Соседи

В ту ночь я спал плохо. Мучили кошмары. Снится, за мной пришли. Я наскоро оделся, спустился с повети к корове и бесшумно высигнул через узкое оконце в картофельник. Утро, а я, как волк, трушу к ближайшему леску, оставляя позади себя росный след. А вслед мне с укоризной смотрят глаза-угольки, ее глаза…

И я решился. Только пошел не к председателю, а к секретарю партийного комитета.

— Садись, служба, докладывай, — смеется Павел Александрович.

Надо заметить, что Павел Александрович всех демобилизованных называл «службой». Сам бывший офицер, любил он солдат. Собрался я с духом, брякнул перед ним толстенную пачку денег и положил свои руки на стол…

Водитель смолк. Молчал и я, думал о только что слышанном. Уже мелькали редкие снежинки. Небо светлело и на нем стали проклевываться первые незрелые звезды. А впереди ясно вырисовываюсь огни льнокомбината. Выходя в центре Вологды из машины, я только спросил у Дмитрия Хохлова:

— А где сейчас твоя спасительница?

— Галка-то? — опять улыбнулся водитель. — Так к ней я и еду. В роддоме она. Недавно позвонили, что сына она мне принесла. Вот председатель и разрешил съездить проведать. Ну, пока!

КОНФУЗ

ОБЕДЕННЫЙ перерыв уже близился к концу, когда дверь столовой распахнулась, и на пороге выросла испачканная грязью и нигролом фигура Мишки Дергача, водителя изрядно потрепанной леспромхозовской трехтонки. Вытирая руки, Мишка беглым взглядом окинул столики и, заметив за одним из них ездового Павла Светикова, с присущим ему озорством заорал:

— Мотосмеховодителю привет! Ну, как твои овсяные двигатели? Тянут? У тебя, я вижу, новое зажигание, — толкнув ногой кнутовище Светикова, надоедал Мишка. — Твоему виду транспорта скоро будет труба, — продолжал он, присев за стол.

— Не зубоскаль, — строго предупредила Мишку официантка Настя. — Иди, вымой руки.

— Настенька, я ж механизатор, — притворно улыбаясь, возражал он. — Не то, что…

— Обеда не принесу, — отрезала Настя.

— Настенька, вымою… в двух водах, — поспешно проговорил Мишка, вставая из-за стола.

— Механизатор, — иронически произнесла вслед Дергачу Настя. — Научился баранку крутить и воображает… А в голове, как в пустом амбаре.

Светиков допивал компот, когда Мишка вернулся от умывальника и с напускной важностью сказал Павлику:

— Видишь Дергача? Так вот, скоро вызовут его к начальству и скажут: «Товарищ Дергач, вручаем вам новую машину. Просим принять ее, так как у нас нет опытных механизаторов». Дергач подумает немного и ответит: «Только выбирать буду сам». Ему скажут: «Пожалуйста». Понял?

— Не думаю, — спокойно ответил Светиков, поднимаясь со стула.

— Кто же тогда, извините за выражение, крутить баранку будет на тех двух автомашинах, которые лесоучасток завтра получает? — Дергач презрительным взглядом проводил до порога Павлика и скривил губы.

На лесоучастке мало кто знал, откуда «свалился» к ним Дергач. Одни говорили, что его прислали с курсов шоферов, другие — что он сам пришел на лесоучасток и нанялся на работу. В трудовой книжке у него стояло что-то около десяти отметок различных леспромхозов: «Принят… Уволен по собственному желанию…»

— На худой технике я не работник, — заявил Дергач по прибытии на лесоучасток. — У меня опыт…

Случилось, что на второй день после появления на участке Дергача состоялось собрание лесозаготовителей. После доклада начальника первым решил «толкнуть речь» Дергач.

— На нас, механизаторах, лежит огромной важности дело. Мы — ударная сила в лесу. Так будем работать так, как я… Как лучшие… Равняться, так сказать, на этих лучших, — выкрикивал он.

Некоторые слушали Дергача и улыбались, другие же думали: «Парень — гвоздь. Этот всем нос утрет…» К числу последних принадлежал и начальник лесоучастка, который и назначил Мишку на автодеррик.

В одну из смен начальник застал Дергача спящим в кабине, а рабочих — мирно греющимися у костра. Мишка вылез из кабины заспанный, на правой щеке его виднелся красный отпечаток гаечного ключа.

— Поломка, жду механика… А пока вот придавил, так сказать, комарика, — как будто ничего не случилось, зевая, ответил он.

Механик, ремонтируя машину, возмущался, что такую пустяковину не мог устранить сам водитель.

— Откуда ж я знал, — оправдывался Дергач.

Когда подобная история повторилась, Дергача сняли с автодеррика. Дня два он болтался по поселку без дела, а на третий ему вручили только что вышедшую из ремонта трехтонку. Дергач на ней стал подвозить горючее со станции. Машина у него часто ломалась, но Дергач продолжал держать фасон, хвастался своим опытом, благодарностями, заслуженными, якобы, в одном из отдаленных леспромхозов. В его руках никогда не видели книги, а когда кто-то из шоферов предложил повторить «Автомобиль», Дергач заявил: «Хм, это для меня — пройденный этап».

Через месяц все узнали Дергача как незадачливого шофера и болтуна. Но, несмотря на колкие замечания водителей, он нисколько не исправлялся, а, наоборот, в ответ кривил губы и начинал беззаботно насвистывать какой-то легкий опереточный мотив. Он не интересовался никем и ничем, не заводил знакомств, считая, что равных ему нет.

Если кое с кем он еще считался, то к ездовому Павлику Светикову, тихому и скромному парню, работавшему вот уже месяц на единственной в поселке лошади, относился презрительно. «Машина — не кобыла. И надо иметь ум, чтобы на ней работать», — говорил Дергач.

— А у тебя он есть? — вскользь бросал Павел, не стараясь ввязываться в спор.

— Что-о? — начинал задираться Дергач.

Советов Павла он и слушать не хотел. «Ну, что путного скажет человек, который крутит хвост», — думал он. А когда Дергач узнал, что Светикову объявили благодарность, то не поверил, сходил в контору лично удостовериться и вышел оттуда, как говорится, сам не свой. «За что? — возмущался он. — За подвозку дров и продуктов к столовке? Нет, тут что-то не то… Не иначе, как блат…» И после этого он совсем перестал разговаривать с Павликом.

Через два дня после памятного разговора в столовой Дергач направлялся из поселка в очередной рейс. На полпути его машина два раза как-то странно чихнула и, пробежав по инерции метров тридцать, остановилась. «В чем дело? — недоумевал он, копаясь в моторе. — Искра есть, глушитель на месте… Странно».

Грязный и потный, в разорванном вдоль спины комбинезоне и с заводным ключом в руках ползал Дергач под машиной. Вдруг он услышал, как рядом, шурша гравием, остановились две автомашины и послышались знакомые голоса Павлика Светикова и Насти-официантки.

— Эй, мотосмеховодитель, вылезай! — насмешливо крикнула Настя.

Сначала из-под машины послышался легкий опереточный мотив, а потом показалось красное лицо Дергача. Он только что хотел презрительно скривить губы, как вдруг застыл от неожиданности и изумления: за рулем передней машины сидел Павлик, а за рулем второй — Настя.

— Видишь, каких красавцев получили. Полтора месяца после окончания курсов шоферов ждали, — говорил Павлик, направляясь к машине Дергача. — Что тут у тебя? — открыл он капот двигателя. — Э, да в баке бензину нет ни капли.

— Ты… вы… а мне… казалось, — все еще не придя в себя, тянул Дергач, переводя изумленный взгляд с Павлика на Настю.

— Казалось, — передразнила его Настя. — Знаешь, когда моей бабушке казалось, она сначала крестилась, а потом начала обучаться грамоте. Говорит — второе помогло…

У КОСТРА

НА БЕРЕГУ Большого Пучкаса, недалеко от Кубенского озера, встретились три охотника — два молодых и один постарше. Закусили немудреной охотничьей снедью, помолчали, подбросили в костерок сухих прутьев, а когда рыжий месяц выпустил на небо стада звезд, разговорились они о завтрашнем последнем и, значит, решающем дне охоты, о том, как лучше стрелять уток: навскидку или с поводкой; о погоде, и незаметно, но вполне естественно, подошли к вечной теме — о любви.

— В любви всегда есть частица безрассудности, — сказал охотник постарше, удобнее располагаясь у костра. — А ведь любовь, братцы, приходит как в песне: «Нечаянно нагрянет, когда ее, совсем не ждешь…» У меня был друг, так тот свое продолжение к этим словам придумал: «Она придет и руки стянет, наверняка ты пропадешь…»

Хороший был парень Ромка. Работали мы с ним в паровозном депо. Оба электриками. Одного возраста, одного роста. Ромка белобрысый, я — тоже. Цвет глаз одинаковый. Видите мой нос-пуговку, у Ромки нисколько не лучше. Одним словом, люди при первом знакомстве считали нас двойняшками и часто путали.

Из-за этого сходства три года назад нас вместе и направили в один из колхозов на весенний сев. В порядке шефской помощи. Ехать-то из электрогруппы должен был один я, а Ромка остаться. Но на второй день встретил его председатель завкома и набросился:

— Так ты не уехал? Еще вечером все наши на грузовике отправились.

— А разве я должен? — простодушно спросил Ромка.

Он не догадался, что председатель завкома его за меня принял.

— Скажи мастеру, и чтоб духу твоего здесь не было.

Приказ есть приказ. И в тот же день вечером мы с Ромкой блаженствовали в деревне Дорожайке за парным молоком.

Утром бригадир пришел давать нам наряд. Мы только что умылись во дворе у колодца. Стоим веселые, под куртками мускулы играют.

— Черт-те что, — уставился этот бородач на нас. — Никогда бы не поверил, что может двоиться в глазах у трезвого человека.

Мы с Ромкой расхохотались и убедили бригадира, что нас двое. В одинаковых коричневых спортивных костюмах, девичьих беретах мы еще больше стали похожи друг на друга. Прокоп Павлович, так звали бригадира, поручил нам подвозить к сеялкам зерно на пароконной телеге и, уходя, посоветовал:

— Вы бы в одежде какое-либо различие установили. А то похожи на два пятака одного года чеканки. Не поймешь, кто из вас Роман, а кто Степан.

Так, с легкой руки Прокопа Павловича нас стали в Дорожайке называть: два пятака.

Однажды в выходной день пошли мы с Ромкой на Иволгу. Речка там такая шустрая протекает. Идем берегом, смотрим на воронки да завитушки, что по воде течением раскиданы. Чайки над головой носятся, на кустарниках почки лопаются, выпуская клейкие листочки. Ромка идет впереди меня, прутиком помахивает. Вдруг он как закричит:

— Степан, я платье нашел!

Подхожу, вижу, верно, платье: белое с красными горошинами.

Вдруг в это время над берегом вырастает голова в белой косынке и слышится крик:

— Спятили! Марш на ружейный выстрел отсюда: вылезать буду.

Ромка пожал плечами, пошел за куст. Я за ним. Через минуту слышим:

— Все. Идите, раками сырыми угощу.

Подходим. Перед нами девушка, как девушка. Ямочки на щеках, озорные карие глаза и… Поверите, никогда не видал я таких бровей. Вернее, у нее была одна бровь — темная, пушистая, от виска до виска.

— А разве раков сырых едят? — сказал я.

— Вы у Матрены в Дорожайке живете? — спросила девушка.

— У нее.

— Слыхала о вас.

— Что?

— Хорошо работаете. Отлично. Даже посредственно, — и она громко рассмеялась. — Это у Прокопа Павловича такая поговорка.

— Не холодно… в воде? — сказал Ромка, не сводя с девушки глаз.

— Ничего. Я привычная. С детства рано начала купаться. И раков ловить.

— Вкусные?

— Особенно с пивом, — отвечала она, легонько пнув шевелящуюся на земле сумку. — Шучу. Раков я не ем. Наловлю и отдам нашему перевозчику. Тот любитель. «Надо, говорит, их, проклятущих, всех в кипяток, чтобы они, когда утону, самого не съели».

Так мы и познакомились со Светланой. Работала она за рекой, в трех километрах от нас, фельдшером. Проводили мы ее до дому.

Жила она одна, в соседней комнате с медпунктом. Посидели в первый вечер, поговорили о городе, она там училась, вспомнили знакомые места, патефон завели. На прощанье Светлана просила заходить, а то ей, мол, одной вечерами скучно.

На второй вечер речь зашла о литературе. Тут уж Ромка себя проявил. Читать он любил. Я сидел и слушал. Больше ничего не оставалось делать. Дважды даже его Ромой назвала. Тогда впервые и шевельнулось во мне что-то такое нехорошее. Зависть не зависть, ревность не ревность, но похоже на них.

— Ты, Степа, чего сейчас читаешь?

Наконец-то, на меня она обратила внимание. Но пока я подыскивал слова, чтоб поскладней ответить, Ромка сказал:

— Ему некогда. В техникум поступать готовится.

— В какой?

— Электротехнический.

— А ты?

— Пока нет, — конфузливо ответил Ромка, и я заметил, что он многое отдал бы за то, чтобы иметь основание сказать наоборот.

— Уважаю людей, которые в жизни чего-то добиваются, — сказала Светлана. — Сама мечтаю об институте.

Так, день за днем, сутки за сутками, мы и проводили с Ромкой. Как ни устанем, а вечером идем к Светланке. Колхозники про нас говорили: «Смотрите. Два пятака опять к фельдшерице за реку потопали».

Светлана относилась к нам одинаково, ни которому не отдавала предпочтения. Никого не обнадеживала. Мы же в нее оба втюрились по самые уши.

Придешь, бывало, от нее, долго не спишь, ворочаешься на кровати.

…Во сне стал ее видеть. Стою раз будто бы со Светланой на берегу Иволги, спрашиваю, любит ли она меня, а в ответ слышу: «Раков сырых хочешь?» А Ромка, дьявол, валяется рядом на траве и умирает от смеха.

Дело дошло до того, что друг к другу мы стали относиться подозрительно. Не допускали, чтоб кто-либо из нас один на один оставался со Светланой. Поговорить же с нею наедине хотелось и мне, и, разумеется, Ромке.

Однажды утром, дня за три до окончания срока нашей шефской помощи, Ромка, кряхтя, слез с кровати и начал, словно семидесятилетний старик, жаловаться на боль в пояснице.

— Знаешь, Степа, — сказал он мне, — ты сегодня поезжай один, а мне, может, придется сходить к врачу.

Но хитрость Ромки я разгадал сразу, ее выдавало все Ромкино поведение.

— У меня тоже, Рома, со спиной что-то того, — ответил я. — Так что пойдем к врачу вместе.

— Почему ты думаешь, что она именно тебя любит? — нажимая на слова «тебя» и «именно», вдруг жестко спросил Ромка.

— Я в этом не уверен, как не уверен и в том, что она предпочитает именно тебя, — слово «именно» я тоже произнес с ударением.

— Черт с тобой, поедем пшеницу возить, — зло сказал Ромка.

Весь день мы работали не разговаривая, И второй, и третий. Ромка последние ночи спал на полу. Ходил он в ковбойке и кепке, чтоб отличаться от меня.