Помоги проекту - поделись книгой:
Лишь в 1934 году московское руководство сумело переломить эту тенденцию. В своем новом обличье программа оседания на землю стала средством преодоления экономического кризиса в республике и обозначила масштабную перегруппировку населения Казахстана. Теперь казахи были коллективизированы, пусть даже большинство из них жило в колхозах самой простой разновидности, ТОЗах, а не в огромных совхозах, как некогда планировало союзное руководство. Кризис беженцев способствовал закреплению дискурса национальности на местном уровне, и казахи начали думать о «Казахстане» как о территории. Однако долгое и мучительное выздоровление казахов от ран, нанесенных им голодом, лишь началось. Этот процесс будет рассмотрен в заключении и эпилоге.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Последующие несколько лет явились для Казахстана временем долгого и мучительного восстановления. Многие из выживших описывали травматические ощущения: Ибрагим Хисамутдинов, переживший голод в детстве, видел умирающих на улицах казахов, когда шел в школу. Более пятидесяти лет спустя он вспоминал: «В ушах до сих пор слышится отчаянный вопль погибающих и взывающих о помощи людей»869. Другие, когда окончился голод, начали отчаянные поиски членов семьи, потерянных в годы бедствия. Сэден Малимулы, с которым мы встретились в главе 6, оказался в детском доме после смерти своих родителей. Через несколько лет его старший брат, попавший во время голода в заключение, вышел на волю. В 1937 году, спустя четыре года после окончания голода, братья наконец нашли друг друга, и старший забрал младшего из детдома870. Другим повезло меньше: на глазах Давитбека Нуртазина (Дәвитбек Нұртазин), впоследствии мужа мемуаристки Нурзии Кажибаевой, умерли от голода все его родные, а сам он вырос в детдоме871. Подобная судьба выпала на долю многих молодых казахов – после голода население детских домов многократно увеличилось. В большинстве детдомов говорили в первую очередь по-русски, что сыграло важнейшую роль в жизни казахских детей, которые выросли в детдомах.
Проект советской модернизации смог достичь далеко не всех своих целей. Коллективизация привела к экономической и гуманитарной катастрофе во всех уголках Советского Союза, но нигде ее последствия не были столь разрушительны, как в Казахстане. Из-за голода республика потеряла около полутора миллионов человек – четверть своего населения – и ее заводы и колхозы столкнулись с серьезной нехваткой рабочей силы. Казахстан, прежде игравший роль главной базы скотоводства в Советском Союзе, потерял за время голода 90% своих стад872. Поголовье овец и крупного рогатого скота достигло докризисного уровня лишь в 1960-е годы873, а численность верблюдов так и не восстановилась. В 1933 году, после того как объявили о завершении первой пятилетки, в республике не было самых базовых объектов инфраструктуры: отсутствовала прямая телеграфная связь между Москвой и Алма-Атой, как и между Алма-Атой и многими областными центрами874. В самой Алма-Ате не было электричества и приходилось пользоваться керосиновыми лампами875. Но некоторых целей правительство вполне достигло. Кочевое скотоводство перестало существовать как экономическая система. Коллективизация многократно повысила уровень интеграции казахов в партийно-государственные учреждения. Стержневым элементом казахской идентичности стала национальность. Однако то, как проходила трансформация Казахстана в эти годы, должно заставить нас посмотреть другими глазами на тот самый «скачок» в государственном развитии Советского Союза и наращивании его мобилизационного потенциала, благодаря которому еще недавно в основном аграрная страна превратилась в державу, победившую нацистскую Германию, и начала соперничать с Соединенными Штатами за власть над миром876. Скачок этот был очень неровным, и в Казахстане многое выглядело иначе, чем в некоторых западных частях СССР.
Показателем проблем, с которыми советская власть столкнулась в попытках трансформировать засушливую казахскую степь, стало то, что в октябре 1932 года ведущие московские руководители задались вопросом, не являются ли сезонные миграции наилучшим способом выпаса казахских стад. Эти мысли решительно шли вразрез с прежним подходом, предполагавшим создание громадных и неподвижных совхозов. В письме к Сталину Рыскулов выражал сомнение, правильно ли было сосредотачиваться на поиске корма для находящегося в стойле скота, когда республика располагает «огромными естественными пастбищными богатствами» для пропитания животных. Если бы партия обратила внимание на «климатические и природные особенности в Казахстане», говорил Рыскулов, эти пастбища позволили бы увеличить количество скота в республике. Он приводил в пример сезонные изменения на юге Казахстана: в зимние месяцы скот прекрасно чувствует себя в низинах, но летом эти же самые пастбища становятся непереносимо жаркими. Трава, которой питаются животные, не выдерживает жары, а сами животные страдают от укусов насекомых. Рыскулов отмечал, что если перегонять скот на горные пастбища летом, а затем, в зимние месяцы, возвращаться с ним в низины, это позволит эффективно использовать особенности климата республики877.
После голода действительно стали прибегать к сезонным миграциям как к средству выпаса скота. В годы Второй мировой войны московское руководство эвакуировало значительное количество скота из прифронтовой полосы в степь, и колхозники пасли этих животных, используя старинные казахские маршруты миграций878. В 1950-е годы в некоторых частях республики партия взяла на вооружение «отгонное хозяйство», что позволило увеличить стада. Отказавшись от прежнего упора на строительство постоянного жилья «европейского типа», партия теперь восхваляла юрты как лучший вид жилища, самый подходящий для некоторых областей Степи879. Пастухи по-прежнему осуществляли сезонные миграции верхом, но теперь власть оказывала им техническую поддержку, предоставляя трактора для перевозки более тяжелых грузов, а также грузовики, снабжавшие пищей отдаленные регионы. Чтобы наилучшим образом задействовать ландшафт, пастухи иногда пересекали границы, используя пастбища в Киргизии или Узбекистане880.
Но все это не было возрождением кочевого скотоводства. Речь шла скорее об окончательной его профанации. Практики кочевой жизни получили новые, идеологически выдержанные имена: руководители сезонных миграций, прежде аксакалы, звались теперь «специалистами», а кочевые лагеря, прежде аулы, стали «бригадами»881. Число казахов, задействованных в сезонных миграциях, тоже было невелико – видимо, не более 100 тысяч человек882. Большинство казахов, переживших голод, обнаружили, что их прежний образ жизни полностью уничтожен. Тёкен Бекмагамбетов (Төкен Бекмағамбетов), покинувший родной аул и ставший свидетелем смерти отца и бабушки от голода, вернулся домой и обнаружил, что его аул пуст. Берега реки были усеяны человеческими костями, а покинутые юрты начали гнить883. Сельская местность лежала в руинах, и некоторые казахи бежали в город, тем самым способствуя быстрому росту урбанизации в республике884.
