Потом было ещё несколько остановок, какие-то покороче, какие-то подлиннее. Несколько раз мерещилось, что за окном начинает разгораться рассвет, но то это оказывался большой костёр, то полная луна, то окна очередного небоскрёба… Джек снова задремал, а очнулся оттого, что мисс Рошетт деликатно трясла его за плечо:
– Юноша, вам пора.
– Уже? – сонно ответил он, с трудом продирая глаза. – То есть спасибо, я хотел сказать – спасибо.
Она ответила не сразу; уголки губ у неё дёрнулись вниз.
– Надеюсь, ещё увидимся.
Поезд остановился в поле, у большого камня, в котором было высечено грубоватое подобие ступеней. Ёжась от холода, Джек спустился. Метёлки травы, отжившей своё, доставали ему – с его-то завидным ростом – до середины груди; бесконечное серое море, колючее, шелестящее, мёртвое. Сильно пахло сырой землёй и самую малость гарью, как если бы кто-то неаккуратно погасил свечу. Поезд исчез без малейшего звука, стоило только отвести от него взгляд, а вместе с поездом и камень.
Осталось только тёмное небо – ни единой звезды, серая мёртвая трава и еле заметная тропинка, петляющая из стороны в сторону.
– Похоже, что мне туда, – пробормотал Джек, приподнимая воротник повыше; ветра не было, но теплее от этого не становилось. – Интересно, а я точно не сплю?
Поверить в то, что всё вокруг – лишь сон, было очень соблазнительно. Однако уши без шапки мёрзли уж слишком реально, и сухие метёлки кололи ладонь по-настоящему, и земля вполне натурально пружинила под ногами. На секунду Джек прикрыл глаза, вспоминая все те странности, которые обычно, всю ту прежнюю жизнь, предпочитал не замечать: пятна-тени, иногда обращающиеся в крыс; дороги, что становились короче, если очень захотеть; башню с часами в Форесте, которая показывалась лишь избранным; грустную девушку без лица в Сейнт-Джеймсе, которая продала ему круассан на вынос и тихо попросила не задерживаться в городе; лисий хвост у одного респектабельного чиновника, счастливый клевер, который отец хранил в своей записной книжке, собственную везучесть, наконец… А когда открыл глаза, то уже знал наверняка, что всё взаправду.
– Всё правда, – выдохнул он, распрямляя плечи. – А значит, надо идти вперёд.
– А ты сообразительный, – с одобрением заметил кто-то. Голос был не мужской и не женский, скорее, детский, но притом грубоватый. – Пойдём-ка, дружок. Времечко поджимает. Эй, ну ты чего озираешься? На меня смотри!
За штанину дёрнули сначала слабо, затем более требовательно, и только тогда Джек догадался опустить взгляд.
Сердце ёкнуло.
У его ноги стоял маленький, очень тощий человечек, одетый в паутину, жёлтые листья и сизый мох. Кустистые брови беспрестанно дёргались; правой рукой человечек держал крошечный тусклый фонарь, а левой – упирался себе в бок. Большеватый рот был полон острых, мелких зубов, а круглые чёрные глазищ отливали краснотой, как у дикого зверька.
– Э-э… Доброй ночи? – осторожно произнёс Джек, раздумывая, присесть ли из вежливости, чтоб слишком уж не нависать над незнакомцем, или проявить осторожность и наоборот отступить на шаг-другой.
– «Доброй ночи»! Э! – передразнил его человечек, кривляясь. Потом с досадой заломил колпак и плюнул себе под ноги. – Ноги у тебя, погляжу, длинные, так чего ж на месте топчешься? Идти-то – не ближний свет! Не ближний!
И он тоненько, гадко рассмеялся – так, что никаких сомнений не осталось в том, что конечный пункт маршрута нормальному человеку вряд ли понравится.
Но выбора особенно не было.
– Пойдём, – согласился Джек. И, подумав, добавил: – Тебя подвезти? Ноги, как ты заметил, у меня длинные. И, кстати, хочешь яблоко?
Коротышка на мгновение замер… а потом улыбнулся, широко и зубасто:
– А ты ничего так, умный. Какое яблоко? Покажи! Это не хочу, дай другое… Ну-ка, подсади меня на плечо… Та-ак, а теперь поворачивай – и давай-ка шагай вон туда!
Идти, пока над ухом кто-то хрустит и чавкает яблоком, роняя кусочки, сомнительное удовольствие. Но всё-таки это веселее, чем в одиночку топтаться посреди сухого поля, а потому Джек постарался взбодриться. Провожатый его оказался разговорчивым и охотно отвечал на вопросы; так удалось узнать, что земли вокруг называются Эн Ро Гримм, и хозяина их зовут так же, а иногда называют Великим Неблагим, и как раз к нему-то они сейчас и направляются.
– Хозяин, видишь ли, любит игры, – добавил коротышка. – И особенно – игры с людьми, хе-хе… Ну-ка, тут поверни, прямо нам не надо, если только ты не собираешься прикорнуть маленько в болоте, хе-хе-хе.
Таких счастливчиков, как Джек, было с полсотни, как охотно сообщил провожатый. По его словам, «хозяин» начинал присматривать себе гостей за несколько лет до «большой игры», выбирая тех, кто потерян и забыт, кого одолевают несбыточные желания, кто жаждет чуда – и неважно, какой ценой.
– А ещё он любит художников, музыкантов, поэтов и колдунов, вот их-то, пожалуй, особенно, – доверительно сообщил маленький человечек. И требовательно ущипнул Джека за ухо: – Ты-то кто будешь?
– Никто, – честно ответил он. Вопрос, признаться откровенно, поставил его в тупик: не считать же за колдовской талант умение выигрывать в любой азартной игре? – Простой бродяга, наверное.
Человечек поёрзал на плече, как показалось, с сочувствием.
– Да-а, – протянул он. – Нелегко же тебе придётся.
Развилок на тропинке хватало, но каждый раз провожатый безошибочно указывал нужный поворот. В одиночку Джеку явно пришлось бы нелегко: некоторые ответвления заканчивались у пропасти, в болоте или в колючих зарослях, где можно оставить не только половину куртки, но даже и половину шкуры. Наконец тропинка вильнула как-то особенно хитро – и нырнула под холм, под каменную арку, поросшую мхом.
Только увидев её, человечек ловко спрыгнул на землю и встряхнул фонарём, разжигая его поярче.
– Ну, работа моя закончена. Пошёл я, пожалуй… – сказал он. И, потоптавшись на месте, добавил: – Хотя, если подумать, то, первое яблоко было не такое уж мятое…
– Забирай, – щедро предложил Джек, заглянув в арку и оценив полную, беспроглядную темноту за ней. – Составишь мне компанию ещё ненадолго?
– Ну, делать-то всё равно особо нечего, – как бы нехотя ответил человечек, но свободная рука у него так сама и тянулась к яблоку. – Почему бы и не пройтись вместе, и впрямь.
Маленький фонарь не особенно-то и разгонял мрак, но всё же так шагать было веселее. К счастью, подземная дорога оказалась прямой и недолгой: вскоре впереди забрезжил красноватый свет, запахло дымом, вином, жареным мясом, печёными пирожками и прочими непременными атрибутами большой ярмарки под открытым небом. Стены раздались вширь, своды – ввысь…
…и Джек, сам того не заметив, выскочил на открытое пространство.
«Стадион? – пронеслось в голове. – Нет, не то… Арена?»
Огромное поле по краю обрамлял ряд чадящих факелов; чуть выше виднелся частокол из копий, а ещё выше располагались ниши, которые, пожалуй, можно было бы назвать смотровыми ложами. Сейчас их укутывал мрак, но они, без сомнения, не пустовали: ветер доносил шепотки, тихий смех, звяканье металла, как если бы столкнулись две чаши, а ещё ароматы цветов, мёда, тёплого дерева, сырого камня, первого снега, точно все времена года явились одновременно и перемешались. А по арене – Джек про себя решил звать её так – бродили люди, десятка три или четыре, одетые по-разному. Кто-то в домашнем, кто-то – в офисном костюме, кто-то и вовсе в пледе, накинутом на плечи. Одна девушка в тоненькой розовой пижамке, состоявшей из шорт и куцей майки, стояла сгорбившись и обхватив себя руками за плечи; похоже, она не то замёрзла до полусмерти, не то не знала, куда деваться от смущения. Проходя мимо, Джек стащил с себя парку и набросил ей на плечи:
– Ты бери, бери, мне-то после пробежки жарко, – сказал он и улыбнулся.
Девушка – коротко остриженные светлые волосы, сердитые серые глаза, упрямо поджатые губы – кивнула в ответ, пропихивая руки в рукава, и отвернулась.
– Умеешь ты выбирать союзников, – хихикнул маленький человечек, когда они отошли подальше. – Никакой благодарности!
– Тем же и лучше – раз благодарности нет, значит, мы и не должны ничего друг другу, как встретились, так и разбежались, – отшутился Джек, оглядываясь по сторонам. Ему померещился в толпе давешний скрипач, но стоило отвести взгляд, как он пропал. – Ты говорил, что твой хозяин отбирает с полсотни игроков, но сейчас тут явно меньше людей.
– Значит, не все пришли, – передёрнул острыми плечиками коротышка. И ущипнул его за ногу. – Ты куда чешешь? Встань спокойно и стой, а то мало ли кому на глаза попадёшься!
– Это, например, кому?
Человечек не ответил; Джек, тем не менее, внял совету и притулился у края арены, поближе к факелам, тем более что там было теплее.
А люди и впрямь продолжали прибывать.
Кто-то выглядел смутно знакомым, словно его приходилось уже мельком видеть где-то на улице; рядом с некоторыми вышагивали странные существа, видимо, проводники, другие явились поодиночке. В большинстве своём игроки растерянно озирались по сторонам, но некоторые, как, например, старик в клетчатом спортивном костюме, выглядели уверенными, словно знали наверняка, куда попали… Когда из-под каменной арки вынырнул очередной гость, верней, гостья, щуплая женщина в канареечно-жёлтом пуховике, и в то же мгновение со всех сторон грянули трубы.
– Все в сборе! – раздался зычный голос, гулкий и одновременно трескучий, как будто огонь, гудящий в печи. – Да начнутся игры!
И тут же вспыхнули новые факелы, вокруг лож и выше их, наконец подсвечивая тех, кто всё это время наблюдал из темноты. И, когда Джек наконец разглядел их, то ему стало не по себе.
Все они выглядели как люди – почти, но людьми определённо не были.
С чётким ощущением, что его вот-вот сожрут, Джек замер, застыл, пытаясь слиться с вытоптанной травой на арене, теперь уже без подсказок и намёков от проводника. Это был даже не усвоенный рефлекс, а словно бы нечто более глубинное, едва ли не врождённое. Ощущение колоссальной силы и опасности, исходившее от тех, кто сидел на трибунах, припекало, как невидимое солнце; на висках выступала испарина, а колени слабели.
«Пожалуй, стоило хорошенько подумать, прежде чем садиться на поезд в никуда», – пронеслось в голове.
Но отступать уже было некогда.
Оставалось таиться до поры до времени, внимательно смотреть по сторонам… и слушать.
Глава 3. ЩЕДРЫЕ ДАРЫ
Хозяина этих мест Джек распознал сразу – на него точно были направлены невидимые прожекторы.
«Так вот какой ты, Великий Неблагой из Эн Ро Гримм».
В горле резко пересохло.
Он был отменного роста – на полторы головы повыше немаленького Джека, плечистый, статный. Всё в нём казалось чрезмерным, словно бы внутренняя сила не могла удержаться в тесных рамках физической оболочки: глаза пылали огнём, блестящие волосы цвета венозной крови, жёсткие, как проволока, топорщились в разные стороны, ногти на руках напоминали, скорее, звериные когти. Он был облачён в красное и серое, точно сквозь пепел и золу просвечивали тлеющие уголья, а голову его венчала корона из костей, истлевших листьев и чёрных сухих ягод.
Смотрел же он так, точно всё, на что падал его взор, принадлежало ему по праву.
– Настал наконец час, когда отворились двери, прежде запертые, и то, что было разобщено, стало единым, – произнёс Великий Неблагой. Голос у него оказался низким, вкрадчивым, и пробирал до самого нутра; пока он звучал, на душе становилось всё тяжелее, точно ясное небо заволакивал смрадный дым. – Тридцать долгих лет Война Железа опустошала мир, тридцать долгих лет была закрыта дорога в человечьи земли, да и потом, надо признать, пробиться было нелегко. Но вода точит камень! Полвека тому назад я впервые сумел вернуться – и узнал с удивлением, что люди позабыли обо мне; обо всех нас. Мои владения опутаны железом – на земле, под землёй, над землёй, и шагу нынче не ступить, чтобы не обжечься! И всё же люди остались прежними. Они алчные, трусливые, подлые; их сердца черны и полны зависти. Но даже и во зле не знают они чистоты, и страсти свои укрощают, чтобы казаться благопристойнее. Потому-то так и забавно наблюдать за ними; потому-то легче лёгкого их подловить…
Договорить он не сумел.
Некто, проявляя вопиющее неуважение к хозяину, рассмеялся – легко и беспечно.
– Сколько бы времени ни прошло, а ты не меняешься, недруг мой, – произнёс другой голос, на удивление, хорошо знакомый Джеку. – Горд, заносчив и дальше своего носа не видишь. Люди все разные: иные дурны, а иные диво как хороши, смотреть – и не насмотреться. Уж кому знать, как не мне!
Первые ощущения не обманули: это был давешний бродяга с ярмарки, с которым Джеку довелось разделить трапезу. Но как он переменился! Лицо у него стало чистое, светлое; глаза сияли ясной зеленью, как молодая майская листва. Грязные лохмотья исчезли: теперь он был одет с королевской роскошью, в летящие шелка и бархат всех оттенков красного, и красными были его волосы, длинные, с лёгкой волной, на концах выцветающие до медной рыжины. А в волосах горел золотой венец, точно бы сплетённый из тончайших веточек ясеня, дуба и орешника; пальцы были унизаны кольцами, ворот рубахи же скрепляли два цветка чертополоха вместо броши. На плечах у него лежал плащ с глубоким капюшоном, очень длинный и широкий, сделанный из какого-то изумительного меха, блестящего, необыкновенно пышного, с алым отливом.
Одной рукой бродяга держал кубок с вином, таким густым и ароматным, что запах его долетал даже до арены; другой – мерно поглаживал по голове между ушей крупного чернобурого лиса, прикорнувшего у его коленей.
А сколько лисиц дремали, сидели, возились в шутливой драке и просто суетились поблизости – и вовсе не сосчитать. Рыжие, чёрные, белые…
– Эйлахан-Искусник, король и чародей, – произнёс Великий Неблагой, изрядно помрачнев, хотя казалось бы – куда там! – Смотрю, долгие странствия среди людей не поубавили тебе дерзости. Сколько раз предавали тебя твои обожаемые люди? Сколько раз травили тебя, как зверя, а затравив, снимали шкуру?
– Ну, своим шкурам я нашёл неплохое применение, – усмехнулся тот, кого назвали Эйлаханом, и потёрся щекой о собственное плечо, о тёплый рыжевато-красный мех плаща. – И именно потому-то я и говорю: люди ещё сумеют тебя удивить, готов об заклад биться.
Неблагой в ответ гулко расхохотался – да так, что факелы дрогнули и жухлые листья взметнулись с земли.
А Джек почему-то сразу поверил, что шкуру с этого Короля-Чародея, повелителя лисиц и любителя прикинуться голодным бродягой, снимали взаправду, а не метафорически. Волоски на руках тут же встали дыбом; пышный плащ на рыжем меху теперь уже не казался таким уж красивым.
– Не трусь, дурень, – превратно истолковал его реакцию крошечный человечек, непостижимым образом снова очутившийся у Джека на плече. Хихикнул, смачно хрустнул яблочным огрызком прямо в ухо и продолжил: – У них, видать, забава такая: как ни сойдутся вместе, так собачатся, всякий раз одно и то же. Шпарят как по писаному!
– Это ритуал? – шепнул он в ответ еле слышно, не рискуя ни посмотреть на двух спорщиков прямо, ни совсем отвернуться. – Что-то типа шоу, да?
– Чего-чего?
Тем временем Неблагой закончил веселиться и продолжил говорить:
– Удивить, значит… Что ж, посмотрим. И, раз уж нынче Игры у нас особенные, то отчего б и впрямь не побиться об заклад, – добавил он и в упор уставился на Короля-Чародея. – Если ты, конечно, не струсишь.
Но тот словно только этого и ждал.
