Помоги проекту - поделись книгой:
Понятно, что идеального решения не существует. Сбалансированная социальная система с отключенным «насосом богатства» пребывает в неустойчивом равновесии, для поддержания которого требуются постоянные усилия, как при езде на велосипеде. Эта нестабильность проистекает из фундаментального принципа социологии, «железного закона олигархии»254, который утверждает, что группа интересов, получая большую власть, неизбежно начинает использовать эту власть в корыстных целях. Мы видели, что этот общий принцип действует как в досовременных, так и в современных обществах. Ранняя Российская империя, например, была служилым государством, где служили все: и крестьяне, и дворяне, и правитель. (Петр I – хороший пример служилого царя, но далеко не единственный.) Однако дворяне обладали большей властью, чем прочие, и потому в конце концов разрушили трехсторонний договор, отринув службу. Далее они включили «насос богатства» – потому что могли, – угнетая крестьян и превращаясь в паразитический класс. Снова и снова мы наблюдаем один и тот же процесс во всех исторических состояниях, волны нестабильности всегда повторяются.
К сожалению, современные демократии не застрахованы от воздействия «железного закона олигархии». Соединенные Штаты Америки успешно остановили «насос богатства» в Эру прогрессивизма и при «Новом курсе», но затем позволили эгоистичным элитам включить его снова в 1970-х годах. Великобритания следовала аналогичной траектории, с отставанием на несколько лет. В этой стране снижение относительной заработной платы началось после 1975 года 255. В настоящее время налицо многочисленные признаки того, что несколько других западных демократий вступает на тот же скользкий путь.
Один из наглядных и очевидных признаков таков: после длительного периода сокращения доходов и уменьшения богатств на протяжении большей части двадцатого столетия экономическое неравенство вновь начало возрастать в западных демократиях (как и в большей части остального мира)256. При этом Западная Европа заметно страдает от перепроизводства молодежи с учеными степенями 257. Другой тревожный признак заключается в распространении идей неоклассического рыночного фундаментализма, который пропагандируют влиятельные международные издания, скажем журнал «Экономист», и который поощряют международные организации, подконтрольные США, – скажем, Международный валютный фонд 258.
Еще больше тревог внушает переход западных демократий от «классовой партийной системы» к «многоэлитной партийной системе». Выше (глава 8) обсуждался этот переход в Соединенных Штатах Америки, где Демократическая партия, партия рабочего класса во времена «Нового курса», к 2000 году стала признанной партией «десятипроцентников». Соперничающая с ней Республиканская партия в основном прислуживает богачам-«однопроцентникам», бросая 90 процентов своих сторонников на произвол судьбы. Амори Гетин, Клара Мартинес-Толедано и Тома Пикетти изучили сотни результатов выборов и установили, что политические партии в других западных демократиях тоже все больше ориентируются на хорошо образованных и богатых избирателей 259. Когда политические партии отворачиваются от рабочего класса, это влечет за собой существенные изменения в распределении социальной власти в обществе. Именно этот баланс сил и определяет, разрешено ли эгоистичным элитам включать «насос богатства».
Почему-то обращают мало внимания на тот факт, что, пусть демократические институты воплощают лучший (или наименее худший) способ управления обществом, демократии особенно уязвимы для воздействия со стороны плутократов. Идеология может быть самой мягкой и подспудной формой власти, но она является ключевым фактором в демократических обществах. Плутократы могут использовать свое богатство, чтобы подкупать средства массовой информации, финансировать аналитические центры и щедро вознаграждать тех влиятельных лиц, которые будут публично их поддерживать. Иными словами, они обладают огромной властью и способны склонять электорат к мнению, которое соответствует их интересам. Более грубые формы власти (вмешательство в выборы и политическое лоббирование) также вполне эффективны в пропаганде политических программ богатого класса. Наконец, как и на войне, деньги являются наиболее важным топливом для политических организаций. Голого энтузиазма недостаточно для устойчивых долгосрочных усилий, хотя, конечно, деньги заодно с энтузиазмом лучше, чем просто деньги. Плутократы могут позволить себе планировать вдолгую и реализовывать свои планы в долгосрочной перспективе.
Звучит довольно пессимистично, не правда ли? Соединенные Штаты Америки выступают здесь для европейцев поучительным примером, поскольку все эти процессы перехода от демократии к плутократии разворачивались в США на протяжении десятилетий. Однако некоторые основания для оптимизма все же остаются. Несмотря на сильное культурное сходство и несмотря на свою принадлежность к одной и той же наднациональной организации, страны ЕС демонстрируют значительную степень разнообразия траекторий, характерных для каждой страны. Беглый обзор позволит проиллюстрировать это соображение, и мы сосредоточим внимание на конкретной статистике из Всемирной базы данных о неравенстве – на доле дохода, достающейся 1 проценту сверхбогатых 260.
Германия, крупнейшая экономика ЕС, выглядит логичной отправной точкой для анализа. На протяжении многих десятилетий после 1945 года доля доходов «верхнего процента» населения в Германии составляла около 10 процентов. В 2003 году она равнялась 9,5 процента, но затем быстро увеличилась – до 13 с лишним процентов – и замерла на этом уровне. Сдвиг произошел позже и не был таким резким, как в Соединенных Штатах Америки, где указанная доля была близка к 10 процентам в 1970-х годах (как и в Германии), но после 1980 года быстро выросла и вот уже десять лет превышает 19 процентов. Правда, следует помнить, что Америка занимает особое место среди западных демократий – там выше всего степень экономического неравенства и там же печальная статистика благосостояния (эти два явления, несомненно, связаны между собой). Германии предстоит пройти долгий путь по скользкой дорожке, чтобы догнать Америку, но она явно движется в ту сторону.
Франция – любопытный контрапункт ситуации в Германии. Доля доходов «верхнего процента» населения здесь упала до абсолютного минимума в 1980-х годах (около 8 процентов), а затем выросла до более чем 11 процентов в начале 2000-х годов. Затем она снова снизилась и в настоящее время составляет немногим менее 10 процентов 261. Германия и Франция являются двумя наиболее важными и влиятельными участниками ЕС, однако траектории неравенства у них совершенно разные, и ясно, что их элиты движутся разными курсами.
А что насчет Дании и Австрии, двух стран, которые приводились в качестве примеров хорошо управляемых государств? У Австрии, похоже, все хорошо, ей удается сохранять неравенство на удивительно ровном уровне. Доля «верхнего процента» составляла около 11 процентов в 1980-х годах; в начале 2000-х годов подросла до приблизительно 12 процентов, потом опять снизилась и сейчас составляет 10 процентов, как и во Франции. В Дании траектория была совершенно иной. Как мы видели в главе 6, Дания первой из Скандинавских стран внедрила трехстороннее общественное соглашение, что привело к значительному сокращению доходов: на рубеже 1980 года доля самых богатых людей сократилась ниже 7 процентов. Но в 1980-е годы ситуация изменилась, и состояние сверхбогатых начало возрастать; сегодня их доля составляет немногим менее 13 процентов, что в целом соответствует показателю Германии.
