Лес Кости

— А фигуры? — через какое-то время спросил более молодой человек. — Встречал?

— За исключением Снежной женщины, но и ее я не видел… только Призрак Ворона, так я его назвал. Перья по большей части черные, но в этот раз я заметил, что его лицо разрисовано и он поет. Вот эта его особенность меня заинтриговала, но он так же агрессивен, как и раньше, и исчезает в лесу так же быстро. Так, Призрак Ворона. Кто же еще… дай мне подумать… ах, да, конечно, увечная форма «Робин Гуд». Вот этот похоже, прямиком из тринадцатого столетия.

— Одет в ярко-зеленое? — опять спросил Уинн-Джонс.

— Грязно-коричневое, но с некоторой причудливой вышивкой на руках и груди. Небольшая борода. Очень здоровый. Как всегда, выстрелил меня, прежде, чем слиться…

Он положил на стол сломанную стрелу. Тонкая головка из ребристой стали, древко из ясеня, оперенье из гусиных перьев, ничем не украшена.

— Меня пугают «Робин Гуды» и «Зеленые Джеки». Они уже стреляли в меня. Однажды один из них попадет мне в сердце. И способ, каким они появляются…

Он преднамеренно использовал слово «слиться». Словно формы Охотника — Робин Гуд или Зеленый Джек — вытекали из деревьев, а затем возвращались в них, сливаясь с корой и древесиной и становясь невидимыми. Слишком испуганный, чтобы исследовать дальше — из-за грозившей его жизни опасности, — Хаксли не понимал, имеет ли он дело со сверхъестественным феноменом или с великолепным камуфляжем.

— И Урскумуг?

Хаксли сухо засмеялся. Но в те дни ему было не до шуток — он скорее фиксировал и верил, на грани одержимости. Первый герой, исконная древняя форма, вероятно злобная. Хаксли слышал рассказы о нем, находил его следы, но никогда не углублялся в Райхоупский лес достаточно глубоко, чтобы подойти к нему близко и увидеть его. Однако Хаксли был убежден, что он там. Урскумуг. Почти непостижимый герой первых легенд, присутствующий в бессознательном всего человечества и, безусловно, сгенерированный Райхоупским лесом где-то на полянах его изначального, никем не оскверненного пространства.

Урскумуг. Начало.

Но Хаксли уже начал думать, что судьба никогда не столкнет их.

Стоя у открытого окна и глядя на лесную страну, простиравшуюся за опрятным садом с его подстриженными деревьями и подрезанными живыми изгородями, он внезапно почувствовал себя очень старым. Это чувство начало беспокоить его: всю свою взрослую жизнь он ощущал себя тридцатилетним мужчиной — сильное приятное ощущение; но сейчас, на пятом десятке, он чувствовал себя сгорбленным, согнутым и усталым. Он ожидал этого, но позже, после шестидесяти, до чего еще много-много лет. И он чувствовал себя слишком старым, чтобы видеть, увидеть лес таким, какой он есть, и увидеть не кончиком глаза. Мучительное разочарование — только мельком ему удавалось увидеть движение, созданий, цвета и древние формы; они колебались на периферии зрения и исчезали, стоило ему повернуться к ним.

С другой стороны, мальчики. Они, похоже, видели все.

— Ты привез мостики?

Уинн-Джонс распаковал странное электрическое оборудование, наушники с разъемами, провода и странные респираторы, вместе образовывавшие электрическую связь с мозгом. Мостики давали низкое напряжение, но были очень эффективны. После часа электрической стимуляции «осознание периферийного видения» полностью восстанавливалось. Именно периферийное зрение, по большей части, давало возможность видеть мелькавших мифаго: Хаксли называл такие формы «пред-мифаго» и считал, что они являются постепенно выходящими наружу воспоминаниями о прошлом, переходом памяти из мозга в лес.

Хаксли собрал аппаратуру.

— Мы уже старые, Отец Эдвард, слишком старые. Вот если бы Бог вернул нам молодость, чтобы мы могли видеть вдали… Мальчики видят так много. И, очень часто, совершенно отчетливо.

— Хотел бы я знать, что они увидят, если мы расширим их зрение? — негромко спросил Уинн-Джонс.

Хаксли встревожился. Уже второй раз человек из Оксфорда предлагал поставить эксперимент на Стивене и Кристиане, и пока эта мысль мучила Хаксли, он чувствовал сильное моральное отвращение к этой идее.

— Нет. Это будет несправедливо.

— Даже с их согласием?

— Мы можем сколько угодно вредить себе, Эдвард. Но я не могу рисковать здоровьем мальчиков. Кроме того, Дженнифер наверняка есть что сказать об этом. Она бы запретила даже думать об этом эксперименте.

— А если мальчики согласны? Особенно Стивен. Ты сам сказал, что он видит сны. И еще ты сказал, что он может призывать лес.

— Он не знает, что это делает. Но, да, он видит сны. И ни один из мальчиков не знает того, что знаем мы. Они знают только то, что занимаемся исследованиями, а вовсе не то, что в лесу время идет совсем иначе и мы постоянно рискуем жизнью. Они ничего не знают о мифаго. Они думают, что видят «цыган». Бродяг.

Но Уинн-Джонс никак не мог расстаться с идеей расширить восприятие Стивена.

— Один эксперимент. Низкое напряжение, стимуляция красок. Безусловно никакого вреда здоровью…

Хаксли покачал головой и в упор посмотрел на друга:

— Это было бы ошибкой. Даже думать об этом — уже ошибка. Эдвард, представь себе, каковы могут быть результаты… Я должен сказать «нет». И, пожалуйста, больше не настаивай. Сохраним оборудование только для себя. Мы войдем в лес сразу после рассвета.

— Очень хорошо.

— Есть еще кое-что, — добавил Хаксли, когда ученый ушел в себя. — В случае, если со мной случится что-нибудь ужасное — меня беспокоит мысль, что меня может подстрелить, например, «Вольный стрелок», форма Робин Гуда, — у меня есть второй дневник. Он в стене за этими книгами. Теперь ты единственный, кто знает о нем; я доверяю тебе забрать его и, если необходимо, использовать, но ты должен не показывать его никому. Я не хочу, чтобы Дженнифер знала, что он содержит.

— И что он содержит?

— Все, что я не могу объяснить. Сны, чувства, опыты, которые связаны не столько с мной, сколько… — он замолчал, подбирая подходящие слова — с животным миром.

Хаксли знал, что сейчас он сурово наморщил лоб и его охватило мрачное настроение. Уинн-Джонс спокойно сидел, глядя на друга; было ясно, что он не понимает глубины отчаяния и страха, которые Хаксли пытался ему передать, не входя в детали.

— В лесу… в некоторых частях леса… я испытывал страшное потрясение, — продолжал он. — Словно какая-то первозданная часть меня прорвалась наружу, ушла, освободилась.

— Господи, парень, ты говоришь, как герой Стивенсона.

— Мистер Хайд и мистер Джекил? — засмеялся Хаксли.

— Доктор Джекил, как мне кажется.

— Не имеет значения. Помнится, я читал эту фантазию в школе. Раньше я не видел никакой связи, но, да, мои сны безусловно отражают существо более жестокое и с более развитой интуицией, чем я каждый день вижу в зеркале во время бритья.

— И эти наблюдения и записи находятся во втором дневнике?

— Да. И отчеты о том, с чем экспериментировали мальчики. Я, на самом деле, не хочу, чтобы они узнали, что я наблюдаю за ними. Но если наши идеи о мифаго-генезисе героев в лесу правильны, тогда все мы в этом доме — даже ты, Эдуард — влияем на процесс. Феномены, которые мы наблюдаем, могут быть продуктами одного наших пяти сознаний. И всех фермеров, и людей из Поместья. Наши настроения, наши личности, придают форму этим явлениям…

— Значит ты начал соглашаться со мной. Я сформулировал эту мысль год назад.

— Я с тобой согласился. Форма Гуд… она странная. Эхо ума, отличного от моего. Да, я согласился с тобой. И именно эту область мы должны исследовать более тщательно и более энергично. Давай готовиться.

— Я не скажу никому о втором дневнике.

— Я тебе доверяю.

— Но я все еще думаю, что мы должны поговорить о Стивене и расширить его восприятие.

— Ну, если мы должны поговорить о нем, давай сделаем это после экспедиции.

— Согласен.

Хаксли, с облегчением, открыл ящик стола и вынул свои часы, маленькое устройство в медном корпусе, которые показывали не только время, но и дату.

— Давай уже собирать припасы, — сказал он, и Уинн-Джонс хмыкнул, соглашаясь.

ТРИ

— Твой сын наблюдает за тобой, — негромко сказал Уинн-Джонс, когда они шли от дома, все еще дрожа в хрустящем воздухе свежего утра. Мир вокруг них постепенно оживал. Тонкие лучи света били с востока, но лес оставался темным и мрачным, хотя, мало-помалу, и становился виден со своеобразной отчетливостью, которая сопровождает первый свет нового дня.

Хаксли остановился, скинул рюкзак с плеч, повернулся и посмотрел на дом.

Ну, конечно. Стивен прижался лицо к окну спальни — маленькая беспокойная фигурка, махавшая рукой и что-то кричавшая.

Хаксли подошел к дому на несколько шагов и приложил руку к уху. Неподалеку пищали цыплята, старая собака ворчала и тревожилась где-то среди живых изгородей. Громко кричали грачи, постоянно то влетавшие Райхоупский лес, то вылетавшие из него; почему-то их полет делал день еще больше безысходным и молчаливым.

Стивен поднял вверх оконную раму.

— Куда вы идете? — спросил он.

— Исследования, — ответил Хаксли.

— Я могу пойти с вами?

— Научные исследования, Стив. Мы должны выйти сегодня.

— Возьмешь меня с собой?

— Я не могу. Извини, парень. Я вернусь вечером и расскажу тебе обо всем.

— Почему я не могу пойти?

Рассвет, казалось, все удлинялся, и холод ранней весны замораживал его дыхание, пока он глядел на обеспокоенное и бледное лицо в окне второго этажа.

— Я вернусь сегодня вечером. Нам надо кое-что прочесть, сделать кое-какие карты и взять несколько образцов… Я расскажу тебе обо всем этом, позже.

— Я прошлый раз тебя не было три дня. Мы уже начали волноваться…

— Только день, Стив. А теперь будь хорошим мальчиком.

Опять закинув рюкзак за спину, Хаксли увидел Дженнифер, стоявшую в дверях, на ее лице блестели слезы.

— Я вернусь сегодня вечером, — сказал он ей.

— Нет, не вернешься, — прошептала она, вернулась в дом и закрыла за собой дверь кухни.

ЧЕТЫРЕ

…бедная Дженнифер, она и так от моего поведения впала в глубочайшую депрессию. Ничего не могу объяснить ей, хотя отчаянно хочу. Не хочу вовлекать в это детей, но меня беспокоит то, что они уже дважды видели мифаго. Я изобрел для них сказки о магических существах, живущих в лесу. Надеюсь, они свяжут их с тем, что, на самом деле, является продуктами их собственного воображения. Но нужно быть очень осторожным.

Есть такое мгновение перед пробуждением, когда реальность и нереальность играют шутки со спящим, когда все правда, но и все выдумка. В одно из таких мгновений, выплывая из сна, Хаксли почувствовал поток воды, скачущих всадников, крики и ругательства движущейся армии, тревогу и возбуждение преследования.

Что-то бо́льшее, чем человек, двигалось по лесу, преследуя группу людей, которые бежали перед его неуклюжей погоней.

И еще была женщина, которая пришла по реке и коснулась рукой лица спящего/пробуждающегося мужчины. Она бросила на него сучок и кость, а потом со смехом убежала, виляя надушенным телом, запах ее кожи и души, кислый и сексуальный, бил в ноздри лежачей фигуры, которая медленно…

Пробуждалась…

Опять оживала…

Хаксли сел, задыхаясь. Он замерз, ледяная вода бежала с его лица.

Звук реки оглушал, а чувство обоняния было оскорблено вонью от его собственных фекалий, холодных и твердых, собравшихся в его просторных трусах.

— Бог мой! Что со мной произошло?..

Он прыгнул в реку и быстро почистился, тяжело дыша от холода. Вооруженный опытом предыдущих экспериментов, он принес с собой чистую смену одежды и, с благодарностью в сердце, вынул из рюкзака садовые штаны и толстую хлопчатую рубаху.

Дрожащими пальцами он нащупал часы и от ужаса закрыл глаза, когда увидел, что попал сюда четыре дня назад. Оглушенный и растерянный, он лег на берег реки и обхватил голову руками.

Четыре дня! Четыре дня сна!

— Эдвард! Эдвард?..

Его голос, громкий требовательный призыв потерялся в неистовом течении и водоворотах реки; он уже собирался опять закричать, когда вернулось первое воспоминание и он сообразил, что Уинн-Джонс давно ушел. Они разделились несколько дней назад: человек из Оксфорда должен был исследовать, если сможет, реку за зарослями терновника, а сам Хаксли собирался определить края зоны, бывшей первым уровнем обороны леса.

И это странно, потому что Хаксли сам должен был исследовать дальнейшее течение шепчущего ручья. Уинн-Джонс тоже был здесь? Он не видел следов другого человека.

В тени серого валуна из песчаника, чей мшистый зеленый столб протыкал, казалось, переплетение корней и вздыбленной земли, Хаксли нашел пепел от маленького костра. Хаксли видел достаточно много потушенных костров, сделанных Уинн-Джонсом, и был уверен, что этот — не его.

Он собрал раскиданные вещи. Почувствовал, что страшно проголодался, он сжевал плитку шоколада, лежавшую в рюкзаке.

Воспоминания начали возвращаться, а потеря ориентации, возникшая в результате неожиданного пробуждения после очень длинного сна, исчезать.

Он внимательно осмотрел тропинку в терновнике, через которую пробрался сюда. В голове появился образ женщины, которая ласкала его, пока он спал полусном, наполовину осознавая ее присутствие; но он был не в состоянии проснуться, прервать свое полу-бессознательное состояние. Не молодая, не старая, грязная, сексуальная, теплая… она прижала рот к его, и ее острый мокрый язык коснулся его. Она негромко смеялась. Положил ли он руку на ее ногу? У него осталось ощущение мягкой плоти и широкого гладкого бедра, которое он гладил пальцами и ладонью, но это могло быть сном.

Кем были всадники? И что за зверь, преследуя их, пересек реку?

— Урскумуг, — пробормотал он, проверив след. Других следов не было, только неглубокий отпечаток копыта неподкованной лошади.

— Урскумуг?..

Он не был уверен. Он помнил предыдущую встречу.

Урскумуг сформировался в моем сознании в самой ясной форме, в которой я когда-нибудь видел его. Морда испачкана белой глиной… грива жестких остроконечных волос… этот изначальный образ настолько стар, что полностью исчез из человеческой памяти… Уинн-Джонс считает, что Урскумуг может даже предшествовать неолиту…