Москва-Синьцзин

Девочка довольна. Вставляет пульки. Идет дальше. Застывает.

Впереди справа на ограде темная фигура.

Снова выглянула луна. Отчетливо видно черную повязку наискось — человек одноглаз. За спиной у него пустой мешок. В руке то ли молоток, то ли топор.

Исчез. Спрыгнул.

Мэри стискивает зубы. Она ненавидит ночных грабителей. Такой же гад пять лет назад залез к ним, убил мать и превратил Марусю Ларцеву в Мэри Ларр, навечно одну на свете.

Она карабкается по изгороди, цепляясь за железные прутья. Смотрит во двор.

Двухэтажный дом. Стены заросли плющом. Внизу два окна светятся.

Черная тень приникает к левому подсвеченному прямоугольнику, минуту остается неподвижной. Потом делает движение. Створка незапертого окна качнулась.

Это не вор, это именно грабитель, думает Мэри. Вор залез бы в темное окно.

Она перебегает через открытое пространство, тоже заглядывает внутрь.

Видит книжные полки, поднимающиеся до самого потолка. На столе оранжевым полушарием светится лампа под абажуром. В кресле с высокой спинкой грузная старуха, обложенная подушками. На седых волосах поигрывают серебряные блики.

— Гляди, что у меня, старая карга, — слышится хриплый, приглушенный голос. — Пикнешь — проломлю башку.

В занесенной руке большой молоток на длинной ручке.

— Какой приятный подарок кармы, — говорит глубокий грудной голос, очень спокойный, с иностранным акцентом. Голос кажется девочке смутно знакомым. Где-то она его уже слышала? — Бейте в висок, если вас не затруднит. И посильней. Мритьормукшия ма’мритат…

Какое мне до этого дело, говорит себе девочка. Правило, по которому она до сих пор жила и благодаря которому выжила — mind your own business[1]. Хочет уйти, чтобы не видеть, как молоток проломит седую голову. Но в это время грабитель с рычанием хватает старуху за воротник, притягивает к себе, и ее лицо попадает в круг света.

Мэри отшатывается.

Это то самое лицо! Первое, которое она увидела, когда очнулась после пятилетнего сна. Горящие глаза навыкате не спутаешь. И голос — вот почему он показался знакомым. Когда-то он произнес: «Сядь рядом со мной, детка», Маруся ощутила сильное, очень неприятное притяжение, разозлилась — и проснулась. Начала жить.

Взгляд Е.Б.

Не пытаясь разгадать загадку, не раздумывая, она лезет через подоконник, соскакивает на пол.

Кричит:

— Эй, ублюдок! У меня «смит-вессон». Я стреляю без промаха.

Грабитель ошарашенно смотрит на пигалицу, на револьвер в тонкой руке. Небритая рожа скалится, единственный глаз сощуривается.

— С таким дулом только горохом стрелять. Дай-ка сюда свою пукалку.

Мэри стреляет в глаз. Глаз делается красным. Раненый зажимает лицо ладонью. Громко орет.

— Я ослеп! Ослеп! А-а-а!

Через минуту вбегают люди, много людей. Мужчины, женщины. Кто-то в халате, кто-то в исподнем.

Испуганные и взволнованные возгласы, вопросы. «Кто этот человек?». «Как ты сюда попала, девочка?». «Боже, он ранен!». «Святой Шива, у нее оружие!». Но большинство собираются возле старухи, наперебой спрашивают, в порядке ли она и что происходит.

Как только старуха начинает говорить, все умолкают.

— Это наш новый брат. Он ослеп. Позаботьтесь о нем: обработайте рану. Думаю, он останется здесь. Вряд ли ему есть куда пойти. А это — та, кому я передам Белый Лотос.

Поворачиваются к Мэри. Смотрят. На лицах — и мужских, и женских — одинаковое выражение благоговейного изумления.

— Уведите раненого и оставьте нас вдвоем, — велит старуха. — И не беспокойтесь. Мне не хуже, чем было раньше.

Она манит Мэри к себе. В комнате никого кроме них нет.

— Я тебя сразу узнала, — говорит старуха. — По родинке. Это «Лун-янь», Драконова Мета. Я читала в китайской священной книге, что у некоторых людей, очень редко, точка «Дантянь» совпадает с «Лун-янь» и наносится прямо на чело. Помню, как ты назвала меня «дурой». — Тихий смех. — Когда я увидела этого несчастного с молотком в руке, я подумала, что карма дарит мне быструю смерть. А настоящий дар кармы, последний, это ты. У меня мало сил и мало времени. Мое сердце бьется неровно, скоро оно остановится. Поэтому не перебивай и слушай. Что успею сказать — скажу.

Она говорит час или полтора, с паузами. Паузы всё чаще и длиннее, голос всё слабее. Мэри мало что понимает, но потом, годы спустя, овладев практикой воскрешения памяти, восстановит каждое слово.

Наконец, обессилев, Блаватская шепотом просит позвонить в колокольчик.

Люди входят сразу же. Должно быть, они стояли за дверью.

— Это моя преемница, — шепчет умирающая. — Объясните ей то, чего я не успела. Научите всему. А потом она научит вас…

Суета. Резкий запах камфоры. Кто-то всхлипывает, кто-то запевает странную, подвывающую молитву.

— Мадам, вы молчите уже три минуты. Мы ждем, — с неудовольствием сказал мистер Селдом.

Мэри объяснила:

— Это восточная методика, позволяющая восстанавливать эпизоды из прошлого. Она работает безотказно, но требует некоторого времени и полной тишины.

— Хорошо-хорошо, — кивнул мистер Фитцрой. — Концентрируйте память. Это очень важно.

Мэри не вернулась в майскую ночь 1891 года, но еще некоторое время думала про Е.Б. и про братство «Белого Лотоса», сообщество людей, постигающих Божественную Мудрость. «Белый Лотос» — это невидимый огонь. Он исходит от Учительницы, ярко озаряя путь ученикам. Передача Белого Лотоса преемнице называется «шактипат». После того как Е.Б. ушла, ее старшая ученица Анна объяснила девочке-циркачке и это, и многое другое.

Но Мэри не хотела никому озарять путь. Она хотела быть одна, и темнота ей нравилась больше яркого света.

— Забери этот ваш Лотос себе, — сказала она Анне. — Делай с ним что хочешь. Считай, что у нас с тобой произошел этот, как его, шактипат.

В братстве никого ни к чему не принуждают и даже не принято уговаривать. Считается, что свобода воли и выбора — главная драгоценность бытия. Поэтому Анна просто поклонилась и произнесла слова благодарности.

В последующие годы Мэри не теряла связи с братством. Она многому научилась благодаря им. Ее не интересовали теософские мудрствования и духовные поиски — только полезные практики Востока. И каждый год накануне Дня Белого Лотоса, годовщины ухода Е.Б., сначала Анна, а потом ее преемница спрашивали, не передумала ли Мэри, не готова ли она возглавить братство.

В сороковой юбилей великого события, в Лондоне, в том же самом особняке на Авеню-роуд, состоялось Большое Поминание. Мэри находилась в Англии по делам агентства и тоже пришла. Там и состоялась встреча, подробности которой сейчас нужно было вспомнить.

Со второй попытки стимуляция точки «Дантянь» включила «кино», которое требовалось.

Мэри переместилась на семь лет назад, в 8 мая 1931 года. Увидела большую сумеречную гостиную. Свет исходит только от лампадки перед портретом Е.Б. Вместо людей — силуэты. Вместо лиц — светлые пятна. Запах курений. Играет индийская флейта. Все переговариваются очень тихо, вполголоса.

Мэри смотрит на портрет, вспоминает Е.Б. Вернее — одно из наставлений, услышанных в ту ночь. Девочка была слишком юна и глупа, чтобы понять смысл сказанного, но глубинная память сохраняет всё. Зерно произрастет, только если упадет на почву, готовую ее принять, — и в правильное время года.

«Живи, как дерево, — сказала Е.Б. — Это основной закон жизни. Есть время набухать почкам, время распускаться листьям, время созревать плодам и время им падать. Не торопи свое дерево, но и не отставай от его роста. Только тогда ты проживешь жизнь сполна».

Мэри Ларр, которой скоро исполнится 56 лет, смотрит на портрет и думает: я перестала быть женщиной, я больше не чувствую любовной тяги, во мне высохла шакти, но это не потеря, а приобретение. Я больше не женщина, я полноценный хомо сапиенс, избавившийся от зависимости. Мне не нужно подпитываться энергией мужчины. Я — дерево в ноябре. Листья опали, ветки голые. Но это значит, что мне нечего терять. Любой ураган мне нипочем. Разве что ударит молния. Но молния в меня уже попадала, и я осталась жива…

За спиной голос. Тихий, почтительный.

— Миссис Ларр?

Мысли о законе дерева прерываются, Мэри оборачивается.

Пожилой мужчина в очках. Седые волосы ежиком. Щурится, пытается разглядеть во мраке ее лицо. Мэри-то отлично видит в темноте. Среди прочих полезных умений в свое время научилась и этому.

— Мисс, — отвечает она. — Не миссис.

— Да-да, конечно, такая женщина не может быть замужем, — быстро говорит мужчина, виновато прижав руку к груди.

«Сач а вумэн кэннот би мэррид». Русский.

— Я всё про вас знаю, — быстро продолжает незнакомец. — В смысле, не всё, конечно, но самое главное. Что вы владеете тайнами Белого Лотоса и, если б захотели, возглавили бы братство. Но вы не хотите. Мы… я надеялся встретить здесь кого-то, кто нам поможет, но даже не надеялся, что увижу саму Мэри Ларр. Это огромная, просто огромная удача!

Говорит он сбивчиво, словно боится, что его не дослушают.

Мэри по своему обыкновению не перебивает, дает собеседнику высказаться.

— Я знаю, что с вами темнить нельзя. Вы видите людей насквозь. Им (человек небрежно показывает вокруг) я назвался чужим именем, представился венгром, но с вами буду как на исповеди. Я из Советского Союза. Приехал в Англию конспиративно, по фальшивым документам. Настоящее мое имя — Александр Барченко. Я — исследователь непознанных тайн природы. Мы, коммунисты, придерживаемся материалистического мировоззрения, в бога не верим, однако это не означает, что мы отрицаем наличие сил и энергий, неведомых современной науке, но известных мудрецам Востока. Мы не боимся искать и экспериментировать. В конце концов само наше государство — небывалый в человеческой истории эксперимент. Вам обязательно нужно побывать у нас. Вы почувствуете, не сможете не почувствовать, что кундалини всего мира переместилась в СССР. Наши ученые проводят смелые эксперименты с нераскрытыми потенциями человеческого мозга, с евгеникой и антропоселекцией, с либидозными ресурсами праны! Лично я консультирую направление, изучающее гипотезу Шамбалы, энергетического фокуса планеты. Мне говорили, что вы были там, на священной горе Кайлас. О, как я мечтаю туда попасть! Мы готовим экспедицию в Тибет, и нам очень нужна помощь такого человека, как вы! Поверьте, вы не пожалеете!

Очередной полоумный искатель Шамбалы, приходит к заключению Мэри. Слушать бред, да еще с таким жутким акцентом, ей надоело.

— У меня нет на вас времени, господин Барченко, — отвечает она по-русски. — Вы мне неинтересны.

Есть люди, с которыми не следует быть вежливыми. Иначе от них не отвяжешься.

Но Барченко не отвязывается.

— Боже, — бормочет он. — Вы говорите на русском, как на родном! И сразу поняли, что я — собеседник не вашего уровня. Меня не обманули. Вы — та, кто нам нужен! Мы приехали сюда не зря!

— Мы? — переспрашивает Мэри.

— Да. Я и мой начальник. Вы совершенно верно определили, что я большой важности не представляю. Я всего лишь консультант. Но мой спутник — иное дело. Я сейчас его приведу. Умоляю, не исчезайте!

И кидается прочь чуть не бегом, расталкивая тихих, вежливых теософов.

Возвращается минут через пять. Мэри по-прежнему смотрит на портрет Е.Б., размышляет про менопаузу и про ноябрь жизни.

— Позвольте представить вам моего дорогого друга, руководителя всего нашего направления, — говорит Барченко.

Необычное лицо. Худое, нервное, с очень высоким лбом и огромными, мерцающими в темноте глазами…

— Ну что, вспомнили? — не выдержал затянувшегося молчания мистер Селдом. — Я в четыре тридцать должен быть у секретаря Казначейства на докладе.

— Вспомнила. Своей фамилии тот человек не назвал, только, по русской традиции, имя с патронимиком — вероятно, ненастоящее. Но я восстановила в памяти внешность, и если мистер Фитцрой покажет мне картотеку высших чинов советской спецслужбы, я без труда опознаю своего собеседника. Он не скрывал, что занимает в секретной полиции ОГПУ ответственную должность и наделен большими полномочиями. Настоятельно приглашал в Москву. Соблазнял не деньгами, а «обменом ценной информацией», которую они накопили за годы своих эзотерических изысканий. Его помощник мистер Барченко написал мне на листке свой адрес. Предложение меня не заинтересовало, но потом я рассказала про эту любопытную беседу мистеру Торнтону. Дело было перед президентской кампанией, Гарри готовил для своего шефа справку по международной обстановке и обратился ко мне за консультацией по России.

— А что за имя и otchestvo назвал ваш лондонский знакомец? — спросил мистер Фитцрой, щегольнув русским словом.

— Глеб Иванович.

Дипломат встрепенулся.

— Худой, лобастый, глаза как два дула, большой рот с сочными губами?

— Да. Вы очень точно его описали.

— Так он представился вам настоящим именем и отчеством! О, это весьма важный господин, всегда очень нас интересовавший! С вами беседовал сам Глеб Иванович Бокий, собственной персоной! И даже конспирироваться не стал. Это значит, что он отнесся к вам с чрезвычайной почтительностью.

— Да, его помощник говорил, что со мной темнить нельзя. Кто же этот Бокий?

— Да-да, кто он? — подхватил мистер Селдом.

— Один из самых засекреченных деятелей НКВД, как теперь называется прежнее ОГПУ. Трехромбовый, по-нашему трехзвездный генерал. По последним агентурным сведениям, от прошлого года, являлся начальником Девятого, специально-секретного отдела. Этот отдел ведает всеми научно-техническими направлениями работы — от лабораторных изысканий до шифровки-дешифровки. Нет ни малейших сомнений, что через генерала Бокия можно выйти и на Фриновского!

Мистер Фитцрой был очень воодушевлен.

— Однако после встречи в Лондоне прошло целых семь лет. За это время многое могло измениться, — засомневался мистер Селдом.

— Это легко проверить, — сказала Мэри. — Я могла бы отправить Александру Барченко телеграмму. Если меня в Москве по-прежнему ждут, он сразу ответит.

Ее собеседники переглянулись.

— Значит ли это, что вы, во-первых, беретесь за дело, и, во-вторых, что вы выбираете русскую версию? — спросил заместитель министра. — Тогда для миссии в Синьцзин мы наймем агентство «Пинкертон».

— Для ответа на первый вопрос я должна понять, какого именно результата вы от меня ждете. Что я должна сделать? Предположим, я добуду доказательства причастности русских к исчезновению самолета. Это не вернет вам трех миллионов.

— Доказательства должны быть настолько неопровержимы, чтобы Государственный Департамент смог предъявить их народному комиссару Литвинову или японскому министру иностранных дел Угаки, — сказал мистер Фитцрой. — И потребовать возврата денег, а также компенсации. Угрожая в противном случае разрывом отношений. В подобных случаях и русские, и японцы дают задний ход. Так было и с требованиями лорда Керзона, предъявленными прежнему наркому Чичерину по делу о преступлениях против британских подданных, и с нашими претензиями к японцам в связи с Шанхайским инцидентом. При наличии неопровержимых улик наши несимпатичные оппоненты пасуют. Три миллиона, конечно, немалые деньги, но товарооборот Советского Союза с США составляет 500 миллионов в год, а с Японией — больше миллиарда.

— Добыть подобные доказательства очень трудно, — чуть сдвинула брови Мэри. — Может быть, даже невозможно.

Мистер Селдом сурово произнес: