Ответный удар (Послешок)(Повторные толчки)

“Ответ должен быть очевиден", — сказал Томалсс и сменил тему: “Что будете делать вы и ваши коллеги-немцы, если ваш новый не-император попытается втянуть вас в дальнейшие злоключения?”

“Я не верю, что он это сделает”, - сказал Йоханнес Друкер. “Я знаю его уже некоторое время. Он способный, разумный мужчина.”

Томалсс усомнился в объективности Друкера. В любом случае, Большой Уродец был слишком буквален, чтобы подходить ему. “Позвольте мне перефразировать это", — сказал исследователь-психолог. “Что вы, дойче, будете делать, если какой-нибудь будущий лидер попытается втянуть вас в злоключения?”

“Я не знаю", ” ответил Йоханнес Друкер. “Как я могу знать, пока ничего не случится?”

Видя, что он ничего не добьется в этом вопросе, Томалсс попробовал другой: “Что вы думаете об этой женщине, Кассквит?”

Йоханнес Друкер издал несколько взрывов тосевитского смеха. ”Я никогда не ожидал встретить женщину-тосевитку на борту вашего звездолета, особенно без каких-либо… оберток?" Ему пришлось поискать, чтобы найти термин, который использовала Раса. “Это сделало жизнь здесь более увлекательной, чем я думал”. “Занимательной”. Вряд ли это было то слово, которое использовал бы Томалсс. “Ты обнаружил, что заинтересован в том, чтобы спариться с ней?”

Большой Уродец покачал головой, затем использовал отрицательный жест рукой Расы. “Во-первых, я надеюсь, что моя собственная пара все еще жива в Рейхе. Во-вторых, я не думал, что Кассквит заинтересован в спаривании со мной”. Томалсс не был так уверен, что Йоханнес Друкер был прав в этом, но не подал виду, что он думал. Тосевит продолжил: “И я не нашел ее привлекательной или не очень. Мне нравятся женщины с” — он жестом показал, что имел в виду волосы, — “и с лицами, которые больше двигаются”.

“Кассквит ничего не может поделать с тем, как ведет себя ее лицо”, - сказал Томалсс. “Похоже, это происходит, когда Раса выращивает тосевитов из детенышей”.

“Ты это с другими пробовал?” В голосе Друкера звучало обвинение. Томалсс надеялся, что неправильно понял Большого Урода, но так не думал. Прежде чем он успел ответить, Друкер добавил: “Я полагаю, удивительно, что она не более близка к безумию, чем есть на самом деле”.

В каком-то смысле этот случайный комментарий привел Томалсса в бешенство. По-другому он это понимал. Судя по стандартам тосевитов, он не смог бы идеально справиться с воспитанием Кассквита, несмотря на свои многолетние усилия. Он сказал: “Она довольна своей жизнью здесь”.

“Но естественно. Она не знает никого другого", — сказал Йоханнес Друкер.

“Если бы она знала другую жизнь, то была бы китайской крестьянкой”, - сказал Томалсс. “Как ты думаешь, это было бы предпочтительнее того, что у нее есть сейчас?”

Йоханнес Друкер начал что-то говорить, потом заколебался. Наконец он ответил: “Я сам спросил ее об этом. Она не могла судить. Мне тоже нелегко принять решение. Если вы выращиваете животное в лаборатории, предпочтительнее ли это той жизни, которую вело бы животное в дикой природе? Животное может жить дольше и его лучше кормить, но оно не бесплатно”.

“Вы, Большие Уроды, цените свободу больше, чем Расу”, - сказал Томалсс.

“Это потому, что мы больше об этом знаем”, - сказал Большой Уродец. “Ваши мужчины флота завоевания видели гораздо больше свободы, чем мужчины и женщины флота колонизации. Разве они тоже не предпочитают это больше?”

“Откуда ты мог это знать?” — удивленно спросил Томалсс.

С еще одним громким лающим смехом Друкер ответил: “Я слушаю разговоры, которые вы, представители Расы, ведете между собой. Радиоперехваты являются важной частью бизнеса. Вы, теперь, вы довольно хорошо знаете нас, тосевитов, так что я бы предположил, что вы из флота завоевания. Это правда или не правда?”

“Это правда”, - признал Томалсс.

“Я так и думал”, - сказал немецкий тосевит. “Ты провел здесь немалую часть своей жизни. Естественно, что мы изменились, потому что Гонка подошла к Tosev 3. Так ли удивительно, что приход на Tosev 3 тоже изменил Расу?”

“Удивительно? Да, это удивительно”, - ответил Томалсс. “Раса нелегко меняется. Раса никогда не менялась легко. Мы очень мало изменились, когда завоевали Работовых и Халлесси.”

“Были ли эти завоевания легкими или трудными?” — спросил Йоханнес Друкер.

“Легко. Намного, намного проще, чем завоевание Тосева 3.”

Большой Уродец снова кивнул, затем вспомнил утвердительный жест Расы. “Тебе не нужно было ничему у них учиться. Когда вы сражались против нас, у вас не было выбора”. Он сделал паузу. Его лицо приняло выражение, которое даже Томалсс, с его опытом чтения тосевитской физиономии, с трудом истолковал. Было ли это развлечением? Взгляд Большого Уродца с секретом? Презрение? Он не мог сказать. Йоханнес Друкер продолжал: “В конечном итоге вы можете обнаружить, что свобода причиняет вам еще больше проблем, чем джинджер”.

“Я сомневаюсь, что это было бы возможно”, - едко сказал Томалсс. Йоханнес Друкер снова рассмеялся. Невежественный Большой Уродец, подумал Томалсс. Вслух он продолжил: “Любой мог бы подумать, что вы тосевит из не-империи Соединенных Штатов, а не из Рейха, где ваш не-император обладает большей властью, чем истинный Император”. Он опустил свои глазные башенки при упоминании своего почитаемого государя.

“У нас все еще больше свободы, чем у вас”, - настаивал немецкий тосевит.

”Чепуха", — сказал Томалсс. “Подумайте о том, что ваша не-империя делает с теми, кто придерживается еврейских суеверий. Как вы можете утверждать, что вы более свободны? Мы не делаем ничего подобного с представителями Расы”.

Это подействовало на Йоханнеса Друкера сильнее, чем ожидал Томалсс. Большой Уродец приобрел более темный оттенок розовато-бежевого и посмотрел вниз на металлический пол отсека: не с благоговением, рассудил Томалсс, а со смущением. Все еще не глядя на Томалсса, Друкер пробормотал: “У остальных из нас больше свободы”.

“Как ты можешь так говорить?” — спросил Томалсс. “Как кто-то может быть свободным, когда некоторые не свободны?”

“Как ты можешь говорить, что ты свободен, когда ты пытался завоевать весь наш мир и поработить нас?” — ответил тосевит.

“Это не одно и то же”, - сказал Томалсс. “После завершения завоевания тосевиты будут иметь те же права, что и все остальные граждане Империи, независимо от расы”.

“Хотели ли мы присоединиться к Империи или нет? Где в этом свобода?”

“Ты не понимаешь. Вы умышленно отказываетесь понимать", — сказал Томалсс и отказался от своего интервью с беспокойным Большим Уродом.

Сэм Йигер окликнул свою жену: “Эй, милая, иди сюда. Мы получили электронное сообщение от Джонатана.”

“Что он может сказать в свое оправдание на этот раз?” Спросила Барбара, но она махала рукой, когда поспешила в кабинет. “Нет, не говори мне — дай мне прочитать это самому”. Она поправила бифокальные очки на носу, чтобы лучше видеть экран. “Он скоро вернется домой, не так ли?” Она испустила долгий вздох облегчения. “Что ж, благодарение небесам за это”.

“Ты это сказал”, - согласился Сэм. Он вздыхал с облегчением каждый день с тех пор, как немцы капитулировали. Он не думал, что нацисты начнут войну против Ящеров. Он знал, что Рейх изо всех сил борется с Расой, и поэтому предположил, что нацистские шишки знали то же самое. Это не оказалось таким уж хорошим предположением. Джонатан был в космосе, когда началась война. Если бы немецкая ракета попала в его звездолет…

Барбара сказала: “Я не знаю, как бы мы могли жить дальше, если бы с Джонатаном что-нибудь случилось”.

“Я не думал, что что-то случится”, - ответил Сэм. Если бы что-нибудь случилось с его единственным сыном после того, как он уговорил Джонатана отправиться в космос, он тоже не знал, как смог бы продолжать жить с Барбарой. Если уж на то пошло, он не знал, как сможет дальше жить с самим собой. “Во всяком случае, теперь все в порядке”. Он сказал это не столько для того, чтобы убедить себя, сколько для того, чтобы напомнить жене.

И Барбара сделала то, чего никогда не делала за все недели, прошедшие с тех пор, как началась война между Рейхом и Расой и подвергла опасности их сына: она положила руку Сэму на плечо и сказала: “Да, я думаю, это так”.

Он откинулся на спинку своего вращающегося кресла и накрыл ее руку своей. Если бы она собиралась простить его, он бы извлек из этого максимум пользы. “Я люблю тебя, милая", ” сказал он. “Похоже, в конце концов, мы вместе надолго”.

Это как будто было данью уважения долгому пути, который они уже проделали. Барбара закончила дипломную работу по среднеанглийскому языку до начала боевых действий и была таким же точным грамматиком, как любая когда-либо рожденная школьная учительница. И за более чем двадцать лет ее точность передалась Сэму. Он задавался вопросом, действительно ли у них впереди такой же долгий путь, как и позади. Ему только что исполнилось пятьдесят восемь. Будут ли они все еще женаты, когда ему исполнится восемьдесят? Будет ли он все еще рядом, когда ему исполнится восемьдесят? У него были свои надежды.

“Так оно и есть”. Она улыбнулась ему сверху вниз, когда он ухмылялся ей. “Мне нравится эта идея”, - сказала она.

“Тебе уже лучше", ” сказал он, что заставило ее улыбнуться шире. Но его собственная усмешка исчезла. “С другой стороны, вы знаете, я могу тихо и внезапно исчезнуть, потому что Снарк, которого я чертовски хорошо нашел, — это Буджум”.

Он говорил многоточием. Всякий раз, когда он говорил о том, что он нашел с помощью какого-то компьютерного кода от экспатрианта-ящера по имени Сорвисс, он говорил многоточием. Он не знал, кто может подслушивать. Он тоже не знал, сколько пользы принесет ему эллиптическая речь.

Барбара сказала: “Они бы не стали”, но в ее голосе не хватало убежденности.

Сэм сказал: “Они могли бы. Мы слишком хорошо знаем, что они могут это сделать. Но если они это сделают, то пожалеют, потому что, если со мной что-нибудь случится, слух так или иначе просочится наружу”. Он усмехнулся. “Конечно, это может быть слишком поздно, чтобы принести мне много пользы. История о Самсоне в храме никогда не была моей любимой, но это лучшая надежда, которая у меня есть в эти дни ”.

“Что нам нужны такие вещи", ” сказала Барбара и покачала головой.

“Я просто хотел бы, чтобы ты не выжимал это из меня”, - сказал Йигер. “Теперь ты тоже можешь оказаться в опасности из-за этого".

“Думай обо мне как об одном из своих полисов страхования жизни", — сказала Барбара. “Вот кто я такой, потому что я начну кричать с крыш домов, если с тобой что-нибудь случится. Это лучший из известных мне способов вытащить тебя из передряги, если ты в нее попадешь. Они не выносят дневного света — или, может быть, мне следует сказать, света рекламы”.

“Это достаточно верно", ” согласился Сэм. И так оно и было… до определенного момента. Если бы они с Барбарой оба тихо и внезапно исчезли, у нее не было бы шанса начать кричать с крыш домов. Предположительно, те, кто может быть заинтересован в тишине, тоже могли бы это понять. Йигер не сказал об этом своей жене. Любой мог напортачить, он это видел. Ошибка со стороны другой стороны вполне могла дать ей шанс сыграть ту роль, о которой она говорила. Он сказал: “Мы склонны беспокоиться из-за пустяков. Я надеюсь, что так оно и есть. Я даже начинаю думать, что так оно и есть. Если бы они узнали, где я был, я бы подумал, что они бы уже набросились на меня.”

“Возможно”. Барбара выглядела готовой сказать что-то еще на ту же тему, но грохот с кухни отвлек ее. “О Боже!" — воскликнула она. “Что эти двое сделали и сделали сейчас?” Она поспешила прочь, чтобы выяснить это.

“Что-то, где нам нужно будет собрать осколки”, - ответил Сэм, не то чтобы это имело большое значение для пророчества. Он встал со стула и последовал за Барбарой.

Он был в гостиной, на полпути между кабинетом и кухней, когда услышал, как в задней части дома хлопнула дверь. Он начал смеяться. Барбара тоже, хотя он не был уверен, что ее это действительно забавляло. “Эти маленькие негодяи”, - сказала она. “Там они будут притворяться изо всех сил, что они невиновны”.

“Они учатся”, - сказал Игер. “Любой ребенок будет делать такие вещи, пока его родители не положат этому конец. И мы единственные люди, которые есть у Микки и Дональда.”

Разбитые остатки того, что когда-то было сервировочной миской, валялись по всему линолеуму кухонного пола. Барбара в смятении фыркнула, увидев размеры беспорядка. Затем она снова кудахтнула. “Эта миска была в сушилке для посуды", — сказала она. “Они растут, как сорняки, но я не думаю, что они достаточно велики, чтобы дотянуться до него, с тех пор как я прижал его боком к стене”.

Сэм осмотрел место преступления. “Никакого стула, придвинутого к стойке", ” задумчиво сказал он. “Интересно, стоял ли один из них на спине другого? Это было бы интересно — это показало бы, что они действительно начинают сотрудничать друг с другом”.

“Теперь, если бы только они начали сотрудничать, чтобы убрать беспорядок, который они создают. Но это было бы слишком, чтобы просить об этом, не так ли?” Барбара закатила глаза. “Иногда это слишком много, чтобы просить от Джонатана или даже от кого-то еще, кого я мог бы упомянуть”.

“Я не имею ни малейшего представления, о ком — о ком — ты говоришь”, - сказал Сэм. Барбара снова закатила глаза, еще более экстравагантно, чем раньше. Но когда она направилась к шкафу для метел, Сэм покачал головой. “Это подождет пару минут, дорогая. Мы не можем позволить Микки и Дональду думать, что им это сошло с рук, иначе завтра они повторят то же самое.”

”Ты прав", — сказала Барбара. “Если мы зачитаем им закон о беспорядках, они могут подождать до послезавтра — если нам повезет, они могут". Сэм рассмеялся, хотя прекрасно знал, что она не шутила.

Бок о бок они направились в спальню, которую двое детенышей Ящериц, которых они растили, называли своей собственной. Еще несколько месяцев назад дверь в эту спальню почти все время была заперта снаружи на задвижку: детеныши Ящериц, по сути, маленькие дикие животные, разнесли бы дом, даже не зная, что они делают. "Теперь они кое-что знают о том, что делают, и все равно разрушают дом", — подумал Сэм. Разве это улучшение?

Он открыл дверь. Микки и Дональд стояли у дальней стены. Если бы они могли исчезнуть совсем, они выглядели так, как будто сделали бы это. Даже Дональд, более крупный и буйный, чем его (ее?) брат (сестра?), казался смущенным, что случалось не очень часто.

Йигер поднял осколок разбитой миски. По тому, как съежились детеныши, он мог бы показать паре вампиров распятие. “Нет, нет!" — сказал он громким, нарочито сердитым голосом. “Не играй с посудой! Ты когда-нибудь снова будешь играть с посудой?”

Оба детеныша Ящеров покачали головами. Они научились этому жесту у Барбары, Джонатана и его самого; они не знали, какой жест использовала Раса. Ни один из них ничего не сказал. Они почти не разговаривали, хотя понимали поразительно много. Человеческие младенцы усваивали язык гораздо быстрее. Ящерицы были бы поражены тем, что детеныши вообще разговаривали. Йигер усмехнулся себе под нос. Барбара и я, мы плохо влияем, подумал он.

Несмотря на отставание в языке, Микки и Дональд были на много миль впереди человеческих малышей во всех аспектах физического развития. Они вылупились способными бегать и ловить пищу для себя, и с тех пор они росли как сорняки: эволюция следила за тем, чтобы не так много существ могли их поймать. Они уже были на пути к своему полному взрослому размеру.

Тем не менее, Сэм оставался высокой фигурой и использовал свой рост и глубокий, гулкий голос с пользой. “Тебе лучше не лезть в посуду мамочки Барбары, — прорычал он, — иначе у тебя будут большие, большие неприятности. Ты понял это?” Молодые Ящерицы кивнули. У них было довольно хорошее представление о том, что такое неприятности, или, по крайней мере, о том, что их лучше избегать. Игер кивнул им. “Тогда ладно", ” сказал он. “Ведите себя прилично, слышите?”

Микки и Дональд снова кивнули. Довольный тем, что вселил в них страх Божий — по крайней мере, до следующего раза, — Сэм оставил все как есть. Он не шлепал их, разве что в самом крайнем случае. Он тоже не часто шлепал Джонатана… И у Джонатана не было таких грозных зубов, чтобы защищаться.

“Может быть, у Ящериц правильное представление о воспитании своих детей”, - сказала Барбара, когда они с Сэмом поднимались по коридору.

«Что? Кроме того, чтобы убедиться, что они не убьют себя или друг друга, оставив их в покое, пока им не исполнится три или четыре года?” — сказал Сэм. “Это было бы меньше работы, да, но у нас есть большая фора в том, чтобы цивилизовать их”.

“У нас есть большая фора в истощении, вот что у нас есть”, - сказала Барбара. “Мы были намного моложе, когда делали это с Джонатаном, и он был только один, и он человек”.

“В значительной степени так”, - согласился Сэм, и его жена фыркнула. Он продолжал: “Тот, перед кем я снимаю шляпу, — это Ящерица, которая вырастила Кассквита. Он должен был быть и мамой, и папой одновременно, все время уделять ей внимание, убирать за ней беспорядок — в течение многих лет. Это преданность своим исследованиям".

“Но это было несправедливо по отношению к ней”, - сказала Барбара. “Ты много говорил о том, какая она странная”.

“Ну, она странная, — сказал Игер, — и в этом нет двух путей. Но я не думаю, что она и близко не такая странная, какой могла бы быть, если вы понимаете, что я имею в виду. По большому счету, она могла бы быть намного беличьей, чем просто желать быть Ящерицей. И, — он понизил голос; его собственная совесть была далеко не чиста, — одному Богу известно, что мы собираемся вырастить пару детенышей белки.”

“Мы будем учиться у них". В Барбаре осталось много чистого ученого. “Ящерицы многому научились у Кассквита”, - ответил Сэм. “Интересно, благодарит ли она их за это". Но он не удивился. Он знал, что она это сделала. Если бы Микки и Дональд в конце концов поблагодарили его, может быть, он смог бы посмотреть на себя в зеркало. Может быть.

2

Когда Моник Дютурд сбежала в бомбоубежище под квартирой своего брата, Марсель, как и вся Франция, принадлежал Великому Германскому рейху. Ей, Пьеру, его возлюбленной Люси и всем остальным в приюте тоже пришлось выкапывать выход, когда у них закончились еда и вода.

Она жалела, что они не смогли остаться подольше. Она могла бы избежать приступа тошноты и рвоты, которые мучили ее. Но сейчас ей было лучше, и ее волосы не выпали, как это случилось со многими, кто был ближе к бомбе, которую Ящеры сбросили на ее город. Конечно, десятков тысяч тех, кто был еще ближе, уже не было среди живых.

Но те, кто выжил, снова стали гражданами Французской Республики. Моник была девочкой, когда Франция капитулировала перед Германией, и всего на пару лет старше, когда Ящеры изгнали нацистов и их марионеток в Виши из Марселя. Но когда боевые действия закончились, Франция вернулась в руки Германии, и немцы больше не беспокоились о том, чтобы править через марионеток на юге.

Теперь Моник могла гулять по окраинам Марселя, не беспокоясь о эсэсовцах. Если это не было даром от Бога, то она не знала, что это было. Она могла бы даже подумать о том, чтобы снова заняться поиском университетской должности по римской истории, и если бы она ее получила, то смогла бы говорить все, что ей заблагорассудится, о германских захватчиках, которые помогли разрушить Римскую империю.

“Привет, милая!” Мужчина помахал ей из-за стола, на котором он разложил свои товары. “Интересуешься чем-нибудь, что у меня есть?”

Похоже, он продавал военное снаряжение, которое немцы, пережившие взрывоопасную бомбежку Марселя, оставили после себя, когда им пришлось возвращаться в Рейх. Судя по тому, как он одернул свои потрепанные штаны, этот хлам, возможно, был не тем, чем он пытался ее заинтересовать.

Поскольку она хотела от него не больше, чем от его барахла, она задрала нос и продолжила идти. Он рассмеялся, ничуть не смутившись, и задал следующей женщине, которую увидел, тот же не совсем непристойный вопрос.

Когда Моник приблизилась к району, разрушенному бомбой, она увидела огромный баннер: "ВНИЗ, НО НЕ НАРУЖУ". Она улыбнулась, ей это понравилось. Франция долгое время находилась в упадке — возможно, дольше, чем когда-либо прежде в своей истории, — но теперь она снова встала на ноги, пусть и шатко.

На улицах Марселя было много ящериц — улиц на окраинах города, улиц, которые не превратились в шлак при температуре того же порядка, что и на солнце. Возвращенная независимость Франции была одной из цен, которые Ящеры получили от нацистов в обмен на принятие их капитуляции. Моник надеялась, что это была не единственная или даже не самая большая цена, которую Раса получила от Рейха.

В те времена, когда Марсель принадлежал немцам, многие Ящерицы, посещавшие город, были скрытными персонажами. Они приходили купить имбирь и часто продавали наркотики, которые люди находили забавными. Моник не сомневалась, что многие из них все еще были здесь для этих целей. Но им больше не нужно было скрываться. В наши дни именно они поддерживали независимость Франции. Какой полицейский захочет доставлять им какие-либо неприятности?

Более того, у какого полицейского хватит наглости доставлять им неприятности? Они не оккупировали Францию, как это сделали немцы. Они не уносили все подвижное, как дорифоры — колорадские жуки — в поле-сером. Но Франция была недостаточно сильна, чтобы выстоять самостоятельно даже против потрепанного, ослабленного, радиоактивного рейха. Так что Ящерам пришлось поддерживать новую Четвертую Республику. И, конечно же, их нужно было выслушать. Конечно.

Моник завернула за угол и нашла то, что искала: маленькую площадь, где фермеры с окрестных холмов продавали свои сыры, овощи, копченое и соленое мясо выжившим после бомбежки по самым кровожадным ценам, какие только могли вымогать. “Сколько стоит твоя фасоль вертс? ” спросила она крестьянина с потрепанной матерчатой шапкой на голове, щетиной на щеках и подбородке и сигаретой, свисающей из уголка рта.

“Пятьдесят рейхсмарок за килограмм", ” ответил он и сделал паузу, чтобы оглядеть ее с ног до головы. Он ухмыльнулся, не очень приятно. “Или минет, если ты предпочитаешь”.

“Для зеленых бобов? Это возмутительно, — сказала Моник.

“У меня тоже есть ветчина”, - сказал фермер. “Если ты хочешь отсосать мне за ветчину, я думаю, мы сможем что-нибудь придумать”.

“Нет, ваша цена в деньгах”, - нетерпеливо сказала Моник. Ей не нужно было давать этому ублюдку то, чего она не хотела; он не был эсэсовцем. ”Я заплачу вам тридцать рейхсмарок за килограмм". Немецкие деньги были единственным видом в обращении; новые франки были обещаны, но еще не появились.

“Пятьдесят, бери или оставляй”. Фермер, похоже, не был расстроен тем, что она не упала на колени. Но он продолжал: “Хоть раз в жизни мне не нужно торговаться. Если вы не заплатите мне столько, сколько я хочу, это сделает кто-то другой — и вы не получите лучшей цены ни от кого другого”.

Он был почти наверняка прав. “Когда починят дороги и железные дороги, ты запоешь другую мелодию”, - сказала Моник.

“Тем лучше для того, чтобы получить то, что я могу сейчас“, — ответил он. “Ты хочешь эти бобы или нет? Как я уже сказал, если ты этого не сделаешь, это сделает кто-нибудь другой.”

“Дай мне два килограмма”. У Моники были деньги. У ее брата Пьера было больше денег, чем он знал, что с ними делать, даже по тем непристойным ценам, по которым сейчас продавались вещи. Ящерицы покупали у него много имбиря на протяжении многих лет, а немцы и французы покупали много товаров, которые он получал от Ящериц.

После того, как Моник расплатилась с крестьянином, она протянула ему свою авоську — универсальный французский инструмент для покупок, — и он насыпал в нее фасоль. Когда он остановился, она подняла мешок и пристально посмотрела на него. Он неохотно положил еще несколько бобов. Быть обманутым в цене — это одно. Быть обманутым в весе было чем-то другим. Снова подняв авоську, Моник предположила, что он был близок к тому, чтобы дать ей нужную сумму.

Она купила картофель у другого фермера, который воздержался от предложения взять его цену в венери. Конечно, рядом с ним стояла его жена, женщина внушительных размеров, что, вероятно, имело какое-то отношение к его сдержанности. Затем Моник направилась обратно в огромный палаточный городок за городом, где разместились многие выжившие, которые прошли через это, даже когда их дома этого не сделали.

В палаточном городке пахло, как на скотном дворе. Она предположила, что это было неизбежно, так как там не было водопровода. Римляне, без сомнения, восприняли бы такие запахи как неизбежную часть городской жизни. Моник не хотела, не могла. Она хотела, чтобы ее нос засыпал всякий раз, когда ей приходилось возвращаться.

Мальчик, которому было не больше восьми лет, пытался украсть ее овощи. Она шлепнула его по заду достаточно сильно, чтобы он завыл. Если бы он попросил у нее немного, она, вероятно, дала бы ему их. Но она не стала бы мириться с ворами, даже с ворами в коротких штанишках.

Если раньше ей приходилось делить квартиру со своим братом и его любовницей, то теперь ей пришлось делить с ними палатку. Когда она нырнула внутрь, то обнаружила, что у них есть компания: Ящерица с впечатляюще причудливой раскраской тела. Он испуганно дернулся, когда она появилась из-за полога палатки.

Люси успокаивающе заговорила на языке ящериц. Моник не произнесла этого вслух, но уловила тон. Она задавалась вопросом, сработало ли это так же хорошо на Ящерице, как на человеческом мужчине. На Люси было не особенно приятно смотреть, она была пухленькой и некрасивой, но у нее был самый сексуальный голос, который Моник когда-либо слышала.

Пьер Дютурд тоже был пухлым и невзрачным, так что они составляли хорошую пару или, по крайней мере, хорошо подходили друг другу. Он был на десять лет старше Моник, и разница казалась еще больше, чем была на самом деле. “Как у тебя получилось?”