Мы уходим в степи

— И по писярику! — оживился дедушка, возвращаясь в свое прежнее состояние. И уже обращаясь ко мне, настоятельно произнес — Слушай, внучок. Возьми много цепей. Вот прямо много. Сколько сможешь унести. Пожалуй, мотор сможем купить на лодку. Рыбалка летом у нас может получится знатная!

— Дед! — в один голос сказали мы. Начал папа:

— Ты, на что его толкаешь? Его ж посадят! — Дед отмахнулся, не внук же будет продавать цепи, а уж он точно сможет со всеми договориться.

— Какой писярик? — грозно спросила мама. — Вы втихаря уже приняли один!

— Так то для настроения было! — с лицом деревенского эскулапа возразил дед. — А теперь для аппетиту.

— Так лодка течет! — напомнил я деду, но тот в очередной раз отмахнулся. Детали его мало интересовали. Больше грандиозные планы. Трудновыполнимые для всех, кроме него.

На кухню на трехколесном велосипеде въехала младшая сестренка Таня. Коленки у нее уже были выше руля, так как училась во втором классе, но по квартире любила передвигаться на велике, сшибая все углы, добавляя все новых царапин и сколов на лакированную мебель. Так как сестренка являлась любимицей деда и отца, то Таньке можно было всё. Меня бы давно выпороли или на горох поставили.

— А мне пакет с ручками привези — залепетала Танька.

— Чего? — удивился я. — Что еще за пакет?

— Ох, и дремучий ты, Мишка, — назидательно сказала сестренка. — С ковбоем Мальборо. Чтоб, как у Тоськи из третьего «в» был. Она с ним на Новогоднюю елку приходила, так все мальчишки возле нее крутились. Каварелы, понимаешь! А я без пакета и замуж никогда не выйду!

— Не каварелы, а кавалеры! — с улыбкой заметила мама.

— С портфелем ходи! — отозвался отец, глядя поверх газеты. Смеясь добавил. — Замуж она собралась! Школу закончи, потом институт — человеком стань, а там уже и думай про «замуж».

— С авоськой ходи, — посоветовал дед. Ему казалось, что он плохо никогда не советовал. — Самая лучшая сумка.

— С пакетом хочу! — закапризничала Танька, отчаянно клацая металлическим звонком на руле. Мама схватилась за голову. — Понял, Мишка?

— Понял, — вздохнув, сказал я.

После обеда дед, улучшив момент, когда я собирал вещи в спортивную сумку, подкрался сзади и так, чтобы из родителей никто не видел, сунул мне в карман красноватую десятирублевую купюру. Опережая мой вопрос, заговорческим голосом произнес:

— Водку все же купи и еще две…нет, лучше четыре гвоздики.

Я в недоумении взглянул на деда.

— Ты там недалеко будешь от кладбища. Зайдешь.

С каждым словом деда мои глаза становились все шире. Водка, гвоздики, кладбище, все перемешалось в голове, не находя логической цепочки.

Дед положил мне на грудь свою тяжелую, пронизанную синими жилами ладонь:

— Друг мой, товарищ боевой на том кладбище похоронен. Помянешь и от меня поклон передашь.

Глядя на влажные глаза деда, я не стал возражать, но «десятку» деду вернул. Не хватало, чтобы он своей, и так не большой пенсией, разбрасывался на право, на лево.

Приобняв деда, похлопал его по плечу:

— Разберемся.

Глава 3

Шум вокзала не спутаешь ни с каким другим шумом. Людской гомон, выкрики носильщиков, свистки милиционеров и непременные гудки электровозов. Вся эта звуковая гамма звучит в голове монотонной мелодией все время, пока поезд не тронется. Стоя на подножке своего вагона, я осмотрелся. Вся делегация была в сборе, за исключением особистов. «Вот уж и вправду, на первый взгляд их служба не видна» — усмехнулся я. И как в доказательство, окно одного из купе опустилось и в него показалась головатого самого майора. «А вот и товарищ Май! Значит все в порядке» — пролетела мысль в голове. Голос в вокзальном громкоговорителе прокричал что-то невнятное. Из всего сказанного ясно различимо было лишь слово «Берлин». Поезд, дернулся и плавно покатился по рельсам.

— Пассажиры, займите свои места в купе! — пропела проводница.

Последние взмахи руками провожающим и пассажиры спешно распределились по вагону, согласно купленным билетам.

Дверь в купе, где сидели особисты была открыта. Проходя мимо нее, все, кто представлял нашу делегацию, старались без лишнего шума прошмыгнуть на свои места, чтобы поскорее оказаться в этом маленьком мирке под названием купе.

Поначалу все было тихо. Делегация осваивалась, стараясь произвести впечатление, в первую очередь на товарищей в штатском. Но это длилось не долго. Свобода от семейной жизни, хотя и временная, действовала на, казалось бы вполне приличных людей, на удивление негативно.

У заводских делегатов творилась настоящая вакханалия. Мне, как молодому комсомольцу было стыдно смотреть на подобные вещи, поэтому я частенько зависал коридоре, раздвинув белоснежные занавески и любуясь пейзажами. Сердобольные проводницы, Маша и Глаша, периодически угощали меня крепким чаем с лимоном и наперебой звали к себе, подмигивая. Под предлогом посидеть и рассказать про комсомольскую жизнь на заводе. Но я отчаянно стеснялся, потому что Маша и Глаша, походили на локомотивы от паровозов и возраст их приближался, по всей видимости к сорока.

— Тетя Глаша, возьмите стакан! — с благодарностью говорил я, робко стучась в купе проводниц. Дверь со стоном отъезжала в сторону. И тетя Глаша меняла строгое выражение лица на наидобрейшее. В ее взгляде было что-то распущенное.

— А, Мишенька, ты? Ну, какая я тебе тетя Глаша? Гларья Петровна тогда уж. Ты заходи, заходи. Не робей! Как тебе чаек? Понравился?

— Очень вкусный и крепкий, тетя Глаша. Спасибо вам большое, человеческое! Я пойду! Мне речь надо готовить — выступать буду перед немецкими товарищами.

— Ну, ты приходи, если захочешь еще чая. А, если надо будет пару фраз сказать на немецком, так я помогу с произношением.

Это предложение звучало очень заманчиво. Сказать в конце речи несколько важных слов для немецких товарищей, мне показалось важным и необычным. Школьные знания, изучения немецкого языка, могли не дать того произношения, которая могла подсказать опытная тетя Глаша. И стоя, у открытого окна, я уже подумывал, как вернуться к проводнице, как неожиданно дверь в купе чекистов открылась.

Я вздрогнул и вжал плечи. Было чего бояться. Во всем виновата водка деда Иосифа! Чекисты на второй день изъяли у меня три бутылки. Сразу с утра. Все, что было. Среди них была и та бутылка, что просил купить дед, чтобы помянуть его боевого товарища. Майор провел со мной разъяснительную беседу и пожалел меня за молодостью лет, пообещав не дать ходу дела. А так бы и спекуляция и нарушение пограничного контроля и аморальное поведение комсорга — полностью бы перечеркнуло мое будущее.

— Знаки подаешь? — выдохнул перегаром жесткие слова майор, кивая на открытое окно. Я даже не понял сначала, потом побелел и проблеял:

— Нет, товарищ майор! Мне такое даже в голову не пришло.

— Товарищ, — произнес чекист, морщась. — Закрой! По глазам бьет.

Майор указал рукой на открытую дверь своего купе:

— Заходи. И да, что ты все заладил «товарищ майор». Палычем меня зовут.

Майор госбезопасности — это не проводница тетя Глаша, такому не откажешь. На ватных ногах я прошел в душное, накуренное купе. Палыч растолкал на нижней полке крепко спящего молодого мужчину. Заставил подняться:

— Иди, Серега. Работай. Проверь все.

Заспанный мужчина, не глядя на меня, хмуро буркнул:

— Есть, — и вышел в коридор, широко позевывая.

— Рассказывай, Григорьев, — сказал Палыч, пододвигая к себе подстаканник с холодным чаем.

— Что именно, товарищ майор? — взбудоражился я.

— Палыч, — поправил меня суровый мужчина, морщась. — Ну, про тебя я всё знаю. И что спекулянт будущий и предатель Родины.

— Да я… — вскочил я, с одним желанием — оправдываться. Но Палыч остановил меня грозным рыком:

— Сидеть!

Я сел и губы мои затряслись. Ну, ладно спекулянт, но предатель Родины? Как с этим жить? Как деду, родителям в глаза смотреть?!

— Что, Мишка? Переживаешь? — голос чекиста смягчился. Палыч потянулся к пиджаку на вешалке, достал пачку «Беломора». Хотел раскурить. А потом в сердцах сломал папиросу. — Сам же орлам запретил. Какой пример подаю? Что думаешь, Мишка?

— Плохой, — протянул я.

— То-то и оно, что плохой, — майор вздохнул. Под столом забрякали пустые бутылки водки. Палыч покосился на меня, сказал. — Водку пришлось твою выпить. Чтобы скрыть улики. Не могли мы тебя подставить, комсорг Мишка. Никак не могли!

— Спасибо, товарищ майор.

— Помни, — снова выдохнул перегаром Палыч. — Родину любишь?

— Всем сердцем! — горячо воскликнул я, привставая.

— Молодец. А органы?

У меня перехватило дыхание. Неужто моя заветная мечта сбывается?

— И органы люблю, товарищ майор.

— Хотел бы работать?

— Это большая честь для меня, товарищ майор! Но после того, что я сделал…

Палыч застучал кулаком в верхнюю полку.

— Слышал, Дима? Для товарища Григорьева мы в большой чести.

— Для всех в чести, — сонно отозвался сотрудник сверху. — Дай поспать, Палыч. Не начинай с утра.

— Так вечер уже. Пора работать. Ладно, Мишка, справишься с заданием, подпишу рекомендации. Походишь годик вольнонаемным, а потом и младшего лейтенанта дадим. Если, заслужишь.

— А, что надо делать? — с жаром начал я.

— Как, что? — удивился Палыч. — Данные собирать.

— Какие?

— Да, вот. На вашу делегацию. С нее, пожалуй, и начнем. Печатать на машинке умеешь?

— Нет, — ответил я, поникнув головой. Работа в структуре была так близка и снова отодвинулась за горизонт.

— Тогда садись к столу и пиши. — Палыч уже достал лист бумаги и шариковую ручку.

— Что писать?

— Да всё. Все, что тут было, пока мы за тобой следы заметали, — сказал Палыч и покатал под ногой пустую бутылку. — Начни с товарища Розенберга. Не нравится он мне. Чувствую гнильцо какое-то исходит от товарища председателя профсоюза.

— Может, про кого другого? — предложил я, тяжело сглатывая. Розенберг был добр ко мне.

— И про другого тоже! Про всех. Потом напишешь. Начинай.

Глава 4

Первая неделя нашего пребывания в столице Германской Демократической Республики подходила к концу. Работа по наладке станков, как и говорили, шла в две смены. Приходилось помимо работы на станках, много читать технической литературы и ходить на лекции немецкого светилы, разработавшего эти станки. Суббота и воскресенье в ГДР как правило были выходными днями. «Вохэнэндэ» — как говорили сами немцы. Что означало в дословном переводе «конец недели». Наши германские коллеги, в основном такие же трудяги-пролетарии, с интересом смотрели на то, как мы постепенно осваиваем их станки. В контакт с немцами вступать было категорически запрещено. Если честно, то и особого желания не возникало. Язык мой был на уровне «Ви хайст ду» и еще пары слов, которые вошли в словарный запас моего деда. Он нахватался их на войне и с удовольствием применял в общении с такими же как он, стариками, проводившими свободное время за игрой в домино во дворе нашего дома.

Во время работы в цеху постоянно находился кто-то из представителей нашей и гэдээровской госбезопасности. Они также дежурили по сменам, следя за тем, чтобы у нас не возникало нежелательных контактов с германскими коллегами. Что интересно и наши и немецкие «особисты» были одеты практически одинаково. Даже прически у них были схожи.

Жили мы в общежитии, при заводе. Здание самого общежития находилось за пределами производства. Что имело свое преимущество. Если в цеху мы все, кто был непосредственно занят наладкой станков, были как на ладони. То выйдя за пределы производственной территории завода, недреманное око особистов уже не так зорко могло наблюдать за нами. Создавалось некое ощущение свободы и несколько наших товарищей охотно пользовались этим, уходя в «самоволку» по улицам столицы ГДР. Среди них непременным участником был и председатель профкома Розенберг. Несмотря на персональное задание, данное мне «товарищем Маем-Палычем», о сборе информации о том, кто, когда и где именно в отношении Розенберга я был всего лишь пассивным наблюдателем его отлучек. Сам же я старался покидать свою комнату и выходить из здания общежития только по необходимости. А точнее лишь на работу и на личные встречи с Палычем. Большого удовольствия от таких встреч я не испытывал, но желание работать в доблестных органах, заставляло поступаться некоторыми моими принципами.

Отчитавшись после дневной смены перед Палычем о том кто вчера устроил в общежитии небольшую вечеринку с обильными возлияниями и с участием женского общества, я намеревался незаметно покинуть свою комнату, чтобы наконец то исполнить просьбу родного деда. «Дал обещание — держи!» — учил он меня с малых лет. Да и как я мог подвести деда, фронтовика. Выполнить то, что он мне наказал, было сродни исполнению клятвы. Наскоро переодевшись, я спустился по лестнице в холл. Кроме вечно улыбающейся администраторши, стоявшей, как мумия за перегородкой, над которой красовалась табличка с надписью «INFORMATION», здесь никого не было. Было тихо, лишь у лифта послышался легкий стук, как будто кто-то сдвинул с места стул. Чтобы не привлекать внимание администраторши, я незаметно шмыгнул к запасному выходу и подергал за ручку двери. Та без особого усилия отворилась. Легкий ветерок коснулся моего лица. В шагах десяти от выхода начинались заросли какого то неизвестного мне кустарника. Они росли так густо, что практически полностью скрывали калитку в металлическом заборе. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что слежки нет, я быстрым шагом прошел к калитке и отворил ее. На улице было малолюдно. Несколько «Трабантов» проехало мимо, урча моторами. Дед, надеясь на свою память, а она, нужно отдать должное, его еще ни разу не подводила, набросал мне схему с названиями улиц, на перекрестке которых находилось то самое кладбище, где покоился прах его боевого товарища. Схема была составлена грамотно и со знанием дела. Но когда ты в чужой стране и знание языка оставляет желать лучшего, даже подробный план местности, плохой помощник. Пришлось выкручиваться самому. Несмотря на строгий запрет избегать любые контакты с местным населением, я все же решился попытать счастья. По дороге встретилось мне небольшое кафе со странным названием «Stadtbäckerei». Помня некоторые слова, я перевел это как городская пекарня и несмело вошел внутрь.

— Гутэн таг! — приветствовал меня средних лет мужчина в белом, пекарском костюме — Вас кан ихь фюр зи тун?

То, что он выдал, повергло меня в ступор. Если с гутэн тагом проблем не было и я на ломаном немецком в ответ тоже сказал ему «Гутэн таг», то смысл дальнейшей, сказанной им фразы был для меня далек, как Северный полюс. Мне не оставалось ничего кроме как кивнуть в ответ с совершенно глупой улыбкой на лице. Мужчина моментально сообразил, что перед ним не немец и попытался показать мне жестами, что готов помочь, но не знает с чем именно. С горем пополам я смог прочитать названия улиц и показать дедов рисунок пекарю, показывая жестами, что мне нужно именно туда.

— А, я! — произнес немец — Вайс их эндлихь во ист дас.

Я не разобрал его слов, но по его эмоциям понял, что он знает где находится кладбище.

Немец махнул мне рукой, предлагая выйти на улицу. Я проследовал за ним. На улице по прежнему было немноголюдно. Мне показалось, что какой-то человек быстро юркнул за большое дерево, росшее у самой дороги, в метрах пятидесяти. Может показалось? Это сейчас было не важно. Важнее понять, как мне добраться до кладбища.

— Дер вег финден зи айнфах — произнес немец, указывая рукой на соседнюю улицу — Ир зольт нур герадэ геен. Ин цвай хундерт метер эрайхэн зи дас циль.

Из всего, что он сказал я понял лишь «герадэ», «цвай хундерт» и «циль». Методом научного тыка, как говорил мой отец, я сложил все единую цепочку. Выходило, что если я пойду прямо, то через метров двести будет цель, которую я ищу.

— Данкэ! — радостно ответил я немцу и припустил быстрым шагом по улице. Идя по ней меня не отпускало неприятное чувство того, что за мой кто-то следит. Чтобы проверить свою догадку, я время от времени оборачивался. Но улица была пуста, если не считать одинокого мужчину с тростью в руках, мерно расхаживающего по уличной брусчатке. Успокоившись, я пошел дальше. Ряд невысоких, двухэтажных домиков закончился и передо мной внезапно открылся вид на небольшую церковь и кладбище перед ней. Что удивило, так это то, что церковь своей архитектурой напоминала православную. Почти такая же была и в нашем городе. Мама ходила туда раз в год, на Пасху. «Так надо» — говорила она, пряча в сумочку платок, чтобы ни отец ни дед не видели.

Отличало эту церковь лишь то, что на ней не было привычных куполов. Вместо них здание покрывала крыша пирамидальной формы, на которой, отливая в солнечных лучах, красовался православный крест. Кладбище в отличие от наших, не было огорожено никаким забором. Увлеченный созерцанием, непривычного для взгляда советского человека пейзажа, я не заметил, как позади меня постукивая тростью о брусчатку прошел тот самый мужчина, которого я заметил минут десять назад.

Тишина, царившая на территории кладбища, невероятным образом успокаивала и, казалось, уносила меня в совершенно иной мир. Совершенно иное ощущение испытывал я сейчас. Какое-то умиротворение в душе. Негромкое пение неизвестных мне птиц — черненьких с желтоватыми клювами — завораживало. Я поймал себя на мысли, что нужно торопиться. Ведь я обязан был вернуться в общежитие до темноты, а мне еще предстояли поиски могилы дедова однополчанина. Спасло то, что кладбище было небольшим. Но поиски могилы заняли у меня приличное время. Я проходил от могилы к могиле, вчитываясь в имена и фамилии, написанные, конечно же на немецком. Некоторые надписи были сделаны каким-то причудливым шрифтом. Лишь даты рождения и смерти читались без проблем. 17, 18 века. Мама дорогая! Как же эти могилы сохранились?! Здесь лежат не просто люди. Это все судьбы, переплетенные с давно минувшим временем и растворившиеся в веках. Солнце перевалило далеко за зенит и клонилось к закату, когда я набрел на небольшой обелиск. Привлекло то, что это был единственный могильный камень, надписи на котором были сделаны на русском языке. Пятиконечная звезда была вделана в центр надписи. Слева и справа от нее шли фамилии, перед некоторыми стояли сокращения «ряд.», «серж.», «кап.». Пробежавшись глазами по надписям, я наконец нашел нужную фамилию «ряд. Сергеев П». Сердце почему-то забилось сильнее, как будто я встретил могилу своего родственника. «Ну теперь, дед, можешь быть спокоен, помянул я твоего однополчанина» — произнес я мысленно. И тут горячая волна ударила мне в голову. Я вспомнил, что не купил, как обещал, цветы. Но тут же стал себя успокаивать, ссылаясь опять же на недостаточное знание и языка и этого города. Где я мог, собственно, найти хоть какой-то маленький цветочный магазин? Не рвать же эти цветы с клумбы? Где-то рядом, совсем близко, хрустнула ветка. Я машинально посмотрел в ту сторону. Тень человека скрылась за большим могильным памятником.

Кровь ударила мне в виски. Мысли натянулись как струна. Голова гудела, готовая вот-вот разорваться от напряжения. Кто это? Зачем? Вопросы, которые я задавал сам себе, сыпались без остановки, оставаясь без ответов. И действительно, откуда я мог знать, кто следит за мной. И судя по всему слежка эта ведется уже давно. На мгновение силуэт человека мне показался знакомым. Где я мог его видеть? Может кто-то из тех особистов, что сопровождали нашу делегацию? Или это местные гэбисты из «штази»? В любом случае нужно быстрее убираться отсюда. Не видя под ногами ничего, я быстрым шагом пошел к выходу. Сзади послышались такие же быстрые шаги. Чем быстрее шел я, тем торопливее слышались шаги позади. Страх овладел мной. Так и до паники не далеко. А вдруг убьют? Что тогда? Скорее в общежитие, там хотя бы наши! Я споткнулся и чуть было не растянулся на одной из могильных плит. Мелькнула мысль укрыться в церкви. Если конечно она открыта. Не оборачиваясь, я почти бегом направился к зданию церкви. Дернул со всей силы дверь. На удивление она оказалась открытой. Я пулей залетел в здание, и плотно прикрыл за собой дверь. Прислонив к ней ухо, я прислушался. Как будто из-за толстого дерева, из которого была сделана дверь, можно было что-то услышать. Оглядевшись, я увидел в центре церкви то ли флаги, то ли какие-то полотна. Чтобы обезопасить себя, я метнулся к ним. Они давали хоть какую-то возможность укрыться. Пульс стучал в висках. Легкие готовы были вырваться наружу. Стараясь не двигаться, я спрятался за один из больших флагов. По крайней мере мне показалось сначала, что это флаг. Присмотревшись, я увидел, что на полотне, прикрепленном к толстому деревянному шесту, помимо рисунка с изображением женщины с желтым кругом над головой, начертаны какие-то фамилии. «Как и на могильном камне» — мелькнула мысль. Но в отличие от холодного гранита, на полотне не было пятиконечных звезд. Под фамилиями, русскими, но не современными, что ли, похожими больше на фамилии каких ни будь белогвардейцев, было начертано «Вечная память и покой в станицах небесных». Как это? Станицы небесные. Какой там покой? Мои мысли прервал скрип открывающейся двери. Чьи-то шаги, сопровождающиеся стуком трости, гулко раздались в тишине церкви. «Так-так-так» — раздался голос. Он был, вроде мне знаком. Но волнение, охватившее меня, смешанное со страхом, отключало логическое мышление. Я машинально взялся за древко флага с именами. Внезапно пространство взорвалось, осветив помещение церкви ярким голубовато-красным светом. Свет закружился, поднимаясь к потолку и тут же снова резко опустился вниз, закручиваясь в спираль. Конец ее коснулся меня. В голове, казалось, начала закручиваться подобная спираль, и я стал терять сознание. В глазах вспыхнули огни, похожие на звезды, причем пятиконечные, замелькали смазанные сюжеты, фамилии. И тут же в ушах отчетливо раздалась пулеметная очередь. Свет внезапно потух, выключая мое сознание.

Глава 5

Едкий дым раздирал горло, глаза слезились.

Я выдохнул горечь, но стало еще хуже. Закашлялся. Пытаясь продышаться. Что случилось? Ничего не видно. Перед глазами клубы черного дыма. Сидеть слишком жестко. Движения скованы. Глаза видят сплошные трещины. Похоже, на лицо одеты большие токарные очки. Значит, угробил новый экспериментальный станок. Что же делать? Паника сразу охватила все тело: посадят или сразу к стенке!