Тростник под ветром

Предисловие И.ЛЬВОВОЙ

Среди огромного количества книг, ежегодно появляющихся па книжном рынке Японии, до сих пор продолжает сохраняться водораздел между литературой, которую японская критика считает «подлинным», «высоким» искусством, и так называемой «литературой для масс». Подавляющее большинство произведений «подлинной» литературы по-прежнему пишется в расчете не на широкие слои японского народа, а на сравнительно узкий круг литературно-образованной интеллигенции, привычной к изощренному творчеству современных писателей-декадентов, японских и зарубежных. Для простых людей Японии, рабочих, служащих, мелких торговцев, ремесленников, предназначается «литература для масс» — то есть бесконечный поток повестей и романов, словно изготовленных на конвейере, пустых и пошлых, которые публикуются в различных газетах и еженедельных иллюстрированных журналах; их в Японии великое множество — книги-однодневки, бесследно исчезающие из памяти читателя, так Называемые бестселлеры.

Однако многие японские литераторы, в том числе и сами представители «подлинной» литературы, признают, что культурный уровень и художественные запросы широких масс в современной Японии неизмеримо возросли по сравнению, например, с довоенным временем. Традиционная «подлинная» литература, далекая от жизни народа, так же как и пошлая продукция «литературы для масс» бессильны удовлетворить эти запросы. Поэтому в современной японской литературе появился новый, жанр, который японская критика, с ее пристрастием к терминам-ярлыкам, называет иногда «промежуточным романом», не решаясь, видимо, причислить его ни к «подлинной», ни к «массовой» литературе. К категории такого «промежуточного романа», под которым, очевидно, следует иметь в виду произведения, реалистические по характеру и рассчитанные на широкие читательские круги, относятся романы одного из популярных писателей современной Японии—Тацудзо Исикава.

Тацудзо Исикава (род. в 1905 г.) пришел в большую литературу в середине 30-х годов, когда он, до той поры безвестный журналист и автор нескольких незамеченных критикой коротких рассказов, неожиданно для себя получил литературную премию Акутагава 1за свое первое большое произведение — роман «Обездоленные», рисующий жизнь японских бедняков, безработных, оказавшихся лишними па родине и вынужденных эмигрировать в Бразилию. Уже в этом первом своем произведении, написанном на основе личных наблюдений (в 1930 году Исикава сам совершил путешествие в Бразилию с большой партией эмигрантов), Исикава проявил себя как писатель отчетливо выраженного реалистического направления. Его второй роман «Прозябающая деревня», в котором писатель рассказывает о трагедии крестьян, сгоняемых с земли, так как их участки мешают строительству плотины, утвердил его имя в литературе и явился новым свидетельством реалистических, критических тенденций как определяющего фактора его творческой индивидуальности. Но в обстановке, сложившейся в Японии в 30-х годах, такие тенденции не только не имели условий для дальнейшего развития и совершенствования, но и таили в себе немалую опасность для самого писателя.

Исикава выступил на литературной арене как раз в те годы, когда японский милитаризм, готовясь к новым агрессиям, обрушил массовые репрессии на деятелей прогрессивной литературы, искусства, науки. Союз пролетарских писателей был распущен, его секретарь — талантливый молодой писатель-коммунист Такидзи Кобаяси — зверски замучен в полицейском застенке. Десятки прогрессивных писателей и поэтов Японии томились в тюрьмах, другие числились в «черных списках» полиции, им было запрещено заниматься литературной деятельностью. Полиция свирепствовала с каждым днем все сильнее, стремясь «умиротворить тыл» в предвидении «большой войны» и подчинить своему контролю все сферы общественной, экономической и культурной жизни страны. Вскоре эта война разразилась. В 1937 году Япония вероломно напала на Китай.

Тацудзо Исикава не принадлежал к числу тех, кто сопротивлялся наступлению фашизма. Далекий от прогрессивного литературного лагеря, он стоял в стороне от борьбы, считая подобно многим литераторам буржуазного мира, что писательское ремесло никак не связано с политикой, но жизнь развеяла эти наивные представления.

Вскоре после начала войны Исикава уехал в Китай в качестве корреспондента одного из ведущих журналов Японии. Под непосредственным впечатлением виденного в том же году был написан роман Живые солдаты» (1938). Однако не успела книга появиться в продаже, кик по приказу военных властей весь тираж был конфискован, а ее автор привлечен к суду за «клеветническое изображение японской армии».

Роман «Живые солдаты» нельзя назвать антивоенным произведением в нашем понимании, да и сам автор, по-видимому, в то время не ставил себе подобных целей. Но, находясь в разительном противоречии с официальной фашистской пропагандой, кричавшей о «подвигах доблестных самураев» на полях сражений в Китае, правда жизни, изображенная пером писателя-реалиста, говорила сама за себя. Суд признал Исикава виновным. Его приговорили условно к трем месяцам тюрьмы,— наказание довольно мягкое, в особенности если вспомнить, как беспощадно расправлялись власти с подлинно революционными писателями.

В декабре 1941 года, тотчас же после начала войны с США, Исикава, подобно многим другим японским литераторам, в принудительном порядке зачислили на службу в так называемое Информационное управление военно-морского флота — пропагандистский орган, созданный специально для вколачивания в умы японцев идеи «непобедимости» флота и армии. Деятельность Исикава в этом учреждении не имела успеха. Статьи, которые он готовил к печати, зачастую больше чем наполовину вымарывались цензурой, а то и вовсе запрещались, и нередко случалось, что, вернувшись домой, писатель заставал в своих комнатах весьма недвусмысленный беспорядок — следы обыска, который производила в его отсутствие полиция, державшая Исикава под подозрением еще со времени злополучной «истории» с романом «Живые солдаты».

Капитуляция до основания потрясла все былые устои; понадобилось некоторое время, прежде чем головокружительные события, совершавшиеся в жизни, смогли воплотиться в форму литературных произведений. Но уже с 1947 года творческая активность Исикава возобновилась. Одна за другой появляются его новые книги — «В грязи», «Надежды не утрачены» и многие другие романы, рассказы, повести. Главный пафос всех наиболее значительных произведений Исикава, созданных после войны, заключается в их отчетливой, резкой, теперь уже вполне ясно осознанной антивоенной, антифашистской направленности. О преступлениях, совершенных военщиной, о бесконечных страданиях, на которые она обрекла, японский народ, Исикава пишет с жаром, с ненавистью, со страстью. Его книги, в которых воспроизведены события недавнего прошлого, звучат как взволнованное проклятие войне, проникнуты стремлением к миру. Делу защиты мира, служит не только литературная, но и общественная деятельность Тацудзо Исикава, теперь уже известного литератора. Он активно участвует в движении защиты мира, в движении солидарности народов Азии, является членом многих прогрессивных общественных организаций, международных, и национальных.

О том, какие глубокие: сдвиги произошли за последние, годы- в сознании писателя, убедительно свидетельствует его творчество. В своем последнем произведении — романе «Человеческая стена» (1959) Исикава нарисовал яркие картины организованной борьбы простых людей Японии за свободу и жизненные права, показал могучую силу коллектива и подлинных героев новой, современной, эпохи. Эго люди, которые не мыслят личного счастья вне активного участия в жизни общества.

Роман «Тростник под негром» более раннее произведение Исикава. В нем отразились многие противоречия, заблуждения и прямые ошибки, свойственные писателю, стоящему па позициях мелкобуржуазной, идеологии.

Действие романа «Тростник под ветром», над которым писатель работал с 1949 по 1952 год, разворачивается во время второй мировой войны. В центре повествования судьбы двух семей, связанных между собой родственными узами,— журналиста — Юхэя Асидзава и профессора-медика Кодама. Обе семья принадлежат к высшим слоям интеллигенции, так сказать к «аристократии духа». Война производит трагические опустошения в их жизни — младшее поколение почти полностью уничтожено, старшее надломлено физически и духовно. Рисуя личные судьбы своих героев, писатель, однако, не замыкается в узких рамках так называемого «семейного романа». Это произведение знакомит нас с жизнью японской интеллигенции в период войны; мы видим людей, измученных голодом и бомбежками, задыхающихся под непосильным бременем войны, трепещущих от страха перед неотвратимо надвигающейся развязкой. Перед нами проходит целая галерея героев, которым писатель глубоко симпатизирует, горю которых он сострадает; некоторые из них — такие, как журналиста Уруки, Асидзава, Киёхара,— без всякого преувеличения являются плотью от плоти самого автора. Исикава вложил в эти образы частицу своего сердца, свои мысли и идеалы.

Запомнится читателям образ Иоко, которая по праву может считаться центральной фигурой книги. Смелая, решительная, мужественная и в то же время женственная, Иоко являет собой совершенно новый тип японской женщины, немыслимый в Японии-прошлых лет. Пожалуй, она одна из всех действующих на страницах романа персонажей пытается противостоять страшной жизни, она не хочет плыть по течению. Это активное начало в натуре Иоко делает ее образ особенно привлекательным.

«Тростник под ветром» — так озаглавил Исикава свой роман, и это название родилось вовсе не случайно. В нем таится ключ к пониманию всего мировоззрения писателя, раскрывается его трактовка минувших событий, содержится объяснение причин и следствий второй мировой войны. По мысли ангора, война подобна стихии. Как свирепый ураган, обрушивается она на человечество, и людям, подобно слабому тростнику, не остается ничего другого, как покорно сгибаться по воле враждебного ветра. Сопротивление бессмысленно и безнадежно, оно обречено на неминуемую неудачу. Единственное спасение в том, чтобы затаиться, переждать, как-нибудь уцелеть, в надежде, что ураган стихнет. Именно такой «философии» придерживается большинство героев романа. Однако "пассивное сопротивление", которое они провозглашают своим символом веры, пытаясь обрести в нем хоть какую-нибудь моральную опору к обстановке все более явной фашизации страны, на деле оборачивается прямым сотрудничеством со столь ненавистной им военщиной. Вот почему, вопреки замыслу автора, такие персонажи, как журналист Киёхара или Асидзава, которых он сочувственно рисует как положительных героев и в чьи уста подчас вкладывает свои собственные мысли и идеалы, в сущности предстают в трагикомическом виде. Ненавидящие милитаризм — они фактически помогают милитаристам в их черном деле, поборники свободы — они оказываются заодно с теми, кто  нагло попирает само понятие свободы.

Известно, что в Японии были силы; мужественно боровшиеся против политики подготовки войны, отдававшие себе отчет в пагубных последствиях развязанной милитаристами авантюры еще в ту пору, когда только начиналась японская агрессия в Маньчжурии. Революционный рабочий класс Японии и его авангард — героическая Коммунистическая партия Японии оплатили эту борьбу кровью лучших-своих сыновей. Но напрасно было бы искать на страницах романа «Тростник под ветром» рассказа об этом. Революционные пути развития общества неприемлемы для героев Исикава, который в те годы стоял на позициях мелкобуржуазной идеологии.

Какие же положительные идеалы противопоставляет писатель и гноем отрицании идеологии милитаризма, который он ненавидит с искренностью, не подлежащей сомнению? Увы, буржуазное мировоззрение давно одряхлело и не способно открыть новые перспективы развития общества. Нет ничего удивительного в том, что герои Исикава не и силах противопоставить ненавистному им фашизму какие-либо определенные идеалы.

Далекие от народа, они по существу чужды ему. Они не могут и не желают понять его чаяний, его борьбы. Для героев романа «Тростник под ветром» понятие счастья ограничивается семейным кругом, личным благополучием, они всячески стараются отгородиться от грозных событий жизни. Довоенная Япония представляется нм в виде некоей «обетованной страны», где царил мир и порядок. И вот тут-то писатель изменяет жизненной правде. В самом деле, кто не знает, что еще задолго до установления открытой диктатуры военщины Япония никак не могла считаться «царством свободы и справедливости»? Можно ли забыть и попросту сбросить со счетов вооруженные провокации и агрессивные акты, которые совершала империалистическая Япония задолго до начала второй мировой войны в отношении соседних с нею стран? А беспощадное подавление демократического движения внутри страны и массовые репрессии, из которых достаточно упомянуть хотя бы ночь с 14 на 15 марта 1928 года, когда одновременно были брошены в тюрьмы тысячи деятелей революционного движения? Идеализируя вопреки исторической правде мрачную действительность довоенной Японии, писатель выводит на страницах своего романа фигуру бывшего премьер-министра Коноэ, изображая его чуть ли не миротворцем, между тем как известно, что именно при правительстве Коноэ вся политика Японии была объективно направлена на развязывание войны. Тоска героев романа «Тростник под ветром» по ушедшему «доброму старому времени» на деле является не только несбыточной, но по существу и реакционной мечтой.

Зато писатель становится правдивым, когда обращается непосредственно к жизни, когда пишет о том, что пережил сам и видел своими глазами,— о трагическом бедствии народа в мрачные годы войны, о юношах, замученных палочным режимом японской казармы, о девушках, мобилизованных на военные предприятия, о престарелых родителях, потерявших одного за другим всех своих сыновей. На фоне этих бесчисленных жертв особенно зловеще выглядит обогащение немногочисленной кучки торговцев кровью — хозяев военных заводов, дельцов черного рынка, для которых горе народное становится лишь новым источником наживы. Обо всем этом Исикава пишет правдиво, взволнованно, резко. Именно в этих описаниях перо приобретает наибольшую силу выразительности. Достаточно вспомнить хотя бы трагическую картину Токио, погибающего под градом зажигательных бомб. Обличительный пафос романа составляет его главное и неоспоримое достоинство.

По-разному складываются судьбы героев книги. Навсегда покидает родину Сэцуо Киёхара. Он не находит себе места в послевоенной Японии, где растет и ширится демократическое движение масс, глубоко чуждое и непонятное буржуазному индивидуалисту Киёхара, такое же непонятное и чуждое, как недавняя буря воины. По-иному склады кается жизненный путь его старого друга Юхэя Асидзава, и судьба этого человека представляется нам гораздо более значительной. Пройди сквозь тяжелые испытания войны, он обретает новый смысл жизни в борьбе за мир. Никогда не допустить больше ошибок прошлого, отдать всю свою энергию без остатка активной защите мира — таковы выводы, к которым он приходит в заключительной главе книги.

Роман «Тростник под ветром» написан по горячим следам минувших событий, когда трагедия войны и капитуляции была еще очень свежа в памяти писателя, а многие перемены, наступившие к мире после окончания второй мировой войны, были еще непонятны ему, неясны. За минувшие годы в жизни народов Азиатского материка произошли поистине великие изменения. Сейчас японский народ решительно протестует против попытки реакционных сил превратить Японию в очаг великой угрозы для ее соседей и других государств Азии. В этой борьбе обретает свое место и лучшая часть японской интеллигенции, для которой не пропали даром уроки прошлого.

В наше время, когда Япония переживает один из наиболее критических моментов в своей послевоенной истории, роман Исикава, звучащий как проклятье войне, приобретает особенно большое значение.

Роман печатается с сокращениями, сделанными с согласия автора.

И. Львова

ЧАСТЬ 1

Высокие чугунные ворота перед зданием министерства иностранных дел сняли с петель. Несколько рабочих, обливаясь потом под ослепительно яркими лучами полуденного солнца, с шумом и криками пытались взгромоздить снятые створки на платформу грузовика.

Сэцуо Киёхара прошел мимо сиротливо торчавших столбов ограды на улицу. В полдень он должен увидеться с Асидзава. Они договорились встретиться в помещении «Токио-кайкан».

Вдоль улицы до самых Ворот Сакурада тянулась каштановая аллея, на тротуар падали солнечные блики. Киехара медленно шел под деревьями, стараясь держаться в тени. Настроение у него было скверное.

Переговоры, которые с начала весны вел посол Номура с государственным секретарем Хэллом, кажется окончательно зашли в тупик. Вопрос о тройственном союзе и требование эвакуации японских войск с материка— вот те подводные рифы, из-за которых переговоры никак не могут сдвинуться с места. И в такое время в министерстве иностранных дел снимают ворота. Плохое предзнаменование!

Он спросил заведующего американским отделом, зачем понадобилось снимать ограду, и тот, иронически усмехнувшись, ответил:

Перельют на снаряды для пушек... Глядишь, десятка два-три получится..

Неделю назад был опубликован указ кабинета министров о сборе железного лома. Четыре года войны в Китае полностью истощили запасы железа и меди.

И вот возник хитроумный план — переплавить ворота частных домов и учреждений, кухонные плиты и оконные решетки, вазы для цветов и подставки для зонтиков и обрушить весь этот металл на равнины и горы китайской земли.

И все же, невзирая на столь острую нехватку металла, военные круги замышляют новую очередную войну! С помощью истощенных угольных копей на севере Кюсю и скудных залежей нефти в префектуре Ниигата, с помощью конфискованных у населения ваз и подставок для зонтиков они намерены поставить на колени Англию и Соединенные Штаты Америки.

Киёхара рассеянно шагал по тротуару, чувствуя, что в душе у него накипает раздражение. Он прожил три года в Англии и семь лет в Соединенных Штатах и хорошо помнил лес нефтяных вышек в окрестностях Сап-Педро и Лонг-Бича. Довелось ему побывать и на шахтах и металлургических предприятиях Манчестера и Бирмингама. Сто к одному — вот каково соотношение военных ресурсов.

Позавчера во дворце состоялось совещание; присутствовал сам император. Ни вчерашние, ни сегодняшние газеты не обмолвились об этом пи словом, в передаче последних известий по радио о совещании тоже не упоминалось. Сэцуо Киёхара надеялся, что ему удастся -повидаться с министром иностранных дел, но тот еще не приезжал в министерство. А заведующий американским отделом ровным счетом ничего не знал.

— О совещании во дворце слыхал. Но какие вопросы там обсуждались — понятия не имею.

Удивительные вещи творятся на свете! О важнейшем повороте в отношениях с Америкой не знает даже заведующий американским отделом министерства. Что же говорить о народе? Ни один человек из многомиллионного населения страны ни о чем даже не подозревает. А .между тем -военная опасность приближается. И расплачиваться придется именно этим миллионам! Но народ лишен права высказать свое мнение. Не только протестовать— невозможно даже просто выразить свое отношение к происходящему.

Киёхара миновал Ворота Сакурада; от воды, наполнявшей дворцовый ров, повеяло свежестью. Киёхара шел среди густой зелени парка. На нем старый, давно нечищеный светлый пиджак; мятая соломенная шляпа, дырявый портфель под мышкой, из кармана- торчат два свернутых в трубку иностранных журнала, — видно, что он мало заботится о своей внешности. Глядя на него, никак не скажешь, что он десять лет провел за границей. И тем не менее  обозреватель по международным вопросам Киехара играл заметную роль в журналистских кругах как выразитель интересов той части общества, которая поддерживала внешнеполитический курс кабинета Коноэ.

На перекрестке Хибин толпятся клерки и девушки-служащие из близлежащих контор -сейчас обеденный перерыв. Стоя на набережной, они смотрят па плавающих в воде карпов. Крупные рыбы наперебой хватают корм, описывая в воде плавные круги. При виде откормленных рыб зрители чувствуют прилив аппетита. И рыбам и людям хочется есть.

Пробравшись сквозь толпу, Сэцуо Киёхара пошел вдоль набережной по направлению к Маруноути. "Предстоит неизбежная смена кабинета, — на ходу размышлял он — Коноэ сам, безусловно, чувствует, в каком трудном положении он оказался. В министерстве иностранных дел все еще живы традиции дипломатии Мацуока; политика Коноэ и Тоёда, по всей видимости, не встречает одобрения".

Мацуока действовал в тесном контакте с военными кругами. Все знали, что на заседаниях кабинета точка зрения министра иностранных дел одновременно отражает требования руководителей армии и флота,— вот почему мнение Коноэ в большинстве случаев практически не имело значения. После образования второго кабинета Коноэ Мацуока немедленно добился заключения тройственного союза, затем, воспользовавшись конфликтом между Таиландом и Индо-Китаем, вступил в переговоры с французским послом Анри, добился согласия правительства Виши на вступление японских войск в северные области Индо-Китая, поехал в Германию, где Встречался непосредственно с Гитлером, и в конце кониин расчистил путь для японского вторжения в южные районы Индо-Китая. Совсем недавно, в июне этого года, руководители военных кругов посетили Мацуока, имея на руках готовый план вторжения, и потребовали от него заключить, японо-французский договор: о «Совместной обороне Индо-Китая». В ответ на это требование министр иностранных дел высказался без обиняков:

— Вступление японских войск в Южный Индо-Китай будет означать начало новой мировой войны в Юго-Восточной Азии; пашей армии и флоту придется преследовать противника на огромном пространстве вплоть до самого Сингапура. Готовы ли вы к этому, господа военные?—И после такого решительного заявления поставил вопрос о вторжении в Индо-Китай на совещании, состоявшемся во дворце 2 июля 1941 года.

Коноэ был категорически против этого плана. Но ему пришлось отступить под нажимом военных руководителей. Вот тогда-то он и решил окончательно отмежеваться от Иосукэ Мацуока.

Утром 12 июля он направил министерству иностранных дел робкий запрос: «Каковы будут перспективы японо-американских переговоров, в случае если японская армия вступит в Южный Индо-Китай?»

Как только Ондзп Санто, заведующий отделом Стран Южных морей, ставленник Мацуока, получил запрос премьера, он немедленно распорядился направить телеграмму Томану Като, японскому послу при правительстве Виши. Японо-французские переговоры начались.

На третий день после этого Коноэ принял решение об уходе в отставку и составил заявление от имени всех министров. Начальник секретариата, собиравший подписи, напоследок направился к Мацуока, который отдыхал на даче по случаю легкого недомогания.

— Как изволите видеть, все министры подписали заявление об уходе в отставку. Осмелюсь просить и министра иностранных дел присоединить свою подпись.

У Иосукэ Мацуока не было выхода. Это была месть, единственная месть, на которую еще хватило сил у Коноэ. Мацуока молча подписал заявление, отпустил начальника секретариата и, рывком приподнявшись на постели, швырнул подушку в сёдзи*. Переплеты сёдзи сломались, подушка вылетела на веранду.

— Этот Коноэ!.. Этот Коноэ!..— закричал он.— Этот тип совершенно не понимает, где решаются судьбы Японии!

На следующий день высочайшим указом был сформирован третий кабинет Коноэ, созданный якобы специально для того, чтобы привести переговоры с Америкой к положительному результату. Но каких-нибудь десять дней спустя подготовленный Мацуока японо-французский договор о «совместной обороне» вступил наконец в силу, и я японская армия лавиной хлынула в Южный Индо-Китай. А вслед за этим во всех странах мира был наложен секвестр на японские капиталы. Японо-американские переговоры прервались.

Вчерашнее совещание во дворце — закономерный итог всех этих событий. Пожалуй, даже логично, что с ограды министерства иностранных дел сняли ворота. У министерства нет больше никакой власти — военные руководители попросту игнорируют все усилия дипломатов.

Миновав набережную, Сэцуо Киёхара вошел в здание  "Токио-кайкан". В вестибюле было сумрачно и прохладно К нему подскочил бой в белой куртке.

Господин Асидзава ждет вас,— доложил он.

Юхэй Асидзава вышел из дома в десять часов утра. День начался обычно.

Перед уходом он спросил у жены:

Сегодня понедельник, я увижусь с Киёхара. Что ему передать?

Киёхара был старший брат жены.

Видишь ли...— госпожа Сигэко на минуту задумалась. Никаких особых поручений у меня к нему нет, по... как бы это сказать... В последнее время жизнь стала такая сложная. Все идет не так, как, наверное, хотелось бы Сэцуо... Ведь он такой прямой, совершенно не умеет приспосабливаться к обстоятельствам... Признаюсь, это меня немного тревожит. Так ему и скажи.

Ну, такая тревога теперь в порядке вещей. Не придав значения словам жены, Асидзава вышел на улицу. После введения новых ограничений на бензин он больше не ездил на автомобиле. Машина стояла в гараже, постепенно покрываясь налетом ржавчины.

Из окон бежавшей по эстакаде электрички виднелось море. Электричка проскользнула мимо громадных зданий издательств, над которыми высоко в небе кружили голуби, и остановилась у платформы Токийского вокзала.

Директор издательства Асидзава неторопливо спустился по ступенькам лестницы. В одной руке у него была газета, в другой — легкая трость. Ему уже перевалило за пятьдесят. Белоснежный полотняный костюм, свободно облегавший его высокую фигуру, красивая шевелюра с проседью, подстриженная чуть длиннее обычного, легкая соломенная шляпа придавали ему безукоризненно элегантный вид. Три года, проведенные в Оксфорде, до сих пор сказывались на всем его облике.

Привокзальная площадь залита яркими лучами осеннего солнца; жарко, словно в разгар лета. Асидзава неторопливо шагал по тротуару, под сенью густых платанов. Знакомая площадь, окруженная высокими зданиями, как будто нисколько не изменилась за последние годы. И все-таки здесь тоже на всем лежит отпечаток бурных событий эпохи. Внимательно присмотревшись, можно без труда заметить, что страна надрывается под тяжестью четырехлетнего «китайского инцидента». Война, словно в миниатюре, сказывается в каждой детали, в каждом уголке этой площади.

С крыши высокого здания свисает белое полотнище, на нем большими иероглифами написано: «Все силы на помощь трону!»; «Осуществим долг верноподданных!» — призывает надпись на другом плакате. Рядом висит знамя. с изображением восходящего солнца, под ним лозунг: «Священную войну-—до победного конца!» А.внизу; под угловатыми очертаниями этих иероглифов, корчится изнемогающая под бременем войны страна.

Группа демонстрантов с государственными флагами и знаменами своей организации промаршировала по направлению к императорскому дворцу. Из передних рядов доносятся звуки военного горна. Большинство прохожих, как всегда спешащих в этот час на работу, одеты в «национальное платье» цвета, хаки, на головах у всех кепи, похожие на солдатские каскетки. Еще в ноябре 1940 года был опубликован указ о ношении «национального платья». Правительство пыталось одеть в униформу сто миллионов человек. И люди надели эту одежду защитного цвета, а вместе с ней, казалось, облекли в униформу также и свои души.

Юхэй Асидзава не носит «национального платья».

На нем привычный летний белый костюм — символ его свободной души. Асидзава вошел в вестибюль и направился к лифту Дверцы кабины были раскрыты.

В лифте уже находилось пять пассажиров. Когда он вошел, двое из них искоса окинули его внимательным, пристальным взглядом. Несмотря па жару, эти двое одеты в одинаковые темно-серые пиджаки, у обоих аккуратно повязаны галстуки. Все молчали. Лифт пошел вверх. Внезапная догадка пронзила сознание Юхэя: агенты тайной полиции!

На четвертом этаже трое пассажиров вышли. В кабине остался он и те двое. Пятый этаж. Сыщики не двигаются с места. Директор тоже спокойно стоит в углу, опираясь на трость.

Кабина снова вошла вверх. Преследование тайной полиции -- что ж, для этого имеется вполне достаточно оснований.. Жандармы и полиция давно уже подозрительно косятся на журнал «Синхёрон», который он возглавляет. Они считают его журнал либеральным, а в нынешние времена это недопустимо. Шестой этаж...

Директор Асидзава вышел из лифта и направился вдоль коридора. Позади слышны шаги идущих за ним людей. Чего Он только не делал за последние четыре года, чтобы как-нибудь поладить с этими тупицами из военных кругов! У них не должно быть никаких поводов придираться к его журналу... Шаги трех человек громко раздаются в полутемном коридоре. Двое неизвестных идут за ним, идут так близко, что в любой момент могут схватить за плечо...

Они проходят мимо бесчисленных дверей. На дверных стеклах выделяются написанные золотом иероглифы «Акционерное общество «Восточные рудники», «Токийское общество по изучению искусства пропаганды», Акционерное общество по производству точных приборов», «Нотариальная контора адвоката Ивао Утимура». Асидзава идет все тем же спокойным шагом. Пусть не видят, что он взволнован. Он сворачивает направо, потом еще раз направо; третья дверь по коридору - помещение редакции журнала. Внезапно он испытывает нечто вроде досады: черт возьми, он как будто указывает шпикам дорогу!..

Асидзава спокойно отворил дверь с золоченой надписью «Редакция журнала «Синхёрон». Обостренный слух улавливает шаги двух человек, проходящих дальше по коридору. Не оглядываясь, Асидзава закрыл за собой дверь. Шаги, гулко раздаваясь по коридору, постепенно удаляются. В какое-то мгновение Асидзава с облегчением чувствует, как стучащая в висках кровь успокоенно растекается по всему телу.

Кабинет директора издательства — светлая угловая комната. Прохладный ветерок, влетающий сквозь четыре больших окна, надувает шторы. Асидзава отдал шляпу и трость секретарше и снял пиджак. В золотой булавке, придерживающей галстук, зеленым огоньком мелькает изумруд.

— Вам только что звонил господин Киёхара.

— Хорошо.

Он просил передать, что в полдень будет ждать вас в здании «Токио-кайкан».

Очень хорошо.

Потом, Окабэ-сан 2 ждет вас...

Прекрасно, прекрасно. Пусть войдет.

Директор Асидзава подошел к окну и, подставив спину ветерку, закурил папиросу. Он немного сердит на себя за испуг, пережитый минуту назад по милости шпиков из тайной полиции. В самом деле, кого ему бояться?.. Однако действительность гак причудлива, что не бояться нельзя. И чем дольше продлится война, тем страшнее будет эта действительность... Сегодня все кончилось благополучно. Но не исключено, что в один прекрасный день эти двое и в самом деле ворвутся к нему в кабинет. Скверное предчувствие!

В дверь постучали В комнату вошел главный редактор Окабэ, полный, цветущего вида мужчина. Его пухлые глянцевитые щеки и слегка лысеющий лоб так и лучились здоровьем. Окабэ вошел бесцеремонным широким шагом и сразу же, без вступлений, начал привычной скороговоркой:

— Опять неприятности, шеф! Только что звонили из информационного бюро военного министерства. Приказано явиться немедленно. Сейчас я отправляюсь. Опять будет нахлобучка. Держу Пари, что из-за статьи Киёхара-сан в сентябрьском номере.

— Опять! Ну и достанется тебе! Уж постарайся как-нибудь вывернуться.

Статья Сэцуо Киёхара написана блестяще. Именно поэтому она и вызвала неудовольствие военных кругов. Сегодня утром, когда Асидзава выходил из дома, жена говорила, что беспокоится из-за прямого характера брата. По-видимому, она оказалась права.

Главный редактор Окабэ всегда знал подноготную всех происшествий. Он обладал поразительным чутьем на всякого рода новости. Это было его гордостью, его коньком. Закулисная подоплека события — вот что интересовало Окабэ больше всего. На ее основе он составлял обо всем свое особое мнение, причем сплетни и толки имели для него решающее значение.

Без пиджака, в рубашке с короткими рукавами, он присел на подлокотник кресла и, сложив на груди толстенькие ручки, принялся скороговоркой выкладывать новости.

— Из статьи Киёхара-сан, ну да, вот из этой самой статьи, в которой он пишет о вступлении наших войск в Южный Индо-Китай и о влиянии этого события на ход переговоров с Америкой, можно сделать вывод, будто наше продвижение в Индо-Китай грозит войной. Но мне лично кажется, что вступление наших войск в Индо-Китай— просто-напросто обманный маневр со стороны военных кругов. Это сделано нарочно. Вот увидите, прежде чем воевать с Америкой, мы начнем войну против Советского Союза. Ведь немецкая армия усиленно жмет на восточном фронте... Я думаю, что военные круги намерены в первую очередь покончить с Советским Союзом, а потом уже, не торопясь, исподволь, начать операции в южном направлении.

— Гм... ты думаешь?..

— Безусловно. С июня этого года на севере Маньчжурии сосредоточено большое количество войск. Почти половина всех мобилизованных в последнее время сразу Же направляется в Северную Маньчжурию. И потом вот еще что. В конце августа приехал один мой-приятель из Кореи, он рассказывал мне, что через аэродром в Сеуле ежедневно проходит на север не меньше тридцати самолетов. На восточном побережье Кореи, в Расине и в Синцине, сооружены самые современные аэродромы. По его словам, военные руководители утверждают, что для полного уничтожения военных укреплений Владивостока им понадобится менее полусуток. А вот и еще один факт. Воинская часть, сформированная недавно в Кагосима, па моей родине, вся получила зимнее обмундирование. Симптоматично, не правда ли?

— Да, конечно...—Директор утвердительно кивнул, не придавая, впрочем, большого значения словам главного редактора.

— Ну, я пойду. Думаю, серьезных неприятностей не предвидится.— Кумао Окабэ поспешно вышел из кабинета. -

Живой, энергичный человек, он любил журналистское дело и был непостоянен и переменчив, как юноша. Больше всего на свете ему, как фокуснику, нравилось-распутывать сложные переплетения политики правительственных и военных кругов; Однако по существу он всегда оставался безучастным зрителем разворачивающихся событий. Он не сочувствовал войне, но и не протестовал против нее. Чем больше осложнялись и расширялись военные действия в Китае, тем больше он оживлялся. Сенсация военного времени заставляла его терять голову от возбуждения. Военные события были для Окабэ чем-то ироде самого азартного вида спорта. Если же его прогнозы не сбывались, он нимало не огорчался,

По сравнению с главным редактором директор Асидзава производил впечатление крайне молчаливого человека. Его лицо всегда сохраняло одно и то же неизменно спокойное выражение, у него были аристократические манеры и удивительно приятная мягкая речь; казалось, он раз навсегда принял решение при всех обстоятельствах жизни действовать и говорить спокойно. Поэтому он и выглядел сторонним наблюдателем по отношению к войне; и по отношению к государству. Эта спокойная манера держаться, нигде и никогда не покидавшая Асидзава, в немалой степени способствовала тому, что на него неодобрительно косилась тайная полиция и военные власти.

Кумао Окабэ был женат на его дочери.