Вечерний час

Тэя с удивлением посмотрела на хозяйку, затем на парня. Он слегка вздрогнул и после недолгой паузы ответил:

— Да, у меня отец эфиоп.

— Я так и поняла, — усмехнулась тетя Мириам. — Не пугайся, тут все знают, что я немного колдунья. Да и твой отец был непростой, так?

— Это уж точно, — горделиво отозвался Паша. Тем временем Тэя продолжала изумленно на него глазеть.

Пожилая эфиопка открыла какой-то увесистый деревянный ящик, в котором оказались холсты и широкие куски телячьей кожи. При ближайшем рассмотрении Павел понял, что это были картины, — все как одна, яркие, броские, переливающиеся агрессивно-алым, таинственно-фиолетовым, безмятежно-синим.

— Как красиво, — промолвил он. — Чьи это работы?

— Разных местных мастеров, для них это способ прокормиться, а не увлечение. Славы-то им все равно никогда не видать, — философски заметила тетя Мириам. — Знаешь, вот это тебе подойдет!

Она развернула перед ребятами полотно, которое слегка напоминало новогоднюю открытку — темно-синий фон, перламутровый иней, снежинки, но вместо бокала с шампанским и мандаринов неизвестный художник изобразил чашечку кофе и розетку со сливовым вареньем.

— Она потрясающая, тетя Мириам! — вздохнул Паша. Тэя тоже смотрела на картину с восхищением, а женщина мудро улыбнулась и ответила:

— Вот и возьми ее, Павел, и денег не надо.

— Но как же так? Нет, я не могу себе этого позволить, — растерялся юноша.

— Можешь, — возразила тетя Мириам и ласково коснулась его плеча. — Береги себя, а тебе, Тэя, спасибо, что меня не забываешь. Идите и будьте счастливы.

Последнее, как показалось Паше, прозвучало как-то двусмысленно, да и девушка смущенно улыбнулась. Но время поджимало и ему пришлось попрощаться с доброй негритянкой и отправиться к месту ночлега.

Глава 2

По пути к гостинице Тэя некоторое время молчала, потом спросила:

— Слушай, Павел, про отца ты ведь придумал?

— Нисколько! Да какой смысл, Тэя? Я же не знал, что она за это дает картины бесплатно.

— Ну так-то оно так, но мне не верится, — упрямо сказала девушка.

Паша вынул из внутреннего кармана куртки свой паспорт, в который была вложена маленькая выцветшая фотография, и протянул ее Тэе:

— А так?

Черные глаза Тэи округлились от изумления. Паша этого ожидал: такому сходству дивились все, особенно те, кто знал, что по крови они с отцом не родные. Но девушке он не стал об этом говорить. Она несколько раз перевела взгляд с фотографии на парня и наконец сказала:

— Вот дела... Это он и есть?

— Да, ему здесь восемнадцать, как мне сейчас. Это один из немногих снимков, оставшихся с того времени: молодость у него выдалась тяжелой, не то что у меня.

— Слушай, ну действительно одно лицо, только другого цвета, — невольно рассмеялась Тэя. — Вы оба очень красивые! А где он живет?

Тут лицо Паши омрачилось и он сказал, чуть поколебавшись:

— Он пропал без вести несколько лет назад, уехал и не вернулся. А до этого жил недалеко отсюда. Раньше мы с ним часто виделись в России и переписывались, а потом случилось много несчастий и он больше не смог приезжать ко мне.

— Поэтому ты и захотел приехать сам? Чтобы найти его?

— Ну, не знаю, я не очень на это надеюсь. Но я всегда хотел увидеть его землю и маме обещал, что поеду сюда, поэтому когда в институте предложили выбирать между Эфиопией, Кенией и ЮАР, нисколько не сомневался.

— И все-таки почему у тебя такая светлая кожа? Мама, наверное, русская, блондинка с голубыми глазами?

— Конечно, он ее называл «беляночкой». Они познакомились совсем молодыми и, к сожалению, расстались. Потом у каждого появилась семья, отчим дал мне свою фамилию, когда я получал паспорт, чтобы не было раздробленности. Но мне кажется, что мама с отцом всегда продолжали любить друг друга. Я же видел, как они смотрели, как разговаривали, как понимали друг друга, когда он приезжал меня проведать.

— Красивая история, наверное, — грустно улыбнулась Тэя. — А семья твоего отца, значит, здесь, в Эфиопии? Хочешь с ними встретиться?

— Да, про его жену я даже узнал, что она заняла довольно высокий пост в городской администрации. Но беспокоить ее не хочу: у них семеро приемных детей, там не до меня. Скоро уж и внуки пойдут, жаль, что отец этого не дождался...

— Семеро? Вот это да!

— Ну, я думаю, в ваших семьях это почти обычное дело, разве нет?

— Да, но чтобы растить их одной, без мужа, да еще работать! Она, наверное, совсем необыкновенная женщина.

— Разумеется, я ею восхищаюсь, что тут сказать, — сказал Паша. — Надеюсь, что у них все хорошо, но мне надо искать свою дорогу.

— Ты что, хочешь остаться здесь?

— Ну, пока еще я в раздумьях, — хитро прищурился парень. — Кстати, Тэя, ты ведь так и не объяснила, почему пошла со мной. Я так понимаю, что вы имеете какой-то процент от торговцев сувенирами, с которыми дружите? А они, в свою очередь, рекомендуют кому-нибудь ваше заведение?

— Да, это все ты правильно понял, — вздохнула девушка. — Но я на тебе зарабатывать не собиралась, честное слово! Просто это хорошее прикрытие для дяди Абеля, иначе он бы меня точно не отпустил. А на самом деле ты мне просто очень нравишься...

Она посмотрела на него так пристально, что Паша слегка растерялся. Он несомненно обладал притягательной внешностью, в которой юношеская мягкость черт сочеталась с обжигающим взглядом больших карих глаз. Очарование, свойственное именно этому моменту — незавершенному превращению нежного мальчика в красивого мужчину, — казалось еще сильнее от своей мимолетности и скоротечности, в нем даже виделась какая-то поэтическая болезненность. Волнистые каштановые волосы, немного растрепанные, спадали набок, в ушах виднелись крошечные серебряные «гвоздики».

Неожиданно кровь прилила к его щекам — в детстве Паша однажды спросил у отца, могут ли негры краснеть, и тот сказал, что могут, но этого никто не видит. А вот Тэя прекрасно видела его смущение и довольно заулыбалась, чем вогнала его в краску еще сильнее.

— Слушай, ты сейчас выглядишь так, будто раньше ничего подобного не слышал, — сказала она с довольным видом. — Или у вас в России все мальчики такие скромные?

— Мы разные, — отрывисто сказал Паша. — Просто как-то неожиданно, Тэя... Наводит на мысль, что ты говоришь это каждому доверчивому белому парню со всеми вытекающими последствиями.

Лицо Тэи изменилось, стало жестким и холодным, она немного помолчала и изрекла:

— Ну и дурак. Ладно, иди к своим друзьям, пока тебя совсем не потеряли!

— Тэя! — опомнился Паша и бросился вслед, когда девушка уже отправилась прочь. — Извини, мне жаль, что зря тебя обидел, но ты тоже пойми! Чужая страна, Африка, чего еще можно ожидать хорошо одетому туристу? Я не говорю, что у вас тут все на руку нечисты, но нам приходится быть осторожными, а то ведь сами потом окажемся виноваты.

— Да я поняла, Павел, ты меня тоже извини, — вздохнула Тэя. — Наверное, я как-то поторопилась, но это правда, вот клянусь. Ну что, мир?

— Конечно, — тепло сказал Паша и осторожно положил руку ей на плечо. — Я вижу, что ты очень хорошая девушка, и сейчас мне даже жаль уезжать отсюда.

— Ну так возвращайся, я буду ждать, — игриво ответила Тэя. — Удачного тебе пути, только картину не потеряй.

Он кивнул, будто исчерпал запас слов. Гостиница была совсем рядом и они еще раз помахали друг другу рукой на прощание. В комнатушке, где устроились еще двое парней, Паша вытянулся на жесткой кровати и долго смотрел в потолок. Сладостная тревога никак не хотела уходить и дать ему наконец выспаться: он не отдыхал много часов, лишь чуть-чуть беспокойно подремав в поезде. Мир, который сейчас его окружал, казался иной планетой, которая дышала, звучала, переливалась всеми красками совсем иначе, нежели привычная ему среда. Обворожительный и опасный мир, из которого пришел его отец и в нем же растворился. И какая судьба здесь ожидает его, Пашу, он сейчас даже не мог вообразить, но за этот вечер уже однозначно был ей благодарен.

Наутро студенты наскоро перекусили, умылись под сетования своего руководителя и вышли на улицу. Неровный асфальт уже успел раскалиться от жары. Кое-как отбившись от торговцев, норовивших всучить «на дорогу» то воздушную кукурузу, то фрукты, то приправы, они устроились в помятом ярко-желтом транспорте и через полтора часа прибыли в искомый городок.

По условиям стажировки молодежь поселили не в общежитии, а в частных домах, и сейчас группе пришлось расходиться по адресам вместе с сопровождающими из местных. Это был небольшой город с несколькими более-менее крупными постройками в советском духе, еще между ними попадались здания с итальянским почерком, оставшиеся с времен оккупации. Один домик, светло-песочного цвета, увитый плющом, особенно понравился Паше. Но преобладали приземистые глинобитные дома, а на окраине, ближе к лесу, люди и вовсе жили в ящиках из металлических листов, без дверей, которые заменяли тряпичные шторы.

Дорожного покрытия в этих местах тоже не было, только вязкий грунт, но несколько улиц были кое-как заасфальтированы, в том числе и та, где располагалась школа. То и дело попадались уличные торговцы, восседавшие прямо на земле со своими корзинами или кусками ткани, носильщики с грузами на голове, хозяйки, развешивающие белье на веревках, натянутых между домами.

Выйдя из автобуса, Паша сразу почувствовал, что в воздухе чувствуется легкий запах гари, который ему был знаком и в Питере, когда горели торфяники.

— А почему здесь так странно пахнет? — спросил он у сопровождающего. — Неподалеку что-то горело?

— Да что тут странного, обычный запах, — отмахнулся мужчина. — Пахнет и пахнет, мало ли. Ты нервы-то побереги, парень, не шарахайся от всего, чего не бывает у тебя на родине.

Паше отвели место в доме одного работника местной текстильной фабрики, амхарца-христианина. Хозяин, по всей видимости, был на работе, и гостя встретила его супруга Чабела с тремя маленькими детьми, один из которых еще лежал в колыбели. Двое старших — шестнадцатилетний Хиллар, учащийся как раз в том классе, который доверили Паше, и четырнадцатилетняя Амади, — пришли из школы чуть позже, когда он успел передохнуть с дороги и хозяйка накормила его обедом. Она держалась вежливо, но отстраненно, даже чуть пугливо, как заметил Паша, английского почти не знала, но отец успел немного научить его амхарскому наречию. Зато ребята сразу нашли с ним общий язык.

— Значит, ты Пол? Отлично, можешь тогда называть меня Хил! Давай я тебе тут все покажу, — сказал ему Хиллар, высокий плечистый парень с короткой стрижкой и как-то причудливо выбритыми висками. По-английски он уже изъяснялся вполне сносно, а его сестра говорила похуже, но разборчиво. У нее тоже были очень короткие волосы и она прикрывала их ярко-оранжевым платком.

Дом показался Паше очень интересным: изнутри пространство делилось с помощью вбитых в пол колышков, между которыми натягивалось полотно или панели из соломы. За одной такой панелью скрывалась кухня и она же кладовая, за другой — хозяйское ложе, за третьей жили дети, а еще одна часть помещения оставалась общей. Здесь приготовили место и для Паши, также огородив его полотняной ширмой. Он бережно спрятал картину рядом со своей лежанкой.

— У нас часто недоумевают, как вам удается жить всем в одном помещении и при этом постоянно заводить новых детей, — улыбнулся Паша. — А вы, оказывается, изобретательны!

— Еще бы! Это ты пока в домах поменьше не был. А у тебя большая семья, Пол?

— У меня две сестры. Ты, конечно, удивишься, но по местным меркам мы считаемся многодетной семьей.

— А сам пока не женат?

— Нет, я не спешу, — ответил Паша. — Когда женишься, то уже вот так по свету не поездишь, а мне многое хочется увидеть. Расскажи, что у вас еще интересного в городе?

— Да полно всего: кинотеатр есть — там и комедии показывают, и мюзиклы всякие для девчонок, и вестерны. Есть и свой клуб, где мы собираемся музыку послушать и потанцевать, и спортплощадку недавно построили. Хочешь посмотреть?

Паша охотно согласился, так как солнце уже не так сильно палило. Тут появилась Амади и, судя по всему, стала просить брата взять ее с собой на прогулку. Хиллар раздраженно отмахнулся и что-то сказал по-амхарски, отчего лицо девушки жалобно перекосилось. Паша примерно понял, о чем шла речь, и решил вступиться за Амади.

— Хил, ну зачем ты ей запрещаешь? Пусть она погуляет с нами, — сказал он спокойно, но уверенно.

— У нее и дома дел много, матери надо помогать, а не по улицам болтаться, — возразил Хиллар и сурово посмотрел на сестру, которая совсем сжалась и ссутулилась.

— Слушай, не будь таким занудой! Ничего не случится, если она ненадолго составит нам компанию, зато я получше с вами познакомлюсь. Мне же это для работы нужно, — заметил Паша и коснулся плеча чернокожего мальчишки. Тот с неохотой уступил и обрадованная Амади накинула поверх платья нарядную узорную шаль.

Втроем они побродили по окрестностям, увидели самые живописные уголки, по которым сновали старые автомобили и торговцы с телегами и корзинами. Амади смотрела по сторонам так же увлеченно, как Паша, но остерегалась вмешиваться в разговор, чтобы не получить очередной упрек от брата.

— А вот здесь наша школа, Пол, — сказал Хиллар. Паша уже видел эту постройку из окна автобуса, но вблизи она выглядела еще ярче. Одноэтажное, но очень длинное здание было окрашено в желтый цвет и расписано грубыми, любительскими, но очень затейливыми фресками, а вдоль фасада кто-то расставил разноцветные пластиковые стулья.

Единственное, что не нравилось Паше, — это запах паленого, который продолжал противно щипать ноздри, и даже резкие ароматы специй на уличном базаре не могли его перебить. Он спросил об этом и у Хиллара, и тот спокойно ответил:

— Ах это? Так по ту сторону леса обитает одно племя скотоводов, мы с ними не особенно ладим. Они часто разжигают костры прямо в лесу, там же стряпают на огне, проводят какие-то собственные ритуалы, и мы стараемся их не трогать. Мы тут все мирные, а у них есть оружие, так что ты в лес лишний раз не ходи. Белому там совсем не рады, уж поверь, разве что его деньгам и одежде.

— И у вас все время так пахнет?

— Ну да, как-то привыкли. Я же говорю, что лишний раз на рожон лезть?

— Слушай, но постоянная гарь — это же вредно для здоровья, — рассудительно заметил Паша.

— Да чего ты завелся-то, Пол? — сказал Хиллар и добродушно хлопнул его по плечу. — Посмотри на нас, мы что, на больных похожи? Ты сам вон прозрачный какой-то, даже для белого, тебя еще откармливать надо! Через неделю вот в Дыре-Дауа большой праздник, мы там всегда веселимся и наедаемся. Поедешь с нами?

Услышав про Дыре-Дауа, Паша вновь ощутил успевшее схлынуть чувство тревоги и приятного напряжения и сказал после секундного раздумья:

— Слушай, поеду, конечно! Что же, сидеть в четырех стенах, когда тут столько интересного?

— В точку! — кивнул Хиллар. — И красивых девчонок, скажу по секрету, там много! Я тебе еще вот что хотел сказать, на всякий случай...

Он отвел Пашу чуть поодаль от сестры и тихо произнес:

— Ты Амади к себе близко не подпускай, договорились? Чтобы не вышло чего-нибудь...

— Да ты о чем вообще, Хил? — изумился Паша. — Я ничего такого и не думал, и вообще она еще маленькая.

— Ну, для тебя, может, и маленькая, раз ты сам до сих пор не женат, а по нашему счету уже самое то, — возразил Хиллар. — Да еще книжек всяких начиталась, мечтает о прекрасном принце, как и многие наши девчонки. Они считают, что если выйти за иностранца, то можно до конца жизни ничего не делать. Так что если она тебе начнет глазки строить, ты ее как-нибудь одергивай, ладно?

— Ну и рассуждения у тебя, будто ты ей и не брат, а отец, и лет тебе уже за сорок, — заметил Паша. — Но ты не волнуйся, я сюда совершенно не ради этого приехал.

— А ты чего хотел, нам всегда приходится быть и за брата, и за отца, на всякий случай, — вздохнул молодой эфиоп. — Ладно, поживешь тут и поймешь.

Паша не стал спорить, поразмыслив, что так же тревожился бы за своих сестер, а вскоре заметил, что опасения этого парня были не напрасны. К вечеру, когда возвратился с работы отец семейства Мехар (он тоже владел английским, хоть и не так бойко, как сын), хозяйка подала ужин. Амади держалась тихо и сидела на расстоянии, но Паша чувствовал, что ее глаза неотступно следят именно за ним. Однако он подумал, что девушка, воспитанная в строгих традициях, вряд ли позволит себе какие-то вольности, а сам, конечно, не намеревался ее в этом поощрять. Впрочем, трапеза ему понравилась, несмотря на скромное меню из овощного рагу, инджеры, меда и сухофруктов: темные и белозубые лица хозяев излучали спокойствие и уют, к тому же все это напоминало Паше об отце.

Вскоре после ужина настала пора ложиться спать, да и нечем было особо заняться: хозяева экономили электричество, так что почитать Паша мог бы только при дневном свете. Но он успел днем подготовиться к завтрашней работе и спокойно улегся на свою постель. На ум почему-то снова пришли мысли о Тэе, он невольно коснулся свернутого холста, лежащего среди его вещей, а вскоре его окутал сон, в который лишь изредка зловещей волной врывались лесные запахи.

Глава 3

На следующее утро Паша, взбодрившись крепким кофе, который собственноручно сварила хозяйка, впервые приступил к обязанностям. Ему предстояло вести факультативные занятия по английской литературе, к которым допускались лишь образцовые школьники. В школе он увидел несколько комнат, где занимались ребята помладше, — там беспрестанно стоял шум и гам, помещение с громоздким телевизором древней марки, библиотеку и довольно чистую столовую. Затем ему показали класс, отведенный для его занятий. На стене висела старая затертая грифельная доска, а также распорядок дня на амхарском и английском, карта Великобритании и несколько ярких тематических плакатов. Обстановка напоминала классы в российской провинции, только парты выглядели более старыми и приземистыми.

Когда собрались ребята, Паша сразу сообразил, насколько же им неудобно втискиваться в такие парты: почти все как на подбор были рослыми и крепко сложенными. Хиллар устроился в первом ряду и ободряюще подмигнул Паше.

Кое-кто встретил молодого учителя смешками и ухмылками, однако Пашу это не смутило. Ему вообще чудилось что-то неуловимо знакомое и родное в этих местах, и он не сомневался, что быстро сориентируется. Поскольку студентам дали некоторую свободу в составлении программы, он выбрал собрание авторов из США и Англии под названием «Жажда человечности» — эту книгу когда-то подарила ему мать. С нее началось знакомство Паши с творчеством таких классиков, как Эрскин Колдуэлл, Уильям Фолкнер, Курт Воннегут, Дэвид Сэлинджер, Фланнери О’Коннор, Грэм Грин, Джеймс Олдридж. И ему показалось, что истории о детях и подростках из прошлого столетия, живущих в сиротских приютах и кварталах для бедноты, вынужденных зарабатывать на кусок хлеба и ввязываться в грязные дела, сталкивающихся с подлостью и теряющих верную дорогу, — именно то, что тронет умы и сердца эфиопских ребят.

— «Теперь улица была совсем узкая, а дома некрашеные и как будто трухлявые. Негры в нижних рубахах стояли у порогов, и негритянки раскачивались в качалках на покосившихся крылечках. Негритята, игравшие на мостовой, бросали свои занятия и глазели на них. Они проходили мимо магазинов с черными покупателями, но не останавливались в дверях. Черные глаза на черных лицах отовсюду следили за ними» — нараспев читал Паша. Некоторые места он еще дома самостоятельно перевел с русского на английский, а потом сравнил с оригиналом и заучил наизусть. Описание нищего района для цветных в южных штатах Америки действительно впечатлило ребят.

— У нас все до сих пор так, и ничего! А тут прямо как ужастик какой-то, — задорно сказал Хиллар.

— Между прочим, жанр южной готики — это своего рода литература ужасов, в ней многое основано на древних, первобытных страхах и порывах, на чувстве безнадежности, — заметил Паша. — Возможно, выходцы из Африки привнесли в культуру и религию южных штатов многое из своих языческих верований. Ничего подобного этому жанру больше не было нигде, хотя литература, проникнутая мраком, надломом и безысходностью, характерна и для России. Но об этом мы поговорим как-нибудь позже.

Он перелистнул несколько страниц и сказал:

— А вот так афроамериканцы выглядят в другом рассказе, написанном от лица одного из них: «Многие выглядели нарядно — вечер был субботний. Волосы у женщин были завиты локонами или выпрямлены, а ярко-багровая помада на их полных губах сильно контрастировала с темными лицами. На них были какие-то чудные накидки или пальто самых ярких расцветок и длинные платья, у некоторых в волосах сверкали украшения, а к платью иногда были приколоты цветы. Красота их могла соперничать с красотой кинозвезд. И такого же мнения придерживались, по-видимому, сопровождавшие их мужчины. Волосы у мужчин были блестящие и волнистые, высоко зачесанные на макушке, некоторые носили очень высокие шляпы с залихватски загнутыми на один бок полями, а на лацканах их разноцветных сюртуков красовался цветок. Они смеялись и разговаривали со своими девушками, но делали это вполголоса, потому что в вагоне находились белые. Белые почти никогда не выряжались и вовсе не разговаривали друг с другом — только читали газеты и разглядывали рекламы и объявления».

Читая эти строки, Паша вновь волей-неволей вспоминал отца и его супругу: в Питер они всегда приезжали в яркой и затейливой одежде, обожали все броские цвета от красного до кислотно-желтого, оба носили бижутерию, узорные шейные платки, рваные джинсы с немыслимыми орнаментами. На фоне мрачноватого северного города они тогда казались сошедшими со страниц чудесной сказки. Впрочем, теперь он увидел Эфиопию своими глазами и убедился, что большей частью она тоже написана в монохромной палитре, будто старый советский фильм, а отдельные разноцветные всполохи лишь подчеркивали ее прозаичность.

Постепенно ребята увлеклись обсуждением рассказов, и Паша не сразу заметил, что к ним присоединилась Амади — она украдкой проскользнула сквозь приоткрытую дверь и устроилась в заднем ряду. Лишь случайно глянув в ту сторону, парень слегка растерялся и приумолк. Хиллар заметил это, оглянулся назад и грозно посмотрел на сестру.

Когда часы занятия истекли, все пошли в столовую. Паша и Хиллар заняли один столик и девушка, боязливо нахохлившись, присела рядом с ними.