Самый важный вывод из этого обзора заключается не в специфике траекторий, по которым следуют разные страны, а в самом факте изменчивости. Почему это важно? С точки зрения ученого, наличие достаточного количества вариаций является ключом к лучшему пониманию причин, определяющих динамику развития. Почти каждая страна, включенная в базу данных о мировом неравенстве, следует собственной уникальной траектории. Существует множество теорий, предложенных экономистами и социологами для объяснения того, почему неравенство то увеличивается, то уменьшается. Чем больше вариаций, тем содержательнее данные для проверки этих теорий и их сопоставления. Более того, мы очевидно вступили в особенно бурный период мировой истории. В ближайшие годы стабильность государств будет серьезно проверена изменениями климата, пандемиями, экономическими депрессиями, межгосударственными конфликтами и массовыми иммиграционными потоками. Окажутся ли те страны, что не допустили повышения уровня неравенства, более стойкими в сравнении с прочими? Поживем – увидим.
Эту книгу я хочу закончить следующим соображением: человечество прошло немалый путь с тех пор, как наш вид появился на планете около двухсот тысяч лет назад. Последние десять тысяч лет отмечены ускоренным развитием. Неоднократно возникали и неоднократно свергались деспотические элиты, угнетавшие простой народ. Сейчас мы снова находимся в дезинтегративной фазе цикла, но даже в эпоху раздора нужно помнить, что человечество всегда извлекало уроки из предыдущих фиаско. Кумулятивная культурная эволюция снабдила нас замечательными технологиями, в том числе социальными (общественными институтами), которые позволяют нашим обществам обеспечивать беспрецедентно высокое – и широкомасштабное – качество жизни. Да, эта способность нередко реализуется не полностью – между разными государствами существуют большие различия в обеспечении благополучия своих граждан. Но в долгосрочной перспективе такие вариации необходимы для продолжения культурной эволюции. Если общества не будут экспериментировать, пытаясь создать наилучшее социальное устройство, эволюция остановится. Что еще важнее, в ситуациях, когда эгоистичные правящие классы разрушают общество, желательно иметь некую альтернативу (истории успеха). Нам, образующим «99 процентов», приходится требовать от правителей действовать так, чтобы соблюдались наши общие интересы. Сложные человеческие общества нуждаются в элитах – правителях, администраторах, идейных лидерах – для нормального функционирования. Мы не хотим от них избавляться; надо лишь заставить их действовать на благо всех без исключения.
Благодарности
Эта книга – результат долгих трудов. За последние два десятилетия я получил удовольствие и набрался знаний в беседах со многими коллегами и друзьями: Джимом Беннетом, Крисом Чейз-Данном, Георгием Дерлугьяном, Кевином Чековым Фини, Сергеем Гаврильцом, Джеком Голдстоуном, Дэном Хойером, Владимиром Ивановым, Людмилой Корепиной, Андреем Коротаевым, Гэвином Мендел-Глисоном, Анджелой Нэгл, Георгом Орланди и Ниной Витошек.
В особенности я хотел бы поблагодарить Дэна Хойера, Джима Беннета и Кевина Чекова Фини, которые прочитали рукопись в черновике и дали свои комментарии. Энди Полман и Кейт Кон оказали неоценимую помощь в поиске источников и проверке фактической основы моих утверждений.
Эта книга не могла быть написана без CrisisDB, большой базы данных о прошлых обществах, впадающих в кризисы и выходящих из них. Большое спасибо моим коллегам, которые помогали создать эту базу: Дэну Хойеру, Джилл Левин, Саманте Холдер, Дженни Реддиш, Роберту Миллеру и Маджиду Бенаму.
Хочу выразить признательность моему агенту Эндрю Уайли и всей команде агентства «Уайли». Скотт Мойерс не только руководил процессом подготовки текста в издательстве «Пингвин», но и оказал немалое влияние на структуру рукописи. Прислушиваясь к его замечаниям, я основательно перекраивал и оптимизировал первоначальный текст. Еще он внес множество полезных исправлений, от которых книга значительно выиграла. Также благодарю производственную группу издательства «Пингвин» за превосходную и профессиональную техническую обработку рукописи.
Как и всегда, я чрезвычайно признателен моей жене Ольге за ее поддержку, ободрение и неизменно конструктивную критику.
Приложение
Глава А1
Новая наука истории
Заседание общества Бэббиджа 262
«Рука Финеаса взметнулась вверх, и мелок нацарапал математическую кривую на грифельной доске.
– Вот цифры за последние несколько десятилетий. Я пропустил их через вычислитель и вставил в уравнение. Вот проекция… Рабство умирает. В следующие пятьдесят лет точно придет конец этой гнусной истории. Разве я не прав, брат Илай?
Тот, к кому он обратился, шевельнулся и пожал плечами.
– Можем ли мы быть уверены? Насколько достоверны наши сведения? Не исключено, что наши уравнения попросту ошибочны.
Трость Джедедайи Кроуфорда стукнула по полу, как молоток судьи.
– Мы знаем столько, что бездействовать было бы последней трусостью. Каждый год сохранения рабства приближает нас к катастрофе.
Джедедайя поднялся на ноги и доковылял до грифельной доски, где провел S-образную кривую роста поверх кривой упадка рабства.
– Мы не можем ждать, пока рабство умрет само собой.
– Если Юг отделится, – тихо сказал Илай Айзеку, – Север будет сражаться… Не за отмену рабства, а за сохранение Союза. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Сражаться? – Мичум рассмеялся. – Если Юг выйдет из федерации, Север ни на что не осмелится. Джентльменов-южан обучают воевать с рождения. Как нация лавочников и механиков сможет им противостоять?
– Как? – переспросил Айзек со злым весельем в голосе. Встал, подошел к доске, взял мел и написал на доске набор уравнений, после чего отступил.
Дэвис изучил уравнения – и внутри у него все заледенело»263.
Клиология, психоистория, клиодинамика
Чарльз Бэббидж – английский математик и механик, который изобрел «аналитическую машину», аппарат, способный выполнять вычисления общего назначения. Первое описание «аналитической машины» было опубликовано в 1837 году. В следующие десятилетия, вплоть до кончины в 1871 году, Бэббидж несколько раз пытался построить рабочую версию аппарата, но неизменно терпел неудачу из-за нехватки средств и конфликтов с сотрудниками. Сегодня всеми признается, что конструкция Бэббиджа была вполне надежной и аппарат можно было построить с использованием производственных технологий того времени.
Научно-фантастический роман Майкла Флинна «В стране слепых» опирается на допущение, что «аналитическая машина» была на самом деле построена группой американских ученых и инженеров во главе с Джедедайей Кроуфордом, одним из персонажей эпизода, с которого начинается эта глава. По причинам, которые не совсем ясны из романа, исследователи решают сохранить свою работу в тайне. (Что ж, иначе это уничтожило бы всю интригу сюжета, и роман можно было бы не писать.)
За два года до того, как Бэббидж описал свою «аналитическую» машину, бельгийский математик и статистик Адольф Кетле опубликовал книгу «Трактат о человеке и развитии его способностей, или Очерки социальной физики», в которой изложил подход к пониманию человеческих обществ с использованием статистических законов. Вдохновленные идеями Кетле и французского философа Огюста Конта (отца современной социологии), Кроуфорд и его коллеги учредили Общество Бэббиджа, целью которого является развитие науки о человеческой истории, которую они называют клиологией (от имени Клио, мифологической древнегреческой музы истории). Они разрабатывали математические модели социальных процессов, используя дифференциальные уравнения. Некоторые наиболее простые модели создавались прямо карандашом по бумаге, но вот более сложные системы уравнений требовали работы вычислительной машины. Еще клиологи прилагали немало усилий по сбору данных, а затем вводили те в свои механические компьютеры. Эти данные позволяли им сопоставлять математические уравнения с реальностью.
Постепенно совершенствуя методы работы, Общество Бэббиджа научилось предсказывать будущие траектории развития, в том числе для американского общества (пусть и несовершенные, как видно из начального эпизода). Кое-что они предсказывали достаточно уверенно – скажем, возможную победу Севера в Гражданской войне. Но само начало Гражданской войны застигло их врасплох и потрясло. Как заявляет один из персонажей романа: «Гражданская война… Мы до сих пор не знаем, почему так случилось. Что-то мы упустили в своих уравнениях». Тем не менее хотя бы частичное предсказание уже лучше, чем ничего. Как говорится, в стране слепых одноглазый – король.
Я узнал о книге Майкла Флинна, когда углубился в собственные изыскания по аналитической предсказательной истории. Читатель моей книги «Историческая динамика: почему возникают и рушатся государства», опубликованной в 2003 году, где обосновывалась новая теория, обратил мое внимание на клиологию Флинна. У нее имеется гораздо более известный предшественник – цикл «Основание» Айзека Азимова, прочитанный мною много лет назад, в двадцатилетнем возрасте. Цикл показался мне захватывающим чтением, но отнюдь не вдохновил меня податься в психоисторики (по Азимову, психоистория – иная разновидность исторической науки). В то время я намеревался изучать биологию математическими методами. Я люблю природу и животных, а потому хотел объединить увлечение природой и «практическую математику» (использование математики не ради нее самой, а как набора инструментов для понимания мира) и стать популяционным экологом 264. Лишь двадцать лет спустя, в возрасте сорока лет, я решил переключиться с экологии на клиодинамику; «Основание» Азимова по-прежнему казалось мне отменным чтивом, но этот цикл не сыграл никакой роли в моем решении сменить области исследований.
Имеется много различий между вымышленной исторической наукой Азимова и реальной клиодинамикой, практикуемой ныне. Азимов написал «Основание» в 1940-х годах – задолго до открытия математического, как принято сегодня выражаться, хаоса. В книге Азимова Хари Селдон и другие психоисторики разрабатывают математические методы, позволяющие делать очень точные предсказания на десятилетия или даже столетия вперед. Благодаря открытиям 1970-х и 1980-х годов мы знаем, что это невозможно.
В представлении Азимова психоистория вполне уместно применяется не к индивидуумам, а к многочисленным сообществам. В основном используется «термодинамический» подход, когда не предпринимается ни единой попытки проследить неустойчивые траектории отдельных молекул (людей); вместо того моделируются средние значения для миллиардов молекул. Это во многом похоже на идеи Льва Толстого (как будет показано далее в этой главе) и даже на клиодинамику, которая тоже имеет дело с большими коллективами индивидуумов 265.
Азимов не подозревал о том, что, даже игнорируя индивидуальную свободу воли, ты все равно неизбежно сталкиваешься с крайне строгими ограничениями прогнозируемости. Когда компоненты сложной системы взаимодействуют нелинейно, результирующая динамика становится фактически непредсказуемой, пусть она полностью детерминирована. Вот, кстати, почему погоду нельзя предсказывать точнее, чем на несколько дней вперед. Для сложных систем, подобных человеческим обществам, это условие становится почти непреодолимым: они достаточно сложны и нелинейны и, следовательно, должны вести себя хаотично и непредсказуемо.
Отличительной чертой математического хаоса является «чувствительная зависимость от начальных условий»266. Применительно к климатическому сценарию это означает, что бабочка, решившая взмахнуть крыльями, может в конечном счете заставить ураган отклониться от предсказанного пути и это приведет к серьезному воздействию на местную погоду.
Впрочем, это ограничение предсказуемости, как ни парадоксально, служит источником оптимизма. Получается, что человеческие личности не так бессильны в спорах с судьбой, как воображал Азимов. Проявление свободы воли может иметь серьезные последствия на макроуровне, а взмах крыльев бабочки, повторюсь, способен изменить направление движения урагана. Однако избыток оптимизма нужно отрезвлять большой долей реализма. Хотя каждый из нас влияет на ход человеческой истории, большинство людей оказывает едва заметное влияние, тогда как любое крупное воздействие будет, скорее всего, результатом совершенно непредвиденного стечения обстоятельств. Чтобы добиться такого эффекта, человек должен оказаться в нужном месте в нужное время, а предсказать «пороговые точки» очень сложно, если вообще возможно. Более реалистичный способ добиваться положительных результатов – сотрудничать с другими людьми.
Если коротко, делать точные прогнозы о событиях в человеческом обществе на десятилетия или столетия вперед – удел научной фантастики. Кажется, самому Азимову стало не по себе от механистического развертывания истории будущего в соответствии с планом Селдона, изложенным в первой книге цикла. Он решил эту проблему во второй книге, «Основание и Империя», введя в сюжет Мула – мутанта, наделенного пугающими умственными способностями, который и уводит поезд реальной истории с рельсов, проложенных Селдоном.
На самом деле мы все – «мулы». Осуществляя множественный выбор на протяжении всей нашей жизни, мы постоянно отправляем поезд будущей истории в непредсказуемом направлении.
Невозможность точного долгосрочного прогнозирования не означает, что динамика наших обществ представляет собой всего-навсего «чертову последовательность»267. Системные силы и бесчисленные действия отдельных людей в совокупности приносят фактический результат. Наглядно это можно увидеть, если запустить на компьютере модель хаотического режима. Например, однажды я играл с одной из первых хаотических моделей, предложенной Эдвардом Лоренцем. Помимо численного решения уравнений, я периодически добавлял в модель те или иные стохастические возмущения. Траектория постоянно подвергалась воздействию этих случайных сил, но, будучи помещенной в фазовом пространстве, она по-прежнему повторяла знаменитую форму аттрактора Лоренца (похожа на бабочку). Проще говоря, если пик приближается, какие-то действия могут его отсрочить или приблизить, сделать этот пик чуть выше или чуть ниже, но он все равно появится, в той или иной форме.