Особенно страшный удар пришелся на Центральный Казахстан, включавший в себя Голодную степь. В декабре 1933 года Мирзоян писал Сталину: «Когда-то Центральный Казахстан был основным местом казахского скотоводства, но теперь этот район, в силу малочисленности населения и отсутствия скота, пришел в упадок и [его ресурсы] не используются»885. Хотя подсчет числа жертв казахского голода до сих пор ждет своего полного демографического исследования (в отличие от украинского голода, пока еще не было попыток всеобъемлющего изучения смертности в ходе казахского бедствия на областном или районном уровне), тем не менее вероятно, что самым пострадавшим был именно этот регион, где издавна пасли свои стада казахи Среднего жуза886. Казахи, пережившие голод в других частях республики, вспоминают толпы беженцев, приходивших из Центрального Казахстана. Эти беженцы были обнищавшими до крайности, и некоторых из них издевательски называли людоедами887. В годы, последовавшие за голодом, выросло население южных регионов республики – как из-за прибытия беженцев, так и из-за стремления властей переместить людей на юг для развития хлопчатобумажной промышленности888.
Впрочем, опустевшие земли Центрального Казахстана подарили союзным властям новую возможность889. После голода Казахстан стал холстом для творчества кремлевских руководителей: здесь осуществлялись самые радикальные демографические преобразования. Карлаг, располагавшийся в Центральном Казахстане лагерь принудительного труда, многократно вырос и стал одним из крупнейших и наиболее долговечных лагерей ГУЛАГа. Территория Карлага превышала площадь многих европейских стран, а через его ворота проследовали сотни тысяч узников, происходившие главным образом из западных областей Советского Союза890. Кроме того, Казахстан стал важнейшим местом ссылки различных групп населения: в годы Второй мировой войны около миллиона человек, в том числе немцы, чеченцы и крымские татары, были изгнаны из своих домов в других частях Советского Союза и депортированы в Казахстан891. Голод в большой степени ускорил и сделал возможной масштабную демографическую трансформацию Казахстана в советские годы. Став меньшинством в результате голода, казахи вновь превысили 50% населения в своей титульной республике лишь после крушения СССР.
Коллективизация принципиально изменила отношения казахов с партией и государством. Нурзия Кажибаева вспоминала, что накануне коллективизации «люди в наших аулах имели смутное представление о Ленине и Сталине; сами эти имена слышали лишь немногие казахи»892. После голода все изменилось. Теперь участие в советских мероприятиях структурировало всю жизнь Нурзии. Ее семья, бежавшая во время голода в Китай, вернулась в Казахстан, и ее отец, Кажибай (Кажыбай), вступил в колхоз. За свою работу он получил награды от правительства и стал директором овцеводческого колхоза. Нурзия ходила в советскую казахскую школу и активно участвовала в таких организациях юных коммунистов, как октябрята и пионеры893. Мухамет Шаяхметов вспоминает, что до 1929 года власти не имели особого влияния на кочевую жизнь его семьи. Но после тяжелых страданий во время коллективизации (отец Мухамета был записан в кулаки и умер в годы голода) Шаяхметов перестал кочевать, поселился в русской деревне и стал пионерским вожаком894. В годы Второй мировой войны усилия властей по мобилизации казахов тоже сыграют важную роль в их дальнейшей интеграции в советские учреждения895. Однако еще раньше, после коллективизации, казахи уже попали в зависимость от партийного государства, лишившего их средств к существованию и расшатавшего саму структуру их общества.
После голода главным маркером казахской идентичности стала национальность896. В своем коротком «Этнографическом рассказе», опубликованном в 1956 году, выдающийся казахский журналист и писатель Габит Мусрепов (Ғабит Мұсiрепов) описал приключения молодого активиста, который пытается понять, почему обитатели аула Жанбырши отказываются вступить в колхоз. Приехав в аул, он узнает, что его жители – торе, представители наследственной казахской элиты, и обнаруживает сильнейший контраст между запустением и застоем этого аула, «живого кладбища», и знакомых ему колхозов. Активист возмущается: «Сколько же веков, сколько бесплодных веков потеряли мы, казахи, пока такие торе правили нами?»897
Рассказ Мусрепова о коллективизации, подразумевающий, что советская власть позволила казахам избавиться от пережитков прошлого и стать едиными в национальном плане, можно прочитать как описание его собственной жизни казаха в СССР. Мусрепов повествует от первого лица. Подобно активисту, описанному в рассказе, он в начале коллективизации работал учителем в Боровском лесном техникуме. Мусрепов был свидетелем ужасов голода – он вошел в число тех пяти казахских интеллигентов, которые подписали в июне 1932 года «Письмо пятерых» к Голощёкину с критикой партийного подхода к развитию животноводства в республике, – однако же впоследствии стал выдающимся казахским писателем, председателем правления Союза писателей Казахстана и секретарем Союза писателей СССР898. Карьера Мусрепова воплощает собой один из парадоксов советского времени в Казахстане: казахское общество было опустошено голодом, но в то же время власти предоставляли казахам возможность получить образование и сделать карьеру.
Рассказ Мусрепова заканчивается поспешным отъездом активиста из полумертвого аула и не сообщает, продолжил ли «казахский народ» по окончании голода придерживаться форм идентичности, которые Мусрепов подверг критике в своем рассказе, таких как родство, ислам, принадлежность к наследственной элите. Тем не менее все свидетельствует, что голод не уничтожил эти связи, а всего лишь трансформировал их. Около половины казахских хозяйств покинули свой район в годы голода, а вместе с тем и свои семьи или большие, расширенные семьи, – и многие так и не вернулись домой. Это означало, что родственные связи трансформировались и потеряли присущие им в кочевую эпоху экономические функции899. Но значение родственных связей в жизни казахов оставалось большим: в 1950 году этнографическая экспедиция в Кегенский район Алма-Атинской области обнаружила, что большинство колхозов района состоят из одного родового подразделения,
В сегодняшнем Казахстане кочевое скотоводство не исчезло. Оно существует как нечто вроде полезного прошлого, как элемент, который правительство Казахстана использует для своего проекта национального строительства. Некоторые казахстанские ученые, желая подчеркнуть глубокие и древние истоки казахской культуры, утверждают, что своими корнями казахи восходят к скифам – народу, уже в 1-м тысячелетии до нашей эры создавшему первую из известных степных держав902. Различные государственные проекты подчеркивают сложнейшее устройство кочевых обществ, правивших Степью вплоть до российского завоевания, и их способность к инновациям. В конце 1960-х годов советские археологи нашли в одном из курганов республики останки скифского воина. В сегодняшнем Казахстане этот воин, известный как «Золотой человек» (
Как знакомство с казахским голодом может помочь понять коллективизацию и голод, имевшие место в других регионах Советского Союза? В феврале 1932 года Юсуп Абдрахманов, председатель Совнаркома Киргизии, написал в своем дневнике про лагеря казахских беженцев, возникшие на окраинах киргизской столицы Фрунзе. Подробно обрисовав нищету казахов, он заметил: «Так не показывает ли участь казахов и будущность киргиз? Похоже на то»904. Предсказание Абдрахманова не сбылось: коллективизация в Киргизии не привела к массовому голоду. Но его наблюдение заставляет задуматься, почему у других кочевых народов Советского Союза не было столь интенсивного голода, какой постиг казахов. Хотя между Казахстаном и Киргизией было немало общего – в обеих республиках имелось многочисленное коренное население, состоявшее из кочевых скотоводов, и существенное количество русских и украинских поселенцев, – голод в Киргизии оказался намного менее суровым. Считается, что в Киргизии от голода погибло около 39 тысяч человек905.
Историю усилий союзного правительства по коллективизации кочевых групп населения еще предстоит написать, но некая общая картина уже начинает вырисовываться906. Многие кочевые народы одновременно становились оседлыми и проходили коллективизацию, и это означало серьезнейший разрыв с прежним образом жизни. Прочерчивание границ, которое шло рука об руку с коллективизацией, по самой своей природе было особенно разрушительным для кочевых народов: надзор властей за районными, областными, республиканскими и международными границами отрезал кочевых скотоводов от важнейших ресурсов (от диких животных и пастбищ), тем самым делая их прежний образ жизни невозможным. Несмотря на существование плана поэтапной коллективизации СССР, которая должна была начаться с «более развитых» (то есть земледельческих) районов, некоторые кочевые районы были коллективизированы даже быстрее, чем оседлые907. Поголовье скота сократилось по всему Советскому Союзу, но самые ужасающие потери в численности стад пришлись на регионы кочевого скотоводства. В Бурят-Монголии поголовье скота уменьшилось на 62%908. Примерно на треть оно сократилось в зависимой от СССР Монгольской Народной Республике909. В Киргизии стада сократились на 78%910. По мере того как положение ухудшалось, кочевники-скотоводы выбирали старинную и проверенную стратегию, которую они не раз применяли в неблагоприятных политических или природных условиях, – бегство. В регионах кочевого скотоводства они могли уходить на очень далекие дистанции911.
Однако же из всех этих пастушеских регионов лишь Казахстан пережил суровый голод. Почему так? Монголия избежала еще большей катастрофы, когда Сталин, получив в 1932 году известия о произошедших опустошениях и охвативших республику восстаниях, приказал Монгольской народно-революционной партии прекратить коллективизацию, которая еще не была закончена. Монгольская народно-революционная партия была вынуждена окрестить свою прежнюю политику «левацким уклоном» и перейти к «новому курсу» – к более постепенной социально-экономической политике912. Коллективизация стала добровольной, и многие скотоводы продолжали вести кочевой образ жизни. Процесс коллективизации Монголии растянулся на несколько десятилетий: лишь в 1959 году она была сочтена завершенной913.
Тем временем в СССР насильственная коллективизация пастушеских регионов продолжалась. Чтобы дать окончательный ответ на вопрос, почему именно в Казахстане была столь ужасающая смертность, потребуются более подробные данные, в том числе сравнение метеорологических условий и показателей смертности от голода в различных регионах кочевого скотоводства, как на областном, так и на районном уровне. Тем не менее и сейчас можно выдвинуть несколько предположений. Историк Никколо Пьянчола считает возможным объяснением разную политику в этих регионах. Коммунистические партии Туркмении и Киргизии, двух других среднеазиатских республик с многочисленным кочевым населением, действовали под эгидой Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б), которое ориентировало регион в первую очередь на производство хлопка. Казахстан находился в иной экономической зоне, и в нем действовали иные правила. Он был производителем хлеба и мяса, поставщиком их в Москву, Ленинград и в хлопководческие регионы Средней Азии. Когда повысились требования по хлебо- и мясозаготовкам, Казахстан со своей специализацией на производстве пищи пострадал больше всех914. Существуют и другие факторы, позволяющие объяснить размах казахского голода, в том числе решение Москвы отправить в республику 200 тысяч спецпоселенцев и изгнать казахов с их земли для создания Карлага. Это решение, безусловно, обострило конкуренцию за продовольствие в республике.
Два самых масштабных голода сталинского времени произошли один в Казахстане, другой на Украине. Считается, что на Украине из-за голода и связанных с ним болезней умерло от 2,6 до 3,9 миллиона человек (из 33 миллионов), а в Казахстане, по имеющимся данным, умерло 1,5 миллиона (из 6,5). Вопрос о том, как разделить этих умерших по этническому признаку, является более сложным, но многочисленные исследования показали исключительную разрушительность казахского голода. В 1998 году американская комиссия, которой было поручено расследование украинского голода, заключила, что казахи из-за голода потеряли бóльший процент своего населения, нежели украинцы915. В 2010 году Парламентская ассамблея Совета Европы приняла резолюцию в память о жертвах голода, связанного с советской коллективизацией. В отношении казахского голода авторы резолюции отметили: «…предполагается, что [в Казахстане] число погибших по отношению ко всему населению было наиболее высоким среди народов бывшего СССР»916.
Сравнивать казахский голод с украинским сложно из-за очевидного информационного дисбаланса. Украинский голод был предметом многочисленных научных работ. Многие из исследователей этой темы изучали ее через особую призму, отыскивая данные, которые позволили бы осудить Россию за преступления против украинцев как этнической группы. Казахский голод изучался в гораздо меньшей степени, и казахстанские авторы куда меньше фокусировались на этническом измерении. Кроме того, многие из важнейших материалов Архива президента Республики Казахстан, такие как фонд 719, оказались в распоряжении исследователей только в последние пятнадцать лет и, соответственно, не были доступны исследователям первой волны. Эти материалы так и остались неизученными, потому что правительство Казахстана предпочитает тему голода не поднимать. На Украине, в отличие от большинства постсоветских государств, архивы бывшей госбезопасности открыты, что позволяет получить лучшее представление о том, как в годы голода развертывались репрессии. В Казахстане же такие архивы остаются закрытыми для всех, кроме небольшого числа местных исследователей.
Несмотря на это, можно сделать ряд выводов. Во-первых, пример казахского голода опровергает утверждения многих историков украинского голода, что советская власть была уникально жестокой по отношению к голодающим украинцам. Многие методы, применявшиеся властями в ответ на украинский голод и впоследствии сочтенные специфически украинскими, – например, закрытие границ, мешавшее бегству голодающих, изгнание беженцев из городов, занесение страдающих от голода районов на черную доску – использовались и против голодающих казахов917. А вот в Казахстане кремлевское руководство действительно приняло ряд чрезвычайно жестоких мер, не имеющих очевидных аналогов на Украине, – например, расстрел тысяч голодающих казахов на границе с Китаем и изгнание казахов с их пастбищ в разгар голода для строительства Карлага. Можно утверждать, что во многих отношениях казахский голод был более разрушителен, чем украинский, потому что принес с собой куда более глубокую культурную трансформацию, чем пережили украинцы, а именно утрату кочевого образа жизни.
Во-вторых, пример казахского голода показывает, что ряд существующих объяснений украинского голода уже не выдерживают критики. Коллективизация не была нападением исключительно на крестьянство – это была общесоюзная атака на чуждые категории населения. Казахский кризис начался еще до украинского (масштабный голод ударил по Казахстану зимой 1930/1931 года, а по Украине – зимой 1931/1932-го), и ряд жестоких методов, например закрытие границ, были испробованы в Казахстане раньше, чем на Украине. Эти данные противоречат утверждению, что особая тактика, использованная властями против голодающих украинцев, положила начало новым методам обращения с национальными группами918. Другие жестокие технологии, использованные в Казахстане, наоборот, были смоделированы по образцу тех, что применялись против голодающих украинцев. Казахский крайком 10 ноября 1932 года разрешил использование террора, аналогичного тому, что был применен против украинцев на Кубани всего за несколько дней до того. Как показывают эти примеры, союзное руководство не воспринимало один голод в отрыве от другого. Напротив, методы, применяемые в одном случае, влияли на выбор тактики в другом случае.
Наконец, включение казахского голода в общий нарратив о коллективизации показывает необходимость пересмотреть наши представления о государственном насилии против определенных этнических групп и о настроениях советского руководства. Отношения украинцев с властью были традиционно сложными, чего нельзя сказать о казахах. Но реакция государства в этих двух случаях мало чем различается. В Казахстане, как и на Украине, в годы голода было несколько волн репрессий против местных элит, в том числе против Алаш-Орды. Как и на Украине, неудачи сельского хозяйства были непосредственно связаны с вопросами национальной культуры. В то время как голод усиливался, партийные деятели продолжали решительный натиск на кочевой образ жизни, исходя из привычных стереотипов, в частности из представления, что кочевники по-прежнему располагают огромными стадами.
В декабре 1932 года вышло два отдельных постановления, в которых Политбюро критиковало политику украинизации, включавшую в себя поддержку украинских партийных деятелей и украинского языка. Впоследствии многие ученые сочли эти постановления исключительными, указывающими на решительный поворот в советской политике национальностей, в частности, к коллективному наказанию украинцев как национальной группы919. Но, как показывает пример Казахстана, в отношениях с национальными кадрами всегда была напряженность. Союзное руководство стремилось к продвижению казахских и украинских кадров, но в неменьшей степени и к контролю над ними. Эти постановления Политбюро были частью более широкой картины.
Следует ли называть казахский голод геноцидом? Это зависит от того, какое определение геноцида мы будем использовать. Термин «геноцид» впервые применил Рафаэль Лемкин, польско-еврейский юрист, объяснивший свое понимание данного термина в книге «Правление государств „Оси“ в оккупированной Европе»920. Термин Лемкина приобрел дополнительное значение в 1948 году, когда Генеральная Ассамблея ООН приняла Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него. Этот документ (известный также как Конвенция о геноциде) определяет геноцид следующим образом:
…действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую:
а) убийство членов такой группы;
b) причинение серьезных телесных повреждений или умственного расстройства членам такой группы;
с) предумышленное создание для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение ее;
d) меры, рассчитанные на предотвращение деторождения в среде такой группы;
e) насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую921.
Таким образом, чтобы какая-то политика подпадала под юридическое определение геноцида, она должна сочетать в себе определенные действия (a–e) и намерение «уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу». Если же речь идет о политических группах, тогда это определение не действует, поскольку ограничивает возможные жертвы геноцида национальными, этническими, расовыми или религиозными группами. В ходе переговоров, предшествовавших заключению конвенции, Советский Союз был одним из тех государств, которые успешно боролись против упоминания о политических группах922.
Советская власть стремилась радикально трансформировать казахское общество и не беспокоилась о том, что подобная трансформация приведет к бескрайним людским страданиям. Однако нет никаких данных, что эти планы насильственной модернизации когда-либо включали в себя стремление уничтожить казахов как группу. Хотя московское руководство в самый разгар голода прибегало к таким безжалостным мерам, как изгнание голодающих беженцев из городов и занесение деревень на черную доску, целью этой тактики была не борьба с казахами как таковыми, а всего лишь решение проблем, которые власть считала политическими, – остановить распространение болезней, ликвидировать беспорядки в городах, нехватку хлеба на государственных рынках. Таким образом, с точки зрения Конвенции о геноциде, которая и есть источник юридического определения геноцида, казахский голод геноцидом, по-видимому, не является, поскольку существующие данные не указывают на то, что власти стремились уничтожить казахов как этническую группу. Впрочем, если мы обратимся к первоначальному определению геноцида, которое сформулировал Лемкин и которое включает не только физическое уничтожение, но и политическое, социальное или культурное, то казахский голод, вероятно, можно считать геноцидом. Ведь при помощи коллективизации советское руководство стремилось уничтожить кочевой образ жизни – ключевую часть казахской культуры и идентичности.
Но фиксация на понятии геноцида мешает увидеть картину в целом. Казахский голод был преступлением против человечности. Он привел к смерти более миллиона гражданских лиц и к физическим и душевным страданиям тех, кто выжил. Тот факт, что в глазах общественности главнейшим и окончательным преступлением стал геноцид, под юридическое определение которого казахский голод, видимо, не подпадает, вовсе не уменьшает страданий казахов и не делает казахский голод менее достойным внимания. Напротив, этот факт – что казахский голод, будучи одним из самых гнусных злодеяний сталинского режима, не вписывается в юридическое определение геноцида, – должен заставить историков вновь задуматься о том, как мы классифицируем и изучаем массовые преступления и их осуществление. Делая столь сильный упор на те случаи, которые соответствуют принятому определению геноцида, мы тем самым, возможно, скрываем другие массовые преступления, такие как казахский голод, которые тоже имели политическое происхождение и были не менее разрушительны для человеческих жизней.
ЭПИЛОГ
В 2011 году Нурзия Кажибаева, пережившая казахский голод 1930–1933 годов, отметила, что некоторые казахи, по-видимому, предпочитают обходить тему голода молчанием. Она рассказала о своем родственнике Хамите, «советском казахе», комсомольце и студенте мединститута. Хотя его родной дед умер во время голода, Хамит сердился на родителей, спрашивая их: «Зачем вы без конца возвращаетесь к теме голода? Почему вы не ели хоть немного хлеба?» Критикуя Хамита, Кажибаева восклицала: «Как слаба наша память! Или наши потомки стали
В Казахстане термин «манкурт», а также несколько его синонимов, например
Слова Кажибаевой наводят на ряд общих вопросов. Как казахи вспоминают голод? Почему, в отличие от Украины, где украинский голод стал ключевым событием при создании национальной памяти, голод в Казахстане обсуждается сравнительно мало? Мой эпилог не может дать окончательного ответа на эти вопросы – то, как в Казахстане вспоминают голод, заслуживает отдельного полноценного исследования. Но я надеюсь, что данный эпилог заставит людей задуматься на эти темы и укажет возможные направления дальнейших изысканий929. Он подтвердит, что вопрос голода оказался переплетен с более широким вопросом – как казахам следует вспоминать советское прошлое, – а также с нынешними отношениями Казахстана и России. Для казахских активистов, стремящихся сохранить память о казахском голоде, украинский голод стал одновременно и положительным, и отрицательным примером. Недавние попытки президента Нурсултана Назарбаева и его преемника, Касым-Жомарта Токаева, вновь начать обсуждение казахского голода продемонстрировали, насколько трудно сочетать две стратегии, которых казахское руководство придерживается в одно и то же время: развитие полиэтничной гражданской нации и апеллирование к этническому казахскому национализму930. Впрочем, важнейшие вопросы индивидуальной ответственности за кризис, который постиг людей, живших в 1930-е годы, по-прежнему не привлекли особого внимания.
После взрыва интереса в 1980–1990-е годы (когда большинство авторов в основном сосредоточились на поношениях в адрес Голощёкина как главного творца голода и на воспевании казахского противостояния советской власти) в конце 1990-х годов общественное обсуждение голода в Казахстане приостановилось. Призывы казахских активистов к суду над организаторами голода перестали звучать публично931. Число популярных книг и научных исследований по истории голода существенно сократилось. Когда в 2007 году, занимаясь собственными изысканиями, я общалась с казахстанскими аспирантами, они говорили мне, что их научные руководители рекомендуют избирать для исследований другие темы. Пожалуй, самым ярким символом произошедших изменений стало то, что мемориал жертвам казахского голода, планировавшийся в Алматы (бывшей Алма-Ате) с 1990 года, оставался невоздвигнутым – на этом месте продолжала стоять лишь простая каменная плита с надписью. Побывав там в 2007 году, я увидела, что тропинка к плите заросла сорняками, а тротуар поблизости усеян пустыми пивными бутылками.
В 2012 году публичное обсуждение голода возобновилось, но уже без прежнего размаха. В восьмидесятилетнюю годовщину голода, в мае 2012 года, президент Назарбаев разрешил проведение масштабной международной конференции «Голод в Казахстане: трагедия народа и уроки истории», и выступления участников этой конференции широко обсуждались и транслировались государственными СМИ932. Конференция сопровождалась открытием в Астане, новой столице Казахстана, мемориала, посвященного голоду. Мемориал составляют «Стена скорби», покрытая решетчатым узором (напоминающим
Однако это новое общественное обсуждение отличалось от первого: в своей речи на открытии в Астане мемориала, посвященного голоду, Назарбаев не только воздержался от использования термина «геноцид», но и довольно мало сказал об ответственности советской власти за это массовое злодеяние. Вместо того он предостерег казахов от искушения «политизировать» бедствие, намекнув на украинцев, требовавших от России репараций за украинский голод933. С этого момента казахстанские историки вновь занялись исследованиями голода, но иначе, чем их предшественники в 1990-е годы. Вместо того чтобы создавать новые интерпретации, ученые сконцентрировались на важнейшей (но, вероятно, вызывающей меньше противоречий) работе по публикации документальных фондов, связанных с голодом, по выявлению имен погибших и локализации массовых захоронений, где покоятся многие жертвы голода934.
Как объяснить этот период молчания и последовавший за ним период ограниченного общественного обсуждения? Выяснение причин подобных сдвигов потребует дальнейшего исследования, но уже сейчас можно сделать несколько предположений. Казахстан поддерживает тесные отношения с Россией, и Назарбаев, как теперь и его наследник Токаев, возможно, опасался, что полноценное обсуждение голода обострит дипломатические отношения или вызовет раздражение со стороны многочисленного русского меньшинства Казахстана. Действительно, подход казахстанских лидеров к голоду напоминает тот подход, который избрали некоторые российские ученые, пользующиеся поддержкой государства. Эти ученые, указывая на существование голода в нескольких регионах Советского Союза, отвергают украинские обвинения в геноциде, утверждая, что голод, связанный с советской коллективизацией, был «общей трагедией советских народов» и должен «соединять», а не разделять народы России и Украины. Впрочем, такие авторы не слишком много говорят и о виновности советской власти в произошедших бедствиях935. Принятая в Казахстане официальная интерпретация голода сфокусирована не на страданиях казахов и обвинении чужаков, а на сотрудничестве разных народов в общей беде. Поэтому нет ничего удивительного в том, что самым знаменитым мемуаристом, запечатлевшим казахский голод, стала представительница другого народа – Татьяна Невадовская, дочь сосланного в Казахстан профессора Гавриила Невадовского. Ее дневники и стихи полны пронзительных описаний голодных лет, а также усилий, которые она прикладывала для спасения голодающих казахов936.
Вероятно, одной из причин решения Назарбаева начать официальное поминовение голода стало общественное давление. В 2008 году Парламентская ассамблея Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) прошла в Астане. Она приняла резолюцию в память жертв украинского голода. В резолюции признавалось, что голод был вызван «жестокими преднамеренными действиями и политикой тоталитарного сталинского режима», но, к разочарованию некоторых украинцев, голод так и не был назван геноцидом937. Некоторые казахи, комментировавшие резолюцию, задались вопросом, почему на встрече в Астане режим Назарбаева как будто поддержал российскую позицию. По их мнению, казахи должны были поддержать украинские заявления о геноциде и потребовать от ОБСЕ признать геноцидом и казахский голод938. В 2010 году Парламентская ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) приняла резолюцию в память о жертвах голода, связанного с советской коллективизацией, отметив, как упоминалось выше, что смертность среди казахов в годы голода, по всей видимости, оказалась пропорционально наиболее высокой в Советском Союзе. Это заявление стало толчком для казахстанских активистов, требовавших прекратить молчание властей по поводу казахского голода939. Несколько депутатов парламента подали премьер-министру Казахстана петицию о необходимости более широкого официального признания казахского голода, со строительством мемориального комплекса, посвященного его жертвам940.
Эти события подтолкнули режим Назарбаева к решению начать в 2012 году официальное поминовение голода. И все же относительное отсутствие дискуссии в Казахстане может объясняться не только позицией правительства, но и другими причинами. Вопрос, кто является жертвой, во многих семьях очень непрост, и вытаскивание полной картины бедствия на поверхность, возможно, заставит казахов встать лицом к лицу с неоднозначными фактами собственной истории, в том числе и с той ролью, которую многие казахи сами сыграли в катастрофе. Другой непростой вопрос – кто виноват. Некоторые казахстанские ученые просто указывают на Россию, используя пример голода, чтобы продемонстрировать всю злостность российского влияния на казахское общество941. Другие отвечают, что Россию нельзя винить в казахском голоде. Алдан Смайыл, депутат казахстанского парламента, заявил: «Мы не должны просить извинений [за голод], потому что их не у кого просить – та страна уже не существует»942. В этой версии событий ответственность за бедствие должен нести Советский Союз, не Россия.
Для некоторых казахов нежелание обсуждать голод связано с более широким вопросом – оценки советского прошлого в целом. Как объяснил мне один казахский коллега, многие казахи признают, что советский эксперимент привел к огромным людским потерям, но вместе с тем считают, что советская модернизация имела и положительные стороны, одной из которых было превращение казахов из «отсталого» кочевого населения в современное оседлое общество943. После обретения Казахстаном независимости Институт истории и этнологии им. Ч.Ч. Валиханова (Шоқан Уәлихан) выпустил пятитомный труд «История Казахстана с древнейших времен до наших дней»944. Однако том, описывающий советский период истории Казахстана, вышел лишь после большой задержки – яркий признак того, насколько трудно было казахам создать пригодный к употреблению нарратив советского прошлого.
Другим показателем разных взглядов на голод является отсутствие в Казахстане единого, общепринятого названия для казахского голода. Если на Украине есть устойчивый термин, обозначающий украинский голод, –
Официальный подход правительства Казахстана к истории голода тоже не лишен противоречий. Призывы не политизировать бедствие не раз переплетались с замаскированными апелляциями к казахскому этническому национализму. На открытии мемориала жертвам голода, которое состоялось 31 мая 2017 года в Алма-Ате, мэр города Бауыржан Байбек отметил: «Согласно данным ученых, из-за голода рост населения страны отстал на сто лет». Он также заявил, что статуя казашки с истощенным ребенком – правильный выбор для памятника, поскольку «мать – источник всего чистого, основание нации, гарантия будущего»945. Для многих казахов вопрос голода переплетен с непростым вопросом этнического баланса страны, с тем вопросом, на который намекают как комментарий Байбека, так и, возможно, сама скульптура. Некоторые казахские ученые утверждают, что, если бы голода не случилось, в мире было бы не 18, а 25 миллионов казахов или даже больше946.
Вскоре после обретения республикой независимости правительство Назарбаева приложило усилия, чтобы увеличить число казахов в Казахстане. Обещая землю и гражданство, правительство сумело привлечь в страну почти миллион заграничных казахов947. Многие из этих вернувшихся, известных как оралманы (
Тема памяти казахов о голоде еще хранит много тайн. В частности, заслуживает исследования вопрос, как казахи обсуждали это бедствие и передавали знание о нем следующим поколениям. Тем временем собственные изыскания казахов, посвященные голоду, который разорил казахское общество и коренным образом изменил казахскую культуру, но одновременно с этим и создал новую казахскую национальную идентичность, остаются незавершенными.
БЛАГОДАРНОСТИ
Для меня большое удовольствие выразить благодарность тем учреждениям, чья финансовая помощь сделала этот проект возможным. Хотя они не несут ответственности за мои выводы, без их щедрой помощи я не смогла бы закончить эту книгу. Изучение темы и написание текста начались в Йельском университете. Я получала стипендию для выпускников Йельского университета, Йельскую стипендию Эндерса, стипендию Смита Ричардсона от Йельского центра международных исследований безопасности, студенческую стипендию Фулбрайта по Казахстану, а также стипендию Американского совета ученых обществ / Меллона на окончание диссертации. Кроме того, я получила финансовую поддержку для изучения немецкого, русского и казахского языков и благодарю за помощь Программу Государственного департамента США по иностранным языкам и страноведению, а также программу Title VIII Государственного департамента, Научный совет по социальным наукам, Центр исследований международной безопасности и Йельскую аспирантуру искусств и наук. Другие фонды позволили мне провести дополнительные архивные исследования, чтобы расширить охват этого проекта, и обеспечили мне возможность неотрывной работы над ним, благодаря чему я смогла создать эту книгу. Такой возможностью я обязана стипендии Меллона / Американского совета ученых обществ для молодых ученых в Центре Мак-Миллана в Йельском университете, стипендии Title VII для молодых ученых в Международном центре поддержки ученых Вудро Вильсона, гранту на исследования от Международного научного совета по исследованиям и обмену, стипендии Карсон от Центра окружающей среды и общества им. Рэйчел Карсон, летней исследовательской стипендии аспирантуры Мэрилендского университета в Колледж-Парке, гранту на исследования от Фонда Гарри Франка Гуггенхайма и стипендии Клюге от Библиотеки Конгресса.
Лора Энгельштейн была моим наставником как в Йельском университете, так и за его стенами. Она была рядом со мной, когда мой проект был еще в зародыше, и учила меня тщательно работать, ясно выражать мысли и придерживаться эмпирического подхода. Она с готовностью отвечала на бесчисленные вопросы, которые я ей задавала, и выдерживала мои кризисы, возникавшие в последнюю минуту. Даже когда я давно уже перестала быть ее студенткой, она щедро делилась со мной своим временем, писала мне рекомендательные письма, оставляла замечания по поводу заявок на гранты и читала (или перечитывала) черновики глав этой книги. Она резко критиковала меня, помогая придавать форму страницам этой книги, но вместе с тем и поддерживала в те минуты, когда мне это было особенно нужно. С учетом того, что профессия историка требует очень большого количества времени, удивительная готовность Лоры быть наставником является чем-то уникальным. Но именно эта работа, так часто остающаяся забытой и недостаточно признанной, позволяет полю истории расти и развиваться, а таким проектам, как мой, – приносить плоды.
Другой человек из Йеля, которого я хочу поблагодарить, – Тим Снайдер. Он поддерживал мой проект с самого начала. На протяжении тех долгих лет, что я им занималась, это значило для меня очень много. Тим сыграл важнейшую роль на самом первом этапе, вылавливая идеи из беспорядочных черновиков глав этой книги, и его глубокие и значимые предложения помогли книге стать намного лучше. Бен Кирнан поделился своими впечатлениями и тщательно вычитал мои черновики. Кроме того, я хотела бы поблагодарить Аббаса Аманата, Пола Бушковича, Уте Фреверта, Джона Мерримана, Питера Пердю, Стива Пинкуса и Марси Шор. В Йельском университете мне повезло быть частью дружеской группы коллег-аспирантов, в которую входили Лайя Белселлс, Хейдон Черри, Фейт Хиллис, Чарльз Кейт, Анджа Мантей, Кэтлин Минахан, Филипп Нильсен, Хелен Вейт, Ирина Вушко и Шарлотта Уолкер-Сейд. Джессика Чома стала моей близкой подругой. Я в долгу перед друзьями из аспирантской группы чтения, терпеливо читавшими первые черновики этого проекта. Их имена – Дэниел Брюкенхаус, Лиза Пинли Коверт, Кэтрин Данлоп, Йедида Канфер, Кармен Кордик, Иден Кнудсен Мак-Лин, Лора Робсон и Ник Раттер. В долгие дни написания книги они оказывали мне поддержку тогда, когда это было особенно нужно, а их предложения помогли придать этой книге форму.
Мои исследовательские путешествия в Казахстан ознаменовались множеством приключений, и я благодарна судьбе за то, что случайно обнаружила место, где так хорошо быть иностранным исследователем. Я смогла поговорить со многими казахстанскими историками, и они были так добры, что поделились со мной множеством материалов. Хочу поблагодарить Жулдусбека Абылхожина, Таласа Омарбекова, Сабита Шилдебая (Сәбит Шiлдебай) и Макаша Татимова (к сожалению, умершего до публикации этой книги) за то, как щедро они делились со мной своим временем. Я надеюсь, что этот проект станет свидетельством динамичности казахстанской науки. Мне помогали сотрудники Архива президента, Центрального государственного архива, Алматинского областного государственного архива, Центра документации новейшей истории в Семее и Центрального государственного архива кинофотодокументов и звукозаписей. Хотелось бы выразить признательность Сауле Сатаевой, которая помогла найти некоторые из фотографий, используемые в данной книге. В самой первой своей поездке в Казахстан я встретила семью Аубакировых, и город Алматы всегда был освещен для меня их добротой и хорошим настроением. Асель Шаяхмет стала близкой подругой, а ее семья – моим родным домом во время поездок в Казахстан. На протяжении долгих лет Асель терпеливо отвечала на мои многочисленные вопросы о казахской культуре. В Алматы я должна также поблагодарить Брайана Карлсона, Стэнли Кэрриера, Мег Дрисколл, Анну Генину, Дженет Килиан, Альберта Лэнга, Меган Рэнсиер, Дела Шваба, Асият Сулейменову и Миру Тулеуп. В Москве хочу выразить благодарность Дженнифер Фоорт, Ирине Плевако и Дженет Лини Сарайве.
Мне повезло быть частью доброжелательной и интеллектуально стимулирующей группы ученых, изучающих Среднюю Азию. Адриенна Эдгар с самого начала поощряла мой интерес к региону, читала ранние черновики моего проекта, а в последующие годы продолжала оставаться источником незаменимых советов. Марыся Блэквуд, Ян Кэмпбелл, Вирджиния Мартин, Габриэль Мак-Гвайр, Джефф Сахадео и Эд Шац оказывали мне поддержку и были наставниками в вопросах, связанных со Средней Азией. В последние годы на Западе изучение казахского голода расцвело, и я признательна другим историкам, работающим над этой темой, – Роберту Киндлеру, Изабель Оайон, Мэтту Пэйну и Никколо Пьянчоле – за их коллегиальность и великодушие. Мое понимание казахского голода значительно улучшилось благодаря тому, что я имела возможность обмениваться с ними мыслями и находками.
Были и другие люди, тоже внесшие свой вклад в то, что мой проект стал книгой. Если бы не поддержка со стороны Амира Вайнера, я, возможно, так и не стала бы историком, и я ему очень признательна. В студенческие годы я имела счастье работать с Лу Робертс, и она оставалась для меня образцом и позднее. Хочу также выразить свою благодарность тем ученым, которые дали мне возможность делиться черновиками глав книги и представлять предварительные результаты моих изысканий в их научные учреждения. Эти ученые слишком многочисленны, чтобы назвать их поименно, но я признательна им и их слушателям, которые приняли такое активное – и такое плодотворное – участие в моей работе. Джереми Фридман прочитал рукопись книги на раннем этапе и предложил ряд ценных замечаний. Другие тоже критиковали ее или предлагали свои идеи, которые оказали на меня влияние. Это Николас Брейфогл, Кейт Браун, Дэвид Брофи, Криста Гофф, Андреа Грациози, Филиппа Хетерингтон, Фейт Хиллис, Пол Джозефсон, Виктор Кондрашин, Кристоф Мауч, Тимоти Нунан, Кормак О’Града и Стивен Уиткрофт.
Мэрилендский университет в Колледж-Парке, где я преподаю, стал для меня живым интеллектуальным домом. Я признательна заведующему моей кафедрой, Филу Сургелю, за поддержку и разрешение уходить в творческие отпуска, которые позволили мне закончить исправленную версию этой книги. Я признательна судьбе за двоих удивительных коллег, специалистов по истории России и Восточной Европы, Михаила Долбилова и Петра Козицкого. Кейт Кин стала мне замечательным другом. Другие люди, которых я хочу поблагодарить в Мэрилендском университете, – Ала Кречун, Ахмет Карамустафа, Джон Лэмп, Элизабет Папазиан, Ричард Прайс, Марша Розенблит, Люда Шарая и Том Зеллер. Вашингтон, округ Колумбия, – потрясающее место для историка Советского Союза, и я вынесла немало ценного для моего проекта из общения с коллегами в рамках семинара по истории России в Джорджтаунском университете.
Этот проект не был бы возможен без помощи многочисленных архивистов и библиотекарей. Таня Лоркович и все сотрудники Славянского читального зала Мемориальной библиотеки Стерлинга в Йеле помогали мне найти труднодоступные материалы из Средней Азии. Гарри Лейч и Джоан Уикс оказывали мне помощь в Библиотеке Конгресса. За помощь в библиотеке Мак-Келдина в Мэрилендском университете я благодарю Эрика Линдквиста. За помощь в сложных переводах с казахского языка и другую помощь в моих исследованиях я в долгу перед Сериком Бейсембаевым, Уланом Бигожиным, Талгатом Кадировым, Ольгой Литвин и Арыстаном Молдабековым. Натан Бурч начертил красивейшие карты, которые опубликованы в этой книге.
Версия пятой главы настоящей книги была опубликована под названием «Насилие, бегство и голод: китайско-казахстанская граница и казахский голод, 1930–1931 гг.» (Violence, Flight, and Hunger: The Sino-Kazakh Border and the Kazakh Famine, 1930–1931в книге «Сталин и Европа: подражание и господство, 1928–1953 гг.» (Stalin and Europe: Imitation and Domination, 1928–1953 / Edited by R. Brandon and T.D. Snyder. Oxford, 2014. Р. 44–73), а версия первой главы была недавно опубликована под названием «„Люди двигаются, а земля остается неподвижной“: кочевники, поселенцы и экология Казахской степи, 1870–1916 гг.» («People Arrive but the Land Does Not Move»: Nomads, Settlers, and the Ecology of the Kazakh Steppe, 1870–1916) в книге «Окружающая среда Евразии: природа и экология в евразийской истории» (Eurasian Environments: Nature and Ecology in Imperial Russian and Soviet History / Edited by N.B. Breyfogle. Pittsburgh, 2018. P. 43–59). Я признательна обоим издателям за возможность переиздать версии этих глав в составе настоящей книги.
Мне доставило большое удовольствие работать с издательством Корнелльского университета над созданием этой книги. Я благодарю Роджера Хейдона за его интерес к проекту. Он всегда отвечал на мои вопросы с терпением и добротой и внес много ценных редакторских предложений, улучшивших книгу. Кроме того, именно Роджер нашел двух замечательных рецензентов – Дэвида Бранденбергера и Ребекку Мэнли. Я благодарю Дэвида и Ребекку за заботу и внимание, с которыми они рецензировали книгу. Их глубокая критика помогла мне отточить мои аргументы и спасла меня от ряда ошибок. Кэролин Паунси была потрясающим техническим редактором. Я признательна Карен Лоун и Эллен Мёрфи за их помощь в производственном процессе, как и Кармен Адриане Торрадо Гонсалес за помощь с маркетингом. Я счастлива, что «Новое литературное обозрение» согласилось выпустить русский перевод этой книги. Хочу поблагодарить Алексея Терещенко за его тщательный и элегантный перевод и Ирину Жданову за ее дружеские чувства и поддержку проекта.
Я в неоплатном долгу перед родственниками и друзьями, которые поддерживали меня на последних стадиях проекта. Йедида Канфер прокомментировала несколько глав и поделилась своими впечатлениями. Изабель Каплан оказала помощь, необходимую в последний момент. Джин Гэлбрейт была удивительным другом на протяжении более тридцати лет. Она прочитала всю книгу в рукописи и сделала ряд ценных предложений. Кейт Гэлбрейт тоже прокомментировала всю книгу, и ее зоркий редакторский глаз помог сделать текст более легким для чтения. Мои родители, моя сестра Энн и мой зять Эли всегда были для меня неисчерпаемым источником любви и поддержки. Моя дочь Изабель и мой сын Томас родились, когда этот проект был близок к завершению, и принесли в мою жизнь очень много счастья. Но прежде всего я благодарна моему мужу, Арнду. Он слишком много лет прожил с этим проектом и всегда был готов оказать мне помощь. Его радость жизни была вдохновением для меня, а его мягкое чувство юмора успокаивало в самые трудные дни. Именно ему с любовью и благодарностью я посвящаю эту книгу.
ПРИЛОЖЕНИЕ
A. Ежемесячный объем атмосферных осадков в отдельных местах Казахстана, 1931 год (в мм)
B. Средний ежемесячный объем атмосферных осадков в отдельных местах Казахстана, 1921–1930 годы (в мм)
C. Год с наименьшим объемом осадков в отдельных местах Казахстана, 1921–1933 годы (в мм)
СЛОВАРЬ
адат обычное право в казахском обществе
аксакал глава клана в казахском обществе, выбиравший направление и время сезонной миграции и заведовавший пастбищами
АО автономная область
артель промежуточный тип колхоза, в котором рабочий скот и орудия труда находятся в совместной собственности. Более высокий уровень обобществления, чем в ТОЗе
АССР автономная советская социалистическая республика
аул кочевой лагерь, как правило состоящий из двух–восьми хозяйств. Кроме того, советский административный термин, казахская территориальная единица меньшего размера, чем район
бай советский термин, обозначающий богатого казаха или казаха-эксплуататора
белая кость аристократический слой в казахском обществе, включавший ханов, султанов и торе (төре)
бий глава рода в казахском обществе, судивший по обычному праву (адату)
верста единица измерения расстояния, приблизительно равная 1066 м
Госплан Государственная плановая комиссия при Совете труда и обороны СССР
джут весенняя гололедица, которая могла привести к массовому падежу скота у кочевников
жуз надплеменная конфедерация в казахском обществе
колхоз коллективное хозяйство
коренизация политика по поддержке нерусских языков и продвижению нерусских элит на нерусских территориях
крайком краевой комитет ВКП(б). В книге, как правило, речь идет о Казахстанском крайкоме
Наркомзем Народный комиссариат (Наркомат) земледелия
нэп новая экономическая политика
ОГПУ Объединенное государственное политическое управление при СНК СССР, аналог тайной полиции, орган госбезопасности с 1922 по 1934 год
Оседком Комитет по оседанию кочевого и полукочевого казахского населения Казахской АССР при СНК КАССР
откочевщики термин, использовавшийся в годы голода для обозначения беженцев
очередность в этой книге – политика предоставления казахам приоритета при покупке земли в Казахстане
пуд русская мера веса, равная 16,38 кг
РСФСР Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика
самовольцы незаконные поселенцы-крестьяне
середняк крестьянин со средним уровнем доходов. Этот термин использовался и для обозначения казаха со средним уровнем доходов
Совнарком (СНК) Совет народных комиссаров
совхоз государственное сельскохозяйственное предприятие
согым (соғым) ежегодный осенний забой скота казахами с целью запасти еды на зиму
солончак тип почвы, возникающий, когда на поверхность поднимаются грунтовые воды, оставляя белые пятна соли
ССР советская социалистическая республика (союзная республика)
Поделиться книгой: