Помоги проекту - поделись книгой:
Нельзя поэтому не разделить сомнения российского посла в Берлине, что умышленное затягивание переговоров свидетельствует о желании выиграть время, дабы разбить возможность объединенных действий держав Тройственного согласия, после чего нам останется лишь примириться с совершившимся фактом.
Предположение это представляется тем более вероятным, что подобную тактику Германия уже однажды применила с успехом, а именно в адрианопольском вопросе, когда барон Вангенгейм сначала настаивал на том, чтобы на Турцию не было оказано давления и что ее удастся мирным путем склонить к подчинению воле держав, а потом стал утверждать, что упорство Порты не может быть сломлено.
Обдумывая дальнейший наш образ действий в случае весьма возможного неуспеха наших непосредственных переговоров в Берлине и Константинополе, нельзя не высказать следующих соображений.
Ввиду выраженного Францией и Англией желания мы решили выждать последствия поездки барона Вангенгейма в Берлин и личного его доклада канцлеру. В настоящее время мы могли бы доверительно поставить в известность обе державы о характере последних бесед нашего посла в Берлине с германскими государственными людьми и указать им, что, не отказываясь от продолжения этих переговоров, мы в то же время не слишком рассчитываем на их успех. В силу этого нам необходимо теперь же заранее условиться относительно того, в какой мере мы можем рассчитывать на содействие обеих держав в дальнейших совместных выступлениях.
Нельзя, конечно, скрывать от себя всей серьезности такого рода выступлений, если бы они были решены державами Тройственного согласия.
В самом деле, если Россия, Франция и Англия решатся повторить совместное представление в Константинополе о недопустимости командования иностранным генералом корпусом в Константинополе, то они должны быть готовы к подкреплению своего требования соответственными мерами понуждения. Нам предстоит, следовательно, быть осведомленными о том, расположены ли Франция и Англия в принципе к таким мерам понуждения и в чем таковые могли бы заключаться.
Оставляя нашим военному и морскому ведомствам определить, какие меры понуждения представлялись бы им наиболее осуществимыми, со своей стороны осмеливаюсь доложить, что с политической точки зрения едва ли не самым целесообразным представлялось бы, в случае неудовлетворительного ответа Порты, одновременное совместное занятие Россией, Францией и Англией известных пунктов Малой Азии, с заявлением, что указанные три державы останутся в этих пунктах, пока их требования не будут выполнены.
В случае принятия указанного принципа Англия и Франция могли бы занять такие порты, как Смирна и Бейрут; мы, с своей стороны, имели бы выбор между занятием Трапезонда или Баязида или еще иной какой-либо операцией, если бы таковая признана была более соответственной нашими военным и морским ведомствами.
При решении указанного вопроса нельзя, конечно, упускать из виду, что на почве давления на Порту не исключена возможность активного выступления Германии на ее защиту. В этом случае решение вопроса может быть перенесено из Константинополя и Турции на нашу западную границу со всеми последствиями, отсюда вытекающими.
Вашему императорскому величеству принадлежит принятие столь ответственного решения. Исполняя свой верноподданнический долг, я считаю себя обязанным по силе разумения и совести высказать следующие соображения.
В случае решения довести до конца осуществление наших требований риск серьезных европейских осложнений, несомненно, должен иметься в виду, хотя существует вероятие, что твердая решимость не отступить с позиции, которая будет нами занята, окажется достаточной для получения нами должного удовлетворения. С другой стороны, если в столь существенном вопросе, как командование германским генералом корпусом в Константинополе, Россия примирится с создавшимся фактом, наша уступчивость будет равносильна крупному политическому поражению и может иметь самые гибельные последствия. Прежде всего она не предохранит нас от возрастающих притязаний Германии и ее союзников, начинающих усваивать все более и более неуступчивый и непримиримый тон во всех вопросах, затрагивающих их интересы. С другой стороны, во
Если бы указанные предположения подтвердились, то Россия в конце концов осталась бы фактически в полном политическом одиночестве, ибо едва ли нам пришлось бы особенно рассчитывать и на Францию, которая и без того склонна жертвовать общими политическими интересами в пользу выгодных финансовых сделок.
Все вышеприведенные соображения побуждают меня всеподданнейше доложить вашему императорскому величеству основанное на них мнение, что если наши военное и морское ведомства со своей стороны признают возможным идти на риск серьезных осложнений, при условии, конечно, соответствующей решимости Франции поддержать нас всеми силами и Англии — оказать существенное содействие, то нам следует теперь же вступить с обеими державами в весьма доверительный обмен мнений по сему вопросу. Если бы из этого обмена взглядов выяснился уклончивый образ действий наших друзей и союзников, то нам, конечно, пришлось бы в дальнейших наших действиях считаться с весьма серьезным риском отдельных выступлений России. Если же ответы Франции и Англии были бы признаны удовлетворительными, то, соблюдая всю необходимую сдержанность и осторожность для предотвращения по возможности осложнений, нам следует твердо отстаивать наши интересы до конца.
Если изложенные соображения представятся вашему величеству заслуживающими внимания, я всеподданнейше ходатайствую перед Вами, государь, назначить для обсуждения их и принятия тех или иных решений особое совещание под председательством статс-секретаря Коковцова при участии военного и морского министров, начальника генерального штаба и меня, разрешив мне сообщить этим лицам копии настоящей моей всеподданнейшей записки.
С.-Петербург, 23 декабря 1913 г.».
На подлиннике царская резолюция «с-ъ» (согласен)[91].
Участникам совещания разосланы были копии этой записки и следующие тезисы Министерства иностранных дел:
1. Допуская возможность командования германским генералом какой-либо частью турецких войск, расположенной вне Константинополя, например, в Адрианополе, Россия не может примириться с пребыванием в Константинополе иностранного генерала, командующего частью.
2. Министерству иностранных дел надлежит продолжать в этом смысле переговоры в Берлине и Константинополе.
3. Ввиду того что последние известия указывают на двусмысленный образ действий германского правительства в этом вопросе, надлежит в настоящее время принять решения на случай, если бы представилось необходимым подкрепить наши требования мерами понуждения.
4. Означенные меры понуждения могли бы выразиться с нашей стороны в занятии одного из пунктов Малой Азии, например Трапезонда или Баязида, с заявлением, что мы останемся там до исполнения наших требований.
5. Выяснив определенно, какие точно меры понуждения могут быть нами применены, надлежит войти по сему предмету в доверительный обмен мнений с английским и французским правительствами, ввиду необходимости решиться на меры понуждения, только выяснив себе заранее, можем ли мы рассчитывать на соответствующие выступления обоих правительств.
6. В переговорах с указанными правительствами следует установить со стороны всех трех держав необходимость крайне осторожного и дружного образа действий, дабы избежать, если окажется возможным, обострения конфликта, могущего иметь последствием общеевропейскую войну. Вместе с тем с нашей стороны должны быть приложены усилия, дабы склонить Францию и Англию к необходимости довести раз начатое дело отстаивания общих требований до конца.
7. Если эта точка зрения будет принята всеми тремя державами и переговоры в Берлине не приведут к желательному результату, надлежит условиться относительно известной градации в мерах понуждения. Таковыми могут быть: а) последовательно проводимый финансовый бойкот Турции; б) если бы этот метод не дал желательных результатов и не произвел должного воздействия, как это имело место в адрианопольском вопросе, то три державы могли бы отозвать своих представителей из Константинополя; в) одновременно правительства России, Франции и Англии оповестили бы Порту о сроке выполнения их требования, после чего приступлено было бы к осуществлению мер понуждения, с предупреждением, что они прекратятся лишь по выполнении предъявленных требований.
8. В случае если бы для своевременного принятия мер принуждения с нашей стороны потребовались бы известные подготовительные меры военного характера, как то усиление частей на Кавказе, то меры эти желательно обставить возможно меньшей оглаской. С политической точки зрения представляется, однако, необходимым, чтобы вслед за угрозой, если к таковой придется прибегнуть, можно было бы без задержки приступить к ее осуществлению.
9. Результаты совещания, согласно полученному министром иностранных дел высочайшему повелению, представляются им на благовоззрение его императорского величества.
Весьма ограниченное по составу совещание состоялось 31 декабря 1913 г., под председательством Коковцова, при участии: военного министра Сухомлинова, морского министра Григоровича, министра иностранных дел Сазонова, начальника Генштаба Жилинского.
За истекшую со дня представления царю записки неделю из Константинополя были получены, как объяснил членам совещания Сазонов, «противоречивые» известия: так, телеграммой от 29 декабря Гире сообщал, что Лиман покидает командование первым корпусом, оставаясь инструктором военных школ и начальником военной миссии, а телеграммой от 30 декабря — что отставление Лимана от командования первым корпусом еще не совершившийся факт. «Если бы сообщаемые в первой телеграмме известия соответствовали истинному положению вещей, то настоящее совещание могло бы быть признано менее срочным и обсуждение положения носило бы лишь академический характер».
Коковцов пояснил, что целью совещания является «определение положения, которое надлежало бы занять при всяком возможном обороте дела», что для русского правительства, по его мнению, является нравственным правом и обязанностью не отступать от точки зрения, установленной во время переговоров в Берлине в октябре 1913 г. Затем Сазонов поставил вопрос, «как надлежало бы отнестись к начальствованию одного из германских офицеров над дивизией, расположенной не в самом Константинополе, а в Скутари, ибо такая постановка вопроса уже ранее намечалась».
Такой оборот дела совещание признало также недопустимым, признавши допустимой «инспекцию» генерала Лимана не в большем объеме, чем общий надзор за армией (а не территориальное командование).
По мнению Сухомлинова, «замысел Германии, энергично принимающейся за реорганизацию турецкой армии, представляется ясным. Турецкие войска, развитие качеств которых поручено германской военной миссии, окажутся на нашей кавказской границе естественно направленными против России». Поэтому он «желал бы осведомиться относительно возможности оказать влияние на Турцию в целях удаления военной миссии». Сазонов сообщил о неудаче своего плана финансового бойкота Турции, объяснивши ее тем, что «французское правительство не всегда обладает возможностью воздействовать в надлежащем смысле на французские финансовые круги»… «В случае, если бы меры финансового характера не произвели на Турцию желаемого воздействия, надлежало бы выработать программу, предусматривающую способы оказания более непосредственного давления на Порту. Нам следует, со своей стороны, выяснить, какого рода меры могут быть предложены Россией…»
Коковцов, продолжавший стоять на точке зрения осторожности, попросил предварительно осветить положение с другой стороны: германское правительство ищет выхода из положения, но нуждается в соблюдении своего престижа внутри и вне Германии, поэтому ультимативные требования затрудняют для него компромиссный выход; следовало бы продолжать переговоры с Берлином до того момента, когда вполне выяснится невозможность добиться этим путем намеченной цели. К этому осторожному мнению Сазонов поспешил присоединиться, после чего началось обсуждение «мер воздействия» с установления Коковцовым того, что «предварительно принятия того или иного решения императорское правительство должно знать, в какой мере ему будет оказана поддержка Франциею и можно ли рассчитывать на активное участие в воздействии на Порту со стороны Англии».
«Министр иностранных дел, подтверждая, что меры давления им действительно предусматриваются в расчете на содействие всех держав Тройственного согласия, указывает на то, что является невыясненным, насколько энергично готова была бы действовать Англия. Что касается Франции, то русское правительство может рассчитывать на деятельную поддержку до крайних пределов. Министр получил от г. Делькассе уверение от имени французского министра иностранных дел, что Франция пойдет так далеко, как того пожелает Россия»[92]. По мнению Коковцова, «Англия, до сих пор не оказав никакого существенного содействия стараниям петербургского кабинета, скорее облегчала Германии, фактом присутствия в Константинополе адмирала Лимпуса, ее сопротивление настояниям России».
Далее Сазонов заявил, что, по его мнению, энергичное воздействие трех держав может и не повлечь за собой войны с Германией. «В действительности для Германии не представляется особенно опасным выступление России при поддержке одной лишь Франции… борьба же при участии Англии может явиться роковой для Германии, которая ясно сознает опасность быть доведенной при английском выступлении в
Активное участие Англии является «необеспеченным», но несомненным представляется вмешательство ее, в случае неблагоприятного для России и Франции оборота военных действий. Необходимость для русского правительства действовать лишь по выяснении активного участия Англии «составляет слабую сторону положения России в настоящем случае». После чего обещание, как бы это ни показалось странным, принялось выбирать способы военных действий для Англии: только ли флотом или же и десантом?..
По мнению Коковцова, и в том и в другом случае война с Германией неизбежна, и потому он ставит вопрос: «Желательна ли война с Германией и может ли Россия на нее идти?» Сазонов отвечает: война с Германией нежелательна, а может ли Россия в настоящее время воевать с Германией — он «не считает себя призванным» разрешить этот вопрос.
Призванные решить этот вопрос военный министр и начальник Генерального штаба категорически заявляют «о полной готовности России к единоборству с Германией, не говоря уже о столкновении один на один с Австрией; однако такое единоборство едва ли вероятно, а дело придется иметь со всем Тройственным союзом».
Тем не менее Коковцов считает желательным воздержаться от занятия Трапезонда и других «непосредственных способов принуждения», ввиду их трудности и рискованности. Сазонов предложил прекратить «подвоз в Малую Азию через Трапезондский порт»; Григорович — «предварительно» занять Синоп. Коковцов снова указал, что это вызовет вмешательство Германии. Здесь Сазонов возразил: «он допускает возможность невмешательства Германии», учитывая, разумеется,
Коковцов, «считая в настоящее время войну величайшим бедствием для России, высказывается в смысле крайней нежелательности вовлечения России в европейское столкновение, к каковому мнению присоединяются и остальные члены совещания».
«Что же делать в случае неудачи переговоров?» — с недоумением спрашивает Сазонов.
Коковцов снова предлагает финансовый бойкот, несмотря на то что, и по его мнению, «материальный ущерб может охладить самые пылкие патриотические стремления французов», вследствие чего успех этого средства весьма сомнителен. Но он готов пойти, для избежания войны, на обязательство возместить французам из русской казны убытки от прекращения Турцией платежей по купонам… Совещание решило: «1) продолжать настояния в Берлине, но согласиться на общую инспекцию германского генерала над турецкой армией, 2) переговоры вести до выяснения их полной неуспешности, 3) вслед за тем надлежит перейти к намеченным мерам воздействия вне Берлина, в согласии с Францией и Англией, 4) в случае необеспеченности активного участия как Франции, так и Англии в совместных с Россией действиях не представляется возможным прибегнуть к способам давления, могущим повлечь войну с Германией»[94].
Таким образом, вопрос о «готовности» получил освещение довольно противоречивое: с одной стороны, к «единоборству» готовы, с другой стороны — без участия Англии в лучшем случае из этого единоборства — и даже при участии Франции — ничего не выйдет, а в худшем — Англии же придется спасать своих друзей, чтобы от них что-нибудь осталось для нее на случай надобности; наконец, участие в европейской войне было бы величайшим бедствием для России. Основной вопрос Сазонова остался без положительного ответа — вопрос о том, что во Франции и Англии может укрепиться «опасное убеждение, что Россия готова на какие угодно уступки ради сохранения мира», и тогда Россия «в конце концов осталась бы фактически в полном политическом одиночестве, ибо едва ли нам пришлось бы особенно рассчитывать и на Францию, которая и без того склонна жертвовать общими политическими интересами в пользу выгодных финансовых сделок», между тем как берлинский кабинет как будто уже «рассчитывает столковаться за наш счет с Англией»… Трудно было яснее указать, что перед русским правительством встала грозная альтернатива: либо дать своим союзникам доказательство готовности идти на войну, либо свернуть флаг и покориться усмотрению своих друзей и противников, которые не замедлят в этом случае между собою сговориться за счет российского великодержавия.
За год до этого, когда французская партия войны добивалась от русского правительства доказательства «готовности», в Париже существенно облегчили предъявление такого доказательства нетерпеливыми заявлениями: «Мы готовы, — что же вы? решайтесь!» Но «французов» было мало. Нужно было «иметь в кармане» англичан, англичане же всю свою политику строили на том, что за ними будет последнее слово, что они останутся, следовательно, господами положения и они будут до конца диктовать условия и своим противникам, и своим друзьям. Теперь англичане настаивали, напоминая прежние отступления русского правительства (Адрианополь — «Кагул» и «Ростислав») и требуя раскрытия карт: как далеко вы намерены идти? готовы ли вы идти до конца? Но единственный ответ, который теперь мог им дать Сазонов, был: да, мы решили идти до конца, но — вслед за вами.
В ответ на это англичане могли искать другие политические комбинации, более выгодные для себя. Открывалась, следовательно, новая перспектива: вместо блистательного окружения Англией и Францией царская Россия очутилась бы в мрачном политическом и финансовом одиночестве, окруженная со всех сторон врагами и опасностями; вместо соблазнительной возможности, в результате общей свалки, водрузить победный стяг романовской империи в подлежащем месте, по соглашению с доблестными союзниками, — полное падение престижа и династии, и империи, и необходимость изыскивать новые способы спасения не только от внешних, но и от внутренних врагов и кредиторов.
Как трудно было уклониться от заявления своей «готовности» в 1912 г. — и притом дважды, — мы хорошо знаем. С каждым разом это было вдвое труднее; свободы выбора не оставалось; нужно было очертя голову бросаться в одну из двух великих неизвестностей:
И все же благоразумие восторжествовало: заявленной генералами готовности к единоборству не было дано хода. Очевидно, не только у Коковцова, но и у Сазонова это заявление не рассеяло убеждения, что если на одном пути «гибельные последствия», то и на другом — «величайшее бедствие». И, что самое главное, это заявление было, очевидно, вынужденным. Окрики из Парижа: чем вы там занимаетесь? о чем вы думаете? собираетесь ли вы отдать в жертву австрийцам и упустить навсегда, как боевую единицу, Сербию, а вместе с нею и все балканские государства? — должны были подействовать на призванных решать вопросы о войне, когда к этому присоединилась прямая угроза «перестать разговаривать» с русским правительством и предоставить его собственной судьбе. Ведомство Сухомлинова давно «готовилось», поглощая огромные средства, и когда-нибудь должно же было заявить, что оно готово. Не ясно ли, что легче было это заявить тогда, когда рядом были «готовые» уже до нетерпения французы, оценивавшие именно в это время шансы борьбы оптимистически, а сверх того, до известной степени, наготове была и Англия, если и не обеспечившая своего участия в начальных выступлениях, то действительно не имеющая возможности допустить полного поражения своих сотрудников[95].
В этом же смысле заслуживает особенного внимания докладная записка Сазонова от 23 ноября 1913 г. по вопросу о мерах, предпринятых Турцией для увеличения своего флота. В записке этой говорится, что, благодаря междоусобной войне между балканскими государствами, Турция улучшила свою границу в смысле защиты Константинополя и Проливов, вследствие чего отпала болгарская опасность, но осталась опасность греческая, с моря. Общее положение Турции заставляет все державы учитывать возможность окончательного падения Османской империи и озаботиться заблаговременным обеспечением своих прав и интересов в различных областях Малой Азии.
«Этим объясняется усиленная деятельность Германии, Италии и даже Австрии, доселе не имевшей интересов в Малой Азии, создать и упрочить основания политических притязаний в будущем дележе Османской империи.
Сомнение в прочности и долговечности Турции связано для нас с постановкой исторического вопроса о Проливах и с оценкой всего значения их для нас с политической и экономической точек зрения… Едва ли в России найдется ответственный политический деятель, который не признавал бы, что, в случае изменения существующего положения вещей, Россия не может допустить разрешения вопроса вопреки своим интересам, иными словами, при известных условиях не может оставаться безучастной зрительницей событий.
Сложный и трудный вопрос охраны Проливов в настоящее время разрешается, в сущности, довольно удовлетворительно, с точки зрения наших непосредственных интересов. Турция представляется не слишком сильным, но и не слишком слабым государством, не способным угрожать нам и в то же время вынужденным считаться с более сильной Россией… Но раз долговечность Турции не обеспечена, то нельзя не задаться вопросом о том, можем ли мы не готовиться к наступлению событий, которые в корне изменят положение Константинополя и Проливов. Оставляя открытым вопрос о положительной ценности завладения и тем и другим и также о потребных для сего жертвах[96] — допустим ли для нас переход Проливов в полновластное обладание другим государством? Поставить этот вопрос — все равно что ответить на него отрицательно. Проливы в руках сильного государства — это значит полное подчинение экономического развития всего юга России этому государству. Согласно объяснительной записке министра финансов к проекту государственной росписи доходов и расходов на 1914 г., торговый баланс России в 1912 г. был на 100 миллионов менее в сравнении с средним активным сальдо за предыдущие три года. Причиной этого министерство признает недостаточно удовлетворительную реализацию урожая. Затруднение в вывозе хлеба, помимо стихийных причин, произошло вследствие временного закрытия Дарданелл для торговых судов всех наций. В связи с этим весною последовало также повышение государственным банком учета на 1½ % для трехмесячных векселей. То есть временное закрытие Проливов отразилось на всей экономической жизни страны, лишний раз подчеркивая все первостепенное для нас значение этого вопроса. Если теперь осложнения в Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удалось добиться сокращения времени закрытия Проливов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции Проливами будет обладать государство, способное оказать сопротивление требованиям России? И для этого не нужно, чтобы государство, владеющее Проливами, обладало само по себе силой великой державы. Оно неизбежно приобретет эту силу, обосновавшись на Проливах, из-за исключительных географических условий. В самом деле, тот, кто завладеет Проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного, — он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах…
Выше указано было на недопустимость для нас такого рода чужого завладения Проливами с экономической точки зрения. Но не представляется ли это столь же мало допустимым с точки зрения политической? Не создадут ли указанные выше тенденции к гегемонии на Балканах и проникновению в Малую Азию неизбежность русского антагонизма между всяким новым государством, которое стало бы на место Турции, и Россией? Недопустимость для нас полновластного утверждения нового государства на Проливах подала повод предположению о возможности избегнуть такого положения созданием нейтрализации Проливов, со срытием на них укреплений и запрещением возводить новые[97]. Едва ли, однако, подобная комбинация может быть признана удовлетворительной. Всякая правовая норма действительна лишь в мирное время. Когда же наступает война, то для своего ограждения она требует силы. Ведь война может начаться внезапным захватом их (Проливов) неприятелем, и самое отсутствие укреплений будет только способствовать подобной операции, успех коей и в настоящее время зависит в значительной мере от быстроты и неожиданности. Поэтому, если бы даже были найдены какие-либо условия, при коих признавалась бы возможность нейтрализации Проливов, указанные выше соображения сделали бы для нас необходимым такое усиление наших военно-морских сил в Черном море, которое дозволило бы нам в любую минуту предупредить занятие Проливов всякой иной державой.
В первый период балканской войны, вместе с успехами Болгарии, одно время обрисовывалось стремление ее честолюбивых вождей к занятию Константинополя и утверждению гегемонии на Балканах. Непомерное честолюбие Болгарии сплотило против нее ее недавних союзников и Румынию и закончилось ее поражением. Но едва ли можно ожидать, чтобы Болгария помирилась с таким исходом. Не вероятнее ли, что она будет искать случая вернуть себе отнятое? Прежняя мечта о гегемонии и об утверждении на Проливах может вновь возродиться. При изменчивости счастья и неспособности Турции воспринимать удары судьбы как уроки никто не может определить дня и часа, когда Болгария вновь обрушится на своего соседа стремительным натиском, на который способны болгары и который может оказаться последним и роковым для Османской империи.
Уже 30 лет прошло с того времени, когда державной волей покойного императора Александра III возродился Черноморский флот. Около 60 лет прошло со времени появления торгового пароходного движения на Черном море. Оба начинания связаны были с мыслью о мощи России, о возможном утверждении наших интересов на Проливах. Сотни миллионов были истрачены на это дело, равно как и на содержание войск Одесского военного округа, призванного к совместным с нашим флотом операциям. Как известно, еще в 1895 г. в связи с армянскими избиениями был поставлен вопрос о временном занятии Константинополя нашими войсками, с ведома и согласия наиболее опасного из возможных в то время для нас соперников — Англии. От плана этого пришлось отказаться по недостатку транспортных средств и несовершенству сухопутной мобилизации.
