или приукрашиваются; что все они проистекают из схожего источника, что они представляют собой различные решения сходных проблем. Озадачивающее число противоречивых качеств, приписываемых нарциссизму в психоаналитический литературе, отчасти объясняется неспособностью понять, что нарциссизм является лишь одной специфической наклонностью внутри структуры личности. Именно сочетание наклонностей и придает личности определенную окраску.

Нарциссические наклонности могут также сочетаться с тенденцией к уходу от людей, которая встречается у шизоидных личностей. В психоаналитической литературе уход от людей рассматривается как непременный компонент нарциссической наклонности; но если отчуждение от других непременно присутствует в нарциссических наклонностях, то об уходе этого сказать нельзя. Напротив, человек с явно выраженными нарциссическими наклонностями, хотя и не способен любить сам, тем не менее нуждается в людях как источнике восхищения и поддержки. Так что точнее было бы говорить о сочетании нарциссических наклонностей с тенденцией к уходу от других людей.

Нарциссические наклонности часто встречаются в нашей культуре. Люди очень часто оказываются неспособными к подлинной любви и дружбе; они эгоцентричны, озабочены своей безопасностью, здоровьем, репутацией; они испытывают неуверенность и склонны преувеличивать свою личную значимость; они не в состоянии судить о собственной ценности, потому что полагаются на чужое мнение. Эти типичные нарциссические черты присущи отнюдь не только тем людям, которые стали недееспособными вследствие неврозов.

Фрейд объясняет распространенность этих наклонностей своей гипотезой об их биологическом происхождении. Это предположение еще раз свидетельствует о приверженности Фрейда концепции влечений, но оно также выявляет обычную для него неспособность учитывать культурные факторы. В действительности в нашей культуре действуют два ряда факторов, порождающих нарциссические наклонности в неврозах. Многие культурные факторы вызывают страхи и враждебность между людьми, отдаляя их друг от друга. Имеется также много общих влияний, снижающих индивидуальную спонтанность, таких, как стандартизация чувств, мыслей и поведения, а также тот факт, что людей оценивают скорее за внешние проявления, чем за то, каковы они на самом деле. Стремление к престижу как к средству преодоления страхов и внутренней пустоты, несомненно, предписано нашей культурой.