Полундра!

— Повар, — так же коротко отвечаю ему. — Люди нужны, на горячем брать.

— Правильно, — кивает особист.

Тут начинается обычная в таких случаях суета. Организуются бойцы, оцепляется участок леса, возле повара за обедом идет общение о новейшем секретном оружии, расположенном в лесу прямо. Конечно, ему хочется как минимум посмотреть, а как максимум, устроить там тарарам. Вот гаденыш и отправляется за рацией своей. И мы за ним.

Гладко было на бумаге… У повара обнаруживается совсем не поварская прыть, да еще и группа поддержки, так что через несколько минут в лесу разгорается настоящий бой, а вот я вдруг чувствую холод внутри. Сердце будто обрывается, сигнализируя о страшной беде, но о любимой я не думаю, мне кажется, что гад убегает, и в тот же миг я устремляюсь за ним.

Что-то сильно бьет меня в грудь, я лечу на землю, даже не определив тот миг, когда все меняется. Вдруг становится почти совсем тихо, только слышатся чьи-то голоса. Не слышно ни канонады, ни стрельбы, ни яростных команд. Я поднимаю голову, обнаруживая себя на поляне в совершенно другом лесу, но это неважно — совсем недалеко от меня поднимается с земли любимая. Я буквально прыгаю с места, чтобы обнять ее, прижать к себе и закрыть от всего мира. Потом разберемся, как это возможно.

Кэти

Меня списали в летнабы, потому что побилась я сильно при посадке, хотели списать, но новенькая не дала. Расспросила меня, показала что-то комэска, и меня передумали списывать, поэтому мы летаем вдвоем, а на земле нас наша лапушка ждет, поэтому каждый раз я знаю, что просто обязана вернуться. А вот подруга моя решает иначе.

— А что ты делаешь? — спрашиваю я ее.

— Мы с тобой можем погибнуть в любой момент, — строго глядя мне прямо в глаза, жестко говорит она. — Малышка останется одна.

— Поэтому мы не имеем права погибать? — интересуюсь я просто, чтобы что-то сказать.

— Нет, — вздыхает она. — Я ее запишу своей дочерью. Если не погибнем, то сама выберет, а если все же… То будет членом семьи сотрудника НКВД. Ты знаешь, что это значит?

— Знаю, — киваю я, потому что это, конечно, не секрет.

У малышки будет не просто детдом, а, возможно, новая семья, ну и много чего еще хорошего в жизни. Подруга права и очень правильно делает, просто я не ожидала от нее такого… Но мы продолжаем летать, нас прикрывает любимый подруги, отчего мне как-то спокойнее делается.

Это случается неожиданно — весь полк выстраивают на поле, и командир ставит задачу сразу всем, а моя подруга мрачнеет. Я знаю почему — ее милого вызвали в Москву, так что мы сегодня без прикрытия получается. Ну да ничего не поделаешь, приказ есть приказ и у него, и у нас.

— Товарищи, цель чрезвычайно важная, потому идем все, — жестко говорит наша командирша.

Знаем мы, что это за цель, там уже две эскадрильи штурмовиков легли, теперь, значит, наша очередь. И чует мое сердце, этот вылет у нас последний. Кажется, и подруга моя что-то такое чувствует. Она разблокирует управление в моей кабине, затем берет меня за локоток, уводя к нашей малышке. К нашей Танюшке родной. С ней мы и сидим до самой ракеты.

— Мамочки… — она обнимает нас на прощанье. — Я буду помнить вас всегда… И если… Если… Я у вас есть!

— Не плачь, Танечка, все хорошо будет, — говорю я ей, а у самой слезы дождем льются.

И вот мы летим всем полком, а предчувствие мне говорит, что идут последние минуты моей жизни. Что же, я отомстила фрицам за моих родных, а за меня отомстят другие ребята и девчата. Сколько бы нас ни убивали, победа все равно будет за нами! Я просто знаю это.

— Над целью! — сообщаю я в переговорную трубу, только сейчас поняв: что-то не так.

И в этот самый момент зажигаются, кажется, тысячи прожекторов и будто воздух взрывается — десятки пулеметов и орудий, взрывы со всех сторон, подруга моя маневрирует, пытается вырваться из конуса света, а я кидаю вниз прихваченные с собой гранаты. Я понимаю, надо бомбить, потому что мы все равно ничего не видим. Тут вдруг мне становится очень больно — ноги будто отрывает, я дергаю руками, сбрасывая сразу все бомбы и кричу от раздирающей меня жуткой боли, но тут что-то взрывается прямо под нами, становится очень горячо, и я падаю. Просто падаю наземь, не в силах пошевелиться.

— Что это? Где мы? — сипит моя подруга, а я привстаю, чтобы оглядеться.

Вокруг расстилается полянка, укрытая зеленью, невдалеке шумит лес, а прямо передо мной… Мамочка! Папочка! Аленушка! Я взвизгиваю, резко подпрыгнув, чтобы обнять их. Нас убили, я понимаю это, но вот сейчас я могу обнять моих родных…

Гарри

Внезапно оказалось, что фрицев я, любимую защищая, набил видимо-невидимо и мне за это положены плюшки. Вот и вызвали меня в самую Москву — за плюшками. Очень мне не хотелось оставлять любимую одну, ну да приказ есть приказ. Понадеявшись, что ничего не случится, улетел я.

Смерть любимой я почувствовал. После награждения, готовясь лететь обратно, ощутил я, как захолодело сердце. И будто бы мир рухнул вокруг меня, но в тот момент я еще не понял, что произошло. Залез в самолет, отправившийся на родной аэродром.

Мы летим ночью, а я чувствую боль, просто разрывающую меня боль в душе, молясь только, чтобы она уцелела. Пусть без рук, без ног, но жила. Весь я в этой мольбе, потому полет проходит незаметно. Выпрыгнув из самолета, я несусь со всех ног к разъездной нашей машине, но встречает меня комиссар. Он долго смотрит в глаза, вздохнув, и я понимаю — нет на свете моей любимой. От этого я просто вою. Вою от боли, в меня вливают спирт, укладывают спать, а там она. Та, без которой я не умею жить.

Но мне нужно отомстить, мне очень нужно! И я вылетаю на охоту, ведь фрицы должны заплатить за все! Мне пытаются запретить, но куда там… Я лечу, поднимаясь над тучами, рассказывая нашим по радио все, что вижу. Вот такая разведка получается, вот только фрицев нет. Попрятались, что ли, гады? И вот тут я вижу эти пять самолетов — четверо явно защищают одного.

— Вот вы где, гады поганые! — ору я, не помня себя, срываясь затем в пике.

Тот, кого защищали, даже хрюкнуть не успел — очередь прошила его от винта до хвоста, и он ссыпался вниз, по дороге распадаясь на запчасти. И тут фрицы озверели, как накинулись на меня толпой, мешая друг другу. Я матерюсь и кручусь, потому что это мой последний бой. Мне жить без милой совершенно незачем, и я стреляю. В глазах темнеет от перегрузки, в меня попадает, но машина жива еще, дышит, поэтому я бью их, сколько могу бью.

Самолет уже горит, теряя высоту, и тут я замечаю внизу, прямо на летном поле какого-то фрицевского аэродрома, легковые машины и кого-то рядом с ними. Туда я и направляю свою горящую машину. Напоследок хотя бы еще кого-нибудь убью! Но я не сгораю в огне, а вдруг падаю на землю. Очень мягко падаю, так и не скажешь, что с высоты.

Приподнимаю голову и вижу — много народа вокруг. Матросы, которых можно угадать по бескозыркам, солдаты, девчата даже… Вон санинструктор, а вот… Обнимающаяся с удивительно похожими на нее людьми стоит моя любимая. Весь мир исчезает для меня, с ее именем на губах бросающегося к ней. Стоит нашим рукам и губам соприкоснуться, как все вокруг будто вспыхивает. Яркая, даже очень, вспышка, как от зенитного прожектора, ничуть не отвлекает нас друг от друга. Любимая… навсегда.

— Навсегда, милый, — слышу я ее ответ.

Луна

Дороги войны нелегки… Вот и меня переводят в санбат, обеспечивающий десант, потому что очень важна эта операция. А я только рада — буду к любимому поближе. Зато сны становятся все злее: фрицы в них говорят по-английски, но сути это не меняет. Сейчас-то англичане союзники… Сны показывают мне — сильно временные они союзники.

В санбате у нас воспитанница есть — солнышко и лапочка. Потерянная, ничего о себе не помнящая девонька, для которой мы все мамы и тетеньки. Ну и я быстро «мамой» становлюсь, потому что не любить ее невозможно. Хорошая она у нас и учится охотно, а слова «не хочу» у нее вообще нет в словаре.

Я встречаюсь с любимым буквально за день до начала операции. Мы стоим обнявшись, когда малышка вдруг прыгает на нас и падает замертво. Как-то почувствовавшая летящую смерть воспитанница наша закрывает меня собой. Аленушка падает мертвой, а в сторону, откуда пришла смерть, уже стреляют ребята.

— Спасибо тебе, маленькая, — всхлипываю я, гладя нашу Аленушку по волосам.

От произошедшего ребята будто звереют, да и я, будь такая возможность, отправилась бы мстить. Но моя работа в санбате, среди плачущих от этой потери девчонок. Ребенок же совсем… Какие фрицы гады! Их надо уничтожить, всех! И тех, кто здесь, и тех, кто во сне! Всех, до одного, чтобы не поганили они своим дыханием воздух и не убивали таких ангелочков.

— Товарищи! — начинает с нами разговор комиссар. — Мы идем в бой вместе с морской пехотой. Работать надо будет быстро, возможно и под обстрелом…

Конечно, под обстрелом, как же иначе, ведь это морской десант, и ребят надо будет вытаскивать, перевязывать, возможно, и оперировать. На самом деле, пускать санбат почти в первых рядах неправильно, но… Приказ есть приказ. Война вокруг, и от каждого из нас зависит, сколько их домой после Победы вернется. А она будет, я точно знаю!

— Предчувствие у меня, — рассказываю я любимому, вздыхая. Эту ночь нам позволили провести вдвоем. — Обними меня покрепче.

— Предчувствие — это серьезно, — кивает мне он. — Но мы справимся!

И с такой же уверенностью он уходит на передовой катер, а мы размещаемся в середине, чтобы получить шанс на прикрытие, но я знаю — шансов у нас нет. Предчувствие перерастает в уверенность, поэтому я с утра в приказном порядке, переорав командира, распределяю девчонок по кораблям. Хоть у кого-то будет шанс уцелеть, ведь уже проступает сквозь тьму ночи мертвенная серость нашего последнего утра. Подается команда, начинают работать корабли, будя мерзкую гадину своими «чемоданами», и волна десанта устремляется к морскому берегу, на котором совсем еще недавно любили отдыхать мирные советские люди. А теперь там враг.

Уже высаживаются первые порядки, когда загораются яркие прожектора, показывая — фрицы ждали нас именно тут. Начинают стрелять пулеметы и, кажется, даже пушки. Я совершенно не вижу ничего, чувствуя, что смерть все ближе. Злее огрызаются наши корабли, нарастает яростный крик морской пехоты на берегу, и в этот момент я вдруг падаю в зеленую траву. Приподнявшись, вижу наших и не только наших ребят. Стоят матросы, вон летчик за голову держится, вот санинструктор…

— Здравствуй, доченька, — слышу я безумно родной мамин голос и просто визжу от обуявших меня эмоций, ведь передо мной мама и папа.

Симус

Очередь хлестнула по ногам, опрокидывая меня в траву, близкий разрыв погасил на мгновение сознание. Товарищи, видимо, считают меня мертвым, поэтому с боем отходят в лес, а я понимаю: на этом все. Острая боль где-то в области живота да простреленные ноги говорят мне — все. Поэтому я лезу в карманы, доставая обе оставшиеся мне гранаты. Зубами выдергиваю чеку, опершись о дерево, и спокойно смотрю на медленно подходящих ко мне карателей.

Пистолет-пулемет лежит совсем недалеко, да только не судьба мне — патронов нет, в кармане еще обойма, но я просто не успею. Черные тени медленно надвигаются, как дементоры в том самом сне, а я только улыбаюсь. Сегодня за мной придет Смерть, но вот вас я с собой заберу. Всех вас, кто рискнет подойти к еще дышащему партизану. Страшно вам, гады?

Перед глазами проносится будто вся жизнь — мама, сестренка, батя, наш дом… Какими мы счастливыми были до войны, как испохабил нашу жизнь фашист поганый! Ну да ничего, я вашего брата много набил — и в эшелонах, и в лесу, и на мостах, сейчас еще хоть парочку с собой заберу, и можно считать — не зря жизнь прожил.

Придет время, я знаю, оно обязательно придет, то самое время, когда алый стяг взовьется над проклятой землей и грозное небо внезапно станет мирным. Народятся новые люди, над которыми никогда не завизжит раненым зверем сирена воздушной тревоги. Будут ходить по цветущим улицам те, кто никогда не узнает, как выглядит смерть в форме эсэс. Так будет, и чтобы приблизить это время, я сейчас готовлюсь убить еще нескольких тварей, незваными явившихся на нашу землю.

— Партизан, сдавайс! — на ломанном русском произносит кто-то, кого я уже не вижу.

— Приди и возьми, — звучат ему в ответ бессмертные слова.

Тени надвигаются еще ближе, а я улыбаюсь и разжимаю сведенные судорогой кулаки. Проклятым палачам остается всего три секунды жизни, и они понимают это, пытаясь убежать. Но уже слишком поздно. И когда становится жарко, а меня разрывает болью на тысячу маленьких кусочков, я улыбаюсь.

— Ой, ты кто? — на русском языке спрашивает меня девичий голос.

Открыв глаза, обнаруживаю себя лежащим на лесной поляне. Напротив я вижу просто красавицу, мне сейчас улыбающаяся, а чуть поодаль стоят мамочка и сестренка. Те, кого не чаял я уж увидеть, — они стоят и смотрят на меня очень ласково. Мама… Сестренка… Родные мои…

Гермиона

Чувствую я что-то нехорошее, вот всей душой чувствую. Любимый в Москву улетел, а я просто ощущаю — приходит наш последний час. Будто подтверждая это, снится мне сон о той девчонке, именно знакомый сон, где их всех сначала убивают, а потом уже инструктируют на лесной поляне. И чует мое сердце: не просто так я вижу эти сны. Возможно, дело в каком-то предвидении, или же я просто не хочу умирать, но ко снам отношусь более-менее серьезно.

— Товарищи! Становись! — нас выстраивают прямо на летном поле ранним утром, что очень необычно для ночников. — Нам предстоит…

Вот оно что! У нас впереди задача «любой ценой». Значит, очень важна цель и нет никакой другой возможности ее «взять». Комиссар почти кричит, вдохновляя нас. Он говорит очень важные вещи, но от них становится просто страшно. Цель, получается, пытались разбомбить множество раз, но лишь теряли машины и пилотов, вот, получается, и наш черед пришел. Сегодня многие останутся навеки в небе.

Вплоть до вылета мы с Аленушкой сидим вместе. Малышка совсем, которой я дала свою фамилию и о которой уже позаботилась. Если нас не станет — ее заберут друзья. Друзья нашей семьи обязательно примут маленькую, а мы… На все война.

Обнять бы любимого еще хотя б разок. Поцеловать его, ощутить волшебство его объятий, да только нет у меня такой возможности. Вот и темнеет. Совсем скоро мы пойдем в свой последний бой, потому что должны и выбора нет. Можно было бы отказаться, да только как я после такого девчонкам в глаза посмотрю? Вот и прощаюсь я с Аленушкой, плачущей уже навзрыд. Она все понимает, все чувствует, малышка моя…

— По самолетам! — звучит команда. Взлетает в небо ракета. Это значит — пора.

Вот У-2 наш уже бежит по полосе, постепенно отрываясь от земли в последний раз. Мы летим в общем строю, а я только тихо плачу, потому что жить хочется. Не будет у нас с милым своего дома, не народятся наши дети, не встретим мы Победу. Прощай, родной мой, прощай… Мы летим в самый последний наш раз, я просто чувствую это.

— Что это?! — пораженно восклицает моя летнаб, и в тот же миг меня ослепляет яркий свет.

Я дергаю ручкой, стараясь выйти из конуса света, но, видимо, поздно — в грудь раскаленным колом впивается боль, отчего я падаю… падаю… падаю, пока земля не принимает меня. Но делает она это как-то мягко, а я пытаюсь отдышаться, затем уже понять, откуда здесь взялся день…

— Ой, глядите, летчица! — слышу я чей-то звонкий голос и поднимаю голову, только чтобы увидеть их.

— Здравствуй, доченька, — говорит мне однажды уже потерянная мамочка.

И я визжу, визжу изо всех сил, потому что это же родители!

Рон

Нас ждали… Конечно же, нас ждали фрицы поганые, все они просчитали! Но, выливаясь на берег из лодок и катеров, мои ребята уже совершенно озверевшими выглядят. На головах у них бескозырки, а не каски, потому что мы идем в свой бой. Владычица морей, морская душа, идет, чтобы вбить в землю проклятых фашистских мразей.

— Полундра! — несется над пляжем под вой сирен, под перестук пулеметов. — Ура! Мать-мать-мать!

Это только в газетах пишут об атаке под крики «За Родину! За Сталина!», на самом деле, в атаке сплошной мат стоит. И сильнее он слов «За Родину!», ибо живописуют мои ребята, что они с фрицами сделать готовы и что сейчас делать будут.

— Полундра! — несется над пляжем, заставляя врага бояться самой сути матросов, идущих на него. Ведь мы в плен не сдаемся и деремся до самого последнего. Даже когда заканчиваются патроны — зубами грызем, лично видел.

Где-то там, позади, любимая моя, родная, самая близкая женщина на свете. И ради нее мы сейчас сомнем эту пакость просто в дугу. По нам бьют пулеметы, а по ним — наши корабли. Один за одним взрываются здания. При прежнем командующем корабли бы затабанили стрельбу от страха, но этот, новый, умеет думать. Поэтому нас поддерживают наши корабли, а мы рвемся вперед. Нет у нас заднего хода!

— А-а-а! Га-а-ады! — громко кричит кто-то, и вот нарастает рукопашная.

Продавив один бастион, мы врываемся в город. В этот самый момент мое сердце будто замирает на мгновение, а затем меня заполняет такая ярость, такое бешенство, что я себя уже не контролирую. Схватив тесак, я режу этих тварей, одного за другим. А они все не кончаются, пытаются даже стрелять в меня, но здесь и сейчас я бессмертен, а потому иду вперед.

— Тащ командир, орудие захвачено! — докладывают мне.

— Развернуть и долбить по высоте! — мгновенно реагирую я.

Вид мой сейчас страшен, наверное. И я иду в первых рядах со своими побратимами и режу, режу фашистских тварей. И тех, кто в гитлеровской форме, и тех, кто с повязками на рукаве. Не слушая, не думая, я режу их, потому что плена фрицы не заслуживают. Они так хотели нашей земли — что же, вот она!

Меня достают, по-моему, огнеметом, потому что я горю в жарком пламени, хрипло крича, и так же выпадаю на прохладную землю. А напротив меня… Родная моя, любимая! Я с ходу бросаюсь к ней и будто замирает все вокруг — яркая вспышка скрывает все и всех, находящихся вокруг нас. Мы вместе.//

Глава восьмая

Глядя на обнимающиеся с родными и друг с другом души, демиург только вздохнул. Смерть, обнаружившаяся рядом, молча протянула фляжку. Благодарно кивнув, Риан отхлебнул, получив новый для себя опыт, — алкоголь он раньше не пробовал.

— Ну мозги у них, положим, проросли… — неуверенно произнес он. — Но они же только что из войны пострашнее… Они нам мир не разнесут?

— Не должны, — хмыкнула женщина в черном, отхлебывая. — В мир они попадут тот же самый, только на полвека позже, так что в крайнем случае кого-нибудь построят — или магов Британии, или социализм. Да расслабься ты! — хлопнула она по плечу покачнувшегося демиурга. — Тебе что, Британию жалко?

— Чего ее жалеть, — вздохнул Риан, помянув нехорошим словом маму всех магов этого мира. Мать Магия, на полянке не присутствовавшая, вздрогнула, потерев вместилище интуиции всех разумных существ. — Пошли, инструктировать будем. Кстати, чего это у Избранного на груди?

— Так герой же, — усмехнулась Смерть. — Аж дважды, кстати, — это объяснение ничего демиургу не сказало, но развивать тему он не рискнул.

А в это время летчик с удивлением рассматривал вторую звезду на кителе. Как раз на нее показывал сейчас палец его любимой. Вспомнить, откуда вторая, он не мог, поэтому просто пожал плечами. Жена его потерла рукавом новенький орден на своей груди и вздохнула: будущее было непонятным.

— Товарищи краснофлотцы, красноармейцы и командиры! — пролетел над поляной громкий голос, явно привычный к командованию.

Души сделали попытку построится, что было технически сложно. Несмотря на то, что большая часть собравшихся была в бескозырках под предводительством капитан-лейтенанта, девять человек относились совсем к другим родам войск. Но тут кап-три взял дело в свои руки, отчего все построились, даже выглядевшая совсем юной воспитанница, узнанная хирургом того же санбата. И теперь девочка жалась к одной из своих «мам».

— Вы все были в бою, — перед ними оказалась уже знакомая им Смерть. — Но и видели сны. Ваши сны — реальность, и вам предстоит вернуться в свои английские тела.

— Не хочу-у-у-у! Я там буржуй! — простонал парень-партизан, но осекся под начальственным взглядом.

— Так надо, товарищи, — вздохнула женщина в черном. — Вы попадете в поезд, возвращающийся из Хогвартса. Прошу учесть, что мир отличается от знакомого вам, именно поэтому я даю вам время.

— Чемпионат будет? — поинтересовался дважды герой. — И откуда у меня вторая звезда-то?

— Отвечаю, — хмыкнула Смерть. — Чемпионат будет. И выступление на нем, скорее всего, тоже. А вторую тебе посмертно за Гейдриха дали.

— Охренеть, — только и произнес товарищ лейтенант. — Вот это я отомстил…

— Я дам вам время пообщаться, выработать план, а затем солью с душами тех, кто живет в этом мире, — не очень понятно заявила женщина в черном. — Попытайтесь с ходу никого не убить.

— Чтобы выработать план, нужно иметь информацию, — резонно заметил партизан. — Нас в разведшколе учили…

— НКВД? — поинтересовалась девушка, обнимавшая дважды героя. — Привет, коллега!

— Привет! — заулыбался тот. — Так вот, нам надо память наших воплощений сейчас, чтобы мы могли посидеть, подумать, а то… Морячки вон сначала метко стреляют, а думают они потом.