С тех пор прошло 18 лет. По-прежнему тратятся многие сотни миллионов, и по-прежнему мы ни на шаг не подвинулись к цели. Строятся военные суда, отпускаются ежегодно крупные субсидии автор противополагает „предвзятым убеждениям, которые выросли на почве недоверия к правовой силе международных соглашений“ собственное убеждение в том, что „общественное мнение — единственная реальная основа и международной политики, и международного права“ (с. 64–66). на поддержание торгового мореходства. Между тем, когда заходит речь о желательности той или иной крупной десантной операции, правительство останавливается перед почти невозможностью ее осуществить.
В минувшем году, когда зашла речь о возможном движении наших войск на Константинополь, выяснилось, что в течение двух месяцев мы можем постепенно перевезти два корпуса, причем приготовления по мобилизации транспортных судов и подвозу войск заняли бы столько времени, что операция не могла бы остаться ни для кого неожиданной. Иными словами, она просто оказывалась неосуществимой, не говоря о том, насколько не соответствовала самая численность такой десантной армии тем задачам, которые ей предстояло выполнить.
Впрочем, в настоящее время приходится говорить не только о невозможности активных серьезных выступлений против Турции, но о недостаточности наших оборонительных средств против морской программы, которая может быть осуществлена в ближайшее время Турцией.
На основании данных, в разное время полученных Министерством иностранных дел, приходится прийти к заключению, что в периоде 1914–1916 гг. турецкий военный флот будет иметь преобладание над нашим в Черном море по качеству своих судов и силе их артиллерии…
Едва ли нужно настаивать на том, насколько подобное положение не может считаться допустимым. После громадных средств, израсходованных в течение ряда лет на создание мощной силы в бассейне Черного моря, Россия не может мириться с положением, при коем ее морское превосходство над Турцией может оказаться необеспеченным. Ежегодное ассигнование крупных государственных средств на дело обороны в бассейне Черного моря указывает на значение, которое придает ему правительство. Тем настоятельнее представляется необходимость пересмотреть новые условия, при коих нашим военно-морским силам на Черном море должны быть предъявлены определенные задания и намечены мероприятия для их выполнения. Россия не может ни допустить в настоящее время морского превосходства Турции в Черном море, ни в будущем остаться безучастной к решению вопроса о Проливах. Поручиться за то, что вопрос этот не будет поставлен в недалеком будущем, мы не можем.
Следовательно, государственная предусмотрительность требует от нас внимательной подготовки к выступлению, которое может потребоваться. Указанная подготовка не может не носить характера всесторонней планомерной программы с привлечением к работе различных ведомств.
Предстоит выяснить, что может быть предпринято для усиления нашей военной и морской мощи на Черном море. Какие мероприятия потребуются со стороны военного и морского ведомств для ускорения мобилизации в связи с оборудованием новых путей сообщения и доведения наших транспортных средств до должных размеров? Какие задачи могут, в соответствии с этими средствами, быть намечены и в какое приблизительно время? Возможно или нет поставить в качестве задания нашей армии и флоту прорыв через Проливы и занятие Константинополя, если бы этого потребовали обстоятельства?
Возвращаясь к упомянутой политической стороне подготовки, приходится вновь повторить, что скорое распадение Турции не может быть для нас желанным и что в пределах дипломатического воздействия должно сделать все возможное для отсрочки такой развязки».
Данная записка круто отступает от этого вопроса к указанию конкретных мероприятий: 1) по ускорению мобилизации десантного корпуса, 2) по оборудованию нужных для этого путей сообщения, 3) по усилению флота до степени превосходства над турецким и его способности занять «временно или постоянно» Проливы, 4) по увеличению транспортных средств для десантной операции, 5) по постройке так называемой перевальной железной дороги на Кавказе, — и затем возвращается к политической стороне дела:
«Само собою разумеется, что наши военное и морское ведомства вправе, в свою очередь, поставить Министерству иностранных дел вопрос о том, что может быть сделано для создания наиболее благоприятной политической обстановки при наступлении событий, могущих потребовать от нас решительных действий.
Повторяя высказанное вначале пожелание о возможно длительном поддержании status quo, приходится также снова повторить, что
Обе державы страдают мегаломанией и, не имея достаточно сил, чтобы осуществить открыто свои задачи, должны пробавляться политическим оппортунизмом, высматривая, где в данную минуту сила, чтобы быть на ее стороне.
В заблаговременном учете сил было бы столь же опасно заранее полагаться на такие колеблющиеся факторы, как было бы неблагоразумно вовсе не считаться с ними.
В неустойчивости нынешнего положения на Балканах два фактора играют главную роль: первый из них — это Австро-Венгрия, в которой усилилось племенное брожение, вызванное успехами сербов и румын и отношением к этому их единоплеменников в пределах Габсбургской монархии; второй фактор — это невозможность для Болгарии примириться с тяжелыми последствиями Бухарестского договора.
Оба этих государства могут либо сплотиться в общей цели вновь перекроить Балканы, либо оказаться в противоположных лагерях, если Болгария получит надежду иным путем вернуть себе Македонию. Как ни трудна задача снова сплотить Сербию с Болгарией, но только при условии союза каждая из них может ставить себе дальнейшие национальные идеалы. Находясь во вражде, оба государства будут сковываться взаимным бессилием. Наоборот, Сербия может осуществить широкий идеал объединения всего сербского народа только в том случае, если ей не будет противиться в том или даже (будет) помогать Болгария, взамен возврата утраченной Македонии. Но нет сомнения, что и то и другое может случиться лишь, если Россия в это время будет также вовлечена в разрешение своих исторических задач и будет с ними действовать, ибо предоставленные сами себе балканские государства неизбежно обречены на междоусобия, которые могут быть предотвращены только присутствием России, как руководящей активной силы.
Обо всех этих условиях приходится говорить не с точки зрения отвлеченных мечтаний или увлечений миссией России. Заглядывая вперед и отдавая себе отчет в том, что сохранение столь желанного для нас мира не всегда будет в наших руках, приходится ставить себе задачи не на один сегодняшний и завтрашний день, дабы не оправдать столь часто делаемого упрека в том, будто русский государственный корабль плывет по ветру и относится течением — без твердого руля, направляющего его путь».
Ввиду того, что все эти вопросы «требуют всестороннего обсуждения для принятия тех или иных решений», Сазонов испрашивал для этой цели разрешения царя на созыв особого совещания, на что Николай II изъявил согласие (в Ливадии 27 ноября ст. ст. 1913 г.), «начертавши» при этом на представленной ему телеграмме Гирса из Константинополя о морской программе Турции: «Продолжаю считать первейшим условием спокойного развития юга России безусловное преобладание ее Черноморского флота над турецким. Поэтому нам предстоит необходимость чрезвычайных усилий для достижения и в будущем этого преобладания на Черном море».
Обострение кризиса, связанного с миссией Лимана, заставило Сазонова вслед за этой запиской подать известную уже нам записку от 23 декабря, по которой срочно было созвано особое совещание 31 декабря 1913 г. для обсуждения вопроса о том, как далеко можно идти в конфликте с Германией и Турцией из-за этой миссии. Записка же от 23 ноября была рассмотрена в особом совещании лишь 8 февраля 1914 г., когда компромиссный исход, принятый Германией, лишал уже кризис этот остроты его и кривая политической горячечной температуры Европы снова опустилась. Однако дело шло ведь о том, чтобы поставить себе задачи «не на один сегодняшний и завтрашний день». Затронутые интересы сохранили полностью свое значение: «общеевропейские осложнения» неминуемы, и столь же неминуемо они повлекут за собою вопрос о Проливах…
Всеподданнейшая записка[100] Сазонова от 7 (20) января 1914 г. с тревогой отмечает перемену в национальной внутренней политике Австро-Венгрии, «племенное брожение» в которой составляет, как мы видели, залог «неустойчивости нынешнего положения на Балканах»: венгерское правительство приступило к осуществлению широкой автономии в Хорватии и обещало такие же уступки трансильванским румынам. «Известия, приходящие из Австро-Венгрии о брожении народностей, нельзя не сопоставить с донесениями из Сербии и Румынии о чрезвычайном усилении ирредентизма и, в связи с этим, о растущем тяготении народных симпатий в сторону России, с коей связываются надежды на осуществление в будущем народных идеалов.
Можно предвидеть, что, в связи с этими народными движениями, действующими как исторические силы, подтачивающие государственный организм Австро-Венгерской монархии, перед нею станет, быть может в недалеком будущем, выбор между двумя путями: либо коренного переустройства государственного строя на почве федерализма отдельных народностей, либо отчаянной борьбы с целью конечного утверждения преобладания германо-венгерского меньшинства над всеми другими народностями империи.
Колебанием между (этими) двумя течениями объясняется нынешняя неустойчивость как внутреннего, так и внешнего положения Австро-Венгрии, чреватая несомненными опасностями, как это показал опыт минувшего года. В известный момент, особенно если бы Германия к этому была расположена, в Австро-Венгрии может одержать верх воинственное течение, сторонники коего указывают, что война, быть может, единственный выход из неразрешимых внутренних затруднений».
Главной опорой своей Австро-Венгерская монархия до сих пор считает, не без основания, поляков, а потому Сазонов и «приемлет смелость» этой запиской указать на крайне вредные последствия голосования Государственного совета по вопросу о польском языке в городском самоуправлении, «вызвавшего справедливую горечь со стороны наиболее благоразумных элементов польского общества, которые указывают, что ряды их неизбежно редеют, и они могут оказаться бессильными направить свой народ в здоровое русло»… «Новые течения, обнаруживающиеся в австро-венгерской политике по национальным вопросам, побуждают меня к мысли, что для нас настало время пересмотреть вопрос о том, в какой мере могут быть постепенно удовлетворены разумные желания польского общества…»
В то же время «охранительная» политика в отношении турецкого наследства обнаружилась в первые дни 1914 г., правда в самой нерешительной и половинчатой форме — возбуждением вопроса о желательности обещанный Греции Лемнос оставить «по соображениям стратегического характера» в руках Турции (всеподданнейшая докладная записка от 5/18 января 1914 г.) и благожелательно-уклончивым отношением к попытке Венизелоса заключить с Россией военно-морскую конвенцию (всеподданнейшая записка 13/26 января 1914 г. с резолюцией «согласен»)[101].
Журнал особого совещания от 8/21 февраля 1914 г.[102], наряду с техническими данными и соображениями о мерах «подготовки возможного выступления на Проливах», содержит сделанные в совещании указания общеполитического характера. Относительно Греции и Болгарии Сазонов полагал, что они друг друга будут парализовать. На вопрос же, можно ли рассчитывать на поддержку Сербии, Сазонов отвечает, что нельзя предполагать, чтобы наши действия против Проливов происходили без общеевропейской войны, «что надо думать, что при таких обстоятельствах Сербия направит все свои силы против Австро-Венгрии».
«Начальник генштаба отмечает все значение для нас сербского выступления против Австро-Венгрии в случае нашего вооруженного столкновения с последней. По имеющимся у него сведениям, Австро-Венгрия должна будет назначить 4 или 5 корпусов на борьбу с Сербией… Начальник генштаба, со своей стороны, высказывает убеждение, что борьба за Константинополь вряд ли возможна без общеевропейской войны. Ввиду этого ген. Жилинский считает долгом подчеркнуть, что
Таким образом:
1)
2)
Участники совещания должны были искать выход из этого заколдованного круга. И действительно, Сазонов предложил вопрос: «Не изменится ли в этом отношении положение с проводимым ныне увеличением нашей армии?» «Это увеличение, — ответил Жилинский, — лишь компенсирует недавние увеличения германской и австрийской армий», и «корпуса эти будут расположены на нашей западной границе»; сверх того, увеличение даст два корпуса, а для константинопольской операции нужны четыре. Тирс пытается найти исход в фантастическом предположении об «анархии в Константинополе», которая парализует турецкую армию, освободит, следовательно, кавказские корпуса и позволит эти корпуса двинуть в Константинополь. Жилинский, разумеется, не счел эту мысль «приемлемой» и объяснил, что большая часть турецких сил расположена в Малой Азии и что «по плану Энвер-паши, в европейской части Турции предполагается оставить лишь три корпуса». Если бы десантная операция состоялась, то, напротив, необходимо было бы всеми силами оттягивать главные турецкие силы к Восточному фронту и не отпускать их к Проливам. Генерал Данилов (генерал-квартирмейстер Генштаба) добавил к этим достаточно убедительным соображениям не менее веские — о пропускной способности кавказских железных дорог, растягивающей мобилизацию на Кавказе не меньше чем на три недели, то есть устраняющей возможность той быстроты действий (5–6 дней), которая всеми считалась главным условием успешной десантной операции; сверх того, он не питал, очевидно, иллюзий насчет благополучного положения вещей на Западном фронте: «независимо от трудности выполнения задачи по захвату Константинополя», «сколько бы у нас ни было войск, даже гораздо больше, чем теперь, — мы всегда должны будем предусматривать необходимость направить все наши силы на запад против Германии и Австрии… При борьбе на Западном фронте,
Недоставало только вывода: с точки зрения «исторических задач», «национальных вожделений», «заветов» и проч, участие России в общеевропейской войне бесцельно и бессмысленно. Однако военные люди сделали не этот вывод, а другой: так как мы (генералы) вам (дипломатам) в этой беде помочь ничем не можем, то найти выход из положения должны вы сами. Жилинский, впрочем, считает, что Константинополь и Проливы сами свалятся, как спелые плоды с дерева, которое все равно с какой стороны трясти: успешная борьба на западной границе решит благоприятно «вопрос о Проливах», то есть крест на Святой Софии водрузится в Вене и в Берлине. Данилов, однако, предвидит некоторую трудность этой операции в таком виде и потому прямо заявляет: «Обеспечение Константинополя от захвата третьими державами должно составить особую задачу нашей политики».
Здесь журнал особого совещания не регистрирует никакого выступления со стороны дипломатов; очевидно, они молча размышляли. Слово взял капитан Немитц, начальник второй (черноморской) оперативной части морского Генштаба: «Вполне признавая правильность тезиса, что надо быть сильным на главном театре против главного противника, жертвуя для этого второстепенными задачами, он присоединился бы к выводам генерал-лейтенанта Данилова, если бы на пути к Проливам и Константинополю мы действительно имели бы того же главного противника, как на Западном фронте, то есть германскую и австрийскую армии, после чего, диктуя свою волю в Берлине и Вене, мы получили бы Проливы. Но в действительности положение представляется, по мнению морского ген. штаба, в ином виде. На пути к Проливам мы имеем серьезных противников в лице не только Германии или Австрии.
«Мысль создать новые корпуса для константинопольской операции, — отвечает начальник военного Генштаба, — не является ныне осуществимой». И так как получающаяся в итоге всей этой дискуссии бессмыслица, в конце концов, становится слишком очевидной, то Жилинский берет слово для того, чтобы спасти положение — тем же способом, как пытался спасти его «приведенный к молчанию» Гире, то есть путем фантастических предположений. Начинает он с того, что Проливы имеют слишком огромное значение для всякого русского человека и что, если наступит опасность перехода Проливов «из-под турецкой власти в чужие руки», мы не сможем отказаться от их захвата и, следовательно, тотчас отправим в Константинополь десантную армию. Но так как это выходит слишком уж «по-русски» — отправим, хотя это «невозможно и недопустимо», — то надо это сделать допустимым и возможным посредством каких-либо утешительных предположений. Пренебрегши обещанной Гирсом «анархией в Константинополе», Жилинский прельщается гипотезой — «война на Проливах за Константинополь может предшествовать столкновению на нашем Западном фронте». Высказавши эту оптимистическую мысль, он ею увлекается: «По мнению начальника ген. штаба,
Сазонов легко мог, в свою очередь, разбить оптимизм Жилинского, поделившись с ним своим опытом последних лет, не оставлявшим ни малейшего сомнения, что ни английское, ни даже французское правительство не допустит такой увертюры к общей свалке; в лучшем случае предоставят Россию собственной участи и, во всяком случае, обрекут царскую дипломатию на новое и пагубное для династии отступление. Диспозиция европейской войны была составлена, и в ней — в особенности в части, касавшейся роли и положения России, — не допускались никакие изменения. Война, начатая Россией из-за Проливов, — не та война, которая нужна хотя бы с точки зрения вовлечения в нее народных масс Англии, Франции и возможных союзников на Балканском полуострове. С другой стороны, если бы эта война локализовалась или же русская военная партия успела бы действительно добиться ощутительных результатов до столкновения на Западном фронте, было бы довольно трудно рассчитывать на сохранение ее воинственного пыла и на ту «верность союзникам», которую подогревали в течение трех лет «векселя» на Проливы и на Константинополь…
Сазонов предпочел, однако, ухватиться за возможность продолжать обсуждение несбыточных возможностей, признание иллюзорности которых было бы равносильно признанию банкротства русского государственного строя, опиравшегося исключительно на империалистическую, в союзе с Францией и Англией, политику. Поэтому он предложил перейти к обсуждению вопроса о сроках мобилизации. Сроки эти оказалось возможным сократить до 3–6 и даже, при известных условиях, до 3–4 дней, — по крайней мере, для десантной пехоты и кавалерии, для артиллерии же не более как 12–14 дней.
Иначе дело обстояло с транспортными средствами. Первый эшелон не мог быть посажен на суда ранее 10 дней. Морской министр отметил полную недостаточность имеющихся в Черном море перевозочных средств; кроме того, средства эти не приспособлены и не поддаются ни правильному учету, ни организованной мобилизации. Капитан Немитц пояснил, что со дня объявления мобилизации до высадки первого эшелона пройдет никак не менее двух недель. В один рейс может быть перевезено не более 20 000 человек; для перевозки же в один рейс двух или трех корпусов понадобится три года подготовительной планомерной работы. Главным средством достижения этого является «развитие нашего торгового флота в Черном море». Совершенно ничего не оставалось, как выразить пожелание о безотлагательной выработке мероприятий по развитию Черноморского торгового флота, после чего Гире снова поставил вопрос о необходимости срочных действий в случае «анархии» в Константинополе. Отвечая ему, морской министр сообщил, между прочим, о предстоящем в летние месяцы 1914 г. во время маневров в Черном море опыте десантной операции, от которой ожидаются полезные указания. Маневры эти, однако, уже не состоялись.
