Страшные стихотворения

Шабаш

В день четверга, излюбленный у нас,Затем что это праздник всех могучих,Мы собрались в предвозвещённый час.Луна была сокрыта в дымных тучах,Возросших как леса и города.Все ждали тайн и ласк блаженно жгучих.Мы донеслись по воздуху туда,На кладбище, к уюту усыплённых,Где люди днём лишь бродят иногда.Толпы колдуний, жадных и влюблённых,Ряды глядящих пристально людей,Мы были сонмом духов исступлённых,Один, мудрейший в знании страстей,Был ярче всех лицом своим прекрасным.Он был наш царь, любовник всех, и Змей.Там были свечи с пламенем неясным,Одни с зеленовато-голубым,Другие с бледно-жёлтым, третьи с красным.И все они струили тонкий дым,Кто подходил и им дышал мгновенье,Тот становился тотчас молодым.Там были пляски, игры, превращеньяЛюдей в животных, и зверей в людей,Соединённых в счастии внушенья.Под блеском тех изменчивых огней,Напоминавших летнюю зарницу,Сплетались члены сказочных теней.Как будто кто вращал их вереницу,И женщину всегда ласкал козёл,Мужчина обнимал всегда волчицу.Таков закон, иначе – произвол,Особый вид волнующей приправы,Когда стремится к полу чуждый пол.Но вот в сверканьи свеч седые травыКачнулись, пошатнулись, возросли,Как души, сладкой полные отравы.Неясный месяц выступил вдали,Из дрогнувшего на небе тумана,И жабы в чёрных платьях приползли.Давнишние созданья Аримана,Они влекли колдуний молодых,Ещё не знавших сладости дурмана.Наш круг разъялся, принял их, затих,И демоны к ним жадные припали,Перевернув порядок членов их.И месяц им светил из дымной дали,И Змей наш устремил на них свой взгляд,И мы от их блаженства трепетали.Но вот свершён таинственный обряд,И все колдуньи, в снах каких-то гневных,«Давайте мёртвых! Мёртвых нам!» кричат.Протяжностью заклятий перепевных,Составленных из повседневных слов,Но лишь не в сочетаньях ежедневных, —Они смутили мирный сон гробов,И из могил расторгнутых воссталиГнилые трупы ветхих мертвецов.Они сперва как будто выжидали,Потом, качнувшись, быстро шли вперёд,И дьявольским сиянием блистали.Раскрыв отживший, вдруг оживший, рот,Как юноши, они к колдуньям льнули,И всю толпу схватил водоворот.Все хохоты в одном смешались гуле,И сладостно казалось нам шептатьО тайнах смерти в чувственном разгуле.Отца ласкала дочь, и сына мать,И тело к телу жаться было радо,В различности искусства обнимать.Но вот вдали, где кончилась ограда,Раздался первый возглас петуха,И мы спешим от гнили и распада, —В блаженстве соучастия греха.

Города молчанья

В одной из стран, где нет ни дня, ни ночи,Где ночь и день смешались навсегда,Где миг длинней, но век существ короче.Там небо – как вечерняя вода,Безжизненно, воздушно, безучастно,В стране, где спят немые города.Там всё в своих отдельностях согласно,Глухие башни дремлют в вышине,И тени-люди движутся безгласно.Там все живут и чувствуют во сне,Стоят, сидят с закрытыми глазами,Проходят в беспредельной тишине.Узоры крыш немыми голосамиО чём-то позабытом говорят,Роса мерцает бледными слезами.Седые травы блеском их горят,И тёмные деревья, холодея,Раскинулись в неумолимый ряд.От города до города, желтея,Идут пути, и стройные стволыСтоят, как бы простором их владея.Всё сковано в застывшем царстве мглы,Печальной сказкой выстроились зданья,Как западни – их тёмные углы.В стране, где спят восторги и страданья,Бывает праздник жертвы раз в году,Без слов, как здесь вне слова все мечтанья.Чтоб отвратить жестокую беду,Чтобы отвергнуть ужас пробужденья,Чтоб быть, как прежде, в мертвенном чаду.На ровном поле, где сошлись владеньяРазлично-спящих мирных городов,Растут толпою люди-привиденья.Они встают безбрежностью голов,С поникшими, как травы, волосами,И мысленный как будто слышат зов.Они глядят закрытыми глазамиСквозь тонкую преграду бледных век.Ждёт избранный немыми голосами.И вот выходит демон-человек,Взмахнул над изумлённым глыбой сталиИ голову безгласную отсек.И тени головами закачали.Семь тёмных духов к трупу подошли,И кровь его в кадильницы собрали.И вдоль путей, лоснящихся в пыли,Забывшие о пытке яркой боли,Виденья сонмы дымных свеч зажгли.Семь тёмных духов ходят в тёмном поле,Кадильницами чёрными кропят,Во имя снов, молчанья и неволи.Деревья смотрят, выстроившись в ряд.На целый год закляты сновиденья,Вкруг жертвы их – светильники горят.Потухли. Отдалилось пробужденье.Свои глаза сомкнувши навсегда,Проходят молча люди-привиденья.В стране, где спят немые города.

Николай Олейников

(1898–1937)

Чревоугодие

(Баллада)

Однажды, однаждыЯ вас увидал.Увидевши дважды,Я вас обнимал.А в сотую встречуУтратил я пыл.Тогда откровенноЯ вам заявил:– Без хлеба и маслаЛюбить я не мог.Чтоб страсть не погасла,Пеките пирог!Смотрите, как вянуЯ день ото дня.Татьяна, Татьяна,Кормите меня.Поите, кормитеОтборной едой,Пельмени варите,Горох с ветчиной.От мяса и квасаИсполнен огня,Любить буду нежно,Красиво, прилежно…Кормите меня!Татьяна выходит,На кухню идёт,Котлету находитИ мне подаёт.…Исполнилось телоЖеланий и сил,И чёрное делоЯ вновь совершил.И снова котлета.Я снова любил.И так до рассветаСебя я губил.Заря занималась,Когда я уснул.Под окнами пьяныйКричал: караул!Лежал я в постелиТри ночи, три дня,И кости хрустелиВо сне у меня.Но вот я проснулся,Слегка застонал.И вдруг ужаснулся,И вдруг задрожал.Я ногу хватаю —Нога не бежит,Я сердце сжимаю —Оно не стучит.…Тут я помираю.Зарытый, забытыйВ земле я лежу,Попоной покрытый,От страха дрожу.Дрожу оттого я,Что начал я гнить,Но хочется вдвоеМне кушать и пить.Я пищи желаю,Желаю котлет.Красивого чаю,Красивых котлет.Любви мне не надо,Не надо страстей,Хочу лимонаду,Хочу овощей!Но нет мне ответа —Скрипит лишь доска,И в сердце поэтаВползает тоска.Но сердце застынет,Увы, навсегда,И жёлтая хлынетОттуда вода,И мир повернётсяДругой стороной,И в тело вопьётсяЧервяк гробовой.1932

Борис Поплавский

(1903–1935)

Чёрный заяц

Николаю Оцупу

Гаснет пламя ёлки, тихо в зале.В тёмной детской спит герой, умаясь.А с карниза красными глазамиНеподвижно смотрит снежный заяц.Снег летит с небес сплошной стеною,Фонари гуляют в белых шапках.В поле, с керосиновой луною,Паровоз бежит на красных лапках.Горы-волны ходят в океане.С островов гудят сирены грозно.И большой корабль, затёртый льдами,Накренясь, лежит под флагом звёздным.Там в каюте граммофон играет.И друзья танцуют в полумраке.Путаясь в ногах, собаки лают.К кораблю летит скелет во фраке.У него в руке луна и роза,А в другой письмо, где жёлтый локон,Сквозь узоры звёздного морозаАнгелы за ним следят из окон.Никому, войдя, мешать не станет.Вежливо рукой танцоров тронет,А когда ночное солнце встанет,Лёд растает и корабль утонет.Только звёздный флаг на белой льдинеВ южном море с палубы узнают.И фуражки офицеры снимут.Краткий выстрел в море отпылает.Страшный заяц с красными глазамиЗа двойным стеклом, замысловатым,Хитро смотрит: гаснет ёлка в зале.Мёртвый лысый мальчик спит в кровати.

Белый пароходик

Мальчик смотрит, белый пароходикУплывает вдаль по горизонту,Несмотря на ясную погоду,Раскрывая дыма чёрный зонтик.Мальчик думает: а я остался,Снова не увижу дальних стран,Почему меня не догадалсяВзять с собою в море капитан?Мальчик плачет. Солнце смотрит с высейИ прекрасно видимо ему:На корабль голубые крысыПринесли из Африки чуму.Умерли матросы в белом морге,Пар уснул в коробочке стальной,И столкнулся пароходик в мореС ледяною синею стеной.А на башне размышляет ангел,Неподвижно бел в плетёном кресле.Знает он, что капитан из АнглииНе вернётся никогда к невесте.Что, навек покинув наше лето,Корабли ушли в миры заката,Где грустят о севере атлеты,Моряки в фуфайках полосатых.Юнга тянет, улыбаясь, жребий,Тот же самый, что и твой, мой друг.Капитан, где Геспериды? – В небе.Снова север, далее на юг.Музыка поёт в курзале белом.Со звездой на шляпке в ресторанТы вошла, мой друг, грустить без делаО последней из далёких стран,Где уснул последний пароходикИ куда цветы несёт река.И моя душа, смеясь, уходитПо песку в костюме моряка.

Валерий Брюсов

(1873–1924)

Ученик Орфея

Я всюду цепи строф лелеял,Я ветру вслух твердил стихи,Чтоб он в степи их, взвив, развеял,Где спят, снам веря, пастухи;Просил у эхо рифм ответных,В ущельях гор, в тиши яйлы;Искал черёд венков сонетныхВ прибое, бьющем в мол валы;Ловил в немолчном шуме моряМетр тех своих живых баллад,Где ласку счастья, жгучесть горяВложить в античный миф был рад;В столичном грозном гуле тоже,Когда, гремя, звеня, стуча,Играет Город в жизнь, – прохожий,Я брёл, напев стихов шепча;Гудки авто, звонки трамвая,Стук, топот, ропот, бег колёс, —В поэмы страсти, в песни маяВливали смутный лепет грёз.Все звуки жизни и природыЯ облекать в размер привык:Плеск речек, гром, свист непогоды,Треск ружей, баррикадный крик.Везде я шёл, незримо лируДержа, и властью струн храним,Свой новый гимн готовя миру,Но сам богат и счастлив им.Орфей, сын бога, мой учитель,Меж тигров так когда-то пел…Я с песней в адову обитель,Как он, сошёл бы, горд и смел.Но диким криком гимн менадыПокрыли, сбили лавр венца;Взвив тирсы, рвали без пощадыГрудь в ад сходившего певца.Так мне ль осилить взвизг трамвайный,Моторов вопль, рёв толп людских?Жду, на какой строфе случайнойЯ, с жизнью, оборву свой стих.

Холод

Холод, тело тайно сковывающий,Холод, душу очаровывающий…От луны лучи протягиваются,К сердцу иглами притрагиваются.В этом блеске – всё осилившая власть,Умирает обескрылевшая страсть.Всё во мне – лишь смерть и тишина,Целый мир – лишь твердь и в ней луна.Гаснут в сердце невзлелеянные сны,Гибнут цветики осмеянной весны.Снег сетями расстилающимисяВьёт над днями забывающимися,Над последними привязанностями,Над святыми недосказанностями!

Папоротник

Предвечерний час объемлетОкружающий орешник.Чутко папоротник дремлет,Где-то крикнул пересмешник.В этих листьях слишком внешних,В их точёном очертаньи,Что-то есть миров нездешних…Стал я в странном содроганьи,И на миг в глубинах духа(Там, где ужас многоликий)Проскользнул безвольно, глухоТрепет жизни жалкой, дикой.Словно вдруг стволами к тучамВырос папоротник мощный.Я бегу по мшистым кучам…Бор не тронут, час полнощный.Страшны люди, страшны звери,Скалят пасти, копья точат.Все виденья всех поверийПо кустам кругом хохочут.В сердце ужас многоликий…Как он жив в глубинах духа?Облик жизни жалкой, дикойЗакивал мне, как старуха.Предвечерний час объемлетОкружающий орешник.Небо древним тайнам внемлет,Где-то крикнул пересмешник.

Баллада о любви и смерти

Когда торжественный ЗакатЦарит на дальнем небосклонеИ духи пламени хранятВоссевшего на алом троне, —Вещает он, воздев ладони,Смотря, как с неба льётся кровь,Что сказано в земном законе:Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!И призраков проходит рядВ простых одеждах и в короне:Ромео, много лет назадПронзивший грудь клинком в Вероне;Надменный триумвир Антоний,В час скорби меч подъявший вновь;Пирам и Паоло… В их стоне —Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!И я баюкать сердце радТой музыкой святых гармоний.Нет, от любви не охранятТвердыни и от смерти – брони.На утре жизни и на склонеЕё к томленью дух готов.Что день, – безжалостней, мудрёнейЛюбовь и Смерть, Смерть и Любовь!Ты слышишь, друг, в вечернем звоне:«Своей судьбе не прекословь!»Нам свищет соловей на клёне:«Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!»

Данте в Венеции

По улицам Венеции, в вечернийНеверный час, блуждал я меж толпы,И сердце трепетало суеверней.Каналы, как громадные тропы,Манили в вечность; в переменах тениКазались дивны строгие столпы,И ряд оживших призрачных строенийЯвлял очам, чего уж больше нет,Что было для минувших поколений.И, словно унесённый в лунный свет,Я упивался невозможным чудом,Но тяжек был мне дружеский привет…В тот вечер улицы кишели людом,Во мгле свободно веселился грех,И был весь город дьявольским сосудом.Бесстыдно раздавался женский смех,И зверские мелькали мимо лица…И помыслы разгадывал я всех.Но вдруг среди позорной вереницыУгрюмый облик предо мной возник.Так иногда с утёса глянут птицы, —То был суровый, опалённый лик.Не мёртвый лик, но просветлённо-страстный.Без возраста – не мальчик, не старик.И жалким нашим нуждам не причастный,Случайный отблеск будущих веков,Он сквозь толпу и шум прошёл, как властный.Мгновенно замер говор голосов,Как будто в вечность приоткрылись двери,И я спросил, дрожа, кто он таков.Но тотчас понял: Данте Алигьери.

Демон самоубийства

Своей улыбкой, странно-длительной,Глубокой тенью чёрных глазОн часто, юноша пленительный,Обворожает, скорбных, нас.В ночном кафе, где электрическийСвет обличает и томит,Он речью, дьявольски-логической,Вскрывает в жизни нашей стыд.Он в вечер одинокий – вспомните, —Когда глухие сны томят,Как врач искусный в нашей комнате,Нам подаёт в стакане яд.Он в тёмный час, когда, как оводы,Жужжат мечты про боль и ложь,Нам шепчет роковые доводыИ в руку всовывает нож.Он на мосту, где воды сонныеБьют утомлённо о быки,Вздувает мысли потаённыеМехами злобы и тоски.В лесу, когда мы пьяны шорохомЛиствы и запахом полян,Шесть тонких гильз с бездымным порохомКладёт он, молча, в барабан.Он верный друг, он – принца датскогоТвердит бессмертный монолог,С упорностью участья братского,Спокойно-нежен, тих и строг.В его улыбке, странно-длительной,В глубокой тени чёрных глазЕсть омут тайны соблазнительной,Властительно влекущей нас…1910

Мумия

Я – мумия, мёртвая мумия.Покровами плотными сдавленный,Столетья я сплю бестревожно,Не мучим ни злом, ни усладой,Под маской на тайне лица.И, в сладком томленьи раздумия,В покой мой, другими оставленный,Порой, словно тень, осторожноПриходит, с прозрачной лампадой,Любимая внучка жреца.В сверкании лала и золота,Одета святыми уборами,Она наклоняется гибко,Целует недвижную маскуИ шепчет заклятья любви:«Ты, спящий в гробнице расколотой!Проснись под упорными взорами,Привстань под усталой улыбкой,Ответь на безгрешную ласку,Для счастья, для мук оживи!»Стуча ожерельями, кольцами,Склоняется, вся обессилена,И просит, и молит чего-то,И плачет, и плачет, и плачетНад свитком покровов моих…Но как, окружён богомольцами,Безмолвен бог, с обликом филина,Я скован всесильной дремотой.Умершим что скажет, что значитПризыв непрозревших живых?

Ночью

Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,Грязные крылья по тёмной почве раскинуты,Кругло-тяжёлые веки безжизненно сдвинуты,Тянется шея – беззвучная, чёрная Яуза.Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?Нет! качая грузными крыльями в воздухе,То приближаются хищные птицы – стервятники.Падали запах знаком крылатым разбойникам,Грозен голос близкого к жизни возмездия.Встанешь, глядишь… а они всё кружат                                            над покойником,В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.1895

«Три женщины – белая, чёрная, алая…»

Три женщины – белая, чёрная, алая —Стоят в моей жизни. Зачем и когдаВы вторглись в мечту мою? Разве немало яЛюбовь восславлял в молодые года?Сгибается алая хищной пантероюИ смотрит обманчивой чарой зрачков,Но в силу заклятий, знакомых мне, верую:За мной побежит на свирельный мой зов.Проходит в надменном величии чёрнаяИ требует знаком – идти за собой.А, строгая тень! уклоняйся, упорная,Но мне суждено для тебя быть судьбой.Но клонится с тихой покорностью белая,Глаза её – грусть, безнадёжность – уста.И странно застыла душа онемелая,С душой онемелой безвольно слита.Три женщины – белая, чёрная, алая —Стоят в моей жизни. И кто-то поёт,Что нет, не довольно я плакал, что мало яЛюбовь воспевал! Дни и миги – вперёд!

Фёдор Сологуб

(1863–1927)

«В угрюмой, далёкой пещере…»

В угрюмой, далёкой пещере,В заклятой молчаньем странеЛежит уже много столетийПоэт в зачарованном сне.Не тлеет прекрасное тело,Не ржавеют арфа и меч,И ткани расшитой одеждыС холодных не падают плеч.С тех пор, как прикрыли поэтаТенёта волшебного сна,Подпала зароку молчаньяОтвергшая песни страна.И доступа нет к той пещере.Туда и высокий орёл,Хоть зорки крылатые очи,А всё же пути не нашёл.Одной только деве доступноИз всех, кто рождён на земле,В святую проникнуть пещеру,Витать в очарованной мгле,Склоняться к холодному телу,Целуя немые уста,Но дева та – муза поэта,Зажжённая в небе мечта.Она и меня посещалаПорою в ночной тишине,И быль о заклятом поэтеШептала доверчиво мне.Не раз прерывался слезамиЕё простодушный рассказ,И вещее слово расслышатьМешали мне слёзы не раз.Покинуть меня торопилась, —Опять бы с поэтом побыть,Глядеть на спокойные руки,Дыханием арфу будить.Прощаясь со мною, тревожноОна вопрошала меня:– Ты знаешь ли, скоро ли вспыхнетЗаря незакатного дня?– Ах, если бы с росною розойМогла я сегодня принестьПечалью пленённому другуЗарей осиянную весть!– Он знает: сменяются годы,Столетия пыльно бегут,А люди блуждают во мракеИ дня беззакатного ждут.– Дождутся ль? Светло торжествуя,Проснётся ли милый поэт?Иль к вечно-цветущему раюПути вожделенного нет?5 июля 1892

Чёртовы качели

В тени косматой ели,Над шумною рекойКачает чёрт качелиМохнатою рукой.Качает и смеётся,Вперёд, назад,Вперёд, назад,Доска скрипит и гнётся,О сук тяжёлый трётсяНатянутый канат.Снует с протяжным скрипомШатучая доска,И чёрт хохочет с хрипом,Хватаясь за бока.Держусь, томлюсь, качаюсь,Вперёд, назад,Вперёд, назад,Хватаюсь и мотаюсь,И отвести стараюсьОт чёрта томный взгляд.Над верхом тёмной елиХохочет голубой:– Попался на качели,Качайся, чёрт с тобой! —В тени косматой елиВизжат, кружась гурьбой:– Попался на качели,Качайся, чёрт с тобой! —Я знаю, чёрт не броситСтремительной доски,Пока меня не скоситГрозящий взмах руки,Пока не перетрётся,Крутяся, конопля,Пока не подвернётсяКо мне моя земля.Взлечу я выше ели,И лбом о землю трах!Качай же, чёрт, качели,Всё выше, выше… ах!1907

«Вереницы мечтаний порочных…»

Вереницы мечтаний порочныхОзарили гнилые темницы:В озарении свеч полуночныхОбнажённые пляшут блудницы,И в гремящем смятении трубном,С несказанным бесстыдством во взгляде,Потрясает сверкающим бубномСкоморох в лоскуточном наряде.Высоко поднимая колени,Безобразные лешие лают,И не ищут скрывающей тени,И блудниц опьянелых ласкают.И, внимая нестройному вою,Исхудалые узники плачут,И колотятся в дверь головою,И визжат, и хохочут, и скачут.26 сентября 1898

«За старинными амбарами…»

За старинными амбарамиПоздно ночью не ходи, —Мертвяки там ходят парами,Самый древний впереди.А пойдёшь, так предсказанияТам послушай, поучись,Да в разрушенное зданиеВ мглистом сумраке вглядись.Всё дождётся срока вешнего,Лёд смотается с волны,А прорехи строя здешнегоИм видней со стороны.Ведь недаром за амбарами,Наблюдая тленье дней,Мертвяки проходят парамиВсё смелей и веселей.25 декабря 1926 (7 января 1927)

Искали дочь

Печаль в груди была остра,Безумна ночь, —И мы блуждали до утра,Искали дочь.Нам запомнилась навекиЖутких улиц тишина,Хрупкий снег, немые реки,Дым костров, штыки, луна.Чернели тени на огнеНочных костров.Звучали в мёртвой тишинеШаги врагов.Там, где били и рубили,У застав и у палат,Что-то чутко сторожилиЦепи хмурые солдат.Всю ночь мерещилась нам дочь,Ещё жива,И нам нашёптывала ночьЕё слова.По участкам, по больницам(Где пускали, где и нет)Мы склоняли к многим лицамТусклых свеч неровный свет.Бросали груды страшных телВ подвал сырой.Туда пустить нас не хотелГородовой.Скорби пламенной язык ли,Деньги ль дверь открыли нам, —Рано утром мы прониклиВ тьму, к поверженным телам.Ступени скользкие велиВ сырую мглу, —Под грудой тел мы дочь нашлиТам, на полу.

«Злая ведьма чашу яда…»

Злая ведьма чашу ядаПодаёт, – и шепчет мне:«Есть великая отрадаВ затаённом там огне.Если ты боишься боли,Чашу дивную разлей, —Не боишься? так по волеПей её или не пей.Будут боли, вопли, корчи,Но не бойся, не умрёшь,Не оставит даже порчиИзнурительная дрожь.Встанешь с пола худ и зеленПод конец другого дня.В путь пойдёшь, который веленДухом скрытого огня.Кое-что умрёт, конечно,У тебя внутри, – так что ж?Что имеешь, ты навечноВсё равно не сбережёшь.Но зато смертельным ядомВесь пропитан, будешь тыПоражать змеиным взглядомНеразумные цветы.Будешь мёртвыми устамиТы метать потоки стрел,И широкими путямиУмертвлять ничтожность дел».Так, смеясь над чашей яда,Злая ведьма шепчет мне,Что бессмертная отрадаЕсть в отравленном огне.1906

Жуткая колыбельная

Не болтай о том, что знаешь,Тёмных тайн не выдавай.Если в ссоре угрожаешь,Я пошлю тебя бай-бай.Милый мальчик, успокоюБолтовню твоюИ уста тебе закрою.Баюшки-баю.Чем и как живёт воровка,Знает мальчик, – ну так что ж!У воровки есть верёвка,У друзей воровки – нож.Мы, воровки, не тиранки:Крови не пролью,В тряпки вымакаю ранки.Баюшки-баю.Между мальчиками ссораЖуткой кончится игрой.Покричи, дитя, и скороГлазки зоркие закрой.Если хочешь быть нескромным,Ангелам в раюРасскажи о тайнах тёмных.Баюшки-баю.Освещу ковёр я свечкой.Посмотри, как он хорош.В нём завёрнутый, за печкой,Милый мальчик, ты уснёшь.Ты во сне сыграешь в прятки,Я ж тебе спою,Все твои собрав тетрадки:– Баюшки-баю!Нет игры без перепуга.Чтоб мне ночью не дрожать,Ляжет добрая подругаЗдесь у печки на кровать,Невзначай ногою тронетКолыбель твою, —Милый мальчик не застонет.Баюшки-баю.Из окошка галерейкиВиден зев пещеры той,Над которою еврейкиСкоро все поднимут вой.Что нам, мальчик, до евреек!Я тебе споюСлаще певчих канареек:– Баюшки-баю!Убаюкан тихой песней,Крепко, мальчик, ты заснёшь.Сказка старая воскреснет,Вновь на правду встанет ложь,И поверят люди сказке,Примут ложь мою.Спи же, спи, закрывши глазки,Баюшки-баю.

«В тихий вечер, на распутьи двух дорог…»

В тихий вечер, на распутьи двух дорогЯ колдунью молодую подстерёг,И во имя всех проклятых вражьих силУ колдуньи талисмана я просил.Предо мной она стояла, чуть жива,И шептала чародейные слова,И искала талисмана в тихой мгле,И нашла багряный камень на земле,И сказала: «Этот камень ты возьмёшь, —С ним не бойся, – не захочешь, не умрёшь.Этот камень всё на шее ты носи,И другого талисмана не проси.Не для счастья, иль удачи, иль венца, —Только жить, всё жить ты будешь без конца.Станет скучно, – ты верёвку оборвёшь,Бросишь камень, станешь волен, и умрёшь».

«Я сжечь её хотел, колдунью злую…»

Я сжечь её хотел, колдунью злую.Но у неё нашлись проклятые слова, —Я увидал её опять живую, —Вся в пламени и в искрах голова.И говорит она: «Я не сгорела, —Восстановил огонь мою красу.Огнём упитанное телоЯ от костра к волшебству унесу.Перебегая, гаснет пламя в складкахМоих магических одежд.Безумен ты! В моих загадкахТы не найдёшь своих надежд».1902

Велимир Хлебников

(1885–1922)

«Где волк воскликнул кровью…»

Где волк воскликнул кровью:«Эй! я юноши тело ем, —Там скажет мать: «Дала сынов я». —Мы старцы, рассудим, что делаем.Правда, что юноши стали дешевле?Дешевле земли, бочки воды и телеги углей?Ты, женщина в белом, косящая стебли,Мышцами смуглая, в работе наглей.«Мёртвые юноши! Мёртвые юноши!» —По площадям плещется стон городов.Не так ли разносчик сорок и дроздов? —Их перья на шляпу свою нашей.Кто книжечку издал «Песни последних оленей»,Висит, рядом с серебряной шкуркою зайца,Продетый кольцом за колениТам, где сметана, мясо и яйца.Падают брянские, растут у Манташева.Нет уже юноши, нет уже нашегоЧерноглазого короля беседы за ужином.Поймите, он дорог, поймите, он нужен нам.

Владислав Ходасевич

(1886–1939)

Под землёй

Где пахнет чёрною карболкойИ провонявшею землёй,Стоит, склоняя профиль колкийПред изразцовою стеной.Не отойдёт, не обернётся,Лишь весь качается слегка,Да как-то судорожно бьётсяПотёртый локоть сюртука.Заходят школьники, солдаты,Рабочий в блузе голубой, —Он всё стоит, к стене прижатыйСвоею дикою мечтой.Здесь создаёт и разрушаетОн сладострастные миры,А из соседней конурыЗа ним старуха наблюдает.Потом в открывшуюся дверьВидны подушки, стулья, склянки.Вошла – и слышатся теперьОбрывки злобной перебранки.Потом вонючая метлаБезумца гонит из угла.И вот, из полутьмы глубокойСтарик сутулый, но высокий,В таком почтенном сюртуке,В когда-то модном котелке,Идёт по лестнице широкой,Как тень Аида – в белый свет,В берлинский день, в блестящий бред.А солнце ясно, небо сине,А сверху синяя пустыня…И злость, и скорбь моя кипит,И трость моя в чужой гранитНеумолкаемо стучит.

«С берлинской улицы…»

С берлинской улицыВверху луна видна.В берлинских улицахЛюдская тень длинна.Дома – как демоны,Между домами – мрак;Шеренги демонов,И между них – сквозняк.Дневные помыслы,Дневные души – прочь:Дневные помыслыПерешагнули в ночь.Опустошённые,На перекрёстки тьмы,Как ведьмы, по троеТогда выходим мы.Нечеловечий дух,Нечеловечья речь, —И пёсьи головыПоверх сутулых плеч.Зелёной точкоюГлядит луна из глаз,Сухим неистовствомОбуревая нас.В асфальтном зеркалеСухой и мутный блеск —И электрическийНад волосами треск.

Гадание

Гадает ветреная младость…

ПушкинУжели я, людьми покинутый,Не посмотрю в лицо твоё?Я ль не проверю жребий вынутый —Судьбы слепое остриё?И плавлю мертвенное олово.И с тайным страхом в воду лью…Что шлёт судьба? Шута ль весёлого,Собаку, гроб или змею?Свеча колеблет пламя красное.Мой Рок! Лицо приблизь ко мне!И тень бессмысленно-неясная,Кривляясь, пляшет на стене.Лидино1 мая 1907

An Mariechen

Зачем ты за пивною стойкой?Пристала ли тебе она?Здесь нужно быть девицей бойкой, —Ты нездорова и бледна.С какой-то розою огромнойУ нецелованных грудей, —А смертный венчик, самый скромный,Украсил бы тебя милей.Ведь так прекрасно, так нетленноСкончаться рано, до греха.Родители же непременноТебе отыщут жениха.Так называемый хорошийИ вправду – честный человекПерегрузит тяжёлой ношейТвой слабый, твой короткий векУж лучше бы – я еле смеюПодумать про себя о том —Попасться бы тебе злодеюВ пустынной роще, вечерком.Уж лучше в несколько мгновенийИ стыд узнать, и смерть принять,И двух нетлений, двух растленийНе разделять, не разлучать.Лежать бы в платьице измятомОдной, в березняке густом,И нож под левым, лиловатым,Ещё девическим соском.Берлин20–21 июля 1923

Горгона

Внимая дикий рёв погони,И я бежал в пустыню, вдаль,Взглянуть в глаза моей Горгоне,Бежал скрестить со сталью сталь.И в час, когда меня с врагинейСомкнуло бранное кольцо, —Я вдруг увидел над пустынейЕё стеклянное лицо.Когда, гремя, с небес сводилиОгонь мечи и шла гроза —Меня топтали в вихрях пылиСмерчам подобные глаза.Сожжённый молнией и страхом,Я встал, слепец полуседой,Но кто хоть раз был смешан с прахом,Не сложит песни золотой.