Еще вызывает интерес та настойчивость, с какой Азимов заявлял, будто любые психоисторические предсказания нужно скрывать от непосвященных, иначе, когда люди узнают о том, что их ожидает, это открытие повлияет на действия индивидуумов и приведет к провалу предсказания. Здесь имеется сразу несколько ошибок. Во-первых, большинству людей попросту плевать на предсказания ученых умников. Для примера приведу отрывок из собственного блога за 3 сентября 2012 года, где я ссылаюсь на прогноз, сделанный мною в 2010 году:
«Я чувствую себя вполне уверенно, предсказывая, что в 2020 году (плюс-минус несколько лет) наступит пик политического насилия. Если это предсказание не сбудется, то это станет результатом ошибочной теории или какого-то масштабного непредвиденного события, повлиявшего на социальную систему, а то и чего-то совершенно непредвиденного («неизвестное неизвестное», по блестящей характеристике Дональда Рамсфелда[77]). Но я вполне уверен, что причиной не окажется внезапное желание американских политиков принять к сведению слова какого-то малоизвестного профессора, прочащего нежелательный исход.
Но если они так поступят, я буду счастлив. Вообще прогнозы переоцениваются. Мы в действительности должны стремиться в области социальных наук к достижению желаемых результатов и избегать результатов нежелательных. Какой смысл предсказывать будущее, если оно выглядит мрачно, а мы не в силах его изменить? Мы похожи на человека, приговоренного к повешению на восходе солнца: обладаем точным знанием будущего при нулевой способности что-либо с этим поделать».
Конечно, это предсказание о предсказаниях, или «метапредсказание», тоже оказалось верным. На мой прогноз 2010 года никто не обращал внимания, пока все не произошло на самом деле в 2020 году. Но вернемся к «Стране слепых».
Поскольку Флинн написал свою книгу гораздо позже Азимова, обсуждение возможностей аналитической предсказательной истории пополнилось у него новым пониманием динамических систем, следствием «революции хаоса» 1970-х годов 268269. Также он учел развитие индустрии персональных компьютеров, наделившей индивидуальных исследователей огромной вычислительной мощностью. (Неудивительно, что эти две революции тесно связаны между собой, поскольку прогресс в понимании нелинейных динамических систем был вызван успехами компьютерных наук.) В итоге обсуждение персонажами романа клиологии выглядит более внятно, чем психоистория, изложенная Хари Селдоном. Возможно, вам не захочется читать сам роман – это первая книга Флинна, и в ней много недостатков, свойственных пробе пера; но я всячески рекомендую статью Флинна «Введение в клиологию», первоначально опубликованную в журнале «Аналог» и включенную в качестве постскриптума во второе издание романа. В этой статье Флинн перечисляет многих предшественников клиологии (и клиодинамики). На самом деле он даже провел оригинальное эмпирическое исследование повторяющихся закономерностей в истории. Поскольку он не ученый-исследователь, его результаты нельзя публиковать в академическом журнале, а потому они остались вне поля зрения науки; однако к его доводам, опровергающим мнение тех, кто не считает историю наукой, определенно стоит прислушаться.
Как ни крути, не попробуешь – не узнаешь. Как мы видели в начале этой главы, Айзек, клиолог из северных штатов, пишет на доске набор уравнений, который убеждает южанина Дэвиса в том, что у Юга нет шансов выиграть гражданскую войну, если та произойдет. Война – самое требовательное из человеческих начинаний, быть может, самый непредсказуемый процесс в истории человечества. Насколько правдоподобно предсказать его исход?
Математика войны
Флинн не раскрывает, какие именно уравнения пишет Айзек, но я вполне понимаю, как построить предсказательную модель гражданской войны в США: я бы использовал для этого уравнения Осипова – Ланчестера. Эта математическая модель была предложена русским офицером Михаилом Осиповым в 1915 году и английским инженером Фредериком Ланчестером в 1916 году, причем исследователи не знали о трудах друг друга. Модель довольно проста, особенно если обратиться к ней спустя сто лет, но она позволяет сделать минимум одно неожиданное открытие. (В этом математические модели и вправду хороши.)
Основными переменными, которые отслеживает модель, являются размеры двух армий, сражающихся друг с другом. Как только битва разгорается, количество солдат в каждой армии начинает уменьшаться, ведь боевые действия сопровождаются потерями. Скорость, с которой наносятся потери противнику, пропорциональна количеству солдат. Чтобы убедиться в этом, возьмем простой сценарий, в котором каждый солдат стреляет из своей винтовки во врага. Не каждая пуля находит цель, но чем больше пуль выпускается в противника, тем больше потерь наносится. Качество оружия, конечно, является важным фактором, ибо солдаты, вооруженные автоматическими винтовками, могут выпустить во врага гораздо больше пуль, чем те, кто вооружен дульнозарядными карабинами. Однако в годы Гражданской войны военные технологии были приблизительно одинаковыми для обеих сторон, поэтому я предлагаю придерживаться простой модели и игнорировать это потенциальное усложнение. («Модель должна быть максимально простой».) В то же время важны навыки солдата, потому что лучше обученные солдаты чаще поражают цели. В этом Юг имел преимущество.
Хотя уравнения Осипова – Ланчестера являются хорошей отправной точкой, нужно добавить в модель несколько других факторов, поскольку наша задача – смоделировать не отдельное сражение, а войну целиком, со множеством сражений. В промежутках между боями каждая армия стремится восполнить потери; ее текущая численность отражает баланс между силами, изымающими и добавляющими солдат. Соответственно, я бы добавил в модель коэффициент рекрутирования. В начале Гражданской войны армии Конфедерации не существовало, в то время как армия Союза едва складывалась (в основном это была кавалерия, что гонялась за коренными американцами на Диком Западе). Значит, скорость рекрутирования будет иметь первостепенное значение при выявлении того, какая армия лучше сумеет возместить потери солдат, убитых, раненых, захваченных в плен, умерших от болезней или дезертировавших. Нельзя забывать, кстати, о двух последних факторах, которые зачастую важнее потерь, наносимых противником. Здесь Север точно имел преимущество, так как его население накануне Гражданской войны составляло около двадцати двух миллионов человек, тогда как население Юга составляло всего девять миллионов человек (из них три с половиной миллиона были рабами).
Солдатам нужны винтовки и пушки, а этим машинам смерти нужны боеприпасы. Север с его хорошо развитой промышленностью имел огромное преимущество в производстве и замене оружия и боеприпасов: на каждую винтовку, произведенную на Юге, северные заводы производили тридцать две винтовки 270. Солдат также нужно кормить, одевать и перемещать на поле боя. Я бы добавил в свою модель подробную логистику. Вдобавок Юг получал большую часть своего оружия извне, в основном от Великобритании, причем этому снаряжению требовалось как-то преодолеть морскую блокаду, установленную Севером. Этот фактор настолько важен, что я, вероятно, построил бы динамическую «подмодель», также на уравнениях Осипова – Ланчестера, для противопоставления южан в блокаде флоту северян.
