Направляясь домой (Колонизация)

“Что для меня очевидно, превосходящий сэр, так это то, что эти техники предлагают мне то, чего у меня никогда раньше не было: шанс побывать дома, увидеть мир, который является источником моего… моего бытия”, - сказал Касквит. Биологически это, конечно, было неправдой. Биологически она была и всегда будет Большой уродиной. После многих лет бритья всего тела, чтобы попытаться больше походить на представительницу Расы - безнадежная надежда! — она признала это и отрастила волосы. Если некоторым здешним реакционным ученым было наплевать на то, как она выглядела, очень плохо. В культурном плане она была такой же частью Империи , как и они. Даже Томалссу иногда было трудно вспомнить об этом. Кассквит продолжил: “Теперь, когда у меня есть эта возможность, я не хочу, чтобы меня ее лишили”.

После долгого вздоха Томалсс сказал: “Я боялся, что у тебя будет такое отношение. Но разве ты не видишь, насколько вероятно, что у тебя вообще нет такой возможности, что на самом деле это ловушка и заблуждение?”

“Нет”. Кассквит использовал отрицательный жест. “Я вообще этого не вижу, превосходящий сэр. Если техника эффективна, почему я не должен ее использовать?”

“Если бы техника оказалась эффективной, я бы не возражал, если бы вы ее использовали”, - ответил Томалсс. “Но Большие Уроды не такие, как мы. Они не экспериментируют и не проверяют год за годом, десятилетие за десятилетием, совершенствуя свои методы, прежде чем пустить их во всеобщее употребление. Они опрометчиво продвигаются вперед, пробуя идеи, которые еще только наполовину вынашивались. Если они достаточно безумны, чтобы рисковать своими жизнями из-за такой глупости, это одно. Для вас рисковать своей - это совсем другое. Для нас позволить вам рисковать своей - это совсем третье. Мы скрывали от вас эти данные так долго, как могли, именно потому, что боялись, что вы будете приставать к нам подобным образом ”.

“Высокочтимый сэр, мои исследования показывают, что я, вероятно, уже прожил больше половины своего срока”, - сказал Кассквит. “Должен ли я провести все свои дни в изгнании? Если я буду ждать определенного совершенства этих методов, я буду ждать, пока не пройдут все мои дни. Для вида ожидание и испытания могут быть мудростью. Для индивидуума, как они могут быть чем-то иным, кроме катастрофы?” Слезы жгли ей глаза. Она ненавидела их. Это была инстинктивная реакция тосевитов, которую она плохо контролировала.

“Если методы Больших Уродов потерпят неудачу, ты можешь отказаться от всего оставшегося тебе срока”, - указал Томалсс. “Ты об этом думал?”

Теперь Кассквит использовал утвердительный жест. “Действительно”, - ответила она. “Во-первых, риск, на мой взгляд, того стоит. Во-вторых, даже если я умру, что может быть лучше, чем сделать это в полном бессознательном состоянии? Насколько я понимаю, смерть для тосевитов не более приятна, чем для представителей Расы.”

“Истина. Во всяком случае, я верю, что это истина”, - сказал Томалсс. “Но вы не рассмотрели еще одну возможность. Предположим, вы возрождены, но обнаруживаете себя… уменьшился после пробуждения? Это тоже может случиться ”.

Он был прав. Кассквит об этом не подумала. Она гордилась своим свирепым, колючим умом. Как бы она, как могла бы она справиться с новым миром Дома, если бы у нее не было всего этого? “Я готова рискнуть”, - заявила она.

“Готовы ли мы, чтобы вы приняли это, может быть другим вопросом”, - сказал Томалсс.

“О, да. Я знаю”. Кассквит не потрудилась скрыть свою горечь. По тому, как глазные башенки Томалсс неприятно дернулись, он понял, что она чувствовала. Она продолжила: “Несмотря на это, я собираюсь попытаться. И ты сделаешь все возможное, чтобы поддержать меня ”. Она выразительно кашлянула, чтобы подчеркнуть свои слова.

Мужчина, который вырастил ее, дернулся от неожиданности. “Я? Почему ты так говоришь?”

“Почему? Потому что ты в долгу передо мной”, - яростно ответил Кассквит. “Ты превратил меня в нечто, не имеющее ни чешуи, ни костей. Вы обращались со мной как с подопытным животным - интересным подопытным животным, но все равно подопытным животным - всю первую половину моей жизни. Благодаря тебе я думаю о себе как о представительнице Расы по крайней мере в той же степени, что и о тосевитке ”.

“Ты гражданин Империи”, - сказал Томалсс. “Тебе это не нравится?”

“Клянусь Императором, это так”, - сказал Кассквит и еще раз выразительно кашлянул. Томалсс автоматически опустил глазные башенки к металлическому полу при упоминании суверена. Кассквит пришлось повернуть всю голову, чтобы сделать ритуальный жест уважения. Она сделала это. Она была обучена этому. Обычно она этого не делала, но сознательно осознавала, что ее этому учили. Она продолжила: “Мне это так нравится, я хочу увидеть настоящую Империю, частью которой я должна быть. И есть еще одна вещь, которую вы, кажется, не учли.”

“Что это?” Осторожно спросил Томалсс - или, возможно, лучше было бы сказать "со страхом".

“Если Большие Уроды работают над "холодным сном", что они, вероятно, будут с этим делать?” Спросила Кассквит. Черты ее лица оставались неподвижными. Она так и не выучила выражений, которые большинство Больших Уродцев использовали для выражения эмоций. Эти сигналы требовали эха в раннем детенышевом возрасте, эха, которого Томалсс не смогла ей дать. Однако, если бы она могла, то улыбнулась бы мерзкой улыбкой. “Что еще, как не пытаться летать от звезды к звезде? Если они доберутся до дома, разве не было бы хорошо, если бы там был кто-то, кто хотя бы немного понимает их и знаком с ними не понаслышке?”

Она ждала. Томалсс издавал тихие, недовольные шипящие звуки. “Я не подумал об этом”, - признался он наконец. “Я не верю, что кто-либо на Тосев-3 рассматривал это - во всяком случае, не в таком контексте. Вы вполне можете быть правы. Если Большие Уроды действительно доберутся до дома, нам было бы лучше, если бы там были люди, которые знакомы с ними по чему-то другому, чем передача данных через световые годы пространства. Мужчины и женщины, вернувшиеся домой в настоящее время, явно не соответствуют требованиям ”.

“Значит, вы согласны поддержать мою петицию о поездке домой?” Спросила Кассквит с нетерпением в голосе, если не на лице.

“Если - я повторяю, если — методы Больших уродов для холодного сна окажутся эффективными и безопасными, тогда, возможно, это может быть оправданным риском”. Голос Томалсса звучал так, будто он не хотел ни к чему себя обязывать.

Кассквит знала, что должна прижать его, если возможно. “Вы поддержите мою петицию?” она спросила снова, на этот раз более резко. “Пожалуйста, выходите прямо и скажите мне, что вы собираетесь делать, высокочтимый сэр”.

Это было явно последнее, что Томалсс хотел делать. Наконец, с явной неохотой, он сделал утвердительный жест. “Очень хорошо. Я сделаю это. Но вы должны видеть, что я делаю это гораздо больше ради Гонки и ради Дома, чем по вашим личным, мелочным - я бы даже сказал, эгоистичным -соображениям ”.

“Конечно, превосходящий сэр”. Кассквит не волновало, почему Томалсс поступала так, как она хотела. Ее волновало только то, что он это делал. “Каковы бы ни были ваши причины, я благодарю вас”.

“Составьте свою петицию. Я ее полностью поддержу”, - сказал Томалсс. “Есть что-нибудь еще?”

“Нет, вышестоящий сэр”. Кассквит поняла, что это увольнение, когда услышала его. Она поспешила выйти из кабинета Томалсса. Внутри у нее пела печень. Большие Уроды говорили о сердце как о центре эмоций, но она была слишком сильно под влиянием языка Расы - единственного, на котором она говорила, - чтобы беспокоиться об этом глупом самомнении.

Даже после того, как она подала свою петицию, колеса медленно вращались. Прошло больше года гонки, прежде чем она была окончательно одобрена. Она наблюдала за Tosev 3 с орбиты. Она никогда не посещала планету, на которой была вылуплена. Она не думала, что когда-нибудь посетит. Поскольку в молодости она была подвержена очень немногим тосевитским болезням, ее организм не имел достаточной защиты от них. То, что было бы банальной болезнью или вообще не было болезнью для обычного дикого Большого Урода, могло убить ее.

Еще одна загвоздка возникла, когда американские Большие Уроды проявили нежелание посылать врача на ее звездолет, чтобы он оказал ей необходимое лечение. В конце концов, однако, их убедили. Кассквит не знал, что входит в процесс убеждения, но в конце концов это сработало.

“Значит, ты отправишься Домой, не так ли?” - спросил тосевит. Даже в тепле звездолета - раса естественным образом обогревала салон в соответствии со своими стандартами комфорта, которые были жарче, чем хотелось бы большинству тосевитов, - он был завернут в белую ткань. Он также носил матерчатую маску, чтобы не заразить ее микроорганизмами. Он говорил на языке Расы достаточно хорошо. В наши дни так говорили большинство образованных тосевитов.

“Да, я надеюсь на это”, - ответила она.

“Хорошо”. Он покачал головой вверх-вниз, что у Больших уродов эквивалентно утвердительному жесту. “Наше обращение основано на том, которое используется Расой. Я оставлю Расе подробные инструкции о том, как за вами ухаживать, какие инъекции вам делать, когда вы придете в себя, при какой температуре вас хранить и так далее. И я пожелаю вам удачи. Надеюсь, это сработает. Ты же знаешь, мы все еще учимся ”.

“Да, я понимаю это”, - сказал Кассквит. “Чтобы увидеть Дом, я бы пошел почти на любой риск. Я не боюсь. Делай то, что тебе нужно.” Она легла на спальный коврик.

Представители Расы делали инъекции с помощью спрея под высоким давлением, который безболезненно проникал сквозь чешуйчатые шкуры. Большие Уроды использовали полые иглы. Они жалили. Кассквит начала рассказывать врачу об этом, но мир вокруг нее замедлился, и это больше не казалось важным. Лампы дневного света над головой размылись, а затем погасли.

Глен Джонсон и Микки Флинн парили в рубке управления Льюиса и Кларка. Стекла в широких обзорных окнах были обработаны так, чтобы не отражаться, открывая им великолепный вид на местные астероиды - довольно многие из которых теперь оснащены американскими установками или, по крайней мере, двигателями, достаточными для того, чтобы сдвинуть их с орбиты, - и на гораздо больше звезд, чем они могли бы увидеть из-под толстой воздушной мантии Земли. Небо было черным - не просто иссиня-черным, а абсолютно черным.

“Мы провели здесь чертовски много времени”, - заметил Джонсон ни к чему конкретному. Он был худощавым мужчиной лет шестидесяти; поскольку последние двадцать лет он провел в невесомости, его кожа не сморщилась и не обвисла, как это было бы в гравитационном поле. Конечно, за все приходится платить. Если бы ему сейчас пришлось много терпеть из-за гравитации, это убило бы его в кратчайшие сроки.

“Мы вызвались добровольцами”, - ответил Флинн. Он округлился под действием силы тяжести; теперь он был еще круглее, но и не так сильно провис. С достоинством он поправил себя: “Во всяком случае, я вызвался добровольцем. Ты скрылся”.

“Меня похитили”. Джонсон говорил это с тех пор, как поднялся на борт "Льюиса и Кларка". Корабль тогда все еще находился на околоземной орбите, и он инсценировал неисправность в своем орбитальном патрульном корабле, чтобы создать себе благовидный предлог для выяснения, что с ним происходит. Единственная проблема заключалась в том, что комендант принял его за шпиона, держал его на борту, чтобы убедиться, что он не сможет никому доложить, и не доверял ему с того дня и по сей день.

Флинн послал ему мягкий, как у Будды, взгляд - за исключением того, что в глазах Будды, несомненно, было гораздо меньше первородного греха, танцующего в его глазах, чем у Микки Флинна. “А что бы ты сделал, если бы не был?” поинтересовался он. “Возможно, что-нибудь честное? Позволь мне усомниться”.

Прежде чем Джонсон смог выразить свое возмущение, которого требовало подобное замечание, интерком на потолке проревел: “Полковник Джонсон, немедленно явитесь в комендатуру! Полковник Глен Джонсон, немедленно явитесь в комендатуру!”

“Вот, видишь?” Сказал Флинн. “Наконец-то он поймал тебя с твоей рукой в банке из-под печенья. Через воздушный шлюз ты выходишь без скафандра или скутера. Было приятно познакомиться с тобой. Можно мне пинту бурбона, которую ты припрятал?”

“Ha! Разве я не желаю!” Воскликнул Джонсон. Кораблей с Земли было мало, и они находились далеко друг от друга. Он не мог вспомнить, когда в последний раз пробовал виски. Время от времени кто-нибудь готовил немного неофициального алкоголя - в нарушение правил - на борту Льюиса и Кларка. Это было вкусно, но это было не то же самое.

“Полковник Джонсон, немедленно явитесь в кабинет генерал-лейтенанта Хили!” Интерком не собирался сдаваться. “Полковник Глен Джонсон, немедленно явитесь в кабинет генерал-лейтенанта Хили!”

“Ну, я ухожу”, - покорно сказал Джонсон.

“Я знал это”, - ответил Флинн, невозмутимый, как обычно.

Фыркнув, Джонсон выскользнул из рубки управления и направился к логову коменданта недалеко от сердца корабля. В коридорах были поручни, чтобы члены экипажа могли передвигаться по ним плечом к плечу. Льюис и Кларк никогда не носили бананов, что показалось Джонсону позором. Зеркала, в которых пересекались коридоры, помогали предотвращать столкновения, и это хорошо - вы могли двигаться довольно быстро, достаточно быстро, чтобы столкнуться с кем-то еще, также идущим на максимальной скорости, совсем не шутка.

“Полковник Джонсон, доложите ...” Интерком продолжал реветь, пока Джонсон не приблизился к офису коменданта. К тому времени он замедлился настолько, что не растянул запястья, когда остановился, схватившись за дальний край стола генерал-лейтенанта Хили.

Он отдал честь. Комендант оставался приверженцем военной вежливости здесь, в космосе, где для кого-либо еще это не имело ни малейшего значения. “Явился, как приказано, сэр”, - любезно сказал Джонсон.

“Да”. генерал-лейтенант Чарльз Хили отдал честь в ответ. Джонсону он не понравился с первого взгляда, и фамильярность не сделала коменданта более привлекательным. У Хили было лицо, которое могла бы полюбить только черепаха-щелкунчик: круглое, драчливое и заросшее щетиной. У него тоже были манеры черепахи-щелкунчика. Он кусал часто, он кусал сильно, и ему не нравилось отпускать. Свирепо глядя на Джонсона, он потребовал: “Когда американский звездолет полетит, как бы ты отнесся к тому, чтобы быть одним из пилотов на его борту?”

Джонсон уставился на него в ответ. Хили не шутил. Он никогда не шутил. Насколько Джонсон мог судить, ему хирургическим путем удалили чувство юмора при рождении, и операция прошла с ошеломляющим успехом. По логике вещей, это означало, что сейчас он не шутил. Учитывая все неприятности, с которыми они с Джонсоном столкнулись, пилот все еще с трудом верил своим ушам. “Боже мой, сэр, ” выпалил он, - кого я должен убить, чтобы получить работу?”

“Сам”, - ответил Хили, все тем же твердым, невыразительным тоном "бери или оставь", который он обычно использовал. По всем признакам, он и на этот счет не шутил.

“Сэр?” Это был самый важный вопрос, который Джонсон собирался задать, независимо от того, как сильно он хотел узнать больше.