Помоги проекту - поделись книгой:
Джеймс Холлис
Перевал в середине пути. Как преодолеть кризис среднего возраста
© 1993 by James Hollis
© Перевод на русский язык ООО «Прогресс книга», 2024
© Издание на русском языке, оформление ООО «Прогресс книга», 2024
Предисловие
Почему, достигнув среднего возраста, столь многие из нас обнаруживают, что в душе воцарился разлад? Почему именно в этот период? Почему мы называем его кризисом и в чем заключается его смысл?
Кризис среднего возраста, или, как я предпочитаю его именовать, перевал в середине пути, открывает перед нами возможность переосмыслить собственную жизнь и задать вопрос, который пугает, но при этом освобождает: «Кто я без пройденного пути и социальных ролей?» Осознав, что все это время жили под фальшивой личностью, изображали взрослость, желая оправдать чужие нереалистичные ожидания, мы готовы вступить в стадию второй зрелости, раскрытия нашего истинного «я».
Перевал в середине пути – это переопределение и переориентация, обряд перехода от затянувшегося пубертата первой взрослости к неизбежной встрече со старостью и смертью. Жизнь тех, кто совершает этот переход осознанно, наполнена большим смыслом. Все остальные остаются пленниками детства, какими бы успешными они ни казались со стороны.
Последние десять лет психоаналитической практики моими клиентами преимущественно были люди, находящиеся на перевале в середине пути, и раз за разом я сталкивался с одним и тем же паттерном. Этот перевал дарит нам прекрасную, хоть зачастую и болезненную, возможность изменить самовосприятие. В связи с этим в книге рассматриваются следующие вопросы.
• Как формируется самовосприятие?
• Какие изменения указывают на то, что вы находитесь на перевале?
• Каким образом мы обретаем новое ощущение себя?
• Как связаны теория индивидуации Юнга и наши обязательства перед другими людьми?
• Какие установки и изменения в поведении сопровождают процесс индивидуации и помогают нам совершить переход от страданий к обретению смысла жизни?
Представителям глубинной психологии известно, что способность к личностному развитию зависит от способности к интериоризации и принятию личной ответственности. Если мы воспринимаем жизнь как проблему, созданную другими, препятствие, которое нужно «преодолеть», никаких изменений не произойдет. Если нам недостает мужества, переосмысления не случится. В письме от 1945 года, рассуждая о личностном развитии, Юнг писал:
«Работа над собой включает в себя три составляющих: инсайт, способность продолжать, несмотря на трудности, и действие. Психология нужна лишь для первого пункта, но для второго и третьего главную роль играет нравственная сила»[3].
Многие из нас относятся к жизни как к роману. Мы равнодушно перелистываем страницы, рассчитывая, что в конце автор разложит все по полочкам. Как однажды сказал Хемингуэй: «Если герой не умирает, история попросту не закончена». На последней странице мы умираем, и неважно, раскрыли мы замысел или нет. Перевал в середине пути побуждает нас прийти к осознанности, взять на себя ответственность за оставшиеся страницы и рискнуть познать жизнь во всей ее полноте.
На каком бы жизненном этапе ни находился читатель, он слышит тот же призыв, что звучит в стихотворении Теннисона «Улисс»:
Глава 1. Временная личность
Когда я учился в пятом классе (это было сразу после Второй мировой войны), наш учитель принес в школу стеклянные призмы, которые обычно устанавливаются в перископах подводных лодок. До и после уроков мы развлекались тем, что бродили с этими призмами по проходам, натыкаясь на стены и друг на друга. Мы были очарованы тем, как искажается окружающая реальность. Мне было интересно: дети, которые носят очки, видят мир лучше или же вообще совершенно иначе? Узнав о том, что линзы также преломляют свет, я задумался, не зависит ли видимая реальность от линз, через которые мы на нее смотрим.
Детское восприятие полезно сохранять и во взрослом возрасте, признавая, что действительность в определенной степени формируется линзами, которые мы используем, глядя на нее. При рождении нас снабжают множеством «линз»: наследственность, пол, культура и различные особенности нашего семейного окружения. Из всех перечисленных факторов складывается наше ощущение реальности. Оглядываясь впоследствии назад, мы вынуждены признавать, что жили в реальности созданной теми линзами, что мы использовали, а не на нашу истинную сущность.
Психотерапевты иногда составляют генограмму, отображающую «эмоциональную» родословную. Изучение истории нескольких поколений помогает выявить повторяющиеся мотивы. Помимо генетической предрасположенности, играет свою роль и тот факт, что семья из поколения в поколение передает потомкам свое представление о жизни. Линзы переходят от родителя к ребенку, и искаженное восприятие порождает повторяющиеся действия и их последствия. И, глядя на мир через те или иные линзы, мы замечаем одни его аспекты и упускаем из виду другие.
Чтобы перевал в середине пути обрел смысл и значимость, нам первым делом следует признать ограниченность линз, которые дала нам семья или определенная культура. Глядя сквозь них, мы делаем выбор и ощущаем на себе его последствия. Родись мы в другое время и в другом месте, у других родителей, которые придерживались бы иных ценностей, мы получили бы совершенно иные линзы. Унаследованные нами линзы формируют модель, которая отражает не то, кто мы есть, а то, как мы запрограммированы видеть жизнь и действовать. Каждое поколение склонно к антропоцентризму и отстаиванию своего видения мира как единственного верного. Соответственно, и мы также свято верим в то, что только наше представление о мире верно, и редко задумываемся о его предопределенной природе.
Даже в самом беззаботном детстве мы можем переживать события, которые воспринимаются нами как травма. В материнской утробе мы были связаны с сердцебиением космоса. И вдруг нас насильно изгоняют во внешний мир, где мы принимаемся за поиски утраченной связи. Даже религия (от латинского слова
Как ни прискорбно, но шанс на личностный рост и изменения у этих опустошенных душ весьма призрачный: слишком уж они боятся открыться миру, исполненному боли, без которой немыслимо становление человека. Большинство из нас, вынужденных разрываться между внутренней детской природой и сложностью мира, в котором мы должны жить, сталкивается с неврозами. Мы даже можем сказать, что неизученная личность взрослого человека являет собой совокупность установок, поступков и психорефлексов, обусловленных детскими травмами и нацеленными прежде всего на регулирование уровня стресса, который мы испытываем из-за памяти об этих травмах. У каждого из нас есть внутренний ребенок, а наши неврозы служат инструментами, которые мы бессознательно пускаем в ход для его защиты. (В данной книге слово «неврозы» употребляется не в клиническом смысле, а, скорее, как обобщающий термин, описывающий расхождение между нашей природой и привитой культурой.)
Детские травмы можно разделить на две основные категории в зависимости от того, чем они обусловлены: 1) пренебрежением или отвержением и 2) избыточным давлением со стороны внешнего мира.
То, что мы называем временной личностью, есть совокупность приемов, к которым прибегает ребенок для противодействия экзистенциальной тревоге. Эти установки и поведение формируются, как правило, к пяти годам и оттачиваются посредством поразительного разнообразия стратегий, объединенных одним мотивом – самозащитой.
Хотя внешние факторы, такие как война, бедность или же индивидуальные физические недостатки, играют серьезную роль в восприятии ребенком самого себя и окружающего мира, самое существенное воздействие на жизнь человека оказывает характер его отношений с родителями. Описывая когнитивные процессы у людей так называемых примитивных культур, антропологи обратили внимание на их сходство с процессами, характерными для детского мышления. У представителей таких культур господствует анимистическое мировоззрение и магическое мышление.
Для недифференцированного мышления людей, принадлежащих к примитивным культурам, равно как и для детей, характерна вера в одушевленность всего окружающего мира. Иными словами, энергии внутри и снаружи считаются аспектами одной и той же реальности. В этом и заключается суть анимистического мышления. Более того, люди примитивных культур, как и дети, полагают, что внутренняя реальность влияет на внешний мир и наоборот. Это и есть магическое мышление. Подобно первобытным людям, для которых мир ограничивался пещерой или лесом, ребенок пытается постичь окружающий мир в попытках приспособиться к нему и обеспечить дальнейшее выживание. (В известном мифе Платона границы человеческого понимания уподобляются узникам, которые делают выводы о жизни на основании теней, отбрасываемых на стену пещеры, к которой они прикованы.) Заключения об окружающем мире, к которым приходит ребенок, основываются на узком спектре наблюдений, а следовательно, неизбежно являются неполными и предвзятыми. Он не в состоянии анализировать: «У моего родителя есть проблема, которая сказывается на мне». Он лишь может заключить, что жизнь полна тревог, а мир – опасностей.
В попытках истолковать взаимоотношения «родитель – ребенок» последний интерпретирует свой жизненный опыт в соответствии с тремя основными аспектами.
Совершенно очевидно, что заключения о самом себе и окружающем мире основаны на весьма ограниченном опыте конкретных родителей, реагирующих на определенные обстоятельства. Под воздействием магического мышления («Весь этот опыт предназначен для меня и связан со мной») все принимается слишком близко к сердцу. В результате мы чрезмерно обобщаем свои выводы, поскольку оценивать неизвестное можем, лишь исходя из того, что знаем на текущий момент. Начиная жизненный путь с неизбежно предвзятой, ограниченной и вредоносной позиции, мы запасаемся представлениями и реакциями, влияющими на наше поведение, и идем по жизни с шорами на глазах.
Индивидуальный характер этого ущербного самоощущения и стратегии, на основании которых в раннем возрасте формируется наша личность, варьируются в зависимости от природы детских переживаний. Каждая категория травм – пренебрежение или избыточное давление – порождает поведение, являющееся бессознательной, непроизвольной реакцией[5].
В состоянии подавленности ребенок ощущает громадность Другого, размывающего его хрупкие границы. Лишенный возможности выбирать жизненные обстоятельства, не обладающий объективностью, позволяющей определить природу проблемы Другого, и не имеющий данных для сравнительного анализа, ребенок занимает оборонительную позицию, становясь чрезмерно чувствительным к окружающей среде и «выбирая» покорность, созависимость и компульсивность в целях защиты нестабильной психической сферы. Он осваивает разнообразные формы приспособления, воспринимая жизнь как по определению подавляющую его собственное, относительно беспомощное «я». Таким образом, мужчина, реализующий бесконечные требования матери превзойти отца и добиться успеха, становится высококлассным специалистом, но при этом швыряет деньги направо и налево, что приводит его к финансовому и эмоциональному краху. Его взрослая жизнь, кажущаяся на первый взгляд выбором разумного свободного человека, оказывается вынужденным подчинением непомерному давлению со стороны Другого вкупе с бессознательным бунтом, который проявляется в стремлении к неудачам в виде пассивно-агрессивного протеста.
Столкнувшись с отвержением, иными словами, недостатком внимания и заботы, ребенок может «выбрать» модель зависимости и (или) положить всю жизнь на поиск более положительного Другого. Вот почему женщина, недолюбленная в детстве, в зрелом возрасте меняет одного любовника за другим, но при этом все ее отношения заканчиваются разочарованием и неудовлетворенностью. В какой-то мере ее повышенные эмоциональные потребности отпугивают мужчин, а в какой-то она неосознанно выбирает холодных партнеров. Не получив от отца достаточно тепла и ласки, всю свою последующую жизнь она подсознательно формирует двойственное, саморазрушающее представление о себе как о «человеке, который никогда не получает любви и, следовательно, недостоин ее», но при этом тешит себя несбыточной надеждой на то, что очередной мужчина залечит внутреннюю травму, нанесенную в детско-родительских отношениях.
Эти травмы и различные бессознательные реакции, усвоенные внутренним ребенком, в значительной мере определяют взрослую личность. Человек не может быть свободным: его роль в окружающем мире диктуется пережитым в детстве. Таким образом, взрослая личность демонстрирует не последовательные зрелые решения, а рефлекторную реакцию на приобретенный в детстве опыт и травматические эпизоды.
Юнгианская модель отождествляет любую рефлекторную эмоционально заряженную реакцию с природой личностного комплекса. Сам по себе комплекс нейтрален, хотя в нем есть чувства, сопряженные с эмпирически усвоенным образом. Чем интенсивнее первоначальное переживание или чем чаще оно повторялось, тем более сильное влияние на жизнь человека оказывает комплекс. Комплексы неизбежны, так как у каждого человека есть своя личная история. Проблема заключается не в наличии у нас комплексов как таковых, а в их власти над нами. Одни комплексы защищают нас, а другие мешают принятию решений и даже подчиняют себе всю нашу жизнь.
Комплексы всегда в большей или меньшей степени неосознанны, они заряжены энергией и действуют в автоматическом режиме. Обычно, отвечая на событие настоящего, психика действует по аналогии, как бы задавая себе вопрос: «Когда подобное случалось ранее?» Нынешний стимул может лишь отдаленно напоминать нечто имевшее место в прошлом, но если ситуация сопоставима в эмоциональном плане, запускается реакция, обусловленная прошлым событием. Мало у кого из людей не проявляются эмоционально заряженные реакции в ситуациях, связанных с сексом, деньгами и властью, поскольку эти аспекты, как правило, ассоциируются с важными событиями в прошлом.
Из всех комплексов наибольшее влияние оказывают те, что связаны с интериоризированными отношениями с родителями. Мы называем их «комплекс отца» и «комплекс матери». Отец и мать, как правило, два самых важных человека для каждого. Они дали нам жизнь и отправили в свободное плавание. Мы впитывали их отношение к нам и окружающей действительности. Герои-мачо из произведений Хемингуэя, к примеру, олицетворяют сверхкомпенсацию страха перед женщинами, свойственного мальчику из Оук-Парка, Иллинойс. Этот страх ему внушила мать, которая хотела, чтобы вместо сына у нее родилась дочь, и которая отличалась эмоциональной агрессией, даже когда писатель уже стал взрослым. Франц Кафка был настолько подавлен авторитарным отцом, что вселенная казалась ему всесильной, далекой и равнодушной. Все это, безусловно, не умаляет их заслуг в создании великих художественных произведений, однако форма и главенствующий мотив их творчества сводились к попыткам проработать, компенсировать и по возможности преодолеть первичные родительские комплексы.
Все мы неосознанно поддаемся рефлексам, выработавшимся в прошлом. Уже в раннем возрасте между нашей внутренней природой и социализированным «я» есть раскол, который со временем будет расти. Вордсворт заметил это еще два столетия назад и в своей оде «Отголоски бессмертия» писал:
Вордсворту процесс социализации представлялся постепенным отдалением от естественного ощущения собственного «я», с которым мы появляемся на свет. В пьесе Юджина О’Нила «Долгое путешествие в ночь» одна из героинь описывает данное явление в еще более мрачных тонах: «Жизнь коверкает каждого из нас, и тут ничем помочь нельзя. Она меняет нас исподволь, прежде чем мы успеваем спохватиться, и эти перемены заставляют нас быть другими, поступать по-другому, пока наконец между тем, какие мы есть, и тем, какими мы хотели бы быть, не вырастет непреодолимая стена, и мы навсегда теряем свой жизненный идеал»[7].
Древние греки уже двадцать пять столетий назад знали об этом расколе. Их трагические герои не были порочными, хотя иногда творили скверные дела. Эти персонажи были ограничены тем, чего не знали о самих себе. Гамартия (иногда переводится как «трагический изъян характера», но я предпочитаю вариант «травмированное видение») представляла собой линзу, глядя через которую они совершали свои поступки. Из сонмища бессознательных сил и спонтанных реакций рождался выбор и сопровождавшие его последствия. Трагическое ощущение жизни, транслируемое в этих мрачных драмах, предполагает, что в жизни каждого из нас – главного героя собственной драмы – присутствует трагедия. Нами движет то, чего мы не понимаем сами о себе. Освобождающая сила греческой трагедии заключалась в том, что через страдания герой приходил к мудрости, иными словами, к обновленным отношениям между внутренней правдой (характером) и внешней правдой (богами или роком). Наша жизнь трагична лишь в той степени, в какой мы остаемся неосознанными как в отношении автономных комплексов, так и в растущем расхождении между нашей природой и нашим выбором.
Ощущение кризиса среднего возраста во многом обусловлено именно болезненностью этого раскола. Несовпадение внутреннего ощущения себя и приобретенной личности столь критично, что ни подавлять, ни компенсировать страдания уже не представляется возможным. Такое состояние психологи называют «декомпенсацией». Человек продолжает руководствоваться прежними установками и стратегиями, но те уже утратили эффективность. По большому счету, симптомы дистресса, вызванные наступлением среднего возраста, следует рассматривать в положительном ключе, поскольку они свидетельствуют не только об инстинктивно обретшем силу собственном «я», сокрытом под приобретенной личностью, но и о сильной потребности в обновлении.
Переход через перевал в середине пути сопровождается мощным столкновением приобретенной личности с требованиями собственного «я». Человек, преодолевающий такое испытание, нередко впадает в панику и заявляет: «Я больше не знаю, кто я такой». По сути, на смену прежней личности должна прийти новая. Первая должна умереть. Нет ничего удивительного в зашкаливающей тревожности. Человек испытывает психологическую потребность умертвить старое «я», чтобы вместо него родилось новое.
Подобного рода смерть и возрождение не являются самоцелью, это переход. Необходимо преодолеть перевал в середине пути, чтобы реализовать заложенный потенциал и обрести мудрость и жизненную силу, присущие зрелому возрасту. Таким образом, перевал в середине пути представляет собой идущий изнутри призыв перейти от временной жизни к истинной взрослости, от ложного «я» к аутентичной личности.
Глава 2. Приближение к перевалу
Перевал в середине пути – понятие новое. Раньше, до внезапного увеличения продолжительности жизни на рубеже веков, она была, по словам Томаса Хоббса, «беспросветной, жестокой и короткой»[8]. В начале столетия благодаря развитию медицины и здравоохранения средняя продолжительность жизни перевалила за сорок лет. Если пройтись по кладбищам эпохи колониальной Америки, взору предстанет печальное зрелище – длинные ряды могил детей, умерших во время эпидемий чумы, малярии, дифтерии, коклюша, оспы и тифа, от которых современные дети избавлены благодаря иммунизации. (Помню, как в моем родном городе с населением сто тысяч человек произошла вспышка полиомиелита, в связи с чем жизнь там практически полностью замерла, за исключением работы самых необходимых учреждений, – были закрыты парки, кинотеатры, бассейны.)
Тех, кто дожил до преклонного возраста, в большей степени жестко контролировали социальные институты (церковь, семья) и общественные нравы. (В моем детстве о разведенных людях говорили с той же интонацией, с какой произносили: «Вот идет убийца».) Гендерные предрассудки отличались абсолютной категоричностью, ущемляя как женщин, так и мужчин. Семейные и этнические традиции помогали не забывать о корнях и иногда пробуждали ощущение сплоченности, но при этом, будучи давно устаревшими, отбивали стремление к независимости. Девушка должна была выйти замуж, родить и воспитать детей, служить оплотом системы, поддерживающей и передающей традиции; юноша же, повзрослев, должен был принять на себя обязанности отца, стать добытчиком, но, помимо этого, также обеспечивать сохранение и преемственность ценностей.
Многие из этих ценностей были и остаются достойными одобрения. Но, учитывая весомость подобных институциональных ожиданий, имело место психологическое насилие. Не следует бездумно восхищаться пятидесятилетним браком, не зная, что творится при этом на душе у супругов. Может быть, они боятся перемен, честности и страдают. Ребенок, реализующий родительские ожидания, теряет свою душу. Стойкость и сохранение ценностей сами по себе не являются добродетелью.
Идея, что мы приходим в этот мир, чтобы стать самими собой, уникальным созданием, чьи ценности могут отличаться от ценностей родных и близких, была неведома тем, кто жил до нас. Даже сегодня некоторые воспринимают эту мысль в штыки. Однако отличительной особенностью современной эпохи является радикальное смещение фокуса внимания с общественных институтов на отдельного индивидуума. Смысловая нагрузка переместилась с царского скипетра и церковной митры на человеческую личность – и это самое кардинальное изменение. Великие объединяющие идеологии лишились большей части своей психической энергии, оставив представителей современного общества в изоляции. Как полтора столетия назад заметил Мэтью Арнольд, мы «блуждаем между двух миров, меж мертвым и бессильным для рожденья»[9]. К счастью или к сожалению, на смену выбору институтов пришел выбор отдельного индивида. Сегодня мы сталкиваемся с перевалом в середине пути не только потому, что люди живут достаточно долго, но и потому, что подавляющая часть западного общества признает за человеком его главную роль в собственной жизни.
Тектоническое давление и признаки сейсмической активности
Как упоминалось ранее, перевал в середине пути ощущается как своего рода тектоническое давление, которое нарастает снизу. Подобно литосферным плитам, крупным блокам, которые постоянно перемещаются относительно друг друга, трутся боками и усиливают давление, что и становится причиной землетрясения, сталкиваются между собой и блоки, составляющие нашу личность. Приобретенное ощущение собственного «я» вкупе со сформированными комплексами и представлениями, а также защитой внутреннего ребенка, истирается и обтачивается о более масштабную Самость, стремящуюся к реализации.
Выполняющее защитные функции самосознание подавляет эти сейсмические волны, но тем не менее давление нарастает. Его признаки проявляются задолго до того, как человек осознает наступление кризиса: злоупотребление алкоголем, депрессия, которую он старается побороть, связи на стороне, частая смена работы и т. д. – все перечисленное является попытками подавить, проигнорировать глубинное давление или убежать от него. С терапевтической точки зрения подобные симптомы не являются чем-то ужасным, они, если можно так выразиться, приветствуются, поскольку не только указывают на наличие травмы, но и отражают работу здоровой психики.
Юнг отмечал, что неврозы «следует понимать как страдания души, не обретшей смысла»[10]. Отсюда не следует, что можно прожить жизнь без страданий, – скорее, речь идет о том, что от страданий нам никуда не деться и, следовательно, мы обязаны постичь их смысл.
Во время Второй мировой войны немецкий теолог Дитрих Бонхёффер принял мученическую смерть за участие в антигитлеровском сопротивлении. Из концентрационного лагеря Фленсбург ему удалось тайно передать некоторые бумаги и письма. В одном из них он задавался очевидным вопросом: неужели Господь сотворил этот лагерь и его нечеловеческие условия? Бонхёффер осознал, что у него нет ответа на этот вопрос, но мудро заметил, что его задача заключается в том, чтобы пройти через ужасные обстоятельства и познать волю Бога[11].
Можно было бы утверждать, что под тектоническим давлением души истинную цель жизни не постичь. Но мы обязаны выяснить, в чем смысл конфликта, столкновения наших «я», сопровождающего перевал в середине пути. В этом неизбежном противоборстве, цикле смерти-возрождения пробуждается новая жизнь. Нам даруется возможность заново обрести ее, прожить ее более осознанно, отделив смысл от страданий.
Человек понимает, что приблизился к перевалу в середине пути, когда происходят некие значимые события, открывающие ему глаза. Я встречал много людей, подошедших к перевалу после того, как они столкнулись со смертельной болезнью или овдовели. До того момента, часто до пятидесяти или шестидесяти лет, им удавалось оставаться в неведении, находиться в подчинении у комплексов или коллективных ценностей – они попросту отмахивались от вопросов, которые возникают при прохождении перевала. (Примеры будут рассмотрены в следующей главе.)
Перевал в середине пути – не столько хронологическая точка, сколько психологический опыт. Разницу наглядно отражают два греческих слова, обозначающих время: chronos (
Человек приближается к перевалу в середине пути, когда ему приходится повторно задаваться вопросом, который занимал его в детстве, но с годами стерся. Перевал подсвечивает необходимость всерьез заняться проблемами, которые до сих пор лишь быстро «подлатывались». На сей раз не удастся снять с себя ответственность за решение вопроса. Преодоление перевала, повторюсь, начинается, когда мы спрашиваем себя: «Кто я без своего жизненного пути и социальных ролей?»
Поскольку история нашей жизни хранится в нашей психике в качестве динамичной независимой составляющей, прошлое определяет и контролирует нас. Будучи вынужденными примерять на себя социально установленные роли – супруга, родителя, добытчика, – мы проецируем на эти роли собственную личность. Вот как начинается автобиографический роман Джеймса Эйджа: «Я хочу поведать вам о летних вечерах в Ноксвилле, Теннесси, в те времена, когда я жил там, успешно скрываясь под маской ребенка»[12]. Все мы когда-то были детьми и задавали серьезные вопросы, молча наблюдая за взрослыми или лежа по ночам в кроватках, одновременно и страшась жизни, и радуясь ей. Но бремя учебы, процесс социализации и впоследствии роль родителя постепенно вытеснили детское благоговение, заменив его нормативными ожиданиями и культурными данностями. Предисловие к автобиографии Эйдж завершает воспоминаниями о том, как большие люди несли его в кровать «как самого любимого члена семьи: но они никогда и ни за что ни сейчас, ни потом, когда-либо в будущем, не говорили и не скажут мне, кто я такой»[13].
Подобные серьезные вопросы делают нашу жизнь более значимой и исполненной достоинства. Забывая их, мы обрекаем себя на социальное программирование, шаблонность и, в конце концов, отчаяние. Если нам повезет достаточно пострадать, мы волей-неволей погрузимся в осознание и эти вопросы зазвучат снова. Если нам хватит мужества и желания спасти собственную жизнь, то через эти страдания мы сможем вновь вернуть ее себе.
Хотя у некоторых эта предопределенная встреча с самими собой происходит в результате катастрофического события, задолго до нее все мы получаем предупредительные сигналы. Землю под ногами сотрясает легкая дрожь, и поначалу на нее легко не обратить внимания. Признаки сейсмической активности, старшие братья тектонического давления, проявляются еще до того, как мы их замечаем.
Я знаком с одним человеком, который к двадцати восьми годам достиг всего, о чем мечтал, – докторская степень, семья, опубликованная книга, хорошая преподавательская должность. Первыми признаками сейсмической активности, которые он распознал, стали скука и апатия. И он последовал примеру большинства: в последующие десять лет принялся больше писать, стал отцом еще нескольких детей, получил еще более престижную должность. И всей этой кипучей деятельности он мог дать разумное объяснение, ибо со стороны она выглядела продуктивной и казалась типичным движением по карьерной лестнице, на основе которой мы склонны выстраивать собственную идентичность. В возрасте тридцати семи лет подспудно копившаяся депрессия со всем неистовством прорвалась наружу в виде полного нервного истощения и утраты смысла жизни. Он уволился, оставил семью и открыл в другом городе кафе-мороженое в викторианском стиле. Можно ли считать эти поступки гиперкомпенсацией того, чего ему не хватило в «предыдущей» жизни? Пытался ли он таким образом заглушить важные вопросы, к решению которых настойчиво призывал перевал в середине пути? Или же он осознал, как на самом деле ему хотелось бы провести вторую половину жизни? Лишь время покажет, и только он сам сможет рассказать.
Нередко «сейсмическая дрожь» возникает незадолго до тридцати, но в таком возрасте можно не обратить на нее внимания. Жизнь бьет ключом, многие проходят через кардинальные изменения, впереди большой и манящий путь, люди полны сил и энергии и потому блокируют предупреждения. Нужно пройти гоночную трассу несколько раз, чтобы понять, круг это или овал. Распознать паттерны с их последствиями и побочными эффектами можно, лишь испытав на себе их действие, притом не раз и не два. Оглядываясь назад, мы нередко чувствуем разочарование и даже стыд из-за своих ошибок, наивности и планов на будущее. Но такова первая взрослость: она невозможна без чувства робости, изобилует оплошностями, ошибочными предположениями, запретами и в ней обязательно, без исключений, присутствует молчаливая реализация детских сценариев. Если мы не пройдем этот путь, не совершим всех этих ошибок, не упремся во все эти стены, то так и останемся детьми. Для переоценки собственной жизни нужно принять и простить неизбежные грехи, совершенные по незнанию. По-настоящему непростительный грех – это не начать действовать осознанно во второй половине жизни.
Ниже описаны характерные симптомы и ощущения – предвестники приближения к перевалу в середине пути. Они возникают сами по себе, независимо от желания эго, незаметно проявляясь день за днем и нарушая покой внутреннего ребенка, который нуждается в знакомом и больше всего на свете ценит безопасность. Однако упомянутые симптомы неразрывно связаны с неотвратимым движением жизни к неизвестному концу, телеологическим процессом, служащим таинствам природы, равнодушным к желаниям нервного эго.
Новый тип мышления
Как уже упоминалось ранее, у детей магическое мышление. Эго ребенка еще не проверено в бою и плохо знакомо с границами. Нередко оно путает объективный внешний мир и внутренний мир с его желаниями. Эти желания представляются возможностями, порой весьма вероятными. Они отражают нарциссизм ребенка, который хочет верить в то, что является центром вселенной. Подобное мышление оторвано от реальности и эгоцентрично, но оно воспринимается как естественное для ребенка и даже вызывает умиление. «Я вырасту, наряжусь в белое платье и выйду замуж за принца», «Я стану космонавтом», «Я стану известным рок-музыкантом». (Постарайтесь вспомнить свои детские мечты и подумайте, что с ними сделала жизнь.) Но самое главное, магическое мышление ребенка дает ему уверенность в собственных умозаключениях: «Я буду жить вечно. Я не только стану богатым и знаменитым, но и смогу избежать смерти и тлена». Подобное мышление доминирует примерно до десяти лет, хотя к этому времени начинает понемногу сдавать позиции. Иллюзия превосходства и уникальности дает заметную трещину, когда не удается впечатлить даже других детей. (В детстве я мечтал заменить Джо Ди Маджо в качестве центрфилдера «Нью-Йорк Янкиз». Увы, боги наделили нужными талантами Микки Мэнтла.)
В подростковом возрасте с присущими ему страданиями и смятением в магическом мышлении ребенка образуются огромные прорехи. Тем не менее незакаленное эго продолжает упорствовать, демонстрируя так называемое героическое мышление, отличающееся бо́льшим реализмом, но при этом способностью мечтать и прогнозировать будущее, фантазируя о великих свершениях. С печалью глядя на руины родительского брака, подросток думает: «Я умнее, чем они, и подойду к выбору спутника более осознанно». В этом возрасте мы все еще рассчитываем получить должность большого начальника, написать великий роман, стать идеальным родителем.
Героическое мышление имеет практическую ценность, ведь кто бы согласился взрослеть, зная, что впереди его ждут испытания и разочарования? Мне пока еще не предлагали выступить на церемонии вручения дипломов, но, какими бы тошнотворными ни были речи, с которыми там обычно выступают, вряд ли у меня хватило бы духу раскрыть правду. Неужели, глядя на мечтательные и воодушевленные лица, кто-то рискнет сказать: «Через несколько лет вы, скорее всего, возненавидите свою работу, ваш брак станет трещать по швам, а дети будут доводить до исступления; в вашей жизни воцарится такой хаос, что вам захочется написать об этом книгу». Ну кто же посмеет так поступить с наивными романтиками, одержимыми честолюбивыми мечтами, даже если они идут той же петляющей и каменистой дорогой, что и их родители?
Пылкость героического мышления с его надеждами и планами, практически не остужаемая ледяным душем внешнего мира, помогает молодым людям покидать отчий дом и, как и положено, окунаться во взрослую жизнь. Молодой Вордсворт, переправившийся через Ла-Манш и наблюдавший начало Французской революции, провозглашал: «Стократ блажен, кто молод был»[14]. Несколькими годами позже он с презрением смотрел на то, как на смену революционным обещаниям пришел наполеоновский режим. Измученный в сражениях Томас Лоуренс стал свидетелем того, как старики предают его мечты на мирных конференциях. И все равно молодые люди, как и должно, отправляются в путь, падают, поднимаются и, спотыкаясь, идут вперед, на встречу с временем.
Человек подходит к перевалу в середине пути тогда, когда магическое мышление детства и героическое мышление отрочества начинают идти вразрез с реальным жизненным опытом. Тем, кто достиг тридцати пяти лет, пришлось испытать немало разочарований и душевных терзаний, чтобы перешагнуть обломки, оставшиеся от подросткового периода. Любой человек среднего возраста, столкнувшись с нехваткой талантов, ума и зачастую мужества, становился свидетелем того, как разбиваются его мечты, надежды и ожидания.
Таким образом, мышление, характерное для этапа перевала в середине пути, весьма прозаично именуется реалистичным. Реалистичное мышление дает нам перспективу. Греческие трагедии показывают, что благодаря восстановлению должных отношений с богами главный герой многое получает, несмотря на то что находится при этом на грани краха. Шекспировский Король Лир не был злодеем, он был глупцом, ибо не ведал, что такое любовь. Его подвела жажда лести, он заплатил за нее физическим здоровьем и трезвостью рассудка, зато многое приобрел.
Жизнь призывает нас сменить точку зрения, усмирить высокомерие и показывает нам разницу между надеждой, знаниями и мудростью. Надежда зиждется на том, что может случиться. Знания – результат ценного урока, который нам преподал опыт. Мудрости присуще смирение и отсутствие чванливости. Мудрый Сократ признавал, что ничего не знает (однако в его «ничего» было сокрыто куда больше, чем в уверенности тогдашних и нынешних философов и ученых мужей).
Реалистичное мышление среднего возраста ставит целью восстановление баланса, смиренных, но исполненных чувства собственного достоинства отношений между человеком и окружающим миром. Один мой друг как-то рассказал, что точно знал о своем приближении к перевалу в середине пути. В его сознании вспыхнула мысль, истинность которой не требовала доказательств. Мысль эта звучала так: «Моя жизнь никогда не будет цельной, отныне она будет существовать только в отдельных фрагментах». Так психика предупреждала его о том, что завышенные ожидания молодости не претворятся в действительность. Кому-то подобное осознание покажется поражением, а кого-то сподвигнет задать следующий вопрос: «Так что же мне делать дальше?»
Смена идентичности
Человек, которому дарована возможность прожить жизнь до конца, меняет несколько личностей. Это естественная задача эго, позволяющая справиться с экзистенциальной тревогой и, насколько возможно, обеспечить стабильность. Однако жизнь по самой своей сути не только допускает перемены, но и требует их. Приблизительно каждые семь – десять лет в человеке происходят существенные физические, социальные и психологические изменения. Вспомните, к примеру, какими вы были в четырнадцать, двадцать один, двадцать восемь и тридцать пять. Поскольку мы живем во времени, мы все совершаем такие переходы. Можно обобщить эти циклы и для каждого этапа определить социальную и психологическую программу. Несмотря на высокомерную уверенность эго в том, что оно контролирует жизнь и так будет всегда, жизнь, вне всякого сомнения, есть процесс независимый, неизбежно диалектический, с постоянным чередованием смерти и возрождения. Признание и принятие неизбежности перемен свидетельствует об очевидной мудрости, однако мы по природе своей склонны не допускать принижения того, чего нам удалось достичь[15].
Популярность книги Гейл Шихи
Помимо многочисленных промежуточных этапов, каждый из которых подразумевает смерть в той или иной форме, выделяют четыре длительных этапа, определяющих нашу идентичность.
Первая идентичность – детство – характеризуется зависимостью эго от реального мира родителей. Физическая зависимость очевидна, но психологическая еще сильнее, ведь ребенок отождествляется с семьей. В древних культурах человек считался взрослым с началом пубертатного периода. Как бы сильно племена ни различались в географическом, культурном или идеологическом плане, в каждом из них существовали наполненные особым смыслом ритуалы перехода от детской зависимости к взрослой независимости.
Несмотря на значительные расхождения в практиках инициации, традиционные ритуалы посвящения включали, как правило, шесть стадий. Приведу их краткое описание: 1) сепарация от родителей (зачастую посредством ритуального похищения); 2) «смерть», когда «убивается» детская зависимость; 3) возрождение, дарование новой, только начинающейся жизни; 4) обучение, знакомство неофитов с основными мифами, задающее духовную траекторию, наделяющее привилегиями и обязанностями в данном конкретном племени и передающее знания об охоте, воспитании детей и прочем необходимом для взрослой жизни; 5) суровые испытания, чаще всего связанные с дальнейшей сепарацией и позволяющие раскрыть внутреннюю силу для решения внешних задач; 6) возвращение, воссоединение с сообществом после обретения знаний, мифологической базы и внутренней силы, необходимых, чтобы исполнять взрослую роль. Часто посвященному после такой радикальной трансформации даже давали новое имя.
Обряды инициации были призваны осуществить отделение от родителей, передать священную историю племени, служащую духовной базой, и подготовить к обязанностям взрослой жизни. В нашей культуре отсутствуют исполненные смысла обряды посвящения во взрослость, вследствие чего у многих молодых людей затягивается период зависимости. Современная культура, утратив мифологические корни, отличается такой высокой степенью гетерогенности, что следующим поколениям мы в состоянии передать лишь убеждения XX века: материализм, гедонизм и нарциссизм, да еще толику компьютерных навыков. Ничего из перечисленного выше не дарует спасения, единения с землей и ее мощными ритмами, не придает смысл или глубину нашему жизненному пути.
Вторая идентичность начинается с пубертатным периодом. Однако в отсутствие традиционных обрядов перехода молодые люди часто находятся в духовном смятении, а их эго довольно неустойчиво. Новорожденное эго податливо и подвержено влиянию сверстников и поп-культуры, формируемой такими же запутавшимися незрелыми личностями. (Многие психотерапевты Северной Америки ограничивают пубертат периодом приблизительно от двенадцати до двадцати восьми лет. После двадцати шести лет работы в качестве профессора я пришел к выводу, что основная культурная роль колледжей сводится к тому, чтобы быть хранилищем, пока молодежь озабочена попытками упрочить свое эго и окончательно отделиться от родителей. Действительно, немалая доля их любви и ненависти к матери и отцу перенаправляется на альма-матер.)
Таким образом, главная задача второго перехода состоит в укреплении эго, молодые люди набираются сил, чтобы покинуть отчий дом, выйти в большой мир и бороться за выживание и осуществление заветных мечтаний. Им предстоит объявить этому миру: «Наймите меня на работу. Выходи за меня замуж. Верьте мне». И доказать свою состоятельность. Некоторым недостает решимости оборвать зависимость даже в среднем возрасте. Одни продолжают жить с родителями, другим не хватает силы характера и самоуважения, чтобы рискнуть сложившимися отношениями, Третьим не удалось справиться с рабочими задачами с достаточной эффективностью. Тело таких людей достигло среднего возраста в хронологическом смысле, но их
Период приблизительно от двенадцати до сорока лет я называю первой взрослостью. Человек, в глубине души понимающий, что у него нет четкого ощущения собственного «я», может лишь пытаться подражать в своих действиях другим взрослым. Молодым людям свойственно типичное заблуждение: если я буду действовать так же, как мои родители, или, наоборот, пойду им наперекор, то обязательно стану взрослым. Если мы устраиваемся на работу, женимся или выходим замуж, становимся родителями и налогоплательщиками, мы получаем как бы подтверждение взрослости. В сущности же получается, что зависимость детства частично уходит в тень и проецируется на взрослые роли. Эти роли во многом напоминают параллельные тоннели. Пребывая в смятении подросткового возраста, мы проходим через них с расчетом на то, что они подтвердят нашу идентичность, обеспечат самореализацию и заглушат ужас неизвестности. Первая взрослость, которая, надо отметить, может порой длиться всю жизнь, – временное существование, лишенное глубины и уникальности, которые придают человеку индивидуальность.
Эти тоннели имеют неопределенную протяженность и длятся до тех пор, пока сохраняется спроецированная идентичность и пока зависимость от них приносит свои плоды. Практически невозможно убедить тридцатилетнего женатого мужчину, имеющего хорошую работу и ожидающего пополнения семейства, что он до сих пор находится в затянувшемся детстве. Мощная сила родительских комплексов и весомость ролей, предлагаемых обществом, притягивают проекции любого, кто еще только познает жизнь. Как упоминалось ранее, самость, загадочный процесс, протекающий внутри каждого и приводящий нас к самим себе, нередко проявляется различными симптомами, такими как апатичность, депрессия, внезапные приступы ярости или чрезмерное потребление. Однако сила проекций вынуждает заталкивать в дальний ящик любые серьезные вопросы. И как же становится страшно, когда проекции ослабевают и у нас больше нет возможности игнорировать взбунтовавшуюся самость. Нам приходится признаваться в беспомощности, потере контроля. В действительности эго никогда ничего не контролировало, а, скорее, подстегивалось энергией родительских и коллективных комплексов, подкрепляемых силой проекций на роли, которые общество предлагает претендующим на звание взрослого. До тех пор пока роли не теряют привычной силы, а проекции не ослабевают, индивиду удается избегать встречи с внутренней самостью.
В третий этап своего развития, вторую взрослость, идентичность вступает, когда исчезают все проекции. Сопутствующие этому исчезновению ощущение предательства, обманутые ожидания, душевная пустота и потеря смысла жизни влекут за собой кризис среднего возраста. Но именно в период этого кризиса у человека появляется возможность превратиться в самостоятельную личность, не скованную рамками родительских комплексов и культурной предопределенности. Как ни печально, регрессивная сила психики с ее характерной зависимостью от авторитетов часто не отпускает человека из плена этих комплексов и тем самым тормозит развитие. Работая с пожилыми людьми, которым неминуемо приходится сталкиваться с потерями и жить в ожидании смерти, я могу разделить их на две четко выраженные категории. Одни видят в оставшемся отрезке пути массу причин, чтобы не опускать руки и все-таки побороться за него, а для других жизнь наполнена горечью, сожалениями и страхом. К первым неизменно относятся люди, уже имеющие опыт борьбы, пережившие смерть первой взрослости и принявшие на себя ответственность за свою жизнь. Последние отведенные им годы они живут более осознанно. Те же, кто избежал первой смерти, преследуемые призраком второй, боятся того, что прожили свою жизнь совершенно напрасно.
Отличительные особенности второй взрослости более подробно будут рассмотрены в последующих главах. Но здесь крайне важно отметить, что наступает она лишь тогда, когда отбрасываются временные личности, а ложное «я» умирает. Болезненность этого процесса компенсируется наградой – новой жизнью, однако на перевале в середине пути человек ощущает лишь «умирание». На этапе четвертой идентичности, смертности, которая подразумевает умение жить с таинством смерти, мы также остановимся более подробно несколько позже, но реальность смерти необходимо принимать уже на этапе второй взрослости.
К счастью, после прохождения первой взрослости мы можем восстановить свою жизнь. Нам дается второй шанс использовать то, что было оставлено в «идеальном» детстве. У нашего противостояния со смертью есть положительный момент: от совершаемого нами выбора многое зависит, а наше достоинство и глубина рождаются в том, что Хайдеггер называет «бытие к смерти»[16]. Определение Хайдеггера нашего онтологического состояния связано не столько с болезненностью, сколько с признанием телеологических процессов природы, диалектики рождения и смерти.
Поделиться книгой: