Водолаз Его Величества

– Да тем, что в точности соответствует тому образу, который вы мне только что живописали. И тем, что приданое у нее имеется такое, что дай боже каждой девице на выданье. И что три года провела в Александровском училище, обучена французскому и фортепьянам, и что, наконец, просто хороша собой.

Постоянно Данила Маркович с дочерью живут в Москве на Тверской, но сейчас приехали на пару недель в Петербург и остановились в своем столичном доме. Так что, ежели надумаете, дайте знать. Коль скоро обстоятельства благоприятствуют – Татьяна Даниловна здесь пребывают, жаль упускать такую возможность.

Мышлаевский решил знакомиться, и через два дня встреча состоялась. Сват не соврал, Татьяна очень походила на образ, нарисованный его воображением. Судя по мерцающему блеску глаз и томной улыбке, не сходившей с румяных пухленьких губ, он тоже пришелся ей по сердцу. Они проговорили почти два часа, сидя в огромной, обставленной с купеческим шиком гостиной. Количество слуг и помпезная солидность мебели говорили о том, что сведения свата о размерах состояния Данилы Марковича несколько устарели.

Но не о деньгах думал Мышлаевский, совсем не о них. Уже через полчаса от начала встречи он почувствовал странное томление в груди, а к концу понял, что влюбился. Первый раз в жизни, на первом же свидании. Разумеется, он не подал виду и, с благодарностью приняв от Татьяны приглашение на обед с ее батюшкой, что красноречиво свидетельствовало о схожести их чувств, откланялся.

Он не стал брать извозчика и прошел долгую дорогу домой, раздумывая о случившемся. В его груди теснились два чувства: неведомое доселе стремление обладать этой девушкой и хорошо знакомый страх перед непредсказуемостью женского характера.

– Мы только познакомились, – шептал он, – а я уже чувствую себя ее рабом. Когда мне попадалась в романе такого рода фраза, я злился на автора, считая ее надуманной, а чувства, приписываемые литературному герою, – выспренними. Но теперь я понимаю, что такое действительно бывает, и сам могу подписаться под этой фразой.

И что же будет дальше, в какой бараний рог скрутит меня эта милая девушка, если уже сейчас я сам готов вить из себя веревки, лишь бы заслужить милость в ее глазах?

Дойдя почти до гавани, он решительно развернулся и поймал извозчика. На его счастье, Федор Карлович оказался дома и собирался отобедать. Не обращая внимания на возражения гостя, он усадил его за стол и согласился выслушать только после десерта.

В кабинете контр-адмирала вкусно пахло хорошим табаком, радушие хозяина располагало к откровенности, но Мышлаевский и без того был готов вывернуться наизнанку, лишь бы избавиться от гнетущей двойственности.

– Главное препятствие на пути к вашему счастью, милейший Михаил Михайлович, это богатство будущей супруги, – произнес Авелан, выслушав взволнованную речь Мышлаевского. – С деньгами надо уметь управляться, а ни вы, ни я к тому не приучены. Ваш будущий тесть, несомненно, захочет ввести вас в курс своих дел как мужа единственной дочери и наследника всего состояния. Но как бы вы ни поступили, он останется недоволен, поскольку дела торговые далеки от привычной нам службы. Однако, отказавшись входить в курс дел, вы оскорбите его до глубины сердца. Что ваш будущий тесть будет говорить об офицерской заносчивости, нетрудно представить. Уверяю вас, слова он найдет самые обидные, а если сам не отыщет, добрые люди подскажут.

– Что же делать, Федор Карлович?! – вскричал Мышлаевский. – Я же не могу остаться на службе и под этим предлогом отказать тестю.

Он вдруг поймал себя на мысли, что женитьбу на Татьяне он уже считает полностью решенным делом, а ее отца, которого еще не видел ни разу, называет тестем. Авелан тоже обратил на это внимание и улыбнулся.

– Когда вы, говорите, познакомились с Татьяной? – спросил он, лукаво улыбаясь.

Мышлаевский бросил взгляд на циферблат настенных часов и произнес его же изумившие слова.

– Четыре с четвертью часа тому назад.

Авелан расхохотался.

– Не ожидал от вас такой прыти, милейший Михаил Михайлович, не ожидал! Но это приятно, значит, есть еще порох в пороховницах.

– Есть, – улыбаясь в ответ, подтвердил Мышлаевский.

– Выход у вас один: остаться на службе и под этим предлогом уехать из Петербурга подальше от тестя и его торговых дел. Погодите возражать, – Авелан предостерегающе поднял руку. – Служить можно не только на флоте. Ко мне недавно поступил запрос из другого ведомства, ищут отставных офицеров для должности уездного воинского начальника. Учет юношей призывного возраста, набор рекрутов, отправка их по разнарядке. Занятие совсем иное, чем то, к которому вы привыкли. Но это служба, настоящая царева служба, к тому же с приличным жалованьем. Можно выбрать уезд подальше, увезти молодую жену и строить с ней дом так, как вам это нравится.

Спустя три месяца высочайшим указом штурманский подполковник Мышлаевский был переименован в подполковника по армии с перечислением из морского ведомства в военное. Спустя четыре месяца, после скромной свадьбы, он заступил на должность воинского начальника Радомысльского уезда Киевской губернии. В молодой жене он души не чаял и с радостью подчинялся всем ее прихотям. Хотя прихотей у Татьяны Мышлаевской почти и не было.

Воспитание она получила весьма строгое, даже чопорное; в их купеческом роду женщины знали свое место и никогда не преступали границ дозволенного. Даже трехгодичное обучение в Санкт-Петербургском Александровском училище для мещанских девиц не смогло расшатать созданный в детстве остов привычек.

Цель обучения была весьма благородной – дать государству образованных матерей, хорошо подготовленных учительниц, полезных членов семьи и общества. Но как-то так получалось, что вместе с географией, историей, естествознанием и прочими серьезными дисциплинами в кудрявые головки многих учениц ветер вольнодумия заносил споры вздорных идей. В головки многих, но не в Татьянину. Только однажды, уже вернувшись в родительский дом на Тверской, она поддалась влиянию вольнодумства, но этого раза ей оказалось более чем достаточно.

Она хорошо помнила свою грузную бабушку, которая до глубокой старости чернила зубы, следуя принятой в ее юности моде купеческого мира. Тогда красивой считалась полная женщина, ведь полнота – от здоровья, а здоровье красит. Бабушка не стеснялась своей грузности, а вот мать Татьяны старалась выглядеть бледной и мечтательной; демонстрировать пышность здоровья считалось вульгарным. И бабушка, и мать Татьяны почти всю жизнь провели дома, укрывшись от мира крепкими дверными засовами и толстыми ставнями. Они и преподали девочке первые, оказавшиеся главными уроки.

– Наш мир существенно отличается от мужского, – повторяла мать, в юности окончившая мещанское отделение Смольного института. – Мы не служим, не стремимся к чинам, не получаем орденов, не зарабатываем денег. Наш мир – это мир чувств, мир детских комнат, мир домашнего хозяйства. Все эти победители, генералы, купцы-миллионщики вырастают на наших коленях и уносят с собой в политику, на поле брани и на биржу то, чему мы их научим.

Татьяна хорошо усвоила уроки и готовилась стать образцовой супругой, всецело преданной мужу, заботливой матерью, помышляющей лишь о благе детей, и рачительной хозяйкой, пекущейся о доме и домочадцах. Да вот только не попускал Бог, не складывался пасьянс.

После того как дела Данилы Марковича вновь пошли на лад, руки Татьяны домогалось немало охотников, но она с первого взгляда различала тех, которым нужны были не прочный дом, верная жена, покой и уют, а только ее приданое. Увидев Мышлаевского, она с трудом подавила возглас «Наконец-то!».

Михаил Михайлович в парадном мундире смотрелся весьма представительно, но лицом был прост, манерами открыт, а главное, главное, главное! – говорил именно то, что Татьяна столько лет мечтала услышать. Поэтому дело сладили быстро, на его предложение сразу после свадьбы уехать из Москвы по месту новой службы она ответила:

– Ты глава семьи, тебе и решать. А я… куда иголка, туда и нитка.

Быстро выяснилось, что это была не поза, а подлинное мировоззрение Татьяны.

Венчались они скромно, по просьбе невесты – в храме Вознесения, и свадьбу справили не в купеческом стиле, а всего лишь с двумя десятками ближайших родственников и друзей.

– Дался тебе этот храм Вознесения, – проворчал Данила Маркович, услышав странную просьбу дочери. – Ближе церквей, что ли, нет, тащиться за тридевять земель.

– Папа, я хочу венчаться там, где Александр Сергеевич.

– Какой еще Сергеевич? – вскинулся купец.

– Пушкин, – ответила Татьяна, заслужив восхищенный взгляд жениха.

Наутро после свадебной ночи, наполненной восторгами признаний и радостью узнавания, он сказал ей за чаем:

– Танюша, что бы ты ни пожелала, о чем бы ни попросила, ответ мой будет один – да.

Она нежно накрыла его ладонь своими пальчиками и прошептала:

– И мой тоже.

Спустя год, по весне, у Мышлаевских родился сын. К тому времени Михаил Михайлович уже крепко устроился в Радомысле, сумев отыскать достойное наполнение своей, казалось бы, не очень хлопотливой службе. Местное начальство только диву давалось, глядя на усердие и расторопность нового уездного начальника.

А Мышлаевский просто не умел иначе – вся его сознательная жизнь была четко разграфлена полосками вахт на время службы и часы отдыха. Научившись отдыхать на корабельном мостике за четверть часа, пока товарищ по вахте брал управление на себя, он не мог, да и не хотел быть праздным.

Депеша от великого князя Александра Михайловича застала Мышлаевского врасплох. Посыльный с почтамта чуть по стойке смирно не встал, подавая бланк.

– Буду завтра проездом инспекция Чернигов надеюсь увидеться Александр Романов, – гласила телеграмма.

Мышлаевский заметался. Что делать, как быть? Пригласить Сандро отобедать? А как? Он ведь теперь не мичман с общей вахты, а едущий с инспекцией член императорской фамилии! Просто так его не позовешь, есть порядок, правила, надо поставить в известность городского голову, начальника гарнизона, уездного предводителя дворянства, иначе потом не оберешься упреков. Мол, как же не позвал, почему не предупредил? И на неожиданность не спишешь, посыльный уже успел половине города разнести волнующую новость. Еще бы, великие князья в Радомысль нечасто наезжают.

Да и обед, это ведь не на двоих стол накрыть, Сандро наверняка едет со свитой, как и полагается инспектирующему великому князю, контр-адмиралу и прочая, и прочая… Кавалькада всадников, мундиры, золото погон, ордена, портупеи, седла, уздечки, ордена и черт еще знает какие атрибуты царского великолепия. Где их всех посадить, чем кормить?

А если не обед, так что? Встретить великого князя в конторе уездного воинского начальника? К стыду, у него так и не дошли руки навести там порядок. Вернее, переделать, покрасить, побелить и вычистить. На фоне сияющей чистоты военных кораблей затхлая, заросшая пылью и копотью, десятки лет не ремонтированная контора выглядела убого и непристойно.

Встретить Сандро на площади перед входом и поговорить с ним на улице, извинившись, что еще не вошел полностью в курс дел и не успел навести порядок? Смешно и стыдно, отговорка безусых салаг. Заступив на должность, он обязан был начать с порядка во вверенном служебном помещении, так, словно оно было его каютой или шканцами на корабле!

Переполненный сомнениями, Мышлаевский вернулся домой пообедать и нашел утешение в разговоре с женой.

– А ты скажи, что как раз собирался в Чернигов. Сядешь к нему в коляску, вряд ли великий князь поедет верхом через наше бездорожье. В пути и поговорите!

– Умница! – он нежно прикоснулся губами к кончикам ее пальцев и вздохнул с облегчением.

А вышло еще лучше. Автомобиль, сопровождаемый кавалькадой всадников, произвел на собак Радомысля потрясающее впечатление. Когда великий князь вырулил на площадь, за ним с отчаянным тявканьем неслось дюжины три псин, собачонок и собачищ. Увидев Мышлаевского, застывшего перед зданием уездной воинской конторы, Сандро подкатил прямо к нему и со смехом распахнул дверцу.

– Спасайся, Миша!

Мышлаевский вскочил в автомобиль и захлопнул дверцу прямо перед оскаленными зубами какой-то псины.

– Да тут у вас просто Австралия и дикие собаки динго! Помнишь? – воскликнул Сандро, перекрывая лай.

– Еще бы! – крикнул в ответ Мышлаевский, чувствуя, как, навеянная общим воспоминанием, возвращается былая товарищеская близость.

– А здорово мы тогда испугались! – со смехом прокричал Сандро, запрокидывая крупную романовскую голову.

Трое всадников из кавалькады достали нагайки и принялись разгонять тявкающую свору.

– Ты в Чернигов? – спросил Мышлаевский, с трудом выговорив «ты».

– Разумеется. Извини, я планировал немного задержаться, посмотреть, как ты живешь, но времени на остановку совсем не осталось. Этот автомобиль, – Сандро похлопал по рулю ладонями, затянутыми в лайковые перчатки, – оказался куда тихоходнее, чем предполагалось.

– А я ведь тоже собрался в Чернигов, – ответил Мышлаевский, в душе радуясь тому, как все удачно складывается. – Подвезешь?

– Поехали! – вскричал Сандро, срывая автомобиль с места.

Спустя час тряской езды по проселкам кавалькада выбралась на житомирский тракт и, существенно увеличив скорость, понеслась на Чернобыль. Шум мотора заглушал голоса, но тем не менее собеседники говорили не умолкая. Сандро живо интересовался жизнью в провинции, настроением крестьян, чиновников, дворянского сословия, мещанского населения.

После полудня добрались до Припяти, прокатили, громыхая по гулкому мосту, на другой берег, и Сандро остановил автомобиль.

– Ах, какая пасторальная красота! – воскликнул он, выскакивая наружу. – Передохнем четверть часа, руки устали держать руль.

Мышлаевский выбрался вслед за великим князем и огляделся. По правде говоря, никакой пасторальной красоты он не увидел, хотя в живописности раскрывшемуся виду отказать было нельзя.

Чернобыль бесстыдно распластался перед ними, выставив напоказ крепкие двухэтажные дома богачей, важно поглядывающие свысока на скопище убогих мазанок. Освещенные июньским солнцем кровли представляли собой обильную жатву для взоров путника, утомленного желтизной бесконечных полей и серой пылью разбитых дорог.

Какими оттенками зеленого, коричневого, синего, красного и ржавого цветов блестели железные крыши! Как аппетитно золотились соломенные кровли домов попроще! Сколь красочно выглядели в лучах пламенеющего полудня даже убогие земляные скаты, поросшие бурьяном и муравой!

Россыпь домов замирала перед самым берегом реки. Под зелеными пологими склонами мутными омутами плескалась Припять. Темная из-за торфяной почвы вода, казалось, стояла на месте, только посередине едва шевелилось серебристое течение.

Парило. Над рекой летали стрекозы. На противоположном берегу старичок водовоз не спеша таскал ведрами воду в бочку на колесах. Сандро перегнулся через борт автомобиля и заглушил двигатель. Вытаскивая руку, он сделал неловкое движение и надавил локтем грушу клаксона. В тишине знойного полудня звук, вырвавшийся из груши, был неожиданным и резким, словно крик трубы.

Всадники кавалькады осадили прянувших коней, а лошадь водовоза испуганно дернулась назад. Кусок плавуна, подложенный стариком под колесо, от резкого удара развалился на куски, и бочка покатилась к реке, увлекая за собой сбитую с толку лошадь.

Оказавшись в воде, лошадь забилась в постромках, но бочка неумолимо сползала дальше по резко уходящему вниз дну и тянула за собой бедолагу. Лошадь заржала, ее голос, полный ужаса и боли, наполнил сонное пространство полдня.

– Эх! – огорченно махнул рукой великий князь. – Вот же незадача.

В эту минуту на берег выбежал юноша богатырского телосложения. Сбросив с себя сапоги и шапку, он прямо в одежде бросился в реку. Оказавшись спустя несколько секунд возле тонущей лошади, он нырнул и пропал под водой.

– Постромки распутывает! – вскричал Мышлаевский.

Прошла минута-другая напряженного ожидания и неумолимого погружения лошади, и вот уже над водой осталась только отчаянно дергающаяся голова. Еще немного, и она полностью скроется под блестящей поверхностью реки. Рывок, и вода поглотила все, кроме верхушки задранной вверх головы с оскаленными в смертной муке зубами и глазами, наполненными невыразимым ужасом.

– Где же этот парень? Неужели утонул?! – огорченно воскликнул князь. – Жаль, ах как жаль, ведь такой молодец…

Он не успел завершить фразу, как лошадь рванулась и наполовину выпрыгнула из воды. Затем, поднимая волну своим большим, бьющимся телом, она выбралась на берег и остановилась, сотрясаемая крупной дрожью. За ней из воды показался вынырнувший юноша. В руках он держал постромки.

– Ловко он их распутал! – восхищенно вскричал Мышлаевский. – Да еще в мутной воде. Удалец парень, просто герой!

Юноша выскочил на берег, несколькими фразами отправил куда-то водовоза, а сам принялся взнуздывать лошадь. При этом, ласково приговаривая, он гладил ее по холке и бокам.

– Не пора ли ехать дальше? – почтительно осведомился у великого князя один из его спутников.

– Уже скоро, – ответил Сандро, не спуская глаз с противоположного берега.

Водовоз приволок моток толстой веревки, юноша сложил ее вдвое и привязал к сбруе. Взяв конец веревки в руки, вошел в реку, нырнул и надолго скрылся под водой. Вынырнув, он выбрался на берег, подозвал водовоза, они ухватились за веревку, крикнули на лошадь и медленно, шаг за шагом, выкатили на берег бочку.

Великий князь подозвал одного из сопровождающих.

– Будьте любезны, приведите ко мне этого парня.

Спустя несколько минут юноша в мокрой одежде и босиком стоял перед контр-адмиралом. Видимо, сопровождающий успел объяснить, с кем ему предстоит разговор, поэтому вид у него был весьма смущенный.

– Почему шапку не снимаешь? – строго спросил кто-то из свиты.

– У нас в знак уважения принято покрывать голову, а не обнажать, – негромко, но твердо произнес юноша.

– Значит, ты из евреев, – заметил великий князь. – Что-то не похож – ни статью, ни поведением. А звать как? Сколько тебе лет? Где ты живешь, чем занимаешься?

– Меня зовут Аарон Шапиро, – почтительно ответил юноша. – Мне восемнадцать лет, я живу в Чернобыле, до весны учился в ешиве, а теперь помогаю бондарю.

– А плавать и нырять где научился?

– Ну так я же вырос на Припяти, – улыбнулся Аарон.

– Не испугался? Мог ведь сам запутаться в постромках.

– Лошадь пожалел, – развел руками юноша. – И деда Ваню, водовоза. Он без своей бочки с голоду помрет вместе с бабкой Настей.

Великий князь вытащил из кармана золотую монету и протянул Шапиро.

– От имени дома Романовых благодарю за храбрость и доброе сердце. Ты готов послужить царю и Отечеству?

Юноша взял червонец и сбивчиво ответил:

– Большое спасибо! А послужить… ну-у-у, готов… если надо, конечно…

На обочинах дороги за Чернобылем полосами тянулась цветущая гречиха. Одуряющий аромат плыл в жаре оранжевого послеполуденного солнца, напрочь перекрывая бензиновую вонь мотора.

– Мне понравился этот парень, – произнес Сандро. – А тебе, Миша?

– Не очень.

– Почему?