Наконец, имеется проблема морального духа. Как мы видели выше, многое из того, что произошло в истории, можно легко выразить в цифрах: сколько солдат в каждой армии, какова скорость рекрутирования, каковы темпы производства оружия и так далее. Но есть и «мягкие», даже «жидкие» переменные, которым трудно придать числовое выражение. Правда, «затруднительно» не означает «невозможно», и я вернусь к этому вопросу позже в этой главе. Пока же достаточно признать, что именно в этом Юг обладал ощутимым преимуществом перед Севером. Южане защищали свою землю, свои дома и свой образ жизни, а новобранцы-северяне воевали за сохранение Союза, за этакий абстрактный идеал. Кроме того, Америка той поры была глубоко расистской страной, и бедственное положение рабов не являлось главным мотивом для большинства северян, за исключением крошечного меньшинства аболиционистов.
Таковы основные контуры модели, которую я бы построил. В зависимости от вашего опыта вы можете подумать, что модель безнадежно сложна (большинство физиков скажут ровно так) или безнадежно упрощает реальность (большинство историков окажется в этом лагере). Обе крайние точки зрения ошибочны. Не существует общего правила, определяющего, насколько сложной (или насколько простой) должна быть конкретная модель. Сложность модели зависит от того, насколько сложна моделируемая динамика, сколько и каких данных имеется в наличии, насколько точный мы хотим получить (или можем узнать – вспомните обсуждение пределов предсказуемости) ответ. За свою исследовательскую карьеру я построил много моделей такого рода. Я всегда начинаю с самого простого решения, а затем добавляю к нему всякие «штучки». Все равно что варить суп: доводишь воду до кипения, а затем кладешь мясо, овощи, сыплешь специи и так далее. Продолжаешь готовить, периодически пробуя на вкус, – и вдруг выясняется, что суп сварился. Нужно только правильное количество и достаточное разнообразие ингредиентов и приправ, не более того. То же самое верно для моделей. Часто случается, что, едва модель доводится до нужного уровня сложности, внедрение дополнительных элементов не помогает; напротив, оно способно сделать модель хуже. Да и в целом максимально простые модели могут быть замечательны для своих задач. Например, несколько лет назад мы с коллегами построили модель формирования государств в Старом Свете в античный и средневековый периоды (три тысячелетия между 1500 годом до н. э. и 1500 годом н. э.). Несмотря на свою относительную простоту, модель прекрасно предсказывала, где и когда формировались «макрогосударства» (крупные государства и империи) и как они распространялись. (Изучите карты в статье 271.)
Что касается модели Гражданской войны в США, я могу сократить путь исследования, избегая большинства промежуточных шагов и сразу переходя к ответу. В этом мне помогает ясное понимание модели на уравнениях Осипова – Ланчестера. Вспомним, что Север имеет большое преимущество перед Югом с точки зрения живой силы – если быть точным, то в четыре раза (двадцать два миллиона северян против пяти с половиной миллионов белых южан). Можно счесть, что двойного преимущества из-за умения воевать и из-за более высокого морального духа и мотивации южан было бы достаточно, чтобы компенсировать численный перевес Севера. Да, у Юга налицо трудности с получением оружия, но они успешно наладили импорт из-за границы. Выходит, Юг имеет равные шансы на победу в войне, не так ли?
Нет, не так. Хотя численное преимущество Севера четырехкратное, на самом деле оно дает военное преимущество, равное четырем в квадрате, то есть шестнадцатикратное. Этот математический результат известен как квадратичный закон Ланчестера. Звучит нелогично, но как только математический результат получен с применением уравнений Осипова – Ланчестера, его довольно просто объяснить на словах. (Я делаю это в главе 8 моей книги «Ультраобщество» 2016 года 272.)
К тому же давать четырехкратное преимущество южанам за счет лучшего воинского мастерства и боевого духа, наверное, чересчур щедро. Даже пусть будет так: справиться с шестнадцатикратным преимуществом Севера по квадратичному закону – затея безнадежная.
В романе Дэвис увидел уравнения – если Айзек действительно начертил на доске модель Осипова – Ланчестера, как я предполагаю, – и неудивительно, что он впал в отчаяние.
В реальной жизни ход Гражданской войны в США во многом совпадал с предсказаниями модели Осипова – Ланчестера. Армия Конфедерации выиграла большинство сражений благодаря лучшей меткости и умению ездить верхом, а также благодаря лучше обученным офицерам и генералам. Но Север мобилизовал 2,1 миллиона солдат против 880 тысяч южан. Армия Союза несла тяжелые потери; она потеряла 360 тысяч человек – против 260 тысяч убитых и раненых у конфедератов. Но после четырех лет кровопролитной ожесточенной борьбы Север перемолол Юг и выиграл войну 273.
Фактор морали
Я обещал вернуться к вопросу о том, как учитывать мораль в наших уравнениях. Поговорим об этой непростой, но отнюдь не невыполнимой задаче.
Одну из первых попыток выразить мораль в цифрах предпринял великий русский писатель Лев Толстой. Мало кто знает, что к знаменитой эпопее Толстого «Война и мир», которую он начал писать в 1863 году, в разгар Гражданской войны в США, имеется дополнение с обсуждением исторической науки. Я рассматриваю идеи Толстого более подробно в главе 10 моей книги «Война и мир и война» – вы можете догадаться, что вдохновило меня на такое название; здесь же остановимся только на размышлениях писателя о выражении морали в математических терминах. В отрывке, посвященном партизанской войне в России против войск Наполеона, Толстой писал:
«В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что-то такое, на какое-то неизвестное
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4
На самом деле Толстой рассчитал не совсем правильно. (Он был гением в написании великих романов, а не в математике.) При этом основная оценка «фактора
Далее Дюпюи проанализировал несколько войн, для которых смог собрать данные по ряду сражений. Например, его анализ восьмидесяти одного боя между немецкими и британскими или американскими войсками в 1943–1944 годах показал, что боеспособность немцев была в 1,45 раза выше, чем у англичан. Это означает, что англичанам, если они желали равных шансов на победу, требовалось привести на 45 процентов больше войск (или вооружить их сильнее в той же пропорции). У американцев получалось лучше, чем у англичан, но ненамного: им предстояло собрать в три раза больше войск, чем у немцев, чтобы иметь шансы на победу из расчета пятьдесят на пятьдесят274.
Итак, возможно добиться значительного успеха в количественной оценке боевого духа. Совсем недавно мои коллеги в области культурной эволюции изучили психологию готовности к крайним жертвам, используя такие понятия, как «преданные делу акторы», «священные ценности» и «слияние идентичностей»275.
История как наука
Осипов сгинул после Октябрьской революции – быть может, сам пал жертвой Гражданской войны в России. Так что именно Ланчестеру выпало стать «отцом» новой дисциплины – операциональных исследований. Пока философы и обыватели продолжали думать, будто история не может считаться наукой, военные офицеры и исследователи довольно активно математизировали и анализировали ту часть истории, которую смоделировать и предсказать сложнее всего, – военные действия. Ставки тут слишком высоки (миллионы смертей и выживание страны), чтобы оставлять эту область на развлечение любителей. Со временем операциональные исследования превратились в отдельную, динамично развивающуюся отрасль истории с собственными академическими журналами, исследовательскими грантами от министерств обороны и преподавательскими должностями в военных колледжах и общеобразовательных университетах. В 2011 году я познакомился с этим исследовательским сообществом, когда меня пригласили выступить с докладом по клиодинамике на ежегодной конференции, организованной подразделением исторических исследований британской Лаборатории оборонной науки и технологий недалеко от Портсмута. В центре внимания было обсуждение истории как способа формирования обороны. Например, следующий после меня докладчик, бригадный генерал Эндрю Шарп, говорил о природе, характерах и событиях истории. Оборонные ведомства многих стран очень серьезно относятся к истории как к науке.
Отступив от военной истории, давайте оценим, насколько история как наука укоренена в прошлом. Аристотель писал трактаты как по естественным, так и по общественным наукам. Ибн Хальдун, великий средневековый арабский историк, разработал замечательную теорию, объясняющую возникновение и падение государств. Я уже упоминал Кетле и Толстого. В 1968 году вышла книга Николя Рашевского «Взгляд на историю через математику». Но ни идеи Кетле о социальной физике, ни математическая история Рашевского не положили начало новой научной дисциплине. Наука – это дело коллективное, тут нужно намного больше одного ума, даже самого блестящего. Для развития научной дисциплины необходимо сообщество ученых, которые обмениваются идеями друг с другом и, что важно, критикуют концепции и результаты друг друга. Как говорили древние, истина рождается в споре, а с самим собой толком не поспоришь; мало даже узкого и тайного кружка приверженцев, который слишком легко превращается в «эхо-камеру». Вот, кстати, одна из причин, по которой клиология Майкла Флинна – чистой воды вымысел. В нашей вселенной клиодинамика начала развиваться только с 2000 года. Вопрос «Почему?» интересен не только будущим историкам клиодинамики; он имеет отношение к одному из основных возражений против возможности признавать историю наукой как таковой.
Теория великих личностей – самая «антиклиодинамическая» теория в истории, которую я могу вообразить. По словам шотландского философа Томаса Карлейля, которому многие приписывают популяризацию этой теории[79]:
«…всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, есть, по моему разумению, в сущности, история великих людей, потрудившихся здесь, на земле. Они, эти великие люди, были вождями человечества, воспитателями, образцами и в широком смысле творцами всего того, что вся масса людей вообще стремилась осуществить, чего она хотела достигнуть. Все, содеянное в этом мире, представляет, в сущности, внешний материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежавших великим людям, посланным в наш мир. История этих последних составляет поистине душу всей мировой истории».
Вымышленные психоистория и клиология, а также реальная клиодинамика в первую очередь интересуются большими человеческими коллективами и безличными социальными силами, а теория великих личностей признает этот фокус внимания ошибочным. Не общества создают великих людей, а великие люди переделывают общества, как позднее утверждал психолог Уильям Джеймс 276277. Сегодня эта теория девятнадцатого столетия в основном позабыта, но ее следы обнаруживаются в расхожих представлениях о том, будто науку развивают отдельные Великие Умы. Недаром эту теорию учел в одном из своих возражений против истории знаменитый философ науки Карл Поппер: логически невозможно познать будущий ход истории, когда этот ход частично зависит от будущего прироста научного знания (заранее неизвестного)278.
Но действительно ли будущий рост научных знаний непознаваем или просто неизвестен, учитывая наше нынешнее непонимание того, как, собственно, знания накапливаются? Мне второй вариант кажется более правдоподобным, и вот почему я так думаю. Удивительно, как много научных открытий совершалось и совершается одновременно сразу несколькими учеными! Это не та закономерность, которой можно было бы ожидать, развивай науку только редкие гении. (Почему таким гениям свойственно совершать одно и то же открытие с разницей в год?)
Мы уже говорили об Осипове и Ланчестере, которые вывели свои уравнения с разницей в год. Есть множество других примеров: изобретение исчисления Ньютоном и Лейбницем; формулировка Дарвином и Уоллесом теории эволюции путем естественного отбора; открытие модели динамических циклов Альфредом Лоткой и Вито Вольтеррой; а также многое другое. Вероятно, наиболее показательным примером здесь будет генетика. Как всем известно, гены открыл немецкий монах Грегор Мендель. Но его открытие случилось слишком рано – научный мир не был готов к такому повороту событий, а статья Менделя о генетике гороха, опубликованная в 1866 году, прошла незамеченной и была немедленно забыта. Этому гению не удалось изменить мир. Зато в 1900 году принципы наследственности описали, независимо друг от друга, Хуго де Врис, Карл Корренс и Эрих фон Чермак. Единственная причина, по которой мы называем генетику «менделевской», а не «деврисовской», состоит в том, что Корренс, когда понял, что это открытие может быть приписано его сопернику, указал, что Мендель на самом деле всех опередил 279.
Историю Менделя, но с гораздо более благополучным исходом, воспроизвел и один из ведущих участников клиодинамического сообщества, мой хороший коллега Джек Голдстоун, с которым мы в соавторстве написали ряд статей. Он начинал свою научную карьеру в надежде стать физиком. Будучи студентом Калифорнийского технологического института, он получил нужные знания в области математики, но затем его заинтересовало устройство социальных систем, их история и динамика. Уже как аспирант факультета социологии в Гарварде он разработал «демографическо-структурную теорию» революций (заложившую основы клиодинамического подхода к пониманию того, почему общества переживают повторяющиеся кризисы).
Еще в аспирантуре Голдстоун заинтересовался объяснением революций. В то время преобладало мнение, что революции – это случайное стечение обстоятельств (внутриэлитных конфликтов, народных восстаний и краха государственности), плод ошибок глупых правителей, результат кровопролитных и дорогостоящих войн или необычайно широкого распространения инакомыслия и радикальных идеологий. Благодаря своему естественно-научному багажу Голдстоун счел такое объяснение неудовлетворительным. По счастливой случайности он в ту пору занимался демографией (был привлечен в качестве ассистента преподавателя на курс по этому предмету, как и полагается аспиранту). Так он начал изучать динамику населения в эпоху раннего Нового времени. В недавнем мемуаре «Демографическая структурная теория: 25 лет спустя», опубликованном в журнале «Клиодинамика», он рассказывает о том, что произошло дальше:
«Когда я собрал данные, выявилась четкая закономерность. Перед каждой крупной революцией или восстанием между 1500 и 1900 годами выявлялось, что за предыдущие полвека население значительно вырастало. Это было верно для европейских стран, вовлеченных в «общий кризис семнадцатого века» (Португалия, Испания, Англия, Италия, Франция), для Османской империи времен восстания джелали[80] и для Китая до краха династии Мин. Также это было верно для атлантических революций конца восемнадцатого века (Америка, Франция, Нидерланды), для европейских революций девятнадцатого столетия (1830 и 1848 годы), для Османской империи в 1830-х и 1840-х годах, а также для Китая до восстания тайпинов. Что еще важнее, в периоды отсутствия революций и крупных восстаний в Европе, Османской империи и Китае, приблизительно с 1450 по 1550 год и с 1660 по 1760 годы, прирост населения был почти нулевым. В более раннем интервале это объяснялось медленным восстановлением после Черной смерти, а во втором – глобальным разворотом и стагнацией роста населения вследствие суровой погоды и новой волны серьезных заболеваний, в том числе чумы, брюшного тифа и респираторных заболеваний».
Сегодня, сорок лет спустя, мы гораздо больше знаем о демографических и структурных причинах революций, восстаний и гражданских войн, однако это первоначальное суждение не утратило силу. А последующие события были не столько научным триумфом (сколь угодно кратким), а подлинной эпопеей невзгод и упорства.
Первая диссертация Джека по исследованию взаимосвязи между ростом населения и революциями была категорически отвергнута аспирантской комиссией. Затем Голдстоун подал новую заявку и сосредоточился на гражданской войне в Англии семнадцатого века. Два года спустя он успешно защитил диссертацию, но статью по ней академический журнал отклонил. Понадобилось еще два года переписки и уговоров, чтобы статью наконец опубликовали. В дальнейшем такие «схватки за право печататься» случались постоянно. Через десять лет Голдстоун написал книгу, в которой изложил свое видение проблемы и показал, что демографическо-структурная теория позволяет точно определить время английской и французской революций, английского движения за реформы в чартистский период, революций 1830 и 1848 годов, перехода от династии Мин к династии Цин и восстания тайпинов в Китае, а также кризиса Османской империи. Книгу почти сразу отвергло издательство Кембриджского университета, но Голдстоун проявил настойчивость, и в конце концов труд приняло к публикации издательство Калифорнийского университета. После череды дополнительных мытарств книга «Революция и восстание в раннем современном мире» была наконец опубликована в 1991 году и теперь считается классикой клиодинамической литературы. Тем не менее первые десять лет после публикации ее игнорировали, а издательство даже не удосужилось напечатать вариант в мягкой обложке280281.
Как и Голдстоун, я начинал свою научную карьеру как естествоиспытатель. Но мой переход к социальным наукам случился гораздо позже, в 1997 году, когда я уже работал в Коннектикутском университете. Сначала я ожидал, что мои вылазки в историю останутся без внимания или вовсе подвергнутся резкой критике. Конечно, не обошлось без того и без другого, но в целом, к моему удивлению, новая наука клиодинамика, которую я представил публике в 2003 году, сразу начала приобретать популярность. Около 2000 года произошло некое событие, которое сделало клиодинамику не только возможной, но и востребованной. Какое именно событие? Короткий ответ: большие данные. О них мы поговорим далее.
Глава А2
Исторический макроскоп
Ксеносоциологи с Центавра
Тысячу земных лет назад физики на четвертой планете из тех, что вращаются вокруг альфы Центавра, изобрели замечательный инструмент – макроскоп. Используя это устройство, они смогли преодолеть световые годы, отделяющие их планету от ближайшей обитаемой планеты в галактике – Земли, – и столетиями наблюдать за взлетом и падением людских империй. Изобретение макроскопа положило начало новой научной дисциплине у центавриан – ксеносоциологии.
Сто семьдесят лет назад Вокл-X!jt-URS3DF, будучи аспирантом кафедры ксеносоциологии Центаврийского университета, опубликовал диссертацию, в которой анализировалось социально-политическое развитие недавно образованного государства землян, именуемого Соединенными Штатами Америки. Используя данные, которые удалось собрать при помощи макроскопа, Вокл построил математическую модель довоенного общества (хотя историки пока не использовали термин «довоенный период», поскольку до Гражданской войны в США оставалось десять лет).
Одно из основных уравнений модели отслеживало увеличение численности и масштаб перемещений населения Америки. В восемнадцатом веке семьи американцев были гораздо многочисленнее европейских, ведь у каждого фермера было в достатке земли, чтобы прокормить множество детей. Американцы хорошо питались и прибавляли в росте, а потому сделались самыми высокими людьми на Земле. Впрочем, эти большие семьи ускорили прирост населения. К 1850 году, когда Вокл представил свою 282 диссертацию для защиты, штаты Восточного побережья уже изнемогали от многолюдия, леса вырубили и заменили полями, даже на относительно бедных почвах, которые давали скудные урожаи. Значительная часть молодых людей осознала, что зарабатывать на жизнь за счет возделывания земли невозможно, и потому стала переселяться.
Некоторые подались на запад, где еще имелись свободные земли. Другие отправились в города. В ту пору в Америке начиналась индустриализация, так что в городах постоянно создавались новые рабочие места. Модель Вокла предполагала, что сдвоенные усилия индустриализации и внутренней колонизации способны прокормить растущее количество рабочих, и американское общество тем самым сохранит относительное равновесие. Однако в уравнение требовалось добавить еще один фактор. К середине девятнадцатого столетия Европа страдала от перенаселенности, и многие «лишние» европейцы стремились мигрировать через Атлантику; они оседали в тех же городах, которые поглощали излишки американского сельского населения. Иммиграция в Америку, которая до 1830 года текла тонкой струйкой, превратилась в могучий поток в 1840-е годы вследствие таких бедствий, как ирландский «картофельный» голод и череда революций 1848 и 1849 годов. Иммигранты конкурировали с гражданами США за ограниченное количество рабочих мест. В результате предложение рабочей силы намного превысило спрос, пускай тот и вырос благодаря индустриализации. Как всегда случается в экономике, когда предложение какого-то товара превышает спрос на него, цена на этот товар снижается; в данном случае «товаром» оказался труд. По мере снижения стоимости труда заработная плата рабочих стагнировала, а потом и вовсе стала падать. Уменьшение общего благосостояния вылилось в снижение продолжительности жизни и уменьшение роста – даже среди тех, кто родился в Америке. Это обнищание масс, в свою очередь, обернулось усилением социальной нестабильности и рядом конфликтов. Наблюдая с альфы Центавра, Вокл зафиксировал волну городских беспорядков и сельских бунтов.
Второе фундаментальное уравнение в модели Вокла учитывало динамику элиты, в особенности в демографической части. Индустриализация повысила производительность труда и привела к устойчивому росту ВВП на душу населения. Но переизбыток рабочей силы продолжал давить на заработную плату работников. Поскольку эта заработная плата оставалась на прежнем уровне или даже снижалась, плоды экономического развития должны были доставаться кому-то еще. Государство, которое в девятнадцатом веке было слабым и доля которого составляла всего 2 процента от общего ВВП, их не пожинало. Значит, экономические выгоды доставались элите, прежде всего экономической. Накапливались и тратились огромные состояния, а в целом тенденция подразумевала быстрый рост числа самых крупных состояний. При этом богатые богатели дальше, их количество увеличивалось на глазах. Многие квалифицированные работники открывали собственное дело и пытались зарабатывать деньги. Большинство терпело неудачу, но отдельные люди из обилия этих подающих надежды предпринимателей получали прибыль от низкой стоимости труда, сумели пробиться в «высшую лигу» и пополнили ряды миллионеров. Уравнения Вокла показывали, что тенденция к увеличению численности и богатства элиты будет проявляться и далее – до тех пор, пока продолжает действовать «насос богатства», запущенный избыточным предложением рабочей силы (в отсутствие каких-либо институтов, защищающих работников).
К тому времени, когда Вокл начал собирать данные и строить модель довоенной Америки, другие ксеносоциологи, тоже используя макроскоп, успели накопить сведения приблизительно о сотне земных обществ, впадавших в кризис и выходивших из него. Предварительное исследование выявило несколько общих принципов, которые объясняли, почему периодически происходят эти социальные потрясения: обнищание населения, перепроизводство элиты, слабость государства и влияние геополитической обстановки. Последние два фактора Вокл решил не включать в свою модель. США являлись наиболее могущественным государством Северной Америки: ни Канада, ни Мексика, ни разрозненные индейские племена им в соперники не годились. Фактически США расширялись за счет Мексики и территорий коренных американцев, а роль государства при этом была настолько мизерной, что ее не следовало принимать в расчет. Оставались, следовательно, первые два фактора: обнищание масс и перепроизводство элиты, причем оба внушали опасения. На защите диссертации Вокл отважился на ряд предсказаний. Согласно его модели, усугубление обнищания масс и перепроизводства элит грозило ослабить социальную устойчивость довоенной Америки до такого уровня, что на рубеже 1870 года почти наверняка произойдет некий серьезный сбой. Вокл также указывал, что этот прогноз имеет большую степень неопределенности (то есть вероятный сбой мог произойти за десять лет до назначенного срока или после 1870 года). Кроме того, исходя из статистики ста случаев, тщательно изученных другими ксеносоциологами, существовала 10- или 15-процентная вероятность того, что крупной вспышки насилия (революции или гражданской войны) получится избежать, если правящие элиты смогут объединиться и совершить некоторые политические шаги, которые обратят вспять процессы, что подталкивают довоенную Америку к катастрофе. Прежде всего нужно остановить «насос богатства». Но в 1850 году Вокл не видел никаких признаков того, что правящие элиты вообще задумываются об этом или готовы решать задачу, осознав близость краха. (Для них самих низкая заработная плата работников сулила немалые прибыли.) Модель Вокла не давала никаких прогнозов относительно отдельных личностей, ответственных за вероятный сбой, поскольку она отслеживала действия социальных сил, а не индивидуумов.
Как мы видим, в отличие от вымышленных клиологов, наши (столь же вымышленные) центаврианские ксеносоциологи действительно сумели предсказать Гражданскую войну в США. Так получилось, что гражданская война разразилась даже раньше, чем предполагала модель Вокла. Вскоре после того, как Вокл защитил диссертацию, кризис в Америке резко ускорился. Вспышки коллективного насилия стали происходить все чаще во второй половине следующего десятилетия. Опираясь только на количество крупных вспышек (с десятком и более жертв), Вокл сделал вывод, что в промежутке с 1855 по 1859 год трижды имели место бунты «ничегонезнаек» (в Балтиморе, Вашингтоне, округ Колумбия, и Новом Орлеане), случилась война банд в Нью-Йорке (также известная как «Бунт мертвых кроликов»[81]), отмечались предвыборные беспорядки («Кровавый понедельник» в Луисвилле, штат Кентукки[82]) и развернулся финал Мормонской войны (резня в Маунтин-Медоуз[83]). Непосредственно накануне Гражданской войны пролилась кровь в стычке между сторонниками рабства и аболиционистами в Канзасе («Кровоточащий Канзас»[84]), а Джон Браун устроил налет на федеральный арсенал в Харперс-Ферри, штат Виргиния. Далее последовали спорные выборы 1860 года, осада форта Самтер в Чарльстоне, штат Южная Каролина, и наконец началась многолетняя кровавая баня Гражданской войны.
Сегодня Вокл – признанный авторитет местной науки, заведующий кафедрой ксеносоциологии Центаврийского университета . Сам он больше не занимается полевыми исследованиями, но руководит аспирантами, которые вовлечены в эту работу. Один из них, Зикл-M&rw-ALF6GR, изучающий современные США, пошел по стопам своего наставника и применил макроскоп для сбора сведений о динамике благосостояния населения и перепроизводства элиты в период с 1970 по 2010 год. Модель Зикла, построенная в 2010 году, во многом напоминала раннюю модель Вокла, только он еще принял во внимание драматические изменения, которые выпало пережить американскому обществу с 1850 по 2010 год. Его модель выдает результаты, опять побуждающие вспомнить модель Вокла: Соединенные Штаты Америки решительно движутся к очередной серьезной вспышке политического насилия, пик которой придется на начало 2020-х годов. Зиклу очень хотелось предупредить землян о надвигающейся угрозе. Но макроскоп – инструмент одностороннего действия, поэтому Зиклу оставалось лишь беспомощно наблюдать за тем, как реализовывалась траектория, предсказанная его моделью.
Как создать собственный макроскоп
К сожалению, макроскоп, который я описывал выше, – чистой воды научная фантастика. В реальной жизни наши физики не могут построить инструмент, позволяющий проникнуть взором в туман времени.
Так что же делать? Повторю в очередной раз (и не устану повторять): необходимы данные. Да, математические модели являются неотъемлемой частью клиодинамики. Разумеется, иногда даже сугубо абстрактная модель способна приблизить к пониманию происходящего – как мы видели на примере квадратичного закона Ланчестера (см. главу A1). Но лучше всего модели работают на основании накопленных данных.
Для получения данных требуются не физики, а историки. Увы, многие историки сторонятся клиодинамики, опасаясь, что ее цель – заменить людей науки компьютерными вычислениями. Эти страхи подпитываются недобросовестными журналистами, которые берутся сочинять статьи по темам клиодинамики, совершенно не разбираясь в предмете. На самом деле историкам-людям бояться нечего. Клиодинамике не обойтись без истории, она не может существовать без людей-историков, которые занимаются тем, что умеют лучше всего, – расширяют и углубляют запас наших знаний об обществах прошлого.
Историки, археологи и другие исследователи прошлого коллективно накопили огромный багаж знаний. Эту информацию необходимо перевести в форму, поддающуюся анализу средствами клиодинамики. Задача непростая, и в данных хватает пробелов, ибо многие исторические эпохи частично или даже полностью скрыты от нас «туманом войны»[85]. Количественные оценки собрать трудно, и даже при их наличии им присуща изрядная неопределенность. Сами историки часто расходятся во мнениях, в том числе по довольно фундаментальным вопросам. Но мы можем преодолеть эти трудности.
Могу утверждать это с уверенностью, ибо полноценный «исторический макроскоп» действительно построен. Он называется Seshat: Global History Databank . Конечно, механизм далек от совершенства и настоятельно требует дальнейшего улучшения, но проект Seshat уже доказал, что получение исторических данных возможно. Более того, Seshat не единственный проект, который преобразовывает знания историков в цифровые данные.
Поделиться книгой: