Помоги проекту - поделись книгой:
«Если только ты» — это роман с тропами «лучший друг брата», «фальшивые друзья с привилегиями», «от друзей к любви», где вы встретите тихую, но пылкую звезду футбола с большим сердцем и аутизмом, а также абсолютно лишённого принципов, почти не подлежащего искуплению хоккеиста с целиакией. Добавьте к этому абсурдное количество тоски друг по другу, друзей и родственников-сводников, а также горячий слоуберн, и вы получите эту шестую книгу в серии романов о шведско-американской семье из пяти братьев, двух сестёр и об их диких приключениях, пока все они находят любовь.
Глава 1. Зигги
Этот день мог бы стать просто идеальным. За исключением одной мелочи:
Моего нижнего белья.
Стоя рядом со своими братьями и сёстрами, я улыбаюсь для очередной свадебной фотографии и пытаюсь сосредоточиться на том, насколько волшебен этот день, а не на том, как сильно задрались трусики на моей заднице. Я думаю об этой великолепной свадьбе на берегу моря, которая только что прошла без сучка и задоринки для моего брата Рена и его теперь уже жены Фрэнки, которая уже много лет была мне как сестра. Я думаю о великолепном мандариновом солнце, сияющем на горизонте, о роскошном морском бризе, который охлаждал меня этим днём, несмотря на жару, накрывшую всю нашу хаотичную компанию Бергманов — моих родителей, шестерых братьев и сестёр, их спутников жизни и моих племянницу с племянником.
Камера щёлкает, когда моё маленькое упражнение благодарности подходит к концу, но, к сожалению, от этого я не перестаю осознавать адски неудобную ситуацию с трусиками. Я шевелю задницей, пытаясь поправить положение, и заставляю свою гримасу превратиться в улыбку, когда фотограф просит сделать ещё один снимок.
— Ладно, — говорит Фрэнки после нового щелчка камеры, откидывая прядь тёмных волос со своего лица. — Хватит создавать воспоминания. Этой невесте нужно присесть, пять минут помолчать и выпить очень большой бокал красного вина.
— Сейчас всё будет, — говорит организатор свадьбы, бросаясь действовать.
Плотный ком родственников, упорядоченный фотографами, рассыпается для непринужденного общения, быстрого смеха и размеренных бесед. Прежде чем кто-нибудь успевает втянуть меня в это всё, я убегаю по песку, подцепив сандалии пальцами рук и направляясь прямиком к элегантному зданию, чьи величественные двери широко распахнуты навстречу видам и звукам пляжа, а тусклый свет смешивается со свечами цвета слоновой кости и цветочными украшениями в центре.
Стараясь быть осмотрительной, я иду вдоль стены комнаты, напрягая память и вспоминая, где ближайшая уборная, хотя в данный момент я готова воспользоваться шкафом, укромным уголком, любым доступным пространством для уединения, чтобы сбросить эти ужасные трусики, потому что я готова выползти из собственной шкуры.
Не все так расстраиваются из-за того, что нижнее бельё застряло между ягодиц, однако я страдаю аутизмом, и у меня много сенсорных проблем. Царапающие швы, ткань, которая топорщится там, где не должна — всё это выводит меня из себя, если я не решаю проблему незамедлительно. Мне нужно немедленно найти место, где я могла бы справиться со своим сенсорным страданием.
Когда я, наконец, нахожу туалет и вваливаюсь в зону отдыха — ода розовому бархату и бронзовым вставкам в стиле ар-деко — я резко останавливаюсь, натыкаясь на единственную вещь, которая может отвлечь меня от адского нижнего белья:
Люди, разговаривающие обо мне.
— Не поймите меня неправильно, Зигги милая. Она действительно милая, — я не вижу её, но узнаю этот голос. Это Бриджит, одна из наших только что завершивших карьеру полузащитниц национальной сборной, чьё место я заняла в стартовом составе. — Она просто такая…
— Молодая, — произносит голос, который я тоже узнаю. Мартина, ещё одна бывшая стартовая защитница, недавно завершившая карьеру.
— Точно, — говорит Бриджит. — Честно говоря, я удивлена, что она вообще попала в состав. Когда Мэл спросил, что я думаю об её месте в команде, я сказала ему, что она талантлива, но у неё нет уверенности и… самообладания для стартовой позиции, для того, чтобы быть в центре внимания и справиться с давлением, которое на тебя оказывается.
— У неё правда этого нет, — соглашается Мартина. — Ну то есть, как только камера направляется в её сторону, она замолкает, а её лицо заливается румянцем столь же ярким, как и её волосы.
Я запускаю руку в волосы. И мои щёки вспыхивают. Перед глазами всё расплывается.
— Что ж, очень скоро Мэл поймет, какую ошибку он совершил.
Две слезинки катятся по моим щекам. Мои руки сжимаются в кулаки, и я дрожу от гнева. То, что сказали Бриджит и Мартина, очень несправедливо. Но в этом нет ничего беспрецедентного. Мне до боли знакомо это отношение, это убеждение, что я юная и наивная, какая-то хрупкая невинность, которая не может справиться с реальным миром.
Моя семья нянчится со мной. Мои сверстники недооценивают меня. Я устала от этого, меня тошнит, когда я думаю о том, чего мне может стоить такое восприятие, если оно сохранится — чего оно уже могло бы мне стоить, если бы тренер Мэл не проигнорировал предупреждения Бриджит и не включил меня в команду вопреки этому.
Я злюсь, что мне приходится столкнуться с этой ерундой именно сегодня. Я понимаю, почему мой брат Рен пригласил Бриджит и Мартину на свою свадьбу. Они местные известные профессиональные спортсмены, которые щедро помогают его благотворительной организации. Но всё же прямо сейчас я действительно жалею, что он это сделал.
— Ладно, — говорит Мартина, и её голос раздаётся ближе к той стороне туалета, где находятся кабинки. — Хватит прихорашиваться. Я хочу добраться до закусок. Они выглядели чертовски аппетитно и скоро закончатся. Это место кишит профессиональными спортсменами, ты же знаешь, сколько еды они могут съесть.
Бриджит фыркает.
— Да, я знаю. Я видела, как ты ешь.
Эхо смеха Мартины раздаётся всё ближе. Они вот-вот увидят меня и поймут, что я их слышала. Отчаянно пытаясь избежать этого, я разворачиваюсь и выбегаю из уборной, натыкаясь прямо на свою сестру.
— Воу! — моя старшая сестра, Фрейя, обхватывает меня за плечи, когда я врезаюсь в неё.
Я наклоняю голову, быстро вытирая лицо, но от Фрейи ничего не ускользает.
— Зигс, что случилось? Тебя кто-то расстроил? — она обнимает меня за плечи и ведёт по коридору. — Эй, поговори со мной. Я не смогу помочь, если ты не поговоришь со мной.
— Мне не нужна твоя помощь! — я вырываюсь, когда мы заворачиваем за угол в коридоре, к счастью, скрываясь от Бриджит и Мартины. — Мне не нужно, чтобы ты волокла меня куда-то, и мне не нужно, чтобы ты заступалась за меня.
Фрейя моргает, её бледные серо-голубые глаза, совсем как у мамы, расширяются от удивления. Она медленно поднимает руки, уступая.
— Ладно. Прости. Я бываю похожей на маму-медведицу, ты же знаешь. Я просто хочу заботиться о тебе. Ты моя младшая сестрёнка.
Я качаю головой, зажмуривая глаза.
— Я самая младшая в семье, но я уже не маленькая, Фрейя. Мне двадцать два года, и я взрослая женщина, — шумно выдохнув, я смотрю в потолок и пытаюсь успокоиться. — Я голосую. Я получила водительские права. У меня есть работа и квартира. Я плачу за квартиру. Я сам о себе забочусь, хорошо?
Фрейя опускает руки, её голос тих и нерешителен.
— Хорошо, Зигги. Прости.
От чувства вины у меня скручивает желудок. Я обидела Фрейю, хотя и не хотела этого. Я хотела быть честной, сказать правду, но в итоге выпалила всё не в такой манере, от которой Фрейя почувствовала бы себя хорошо.
Так часто кажется, что когда я остаюсь самой собой, я ничего не могу сделать правильно.
— Всё в порядке. Я тоже прошу прощения, просто… — рыча от досады, я крепко сжимаю сандалии в руке. Расположение моего нижнего белья между ягодицами вот-вот превратится в последнюю каплю, подтолкнувшую меня на путь злодейства. — Мне просто нужно где-нибудь избавиться от этих чёртовых трусиков!
Стремительно проходя по коридору и оставляя сестру позади, я замечаю стеклянные двери, ведущие на тенистую террасу, крутая крыша которой защищает её от последних багряных лучей сумерек. Высокие тропические растения прикрывают терракотовую плитку и образуют небольшой пышный оазис, предоставляя достаточно уединения для того, что мне нужно сделать.
Я бросаю сандалии и задираю платье, чтобы дотянуться до нижнего белья. Со вздохом глубинного облегчения я цепляюсь пальцами за резинку, а затем стягиваю оскорбительную ткань вниз по бёдрам. Когда она доходит до моих лодыжек, я праздную этот факт, подбрасывая ужасные трусики в воздух над головой. Затем разворачиваюсь, готовясь их поймать.
Но когда я оборачиваюсь, я вижу, что кто-то опередил меня.
Кто-то отдыхает в тени, вытянув длинные ноги.…
И знакомая татуированная рука держит мои трусики.
***
Беру свои слова обратно. Этот прекрасный в остальном день испортят не «трусы из ада», не сплетни Бриджит и Мартины и не моя благонамеренная, но удушающая семья. Его испортит зрелище моего нижнего белья, свисающего с густо татуированного указательного пальца Себастьяна Готье.
Жар поднимается по моему горлу и заливает щёки, пока лучший друг моего брата смотрит на меня из тени. Он медленно садится и наклоняется вперёд, упираясь локтями в колени.
Затем он слегка крутит мои трусики на пальце.
Почему-то мои щёки становятся ещё горячее. Я сейчас умру от унижения.
— Ничего не потеряла? — спрашивает он.
Это самый долгий взгляд, которым он меня награждал, и самое большое количество слов, что он мне говорил. (Мы несколько раз сталкивались друг с другом, либо дома у моего брата Рена, либо после их игр, и тогда я удостаивалась лишь краткого кивка, за которым следовало холодное приветствие.) В любой другой день я бы, наверное, стояла здесь, лишившись дара речи, ошеломлённая тем, что Себастьян среагировал на моё существование.
Но сегодня я на пределе. Я имела дело с шумной толпой, раздражающими трусами, придирчивыми коллегами-спортсменками, чрезмерно настырной семьей, и с меня хватит.
Щёки горят, по венам разливается огонь, я преодолеваю два шага, разделяющих нас, и тянусь за своим нижним бельём, пока он лениво крутит его на пальце.
В последнюю секунду Себастьян отстраняется и проделывает какой-то странный трюк, заставляющий их исчезнуть. Тихое цыканье разносится по воздуху, когда он смотрит на меня, приподняв одну тёмную бровь.
— Не так быстро.
Я свирепо смотрю на него сверху вниз.
— Отдай мне мои трусики.
Не сводя с меня пристального взгляда, он опасно медленно и чувственно улыбается. И в этот момент я понимаю, как именно Себастьяну Готье сходит с рук быть таким отвратительным человеком: он отвратительно красив.
Я смотрю в эти необыкновенные глаза цвета ртути, холодные и проницательные, смотрящие прямо на меня. Морской ветер слегка треплет его волосы, несколько свободных прядей ласкают его висок, после чего их отбрасывает назад, и открывается полная несправедливая красота его лица. Холодные серые глаза, обрамленные густыми тёмными ресницами. Длинный, волевой нос. Эти непомерно пухлые губы, две едва заметные впадинки на щеках.
Он снова развалился в кресле, вытянув длинные ноги, на правой ноге у него надета ортопедическая шина, в которой, я могу только представить, наверняка отстойно было ходить по песку, хотя сейчас я не склонна испытывать к нему что-либо похожее на сочувствие. Покрытые татуировками пальцы с серебряными кольцами барабанят по подлокотникам кресла. На нём такой тёмный угольно-серый костюм, что ткань кажется почти чёрной; на белой рубашке расстёгнуто слишком много пуговиц, открывающих широкую полосу золотистой кожи и серебряные цепочки. От ключиц и ниже каждый обнажённый дюйм его тела покрыт татуировками.
В другом мире — в котором он не был бы непримиримым придурком — я могла бы принять его за одного из тех морально серых злодеев, главных героев в фантастических романах, которые я читаю с юности. Опасный и темноволосый, татуированный и злой. Такие злодеи в конечном счёте искупают свою вину, раскрывают свою истинную натуру, когда доказывают, что они глубоко добрые, феминистические, жертвенные герои.
Знаю, знаю. Это не просто так называется
Пока Себастьян изучает меня своим холодным, проницательным взглядом, я упираю руки в бока и смотрю на него с глубоким раздражением.
Он в буквальном смысле самый красивый человек, которого я когда-либо видела.
И хотя он выглядит так, будто мог бы расправить крылья Короля Фейри и унести меня по ночному небу к своему дворцу, он не входит в число героев моих романтических фантазий. Он из тех, кто, согласно множеству обличительных и подтверждённых заголовков новостей, разрушает не только обещания и собственность, но и надежды и сердца. Вот почему его коварные чары не подействовали и, конечно же, не подействуют на меня.
И по этой же причине я продолжаю удивляться тому, что мой второй по старшинству брат, Рен, самый милый, добросердечный человек, смог так сильно привязаться к нему.
Себастьян и Рен — товарищи по команде, оба являются звёздными нападающими хоккейной команды «Лос-Анджелес Кингз», но я не понимаю, что ещё могло сделать их такими близкими. Рен говорит, что в Себастьяне есть что-то хорошее, просто ему сложно продемонстрировать это наглядными способами. Теперь, когда я на собственном опыте убедилась, каким придурком может быть Себастьян, мне интересно, может, Рен видит в Себастьяне то, чего ему хочется, а не то, что есть на самом деле.
— Себастьян Готье, — строго произношу я, — отдай мне мои трусики.
Его холодные серые глаза делаются ледяными, пока он смотрит на меня. Он приподнимает бровь.
— Какие трусики? Я не вижу никаких трусиков, а ты?
Я смотрю на него ещё пристальнее, и мой гнев нарастает.
— Я их не вижу, но знаю, что они у тебя. Я видела, как ты… что-то с ними делал.
Его ухмылка становится волчьей и приводит в бешенство.
— Тогда подойди и найди их.
Опять же, в любой другой день я бы, наверное, всплеснула руками и ушла, чтобы с удовольствием разрушить идиллический мир Рена, сказав ему, что была бы признательна, если бы он при следующей встрече попросил своего лучшего друга вернуть мои трусики. Но сегодня не тот день. Сегодня я вышла за пределы своих возможностей, и мой редко вспыльчивый нрав подобен дикому жеребёнку, вырвавшемуся из узды.
Без предисловий я встаю между ног Себастьяна, обхватываю его за запястье и тяну вверх, а другой рукой запускаю руку в рукав его пиджака. Я вполне ожидаю, что трусики будут там, поскольку именно этой рукой он их держал.
Он смеётся, и в его смехе столько самодовольства, столько высокомерия, что я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать от досады.
— Попробуй ещё раз.
Разозлившись, я отпускаю его запястье.
— Где они?
Если они не у него в рукаве, то я понятия не имею, где ещё может быть моё нижнее бельё. На данный момент единственный способ узнать это — обыскать его.
Когда я снова поднимаю взгляд и замечаю, как его губы расплываются в сардонической усмешке, меня посещает одно из моих маленьких запоздалых аутичных прозрений: это именно то, чего он от меня хочет.
Себастьян, словно увидев, как над моей головой зажглась лампочка, расправляет свои воображаемые впечатляющие крылья и улыбается ещё шире.
— Полагаю, тебе просто придётся обыскать меня всего.
Я закатываю глаза. Но прежде чем я успеваю придумать какой-нибудь остроумный ответ, откуда-то изнутри доносится голос моего брата Вигго:
— Зигги! Иди сюда! Шоколадный фонтан работает!
Себастьян подскакивает на своём сиденье, словно его ударило током, и резко выпрямляется, внезапно встав близко ко мне.
Очень близко ко мне.
Он берёт меня за плечо и разворачивает на четверть оборота, пока свет изнутри не падает мне на лицо. Его глаза расширяются.
— Чёрт возьми. Зигги?
Глава 2. Себастьян
У меня за плечами долгая история поистине ужасных грехов, но мысленно развращать младшую сестру моего лучшего друга, наблюдая, как она снимает трусики — это, пожалуй, на самой вершине списка.
В моё оправдание надо сказать, что я сначала не узнал Зигги. Из-за опьянения у меня перед глазами всё расплывалось, и, когда она вышла на террасу, свет падал на неё сзади — ничего не видно, кроме потрясающего силуэта, чьи опознавательные черты были скрыты. Затем, когда она подошла ближе, и у меня появилась возможность разглядеть, её волосы были распущены — они никогда раньше не были распущены — и в угасающих лучах заката её лицо скрывалось завесой расплавленной бронзы, совсем не похожей на огненно-рыжие волосы Рена и его младшей сестры.
Я не осознавал, что мысленно раздеваю Зигги, пока не услышал, как кто-то внутри выкрикивает её имя, и не увидел, как она откликнулась на это имя. Теперь я стою, сжимая её руку, впитывая её сияние в резком свете огней из помещения. У меня скручивает желудок. Алкоголь, который я пил ещё до начала церемонии, подступает к горлу.
Она лишь немного похожа на Рена — тот же длинный прямой нос и острые высокие скулы, и (теперь, когда мы в надлежащем освещении) те же густые рыжие волосы — но в основном она выглядит совершенно иначе. В отличие от его льдисто-голубых радужек, у неё широкие, глубоко посаженные изумрудные глаза. И хотя у Рена я тоже замечал несколько, её кожа усыпана веснушками, дождь коричных искр покрывает её нос и щёки, руку, которую я до сих пор держу. Которую я как будто не могу перестать держать.
Думаю, я просто в шоке.
Я наблюдал, как тихая, застенчивая Зигги Бергман яростно срывала с себя трусики.
Поделиться книгой: