Борьба со смертью

К читателю

 Невозможно выразить мою благодарность за сообщение о том, что «Борьба со смертью» издается на русском языке и что «Охотники за микробами» также заинтересовали советского читателя.

Уже давно, с того времени как я кончил «Борьбу со смертью», в моих книгах появился, как сказали бы у вас, сильный «левый уклон». В «Борьбе со смертью» вы можете видеть нетерпение, с которым я наблюдаю неумение медицинских сил моей страны использовать все возможности науки для предохранения людей от болезней и для их лечения. Но в те дни, когда я писал эту книгу, мое невежество было так глубоко (глубже, чем сейчас, когда оно еще безгранично), что я думал, будто в умственной косности врачей лежит причина смерти. Теперь я знаю, что это лишь частично так и что для страдания, несчастья и смерти есть более важная причина, чем микробы, расстройства секреции или пороки конституции. Я знаю, что господствующая причина смерти - бедность. Я вижу, что наука никогда не сможет победить при безусловно вырождающемся, но все еще жестоком и могущественном экономическом строе, от которого страдает Америка и большая часть земного шара.

Уяснив это себе, я связал изучение социального и экономического строя с изучением истории медицины. От этого моя работа стала более современной, и это отразилось в моей книге, которая скоро выйдет в свет под заглавием «К чему сохранять им жизнь?» Это, по-просту говоря, открытая атака на наш экономический строй, в котором господствует доллар. И она нападает на наиболее уязвимое место нашего строя. Она критикует его не потому, что не каждый владеет «Фордом» и ванной комнатой, - она попросту указывает, что при нашей системе, у людей нет надежды на жизнь или на избавление от страданий, которое могла бы дать наука, если бы наука была для всего человечества, для масс, а не для избранных.

В этой книге нет слов «капитализм», «коммунизм», даже «социализм». Для многих «средних американцев» эти слова являются еще страшным пугалом. Вы можете развить перед «средним американцем» соображения коммунистические по своей сущности, не употребив этих слов, и он серьезно выслушает вас и в семи случаях из десяти с вами согласится. У «среднего американца» против этих выражений выработалось нечто вроде условного рефлекса (по Павлову). Но, поверьте мне, в сотнях случаев на тысячу он уже освобождается от своей старой веры и преданности системе барыша, которая все еще правит нами. Идет уже глубокое брожение. И странно, что наши так называемые интеллигенты-писатели, пишущие для масс, еще себе этого не уяснили. И видя, как американец пугается и «закусывает удила» при слове «коммунизм», они решают, что он неисправимый, толстокожий капиталист. Это не так. Много сотен тысяч, даже миллионы, уже потеряли веру в старый экономический порядок вещей.

Вам, может быть будет интересно, что мой герой, человек, который, по-моему, сделал больше всех живущих для науки, - это Павлов. Если бы его учение о высшей мозговой деятельности было использовано так, как оно могло бы быть использовано уже в наши дни,-это открыло бы для человечества огромные возможности.

Я желаю успеха изданию моей не очень достойной книги «Борьба со смертью». Я говорю «не очень достойной» потому, что в ней нет еще правильной оценки того, чем должна быть наука для всего человечества. Нет зрелости. Но я надеюсь, что в последней моей книге мне удалось покончить с моим невежеством.

Ваш во имя человечности и следовательно - науки

Поль де Крюи.

Врачи говорят нам, что есть неизлечимые болезни. Знаете ли вы, что такое неизлечимая болезнь? Это болезнь, о которой врачи ничего не знают. Сама болезнь не возражает против того, чтобы быть неизлечимой.

Чарльз Ф.Кэттеринг

Пролог

I

 Я не хочу умирать. Есть еще слишком много птиц, пения которых я не знаю, и мне потребуется много времени, чтобы изучить его. А я уже не моту рассчитывать прожить больше, чем двадцать лет. Сейчас, когда я начинаю писать эту историю подвигов борцов со смертью, мне тридцать девять лет; и статистики уже выглядывают из-за своих арифмометров и счетных линеек, чтобы сказать мне, что пятьдесят девять лет, - немного больше или немного меньше, - вит срок, который может рассчитывать средний американец мужского пола.

Но разве невозможно, что мои борцы со смертью, если я буду слушаться их, помогут мне обмануть свирепую арифметику статистиков?

Я ненавижу мысль о смерти. Слишком весело бороться с сильными, синими водами озера Мичиган. Я хочу срубить еще много тысяч молодых деревьев, построить баррикады из бревен и мешков с песком и помешать озеру снести наш дом, стоящий в конце Голодной улицы. Но... теперь уже скоро смерть придет ко мне так же, как она сейчас пришла к желтым кленовым и коричневым буковым листьям, которые опадают за моим окном в этот холодный октябрьский день.

В марте исполнилось тридцать девять лет с тех пор, как я взошел на мост жизни, среди, может быть, сотни тысяч других американцев, родившихся в этот же день этого же года, Все эти годы наша стотысячная когорта бедных и богатых, мужественных и робких подвергалась обстрелу невидимых стрелков, которых худощавый Карл Пирсон, знаменитый английский статистик. называет стрелками смерти.

Тридцать тысяч моих братьев и сестер, родившихся вместе со мной в марте 1890 года, уже пали, а нам, уцелевшим семидесяти тысячам, Карл Пирсон дал мрачное изображение наших шансов на дальнейшую жизнь. Оно просто, как рисунок ребенка. Оно ужасно, как судьба, Оно называется «кривой продолжительности жизни» в таблице смертности. Это всего только тонкая кривая, спускающаяся по листу бумаги. Каковы же мои шансы, когда я, тридцати-девятилетний, стою на этой кривой? До сих пор спуск с нее был довольно пологими удобным, но, начиная с сорока лет, я должен уже увертываться от метких выстрелов стрелков смерти, стреляющих не хуже чемпионов по стрельбе. Как раз теперь, когда я начинаю немного узнавать жизнь, мой путь на этой кривой спускается все круче; ряды моей когорты редеют быстрее. По ночам мне снится, что я скольжу с крутого склона этой кривой, как со скалы, в бездонную пропасть. Я жил недостаточно долго даже для того, чтобы примириться с необходимостью смерти.

Утром, после страшного сна, я просыпаюсь с мыслью о стройных черных дубах и крепких кудрявых кленах, ждущих ударов моего топора на берегу озера Мичиган, И я вспоминаю небольшую, но все растущую армию друзей, которые верят в меня, постоят за меня, укажут мне выход из отчаяния, охватывающего меня во время периодических приступов глупости и слабости.

Тогда, я знаю, что я не должен умирать. По как могу я не подчиниться предсказаниям моих расчетливых палачей? Помогут ли мне борцы со смертью? Я знаю, что нет мне обратного пути - вверх по кривел Карла Пирсона. Когда-нибудь один из стрелков смерти подстрелит меня, Все же где-нибудь я найду способ увертываться хотя бы от случайных попаданий этих стрелков.

II

И я пошел в лаборатории, где работают борцы со смертью, где они смотрят в микроскопы, взвешивают, измеряют спорят; в библиотеках я перелистал бесконечные тысячи пожелтевших страниц научных отчетов, которые иногда вызывают сердцебиение, словно бомба, ударившая в бруствер. Я узнал, что последние 50 лет жизнь, в среднем, заметно удлинилась. Младенцы, рожденные в 1850 году, могли надеяться прожить только до 35 лет, современные же младенцы обладают прекрасными шансами существовать еще и в 55 лет. Это огромный шаг вперед, ободряющий современных младенцев. А как сильно борцы со смертью увеличили шансы на продолжительную жизнь моих современников и однолеток по сравнению с такими же шансами людей, достигших моего возраста, в 1850 г.? На, этот вопрос ответ не так благоприятен. В 1850 году тридцатипятилетние люди могли надеяться прожить еще 25,3 года. В 1850 году началась настоящая научная борьба со смертью. Как раз тогда смелый Игнац Земмельвейс впервые нашел способ препятствовать проникновению смерти в человеческий организм извне. Правда, он так и не дождался полного признания своего замечательного открытия.

Как раз в то время, когда Земмельвейс умирал, помешанный и забытый, взошла сверкающая плеяда неистовых охотников за микробами, возглавляемая Пастером. Среди них был и бородатый Роберт Кох, научивший всех их аккуратности и точности. Вдохновляемые этими соперниками (Пастер и Кох искренно ненавидели друг друга), толпы младших борцов сражались то с одной, то с другой опасной болезнью. Они не останавливались ни перед чем в попытках спасать детей. И вот...

Пастер и Кох

Как обстоит дело сейчас, через 75 лет после величайшего открытия? В 1850 году люди, дожившие до 35 лет, могли расчитывать еще на 25,3 года дальнейшей жизни. В 1925 году, в год моего тридцатипятилетия, это число увеличилось до 25,4.

Ценою дерзаний, трудов, тонких экспериментов, рассуждений борцы со смертью подарили долголетие младенцам.

III

Но, вероятно, и для мужчин и женщин моего возраста они сделали нечто большее, чем эта несчастная одна десятая года продления жизни, полученная статистиками на огромном материале. наверное, они удлинили жизнь и некоторым старикам. Я знаю, что борцов со смертью нисколько не беспокоят эти пессимистические цифры. Они невежественны в статистике, они отворачиваются от кривой продолжительности жизни, а сердцем они знают: все, что Земмельвейс, Пастер, Кох и вся их команда сделали для повышения шансов на продолжительную жизнь младенцев, они сами сделают для людей в расцвете лет. Они знают, что, по существу, пет ничего невозможного в открытии способа остановить медленное затвердевание наших артерий. Когда-нибудь, какой-нибудь искусный врач научится приостанавливать постепенное утомление наших сердечных мышц. Так, понемногу, они будут оттеснять смерть...

Но достигавшие их до сих пор неудачи предостерегают меня от излишнего увлечения распространенными средствами продления жизни.

Я сдержан в отношении удлиняющих жизнь экспериментов потому, что ученые так же смертны, как и обыкновенные люди, и стремление к продлению собственных дней легко может затуманить их острое зрение, извратить здравый смысл, спутать научную интуицию. Посмотрите на Мечникова.

Этот человек был подлинным пионером фантастических экспериментов, посвященных продлению жизни. В своей теории фагоцитоза он был точен, насколько вообще возможна точность в нашей жалкой, неточной бактериологии. Но в возрасте около пятидесяти лет он был встревожен мыслью, что жизнь убегает от него, и стал первой жертвой своих нелепых попыток продления жизни.

Мы умираем слишком рано, потому что мы отравлены вредными кишечными бациллами - вот была его навязчивая идея... И он доказывал ее справедливость на себе с упорной, если не безумной неутомимостью в течение 20 лет.

Он не пил пе курил. Даже когда он чувствовал себя прекрасно, он ощупывал, выслушивал, исследовал себя с помощью самых точных методов медицинского ремесла.

Он вечно гнул спину над микроскопом, старательно встряхивал пробирки, исследуя свою кровь и свои испражнения. Он удивлял булочников, требуя, чтобы булки посылались ему завернутыми в стерильную бумагу, не пропускающую сокращающих жизнь микробов. Стремясь окончательно погубить этих микроскопических злодеев, он чуть ли не ведрами вливал в себя простоквашу, содержавшую особых болгарских бактерий, которых он искренно считал способными продлить его жизнь. В погоне за гигиеной, оп влачил жалкое существование и умер семидесяти одного года.

Автор не совсем правильно оценивает попытки Мечникова, который, кстати, был крупнейшим ученым, - предложить свою теорию старения и свои собственные методы борьбы за удлинение жизни. Если его идеи в настоящее время получили ряд существенных изменений и дополнений, то нельзя отказать в большом остроумии и частично в полном соответствии с современными

 Установка автора в этом случае крайне субъективна. Прим. ред.

Теперь в медицине широко распространен лозунг: «Показывайся врачу не реже, чем раз в полгода». В сущности, мне предлагают следовать примеру китайцев, которые платят своим врачам не за лечение болезней, а за поддержание здоровья. Но, заглянув в нелепую путаницу суеверий, составляющих китайскую медицину, я только поражаюсь, как удается восточным врачам зарабатывать себе на пропитание. А когда я думаю о тонком строении протоплазмы, образующей мое тело, и о безмерном невежестве наблюдающей за мной медицины, я удивляюсь, как могут врачи обещать мне отремонтировать меня, словно они монтеры, берущиеся за ремонт наношенного мотора.

Китайская медицина- народные лечебные средства, имеющие широкое распространение главным образом в Китае и Тибете. В арсенале восточной медицины особое значение имеют различные растения, например лечебный корень женьшеня листья некоторых растений и т.д. В последнее время средства восточной медицины изучаются специальными комиссиями крупных медицинских учреждений. - Прим. ред.

Они обещают продлить мне жизнь, если я позволю им предпринимать такой ремонт в то время, когда. я чувствую себя совершенно здоровым.

Я удивлен. Посылаю за проспектами и не могу надивиться огромному (величиной в словарь медицинских деятелей) перечню исследователей, принявших участие в коммерческом предприятии продления жизни.

Я изучаю труды статистиков и узнаю, что отдалю смерть, если начну беспокоиться о своем здоровье, будучи совершенно здоровым. Я должен склониться перед авторитетом ученых статистиков Найта и Деблина. Их цифры показывают, что смертность среди здоровых людей, подвергающих себя периодическим осмотрам и исследованиям, меньше, чем среди легкомысленной толпы, которая не тревожится, пока чувствует себя хорошо. Я не могу судить о точности этих данных, но число дюдей, вовлеченных в этот эксперимент продления жизни, так ничтожно, что мой здравый смысл склонен считать все полученные результаты игрой случая.

- О, нет, - отвечаю я на все любезные советы.

И все же...

Это все неверно, Другие, в равной мере достойные доверия, врачи считают, что эти эксперименты над здоровьем - вздор, который может превратить здоровых людей в ноющих ипохондриков, лишающих себя вкусной еды, крепких напитков и других удовольствий из страха перед десятью лишними делениями кровяного давления или следами белка в моче. Старый целитель сердец Мэкензи всегда утверждал, что первый узнает о болезни сам больной. Оп говорил, что паше тело, почувствовав беспричинную усталость, боль, само посылает нас к врачам, Тело сигнализирует об опасности задолго до того, как дорогие приборы, вроде рентгеновского аппарата или электрокардиографа, отметят что-нибудь вообще. никто не будет отрицать, что Мэкензи был мастер распознавать первые признаки грозящей здоровому телу опасности, старт крадущейся смерти. И все же...

Кровяное Давление - давление, которое кровь оказывает ка стенки кровеносных сосудов. Высота артериального кровяного давления подвержена значительным колебаниям в зависимости от пола, возраста, характера работы, положения тела и т.д. Велико влияние также и психических моментов. На основании высоты кровяного давления можно судить о работе сердца, о состоянии мускулатуры сосудистой системы. При целом ряде заболеваний наблюдается повышение и понижение кровяного давления. Для измерения кровяного давления существуют специальные приборы, представляющие собой видоизменение различных систем манометров. - Прим.ред.

Кардиограф - прибор, служащий дли записи движений сердит без вскрытия трудной клетки. При различных заболеваниях сердца отмечаются изменения форм кривой движения (кардиограммы). В настоящее время большое распространение получил электрокардиограф - прибор, регистрирующий электрически токи (токи действия) сердца. При заболеваниях сердца наблюдаются изменения электрокардиограммы. - Прим.ред.

IV

Что говорят специалисты по пересадке желез? Может ли мне помочь их магический скальпель? Определенными хирургическими операциями они обещают поддержать мою энергию. Они поставили смелые и оригинальные эксперименты на крысах и утверждают, что им удалось продлить жизнь дряхлых, почти умирающих животных.

Автор имеет в виду нашумевшие несколько лет назад работы Сергея Воронова, пытавшегося получить омоложение организма путем пересадки (животным и людям) под кожу половых желез молодых животных. Железы эти вырабатывают поступающее в кровь вещество, являющееся, по мнению Воронова, стимулятором ряда процессов в организме и приводящим к омоложению. Одновременно с Вороновым опубликованы работы венского биолога Штейнаха, пользовавшегося несколько иной методикой. Оба метода омоложения вызвавшие первоначально большой интерес, практически по целому ряду причин себя не оправдали и пе вышли за пределы лабораторных исследований. - Прим, ред.

Австриец Штейнах - один из таких секреторных дел мастеров. С того момента, как его изыскания появились в серьезнейших научных журналах, было бы дерзостью с моей стороны сомневаться в их точности.

Своим скальпелем Штейнах произвел у самцов и самок крыс обмен их половых желез. Тогда произошло нечто фантастическое: самцы белых крыс утратили отвагу, стали ласковыми и ручными, и можно было наблюдать, как самки начали разыгрывать отцов семейств.

Если такие основные изменения возможны, ..

Восхищенный Штейнах взял двух самцов одного помета. Это были дряхлые старики, как молью изъеденные старостью. Записи показывали, что им было уже 26 месяцев. Из двух братьев один, - крыса А- все время дремал, он дрожал и с трудом держал открытыми свои слезящиеся глаза. Состояние его брата было еще хуже, он был так плох, что Штейнах счел его недостойным фотографирования. 

Эксперимент...

Сверкнул скальпель Штейнаха, и вот - крыса В, пробужденная от наркоза. и совершенно изменившаяся. Штейнах, секреторных дел мастер, перевязал выводные протоки половых желез несчастного старого самца В. Теперь должны были регенерировать определенные клетки половых желез и влить свои стимулирующие жизнь гормоны в уже осужденное на смерть тело.

 Через два месяца неоперированный самец А отправился к праотцам. Но пока он умирал, волшебные изменения происходили в теле оперированного самца В. Словно перевели назад стрелку часов его жизни. Доктор Перл, рассказывающий об этом опыте, говорит, что оперированный самец В представлял собой образец веселого молодого крысенка. Он был молодцом во всех отношениях, пережил самца А на полных восемь месяцев и, наконец, умер, достигнув трехлетнего возраста.

Действительно ли удалось Штейнаху сделать нижнюю часть кривой продолжительности лизни (короче она называется - L-кривая) менее крутой, хотя бы для крыс? В этом эксперименте была одна маленькая неточность: бы, если бы Штейнах просмотрел протоколы, то увидел бы, что зарегистрировано много белых крыс, которые жили до сорока месяцев и дольше без операции и прочих фокусов омолаживания.

V 

Но все-таки живое вещество бессмертно. Я должен признаться в некотором упадке духа после переправы через все эти нравоучительно-гигиеническое шарлатанство, через недостоверную и предвзятую статистику, через опереточную науку омолаживания железами бесхвостых обезьян. Все это угнетает меня, и я снова смотрю на опадающие желтые листья буков и кленов за моим окном. Нет... борьба за продление человеческой жизни, за смягчение роковой крутизны нижней части L-кривой - эта борьба в тысячу раз более тонкое, опасное, трудное дело, чем хочет меня уверить эта жизнеудлиняющая, омолаживающая, псевдонаучная чепуха.

Но вещество жизни, из которого я сделан, может существовать вечно. И каждый настоящий, дельный борец со смертью знает это, верит в это и вдохновляется величием этой мысли. Только когда я возвращаюсь мыслью к настоящим ученым, работающим над основами биологии, я забываю L-кривую и не замечаю, как падают коричневые и желтые мертвые листья. Я снова стою в забросанной бумагами рабочей комнате старого безбожника Жака Леба. Это был приветливый человек, чьи неистово горящие черные глаза шесть лет назад перестали вглядываться в изначальные причины жизни.

Жак Леб - крупнейший американский биолог, особенно известен своими работами в области искусственного партеногенеза, т.е. развития яйца без оплодотворения. Одним из первых применил физико-химические методы к изучению биологических объектов. Леб являлся резко выраженным представителем вульгарного механицизма, и несмотря на большое значение полученных им экспериментальных данных, - общетеоретические воззрения Леба не раз подвергались жестокой и справедливой критике. - Прим.ред.

Закрыв глаза, я вижу его в Вуд Холе, как всегда неутомимым, нервно шагающим по лаборатории. На минуту он забывает свои насмешки по адресу дорогих коллег. Забывает свою ужасную философскую систему, согласно которой возникновение жизни представляет собой чистую случайность, и пристально смотрит в маленький сосуд, содержащий в себе яйца ничтожного обитателя моря - морского ежа. Это жалкое создание вознаграждает себя за свое ничтожество громким именем Strongylocentrotus purpuratus. Леб знает, что эти яйца, если их держать не оплодотворенными в их естественной среде - морской воде, умирают через двадцать три часа.

Он экспериментирует. Дни проходят у Леба в этих экспериментах. Но порция за порцией погибают яйца через двадцать четыре часа или еще раньше. Леб продолжает экспериментировать.

В силу какой-то извращенной логики этот темноглазый Леб к новым порциям яиц морского ежа маленькой пипеткой прибавляет чуть-чуть цианистого калия, самого смертельного из всех ядов. Яйца живут не один, но два дня, продолжают жить и 75 часов. В этой ядовитой ванне втрое удлиняется естественный срок их жизни.

Если теперь к ним прибавить сперму морского ежа. - они деятельно развиваются в бойких личинок. Так Леб удлиняет жизнь с помощью химии.

Он продолжает наблюдать. Грезил ли кто-нибудь до него о возможности побудить яйцо к развитию, не оплодотворяя его спермой самца? Да конечно же это выше сил человеческих, и какой угодно дьявольски изобретательный учений не возьмется за это. И что общего (хоть с какой-нибудь стороны) может иметь такой опыт с осужденным на смерть телом человека или какого-нибудь другого животного? Леб нагибается над яйцами в плоской чашечке. Он возится с ними, словно домашняя хозяйка, старательно совершенствующая свой соус.

Он погружает яйца морского ежа в слабую масляную кислоту (это кислота, придающая специфический запах прогорклому маслу). Он осторожно промывает их, помещает в морскую воду, а потом в воду несколько более соленую, чем морская. Он совсем не прибавляет спермы. Конечно, эти яйца погибнут.

Вместо того, чтобы погибнуть, яйца начинают делиться, развиваться и, в конце концов, вырастают в стаю весело плавающих личинок, совсем не имеющих отца. Смерть - это химический процесс. Ее можно обойти. Ее можно покорить. И жизнь может продолжаться, создавая с помощью химии новые жизни.

Я знаю, от получивших химическое бессмертие яиц морского ежа еще далеко до предотвращения неизбежной старости, медленного умирания моих костей и мышц. Но никто не может отрицать мое право хвататься соломинку, приободряться мыслью, что продолжительность какого-то вида жизни, - неважно в какой степени скромного, - может управляться человеком.

VI

Я продолжаю странствовать по лабораториям, рыться в библиотеках, и узнаю еще более ободряющие новости, Я расскажу сейчас о замечательных опытах брата Жака Леба - менее знаменитого Лео Леба. Лео Леб знал, как любой выросший в деревне ребенок, что, когда животное умирает, не все части его тела умирают одновременно.

Можно совершенно раздавить змее голову, хвост ее будет продолжать шевелиться, не умрет, как говорят старики, до захода солнца. Сердце черепахи сильно бьется еще долго после того, как тело несчастного создания должен признать мертвым каждый медицинский эксперт. Такие переживающие ткани (не помню какого животного) Лео Леб и поместил в пробирки с питательным бульоном, которым пользуются для выращивания бактерий. Эти ткани не только продолжали жить, но начали расти. Первые примитивные опыты Леба были уточнены, при чем постановка их была упрощена совсем не знаменитым биологом Россом Гаррисоном в Йэльском университете. Гаррисон избегает популярности, его портреты не печатаются в воскресных номерах газет.

Культура тканей (эксплантация) - один из наиболее популярных в настоящее время методов экспериментальной биологии, давший чрезвычайно плодотворные результаты; в основном она заключается в том, что кусочек ткани или органа помещается в специальный сосуд в небольшом количестве регулярно сменяемой питательной среды. В качестве последней используется плазма (жидкая часть) крови с добавлением различных веществ. При помощи метода культуры тканей могут быть разрешены вопросы о биологических свойствах клеток, их происхождении, взаимоотношениях тканей, протекании различных трудно поддающихся изучению в целом организме биологических процессов. - Прим.ред.

Возможность сохранять живыми в пробирках и чашках ткани животных спустила. со своры целую стаю ученых гончих-и началась охота. Самый знаменитый из охотников - Алексис Карель, француз, получивший Нобелевскую премию, первый хирург, сумевший зашить артерию так, что она продолжала. участвовать в кровообращении. Миллионы знают его имя, тысячи - имена братьев Леб, и только десятки слышали о Россе Гаррисоне.

Уже больше семнадцати лет прошло с тех пор, как Карель начал выращивать крошечные кусочки куриного сердца вне самой курицы: в особо приготовленной питательной среде. Особенно удивительным кажется опыт Кареля, если сравнить его убеждения с философской системой атеиста, Жака Леба. Леб всегда сомневался в непреложности установленной богом смерти, Карель - набожный католик. Улыбающийся Карель и его верный ученик Эбелинг продолжают пересаживать кусочки этого живого куриного сердца в чашки со светлой питательной средой, где эти кусочки возобновляют свой рост. День за днем, месяц за месяцем, год за годом служит Эбелинг этому таинственному, бьющемуся кусочку куриного сердца. Год за годом темноволосый Эбелинг в строгой белой форме охраняет этот ритмически бьющийся кусочек в Рокфеллеровском Институте, на правом берегу Гудзона, в Нью-Йорке. Когда я знал его, Эбелинт работал без отпуска из-за этого этот кусочка курицы. Вот уже семнадцать лет живет этот кусочек; умирающие клетки заменяются вновь выросшими...

Потенциальное бессмертие.

Кроме данных Кареля, культивировавшего в продолжение многих лет кусочек ткани куриного зародыша, следует сослаться на работы ряда авторов (Метельникова и Галаджиева, Вудреф и др.), культивирующих в продолжение многих лет (около 20) одну и ту же культуру инфузорий. При условии регулярной смены питательных веществ такая культура обладает, по видимому способностью в продолжение исключительно долгого срока размножаться, не испытывая никаких проявлений старческого вырождения. - Прим.ред.

2024 - есть большие сомнения в чистоте опыта Кареля, повторить его не смогли.

Почему не будет этот кусочек куриного сердца продолжать биться семнадцать столетий? Будет, если последующие поколения Карелей и Эбелингов будут достаточно сумасбродны, чтобы служить ему. На мгновение я забываю мертвые, опадающие листья. Я думаю о жизни обыкновенной курицы. Я вспоминаю, что Раймонд Перл, который, среди многих ученых званий, имеет звание ученого куровода, писал о продолжительности жизни кур. Я знаю, что средняя продолжительность жизни обыкновенной домашней курицы редко больше двух лет, Долголетние породы не выживают дольше четырех лет. Перлу не удалось сохранить в живых дольше семи лет самых крепких породистых кур.

А Карель и Эбелинг сохраняют живым кусочек куриного сердца вот уже в 9 раз дольше предельного срока жизни его обладательницы.

Это кусок жизни, не низшей и жалкой, как жизнь морского ежа, но занимающей относительно высокое место в ряду живых существ. Пока есть люди, чтобы служить ему, у него нет причины умирать. Это заставляет меня забыть крутой склон Пирсоновскоп кривой, с которой я скатываюсь скользя. Я смотрю в будущее и содрогаюсь от величия этого эксперимента. Уже не только сердце курицы Карель и Эбелинг сохраняют живым в стеклянных чашках. Они вырастили, отдельно от их обладателей, самые различные ткани морских свинок, собак и даже людей. В бурные дни северо-западных ветров, когда я втаскиваю мешки с песком в грохот и вихрь прибоя озера Мичиган, мое дыхание становится чаще, чем это бывало десять лет назад. Стареет мое сердце. Но я поднимаю двухсотфунтовый мешок и смеюсь, и черпаю силу в мысли, что, наперекор моей собственной смерти, вещество этого старого кровяного насоса. может жить вечно. Не слишком ли пессимистично большинство наших борцов со смертью? Не должны ли они тверже верить в прочность вещества, жизни, за сохранность которого они борются? Разве не хватает на всех мужества Жака Леба? Леб, много размышлявший над замечательным фактом сохранения жизнеспособности отделенной от животного ткани, написал: «Это приводит к предположению, что смерть не принадлежит к основным свойствам отдельной клетки. Смерть - участь только более сложных организмов, в которых различные типы клеток тканей находятся во взаимной зависимости».

 Сохранение потомства инфузории на протяжении бесконечно длинного ряда поколений, также упомянутые выше данные Кареля позволяют некоторым ученым (в том числе, по-видимому, и Де-Крюи) думать о возможности бессмертия живого вещества. Здесь имеется, однако, принципиальная ошибка. Речь идет только о сохранении потомства исходной особи клетки, так как регулярно происходящий акт деления завершает собой индивидуальную жизнь одной особи, и получившиеся в результате деления две клетки находятся в начале своей индивидуальной жизни. Кроме того, постепенное осложнение организации высших животных, резкая специализация клеток и тканей, вызывая сложные взаимоотношения, усиливая действия продуктов распада и т.д., приводит к резкому уменьшению продолжительности жизни. Поэтому практически дело «борьбы со смертью» сводится не к осуществлению принципиально недостижимого бессмертия, а к такой радикальной борьбе со старостью, болезнями и другими причинами (главным образом социально-экономическими). сокращающими продолжительность жизни, чтобы смерть наступила естественно, в результате изнашивания организма; разумеется, при этом должна резко удлиниться и продолжительность человеческой жизни. В этом только смысле можно говорить о "борьбе со смертью». Прим. ред.

Если бы это было так! Ведь Леб не был человеком, способным обманываться необоснованными надеждами на немедленное продолжение жизни. И он пишет дальше: «В таком случае возможно, что один или несколько типов клеток вырабатывают вещество, которое постепенно отравляет такие важные органы, как, например, дыхательный центр».

С новой силой я тащу следующий мешок песка. Неужели какие-то еще неизвестные, еще не родившиеся исследователи не сумеют справиться когда-нибудь с этими, убивающими нас ядами? Старый Леб, с мрачно горевшими глазами, дополняет свои доводы: «Если это так, то преступление смерти нужно поставить в вину какой-то паршивой овце в стаде наших тканей и органов».

Рассмеявшись, я спешу со своим мешком к месту самого сильного прибоя. Неужели ни одному из всех изобретательных лабораторных работников не удастся превратить паршивую овцу в здоровую?

VII

Многих ученых рассмешит моя надежда. Моим учителем патологии был старый Альфред Скотт Уарсзин. Я боялся его и многим в нем восхищался. У пего был огромный, тридцативольмилетний опыт работы у секционного стола. Одним из его последних трудов была блестящая книга, «О старости», написанная им, тогда. мышцы его собственного сердца. уже предательски ослабели. В этой книге оп показывает мне, как нелепы мои мечты об удлинении жизни. Уарсзин был еще крепким, здоровым, румяным человеком, и жизнерадостность искрилась у него в глазах. Он умел смеяться, и его нельзя назвать пессимистом. Это был своего рода поэт - полу-веселый, полу-мрачный. Он установил закон: «Смерть - неизбежное последствие всякой жизни».

Aldred Scott Warthin - прим.мое

Потратив всю жизнь на трагическое, подробнейшее изучение трупов всех возрастов, от мертворожденных детей до людей, чудесным образом доживших до 83-или 90 лет, и все же умерших, Уарсзин пришел к следующему выводу:

Смерть начинается в самый миг таинственного соединения яйца матери со сперматозоидом отца. В этот миг живые часы, которые превратятся в тело ребенка, обладают наибольшим зарядом энергии. При погружении сперматозоида в яйцо, он теряет свой подвижный жгутик, приведший его к цели. Так бывает со всеми. Так было со мной. Еще в утробе матери я потерял жаберные щели, а перед самым рождением умер и осыпался мягкий, тонкий волосяной покров, защищавший меня. Прежде чем мне исполнилось восемь лет, погибли и выпали мои молочные зубы, в период полового созревания отмерла, выполнив свое таинственное назначение, зобная железа...

Зобная железа - загрудная, зобная или вилочковая железа- железа внутренней секреции, расположена грудной области, достигает своего максимального развития в возрасте от 6 до 14 дет, а затем постепенно перерождается. Влияет, по-видимому. на целый ряд функций организма- рост, борьбу с ядами и т.д. - Прим.ред.

Уарсзин, своего рода. ликующий наблюдатель смерти, доказывает мне, что в моем теле рука об руку с развитием, которое мы называем ростом и жизнью, идет разрушающая смерть. Это чудовищно и непреложно. Одна часть меня умирает, чтобы дать оставшейся более полную жизнь. Так, в конце концов, я должен умереть весь, чтобы дать место новым когортам людей, рожденным после моей когорты 1890 г. Я должен уступить дорогу моим детям... Только в моих детях, - слабое и горькое утешение, -я могу надеяться жить дальше.

Мне нечего возразить, и все же я восстаю против ужасной логики Уарсзина. Он глубоко ученый человек, но он всю жизнь провел в покойницкой и за микроскопом, разглядывая тонкие, красиво окрашенные срезы мертвых тканей. Я вспоминаю слова неуклюжего Раймонда Перла - и бодрость возвращается ко мне. Перл замечательно изучил вопрос о продолжительности жизни. Он лучший знаток могущества смерти. Отрывистые насмешки этого заики парализуют всякие попытки экспериментального продления жизни, но в конце своей книги «Биология смерти» Перл говорит мне: "Естественная смерть не является неизбежным последствием жизни".

Я делаю это своим девизом. Волны озера Мичиган играют у моих голых ног, ударяют в песчаную насыпь позади меня. Они стремятся к моему дому. С бьющимся сердцем я иду за новым мешком песка.