Так как десант, очевидно, возможен лишь при условии господства на море, то совещание перешло к вопросу о морских силах на Черном море.
Заместитель начальника морского Генштаба, капитан 1-го ранга Ненюков, сообщил следующие данные: «До сего времени нашему флоту принадлежало несомненное господство в Черном море, но осенью этого (1914) года в состав османского флота войдут два дредноута: заказанный Турцией в Англии „Решад V“ и купленный ею у Бразилии „Рио-Жанейро“. К сожалению, мы пока не можем противопоставить этим кораблям ни одного дредноута, и превосходство сил в Черном море, таким образом, в ближайшем будущем перейдет к Турции… Пока турецкий флот будет господствовать в Черном море, нельзя будет приступить к десантной операции, не устранив предварительно господства османских морских сил, а так как уничтожить их может оказаться неосуществимым для более слабого в это время русского Черноморского флота, то и самая возможность десантной операции отпадает, пока наши морские силы не приобретут перевеса». Соотношение сил начнет улучшаться лишь с лета 1915 г., да и то при условии, если турки не приобретут новых готовых линейных кораблей. Русские черноморские дредноуты будут достроены: «Императрица Мария» — к 1 июня 1915 г. и «Александр III» — к 1 сентября 1915 г. Тогда, если турки не усилят ничем более своего флота, общий перевес сил окажется вновь на стороне русского флота. К концу 1915 г. Черноморский флот должен усилиться третьим дредноутом («Екатерина II»), в следующем, 1916 г. — двумя крейсерами, и в 1917 г. — четвертым дредноутом, еще двумя крейсерами, восемью миноносцами и шестью подводными лодками. Однако этому противопоставляется турками программа, включающая шесть дредноутов и двенадцать эскадренных миноносцев. К этому морской министр добавил, что принимаются меры к скупке строящихся за границей линейных кораблей, которые, правда, не могут быть введены в Черное море, но, по крайней мере, не усилят и турецкого флота. Гире — на этот раз вполне справедливо — отметил, что приобретение турками двух дредноутов «дало им большую моральную силу», что с этим приходится считаться столько же, сколько с увеличением их материальной силы.
Обсудив в заключение вопрос о перевальной дороге на Кавказе, совещание формулировало пожелания о подготовительных мерах по укомплектованию намеченных для десанта воинских частей, для наибольшего ускорения мобилизации, о принятии срочных мер к усилению транспортных средств в Черном море, об изыскании способа сократить перевозку к Проливам первого эшелона, в размере одного корпуса, до четырех-пяти дней со дня отдачи о том приказа, о сооружении «в возможно скором времени»: а) второй бригады дредноутов в Черном море и б) стратегических железнодорожных линий на Кавказе и Закавказье.
Таким образом, как это отметил первый комментатор этого документа, М. Н. Покровский, в своей статье «Три совещания», для начала единоборства (с Турцией) за Константинополь нужна была отсрочка года на три[104]. Заменить ее можно было только готовностью «допустить недопустимое» и признанием невозможного возможным.
Между тем конфликт из-за миссии Лимана был 16 января официально ликвидирован: Лиман получил старший чин по германской армии и на этом основании был возведен в звание фельдмаршала османской армии и в должность главного инспектора турецких войск, без прямого подчинения ему каких-либо воинских частей.
8/21 января Гулькевич, поверенный в делах в Константинополе, телеграфировал, что «отказ Лимана от командования корпусом считается здесь весьма крупным успехом, впечатление коего рискует быть значительно ослабленным, в случае неудачи новых наших настояний» (в частности, по поводу командования дивизией в Скутари); Николай II положил резолюцию: «Пока нам следует приостановиться от дальнейших настояний — дать немцам передышку» (Царское Село, 9 января 1914 г.)[105].
Бенкендорф уже 12 января (н. ст.) сообщил, что Никольсон выразил надежду, что Россия «удовольствуется этим моральным удовлетворением»[106]. С другой стороны, «то, что ген. Лиман фон Сандерс 10 января 1914 г. был снят с командования и назначен главным инспектором армии и военных школ Турции, было принято в Германии как вынужденная уступчивость, как поражение в соревновании держав, которое вскрыло противоречия и обострило прежнюю натянутость отношений»[107]. Через несколько дней становится известным из сообщения российского поверенного в делах в Константинополе, что германское правительство, рассчитывая на реализацию турецкого займа во Франции, предложило Турции купить два линейных корабля «Мольтке» и знаменитый впоследствии «Гебен». Сообщая об этом, Делькассе энергично советует помешать реализации займа и новому увеличению турецких морских сил, могущих быть направленными в первую очередь против Греции, а затем и против России[108].
Если французский посол в Вене еще 16 декабря 1913 г. мог писать, что «ощущение, что народы движутся к полям сражений, толкаемые непреоборимой силой, возрастает день ото дня»[109], то теперь, весною 1914 г., ощущалась уже потребность дать открытый исход обуревавшим правящие круги во всей Европе воинственным чувствам.
Март месяц ознаменовался газетной войной в Германии и России. Германская печать под знаменем борьбы против планов России — практическое следствие секретнейших особых совещаний — подняла кампанию против русского императора. Сухомлинов ответил на это пресловутой статьей «Биржевых ведомостей», формула которой («Россия готова к войне») для нас теперь вполне понятна: это был в равной мере воинственный выкрик в сторону Германии и Австрии, как и нетерпеливо и долго жданный ответ друзьям в Париже[110]. Именно в это время — в середине марта н. ст. — стало известным, что Австро-Венгрия вмешалась в переговоры между Сербией и Грецией с Салониках, заявив, что она не допустит больших прав в пользу Сербии в этом порту, чем те, которыми располагает она сама. Неуверенность в прочности Бухарестского трактата была столь велика, что 24 апреля Думерг, в присутствии трех свидетелей, допрашивал Грэя (во время пребывания последнего в Париже), правда ли, что английское правительство сочувствует пересмотру этого трактата[111]. 27 мая французский посланник в Белграде сообщает, что, в связи с восстанием в Албании, Австрия принимает
IV. Англо-франко-русский единый фронт против Турции
Поделиться книгой: