Когда наступает время

Когда наступает время. Историч. ,об А. Македонском

Ольга Любарская

                КНИГА 1.

                КОГДА НАСТУПАЕТ ВРЕМЯ.

ГЛАВА 1.

СУЗЫ.

*  *  *

- Там в Вавилоне… А ведь это был ты.

• *  *

Птолемей тяжело поднялся по ступеням и остановился в проеме арки. Дорога через пустыню, столь долгая утомила старика, и теперь он наслаждался тенью. Он  миновал просторные светлые коридоры галерей и вошел в зал в дальнем углу дворца. Македонец не был здесь долгое время, и заскучавшие воспоминания все разом опрокинулись на него, путаясь и вытесняя друг друга. Мальчик с дощечкой на перевязи и свитком чистого папируса, следовавший за стариком повсюду был готов в тот же миг записать все, что скажет фараон. Он уже открыл баночку с чернилами из сока каракатицы, что висела на поясе, как вдруг Птолемей улыбнулся и сказал:

- Иди, дружок. Сегодня мне нечего сказать тебе. Может быть позже, а пока дай старику остаться наедине со своими мыслями.

Раб поклонился, так и не выпуская изо рта тростникового пера.

- Пусть принесут неразбавленного вина! - крикнул Птолемей вдогонку.

Оставшись наедине с прошлым, Птолемей медленно прошелся по залу и остановился возле стойки с доспехами. Старая, испытанная в битвах, изломанная  мечами  в сражениях кираса почетно отдыхала здесь вот уже сорок лет. Рисунок на плотно склеенных между собой льняных пластинах  истерся и выцвел, но тесненная огранка все еще величественно сияла золотым орнаментом. Птолемей коснулся рукой султана из конских волос на блестящем начищенном шлеме. Жесткие волоски кольнули ладонь, упруго сопротивляясь. Сколько лет минуло, а воспоминания живы! Он подумал про Македонию, и легкая зябь тронула уставшее сердце. Если раньше он верил, что, может быть, еще увидит ее, то теперь понял, что не увидит  больше никогда. Врата открыты. Осталось лишь перешагнуть черту, чтобы стать прошлым.

Птолемей еще раз погладил султан, постоял немного и тяжело опустился в кресло. Голова коснулась спинки, и он, наконец, почувствовал облегчение.  Вот и вся жизнь. Пронеслась, разрывая целые государства, перекраивала мир, убивала, правила, чтобы теперь еле теплиться в изношенном теле. Все, кого он знал, дерзкие, бесстрашные, великие  ушли уже давно еще молодые, еще полные амбиций и страсти, а он зацепился и продолжал жить. Сражался, повелевал, правил. Кто он? Многоумный Одиссей?! Ха! Уллис, обманувший время?! Царь?! Фараон?! Сотер-спаситель (1)?! Птолемей, сын Лага, македонец по крови?! Да. И по духу тоже.

Птолемей устало закрыл глаза. Скупая слеза соскользнула, спряталась в изгибе морщин, чтобы незаметно добраться до поседевшей бороды и затеряться среди волосков. Перед глазами, сквозь блуждающие волны неясно проявилось лицо Филиппа, кристаллизуясь и обретая очертания. Громовержец, покрытый кучерявой порослью, словно катафрактарий (2) чешуей, окруженный стойким ореолом  смешанных воедино запахов крепкого вина и мощного перетружденного тела. Филипп второй, царь Македонии. Бесцеремонно взойдя на трон, он был уже настоявшимся перебродившим вином, что излилось пенной лавиной. Сжав отсталую полунищую страну в мощный кулак, он заставил ее разогнуться, выплеснув волю далеко за границы. Словно дремучий полудикий варвар поднялась Македония, жестоко и нагло диктуя свои права. Перепуганные фракийцы, недоумевающие иллирийцы, растерянные греки не успели понять, как и когда Филипп жестко преклонил их, сломал и воссел Зевсом повелевать. Он как сосуд вмещал в себе бурлящую смесь противоречий. Являясь жестоким и бесстрашным воином, он в тоже время был и тонким дипломатом и интриганом. Ненавидя женщин, он обожал их. Беря жен по любви, он никогда не упускал из вида  дальновидного расчета. Устаивая великолепные пиры, он после не гнушался напиться с солдатней. Беседуя с философами о возвышенном, Филипп обожал при этом самые грубые и низкие армейские скабрезности.

Обладая нюхом лисицы, македонец с детства видел в юном Птолемее благодатную глину, и с малолетства лепил из него будущего стратега. Спешно выданная за Лага мать Птолемея, скрылась в родовом дворце и тихо угасла там в молчании и скорби от позора. Лаг, будучи уже не молодым человеком старательно обходил стороной разговоры о том, что взял в жены девицу с ребенком во чреве. «Отец дал тебе имя! – грохотал Филипп, гладя по загривку коренастого мальчишку. – Я же дал тебе кровь, а кровь от крови не отступится никогда»! И как назло, словно в упрек позору матери, Птолемей совсем не походил на Лага. Широкий в кости, плотный и тяжелый, умный и настырный, он был детской копией Филиппа. Отдавая Антипатру подросшего мальчишку, Филипп рассмеялся: «Обломай у этого куста ненужные сучки! Хочу, чтоб в единый ствол пошел! И давай, не рассусоливай, вырасти мне достойную опору»! Птолемей почему-то вспомнил, как невольно отшатнулся, увидев впервые, как спружинили ноги  царского коня, когда Филипп взгромоздился ему на спину весом каменной глыбы. Он жил неистово, несся, словно необузданный жеребец, и комья из-под копыт его жизни летели камнепадом на тех, кто не сумел уклониться. Да и умер македонец так же внезапно, как и жил. Стоял, приветствуя подданных, раскрыв объятья своей славе, как вдруг покосился и рухнул навзничь. Словно небесная твердь опрокинулась с высоты, сковав оцепенением все живое. Никто и не заметил сразу, как мгновением раньше подступил к нему телохранитель по имени Павсаний, перебросился парой слов с царем, а после быстро пошел прочь. Опомнились, бросились преследовать убийцу, когда тот уже вскочил на коня.

Птолемей задумался. Власть пожирает людей. Жажда ее столь велика, что, не упившись кровью, утолить невозможно. Три мощных столпа, три атланта держали ее, и она незыблемой платформой покоилась на их плечах. И теперь со смертью Филиппа эта глыба медленно клонилась, сполна черпая краями взбродившую ненависть покоренных. Два Филипповых стратега, два бывалых, переваливших шестидесятилетний рубеж титана, два мудрых полководца, Антипатр и Парменион подобно ощетинившимся львам, что скалятся, вцепившись в землю мощными лапами, защищая детеныша, встали, готовые растерзать любого, кто решит покуситься на установленный ими порядок. За грозным ревом никто не услышал голоса котенка, никто так и не смог понять, как он поднялся  зверем, возвышаясь над обломками Фив и оторвав от добычи окровавленную морду, вдруг жестко и громогласно прорычал: «Я – царь Македонии Александр»! Две крови, две неуемные силы, что соединились в нем, смешались и выплеснулись редкостным сплавом мужества и безрассудства. Два полубога, два героя, Ахиллес и Геракл могли теперь узреть сквозь пелену истории, как высится в Александре живое воплощение их славы.

Птолемей вздрогнул и открыл глаза. В зале было тихо, и он невольно усмехнулся, когда мысли его обратились к древним мифам.. Херон. Старый мудрый кентавр! Кому, как не ему должен был отдать на воспитание сына царь мирмидонцев Пелей? Кто, как не он мог взрастить в маленьком Ахилессе величайшего из воинов?  Кто же еще, выкармливая мальчика сырыми медвежьими печенками, мог вызвать в нем столь необузданную жажду крови и подвигов? Филипп тоже нашел своего кентавра. Мощный, тяжелый, сбитый словно каменный исполин, покрытый опалено-рыжей шерстью, Леонид взрастил из ростка царского семени  и сорняков разного происхождения достойный любования урожай. Более старшему поколению, Птолемею, Клиту Черному, Филоте, Пердикке, ну и другим оставалось только удивляться, как уверенно и нагло поднимается с Александром вся эта поросль.

Птолемей подумал про старых  друзей. Они были столь разные, что с трудом можно найти  черты характера, сходные хотя бы отдаленно.

Филота, сын Пармениона. Пожалуй,  самый противоречивый человек из всех сверстников.  Утонченный, мягкий, почти изящный в мать, с аккуратными чертами лица, он становился жестким в отца, когда этого требовали обстоятельства. Спокойный, рассудительный характер позволял ему легко манипулировать людьми и обстоятельствами, а пронзительный ум и железная воля сделали его великолепным полководцем. Многие завидовали его успехам, относя их к связям его отца, но Филота лишь посмеивался над этим. Его обожали воины и друзья, он снискал уважение среди военачальников и пользовался головокружительным успехом у женщин. Отдав под командование Филоты половину войска, Александр со временем ужаснулся, сколь великая сила может в любой момент обернуться против него самого.  Столь обожаемый воинами в начале персидского похода Александр со смертью Филоты впервые увидел, что уже не столь любим своим войском. Царю стоило немалых усилий удержать армию в повиновении, а назревавший бунт чуть не расколол войско в горах Арахозии.

Птолемей горько усмехнулся. Он так и не простил Александру смерти друга. Его нелюбовь к Гефестиону в свете этих событий почти переросла в скрытую неприязнь. Он вдруг вспомнил, как усердствовал сын Аминты, выстраивая для Филоты обвинения в заговоре, как горячо произнес речь Александр, поверивший в реальность угрозы, как поначалу молчал Филота, не готовый ко всему этому. Птолемей вспомнил, как ужаснулся впервые, увидев в глазах Александра гневный огонь безумства, когда тот не внял просьбам прекратить пытки Филоты. Как бы там ни было, Филота погиб зря, потянув следом клубок серьезнейших проблем. В тылу оставался Парменион, пока ничего не знающий об убийстве последнего сына.

Смерть Пармениона последовала почти сразу. Александр боялся. Боялся, что Парменион, в чьем управлении находилась Мидия, не переживет этого, и армия Александра окажется в Арахозии отрезанной от снабжения. Старому вояке повезло больше. Он не успел ничего понять, когда предательская рука вонзила нож в его ребра. Александр сполна воздал ему, отплатив за все заслуги столь чудовищным предательством. «Таков был конец Пармениона, славного как на войне, так и в мирное время. У него было много удач без царя, царю же без него не удалось совершить ни одного великого дела». (3)

Старика передернуло. Окровавленный мешок в руках Полидаманта. Птолемей помнил каждый жест: как тот развязывает тугой узел, переворачивает мешок, поднимает, встряхивает, и по полу к ногам Александра катится голова Пармениона. Царь же носком сапога поворачивает ее, чтобы лучше рассмотреть лицо. Оно спокойно. Полуоткрытые глаза хранят застывший мудрый взгляд. Они смотрят мягко, почти с отцовской любовью. Взглянув в них, Александр отскакивает с криком: «Уберите это»!

Птолемей подумал, что Парменион, пожалуй, единственный из всех мог открыто угрожать царю, то ли в силу собственного бесстрашия, то ли в силу закаленного возраста, не опасаясь нисколько, что когда-нибудь Александр не стерпит этого. Забыв, кто в младенчестве качал его на руках, Александр ни на мгновение не дрогнул, вынося старику приговор, и тем самым переступил черту, за которой терпел больше неудачи, чем славные победы. Согдиана и Бактрия так никогда и не смирились с волей царя, а Индия сразу же забыла о нем, как только он покинул ее пределы.

Александр изменился. Власть сожрала его душу. Захватывая все большие пространства Александр оторвался от своих корней. Становилось очевидным, что уже не он завоевывает Восток, а Восток завоевывает его. Трещина противоречий царя и его командиров превратилась в глубокую пропасть, и уже казалось, он не слышит их с другого края. Оставались еще те, кто мог лавировать между взрывами волн его настроения, но были и те, кто уже до крайности пресытились этим.

Клит Черный. Высокий, основательный, нахрапистый, с густой гривой жестких черный волос, толстокожий и бесцеремонный. Птолемей всегда думал, что боги создавали его, выстругивая неточенными тупыми орудиями. Высказываясь так, словно рубил с плеча, Клит напрочь был лишен дипломатичности и расчетливости. Ошалелый вояка и драчун, словно ищущий неприятностей, Клит с детства нравился Птолемею. Его сестра Лаодоника поощряла дружбу брата и сына Лага, считая, что Птолемей положительно влияет на взбалмошность Клита, хотя уже в юношеском возрасте в любовных похождениях Птолемей оказался куда более рисковым, чем Клит. Филипп тоже любил черноволосого парня за самоотверженную преданность и храбрость, и он быстро продвигался по службе, вскоре став телохранителем царя. Со смертью Филиппа Клит отдался безоговорочному служению его сыну, и все пошло своим чередом. В сражении на Гранике он едва успел спасти Александру жизнь, и с тех пор что-то надломилось в их отношениях. Уже в Месопотамии телохранитель все чаще позволял себе критику в отношении царя, и чем дальше продвигалось войско, тем глубже становились их противоречия. После смерти Пармениона Клит едва мог сдерживаться, и Александр решил отдалить его от себя, отдав в управление Согдиану. Вояка Клит! Можно ли было оскорбить тебя более?! Можно ли было еще больше уязвить рвущуюся гордость?! Бесстрашный Клит! Твою прямоту увенчала такая глупая смерть, чтобы после опорочить и доброе имя! Величие и самоуверенность Александра возрастали все более. Македонцы изнемогали, растворяясь среди варваров, которых все ближе допускал к себе царь. Лесть застлала ум, любое несогласие вызывало в нем приступы болезненного гнева. На самом краю света, в Маракандах в пьяном угаре Александр убил Клита…

Птолемей вздрогнул, словно ощутил его боль.

А после наступила очередь Каллисфена. Ученик Аристотеля, его племянник, до мозга костей эллин, философ, ученый. Гордец, презиравший варваров, сам ставший варваром в глазах Александра. Его твердость была столь велика, что он один прямо мог сказать царю то, о чем другие боялись даже думать. Уже в Бактрии Александр окончательно уверился в том, что свободолюбие и упорная приверженность Каллисфена эллинским традициям пагубно отражается на настроениях воинов и приближенных царя. Открыто и жестоко осуждая желание Александра ввести праскинезу (4), грек высмеял и его мечту стать богом, чего последний уже стерпеть не мог. «Никакой скороспелый плод не бывает долговечным… Я не стыжусь своей родины и не желаю учиться у побежденных тому, как мне почитать царя. Выходит, они победители, раз мы принимаем от них законы, как нам жить». (5) Казалось, Каллисфен унаследовал судьбу Филоты. Он тоже был обвинен в заговоре против Александра, пленен и подвержен пыткам.

Дух войска окончательно пал. Оно безропотно тащилось за царем в Индию, боясь признаться, что им управляет сумасшедший. Александр же шел дальше и дальше. Его мечта завоевать мир уже становилась болезненным бредом. Собрав последние силы, войско взбунтовалось на Гифасисе. Все те, кто пешком прошли за царем Фракию, Малую Азию, Египет, Месопотамию, земли скифов, перевалы Гинду-Куша  и вступили в индийские пределы, окончательно поняли, что Александр не намерен возвращаться назад. Болезни и ржа  выкашивали людей и разъедали металл, и измотанное войско решило, наконец, положить предел  безумствам царя. Кен, старый испытанный полководец, великий миротворец, умевший держать стойкое равновесие в любых спорах, большой, уютный человек с мягким бархатистым голосом. Он спокойно и уверенно отделился от бушующей толпы и подошел к помосту, на котором стоял задыхающийся от гнева Александр. Кен снял шлем и поклонился. (6) Македонец говорил спокойно, немногословно, но твердо. Стояла оглушающая тишина, и слова Кена звучали так, что царь растерялся, не в силах противостоять. Александр смотрел на полководца и видел лишь одно: этот человек сейчас вмещал в себе чаяния всех от командиров до последних пехотинцев. Александр сдался, повернул обратно, но не смирился. Слишком сильный удар был нанесен по его тщеславию. Прошло не много времени, и Кен внезапно умер. И хотя войску было объявлено о его болезни, каждый понимал, что это не так.

Ряды полководцев редели, и мысль о том, кто же следующий, неотступно преследовала каждого. Те, что еще не попали под подозрение, стали осторожнее. Всем стало очевидно, что Александр теперь следует лишь за порывами своего гнева, и в этот момент никакие доводы, насколько бы убедительными они не выглядели, ничего не значат для него.

Кратер. После того, как Александр взял штурмом согдийскую скалу, Птолемей невольно сравнивал Кратера именно с ней. Высокий, плотный, с головы до ног покрытый лесом кучерявой растительности, с широким, резко очерченным ртом и живыми, глубоко посаженными глазами. Македонец выглядел простаком, хотя внутри был далеко не так однозначен. Он был неразговорчив, не отличался перепадами настроения и никогда не делал необдуманных поступков. После смерти Филоты войско недоумевало, когда Александр отдал не своему любимцу Гефестиону, а именно Кратеру в управление половину войска, что раньше была под началом сына Пармениона. Гефестион бесновался, а Кратер лишь посмеивался в густые усы. Он навоевался сполна, пресытившись персидским походом, и давно был не прочь остановиться. Впрочем, случай вскоре подвернулся. Кратер покинул Александра, возглавив возвращение ветеранов в Македонию и имея указ царя сместить Антипатра, что оставался там регентом. Положение фалангарха вполне соответствовало этому назначению, и Кратер уже чувствовал запах спокойной сытой старости. Прочные границы Македонии, ее положение на мировой арене позволили стране внутри вернуться к привычному размеренному укладу жизни, и военачальник в мечтах наслаждался этим.

Пердикка. Птолемей улыбнулся. Пожалуй, он больше всех был привязан к рыжеволосому весельчаку, богато сдобренному веснушками. Пердикка обладал открытым жизнерадостным характером, выплескивающимся наружу бесконечными шутками. Известный выпивоха, которого могла свалить с ног разве что добрая пара кратеров с вином, уже давно стал любимцев всех. Пердикка умел дружить, причем делал это искренне. Зная множество чужих тайн, он умудрялся не делать их достоянием других. К легкому характеру сполна прилагалась отменная доблесть и ясный ум. Многие считали его успешным во всех отношениях, и посмеивались, говоря, что он родился в обертке из удачи. Пердикка искренне увлекся идеей Александра о завоевании ойкумены и долгое время наслаждался самим процессом. Перед азиатским походом видя, что Александр раздает свои земли, он воскликнул: «Что ж ты оставляешь для себя, Александр»?! И царь ответил ему тогда: «Надежды». Даже в самые трудные минуты надежда никогда не покидала Пердикку, и в последний момент, на самом краю гибели удача все же склонялась перед ним. Женщины обожали македонца, и если он говорил им, что серьезно влюблен, то в тот момент именно так и чувствовал. Ненадолго, правда. Пердикка был честен от природы. Он никогда не вмешивался ни в какие сговоры и не влезал в сомнительные отношения. Глубоко веря в оправданность действий царя, Пердикка оставался верен ему вплоть до самой его кончины. Находясь на смертном одре, Александр отдал македонцу перстень-печать, полагая, видимо, что никто лучше не распорядится властью. Однако, регентство при слабоумном приемнике царя не принесло Пердикке счастья. Удача ему изменила, и вскоре отношения между ним и военачальниками начали портиться, перерастая в непримиримую вражду. Птолемей вспомнил, какую великую печаль он испытал, получив известие о смерти Пердикки, когда в бесконечных стычках и войнах диадохи делили империю Александра. Старик был благодарен судьбе, что кончина друга не легла на его руки, хотя последний и выступил против него и Египта. Когда армия Пердикки вплотную подступила к Пелусию, потерпев там ошеломляющее поражение, среди воинов начались волнения. Сподвижники Пердикки, Пифон, Селевк и Антигон узрели в македонце корень зла и убили того, составив отвратительный заговор.

Судьбы и лица бывших сподвижников медленно проплывали перед взором Птолемея. Теперь он думал о них спокойно, отвлеченно, словно наблюдал со стороны, безучастный к прошлому. Он уже давно дал оценку каждому. Воспоминания об их жизнях аккуратно уложились в его голове, словно свитки в Александрийской библиотеке. И теперь он осторожно разворачивал ветхие пергаменты, читая полуистлевшие истории.

Птолемей подумал о Кассандре. Он с детства не любил сына Антипатра, впрочем, Кассандр умудрялся вызывать подобные ощущения почти у всех.  Он отличался раздражительностью, невоздержанностью в суждениях и кичливостью. Невозможность занять подле Александра достойное место, соизмеримое с положением его отца, заставляла Кассандра лезть из кожи вон. Нежная дружба царевича с сыном Аминты Гефестионом толковалась Антипатридом лишь извращенными пристрастиями самого Александра. Отец готовил сына к блестящей карьере, в то время как сам Кассандр полагал, что это должно принадлежать ему по праву родства. Не проявляя радения ни в чем, Кассандр всякий раз удивлялся тому, что Александр не считает его достойным своего расположения, предпочитая низшего по происхождению Гефестиона. Хотя надо признать, одной из выдающихся особенностей Кассандра была отличная память. В нужный момент он мог вспомнить что-то, о чем мгновением раньше не имел представления просто потому, что это не было нужным. В силу этого он никогда не забывал обиды, даже самые мелочные и не брезговал отомстить по прошествии достаточного времени. Вобщем, Кассандр ненавидел всех, искренне полагая, что проблемы происходят из-за всеобщей зависти к нему и его положению. Даже во время персидского возвышения Александра сын Антипатра позволял себе посмеиваться над царем, считая его победы легкими и полностью подготовленными усопшим царем Филиппом. Посылая Александру подкрепления Кассандр кичился своей ролью, заявляя, что с таким обеспечением даже самый заурядный полководец легко покорил бы весь мир. Но особую ненависть, неприкрытую, бурлящую, сжирающую изнутри Антипатрид питал к Гефестиону, окончательно захлебнувшись в ней, когда Александр отдал в жены Гефестиону младшую дочь Дария Дрипетиду, узаконив тем самым права последнего на трон в случае своей смерти. Пережить столь блестящий взлет сына обедневшего аристократа Кассандр не смог до конца своих дней. Даже спустя четверть века после смерти Гефестиона, будучи человеком достаточно преклонного возраста, мучаясь корчами на смертном одре, Кассандр не перестал проклинать врага.

Гефестион. Вот уж самое непонятное явление во всем этом сплаве человеческих отношений. Думая об отношениях царя и его фаворита, Птолемей каждый раз ловил себя на мысли, что не понимает до конца их всепронизывающей дружбы и любви. Гефестион, пожалуй, единственный человек в огромной расползшейся по миру империи, который не боялся вести себя с царем так, как не посмел бы никто другой. Сын Аминты не отличался военной прозорливостью, являясь весьма посредственным полководцем, зато ему не было равных в логистике. Он кропотливо  отшлифовывал алмаз гения Александра, доводя до элегантности его начинания.  Их нежная дружба, зародившаяся в детстве, со временем переросла в отношения более глубокие. Надо признаться, что Гефестион был необыкновенно красив. Легкие черты лица, утонченная кость, темные волосы и светлые, цвета опаленного серебра глаза… «Породистый щенок»! – как-то воскликнул Филипп, вцепившись в подбородок юнца и рассматривая того. Всю оставшуюся жизнь, глядя на Гефестиона,  Птолемей всякий раз вспоминал эту фразу. С детства избалованный вниманием, Аминторид был очень обидчив и капризен, что только усугубилось  с годами. Внимание царевича никогда не льстило ему, потому как сам он нежно и трепетно был привязан к Александру. Александр, в свою очередь, не обращал внимания на капризы друга, любя и принимая того, каковым он и был. Если бы того позволяли законы, царь, наверное, воссел бы на трон совместно с Гефестионом, возвышая его настолько, что во всеуслышание признавал его равным себе. «Он тоже Александр», - ни сколько не сомневаясь заявил царь, когда плененные мать и жена персидского владыки пали к ногам Гефестиона, ошибочно приняв его за Александра. Даже теперь Птолемей не мог однозначно сказать, как относился к Гефестиону. Старался его не цеплять, не более того, хотя чувствовал со стороны Гефестиона уважение, что было довольно редким его проявлением. «Тоже Александра» побаивались, но не из-за каких-то  черт его характера, а  в общем, руководствуясь простым принципом: не наступишь на баранью лепешку, не надо будет отмывать сандалий. Хотя порой принцип видоизменялся: не проходи мимо нее, не почувствуешь и запаха.

Птолемей улыбнулся. Принципы принципами, но Гефестион был весомой силой. От этого никуда не денешься. Казалось, Александр был неуязвим: несгибаемая воля, живучий организм, пронзительный дальновидный ум. Воскресший мирмидонец, защищенный богами! Но и у него была ахиллесова пята (7) – Гефестион. Однажды случился день, когда Гефестион взял да и умер. За этим событием последовало крушение самого Александра столь огромное, что даже развал персидской империи  казался не столь ошеломляющим. Гомеровские события вновь повторились с той только разницей, что  под боком Александра не оказалось Трои, но это не помешало ему выплеснуть всю свою ярость и отчаяние на коссеев, к несчастью, живших поблизости. Пьяный от горя и вина царь вырезал поголовно все племя, упившись кровью до одури. Как и Ахиллес, который недолго пережил своего возлюбленного друга Патрокла и погиб в  Илионе, так и Александр, прожив меньше года со смерти Гефестиона, скончался в великом Вавилоне…

Воспоминания понеслись перед глазами Птолемея, путаясь и меняясь местами. Жизнь, долгая и не простая, обрушилась мощным потоком и поволокла, словно легкую щепку, топя в своем бурлящем потоке. Теперь он видел все отдаленно, как актерское представление, в котором никогда не участвовал сам. Жизнь делилась на две части, разделенные жесткой явной границей - до смерти Александра и после, и лишь одно незыблемой паутиной связывало их. Войны. Бесконечные, постоянные и тяжелые.

Обеспокоенные долгим отсутствием старого монарха слуги решились заглянуть в оружейную.  Птолемей сидел в кресле, безучастно глядя на барельеф.

- Великий фараон, -  осмелился обратиться к нему слуга, но Птолемей не ответил.

Он не шелохнулся даже тогда, когда его позвали во второй раз, продолжая сидеть, величественно расправив плечи. Рабы послали за дворцовым лекарем, так и не решившись потревожить задумчивость повелителя. Издалека увидев облачение фараона, лекарь замешкался, уже догадываясь, что произошло что-то непоправимое. Голову Птолемея покрывал старый шлем с конским султаном. Из-под кирасы, застегнутой по всем армейским законам аккуратными складками по ногам  ниспадала белоснежная юбка-схенти. На коленях, чуть вынутый из ножен, лежал меч с дорогой тесненной рукоятью. Лицо старика выглядело умиротворенным и просветленным, и лишь извилистая дорожка от скатившейся слезы еще не успела испариться с безжизненного лица.

*  *  *

Значительно повеселевшее войско стояло лагерем вокруг Суз. После индийской кампании и чудовищного перехода через пески Гедроссии богатые города Персиды и Сузианы казались подарком богов. Сузы, никогда не попадавшие в военные передряги стонали, взбаламученные кипящей смесью человеческих масс, веселья и пьяного угара.  Шум пронизывал город, лишенный обводной стены насквозь. Великолепный дворец царской резиденции словно разрывало изнутри и, казалось, стены из обожженного кирпича вот-вот рухнут, не выдержав веселья. Оставив позади Пасаргады и Персеполь, войско все еще не могло успокоиться, празднуя возвращение из похода.  И хотя уже давно стало очевидно, что покорение Индии было бессмысленным предприятием, зря унесшим столько жизней, те, что уцелели, радовались, оставшись в живых.

Александр пребывал в отменном настроении. Новые грандиозные планы вновь занимали его мысли. Войско благоволило царю, позабыв прошлые обиды. Александр карал нерадивых наместников, производил новые назначения, и государство вновь ощутило жесткость власти. По случаю возвращения войска со всех подчиненных территорий съезжались люди выказать царю свое почтение и понять, что ждать в будущем. Планы были очерчены: навести порядок в государстве, укрепить надлежащую власть и после двигаться дальше.

  Кассандр быстрыми нервными шагами направлялся к покоям Птолемея. Он негодовал, и от этого лицо его покрылось красными пятнами. Натолкнувшись на мальчишку-стража у дверей друга, он отшвырнул того в сторону.

- Чего развалился?! - прошипел военачальник. – Не видишь, посреди чьей дороги стоишь?!

Македонец  не успел еще ворваться в зал, как увидел Птолемея, полулежащего в кресле.