– А давай! – подскочил он на месте, хлопнув себя по коленке. Чернобурый лис недовольно завозился во сне. – Если выйдет по-моему, и сострадание окажется сильнее обиды и гнева, а любовь – больше, чем алчность и злость, то выиграю я! И тогда ты, недруг мой, отправишься в мир людей как простой странник – так, как бродил там я.
– Читай, если они друг друга все не поубивают исподтишка? – ухмыльнулся Неблагой. – Пойдёт. Вот только, поверь, окажется по-моему, и на том мосту, где лишь вдвоём пройти можно, один другого спихнёт, а следом и сам подохнет… И тогда, Король-Чародей, ты на год и один день пойдёшь ко мне в услужение.
Стоило ему произнести это, и все шепотки, смешки и пересуды утихли. Кажется, даже ветер опасался дуть, пламя – гудеть, а сухая листва – шелестеть под ногами. В наступившей тишине Джек отчётливо услышал, как маленький человечек на его плече сглотнул – и выронил огрызок, пробормотав:
– Ну вот такого и впрямь никогда не было…
А чернобурый лис, который до того мирно дремал, положив морду на колеи Королю-Чародею, вдруг взвился на дыбы, огромный и страшный – и обернулся рослым светлоглазым мужчиной с благородной сединой в тёмных волосах, облачённым в чёрное и серебряное. На поясе справа у него был виден кнут, свёрнутый тугими кольцами, а длинный плащ был оторочен мехом.
После всего услышанного Джек на этот мех тоже косился с подозрением.
– Ну, ну, сядь, душа моя, – со смехом одёрнул темноволосого Король-Чародей. И повторил более настойчиво, когда тот не послушался: – Сядь, Валентин. Ты ведь знаешь, что правда на моей стороне. Зачем же мне бояться, что я проиграю?
– Затем, что на Играх у моего дражайшего кузена победителей не бывает. – заметил кто-то вкрадчиво. Джек, глянув искоса, с трудом разглядел в полумраке под старым тисом бледного черноглазого красавца. Он щеголял в зелёном свитере крупной вязки на голое тело, невозможно узких джинсах и высоких грубых ботинках, точь-в-точь как те, которые любили носить модники в столичном университете, а его тёмные волосы были обрезаны чуть ниже ушей, ровно, как по линейке. – И неудивительно: ведь он норовит вытащить из игроков наружу всё худшее, что в них есть. А нет такого человека, в котором не было бы совсем никаких пороков.
Окружавшие его существа – иные из них были похожи на ожившие кряжистые пни, а другие, напротив, с виду казались нарочито миловидными – зашептались и захихикали, и только серьёзный молодой человек в сером пальто нахмурился. А Неблагой же развернулся всем телом и широко улыбнулся, обнажая острые зубы:
– Дорогой кузен Айвор! Неужели я слышу от тебя нечто разумное?
– Чистил бы уши – слышал бы почаще, – невозмутимо откликнулся тот, кого назвали Айвором. – Впрочем, я не говорил, что победа за тобой. Эйлахан – из лисьего племени, а они никогда не проигрывают, знаешь ли… Ну что, я наподхалимничал на бокал вина?
– На бутылку, – фыркнул Эйлахан, Король-Чародей. Физиономия у него была подозрительно довольная и проказливая для того, кто ввязался в безнадёжный спор; даже его приятель, Валентин, поостыл и снова сел рядом, правда, уже не в лисьем обличье, а в человеческом. – Что ж, будешь свидетелем нашего спора – и судьёй.
– Да мы все здесь свидетели, – расхохоталась из темноты женщина, и следом зазвучали другие голоса:
– Ай да Игры нынче!
– Ещё не начались, а уже веселье пошло!
– Видать, не зря Фэлан-домосед с Пресветлой Сирше в кои-то веки честному народу на глаза показались!
– Видать, не зря Город-Змей из своих болот выбрался!
– Ой, да ты погляди, сестра, как он шипит!
– Видать, не зря Дева-Беда намедни волосы чесала и плакала!
– Видать, не зря речной колдун наконец оженился…
– Речной колдун зря вас не утопил, болтуны. Ну, так это никогда не поздно сделать.
Они бы, наверное, долго ещё пересмеивались и перешучивались, но тут Неблагой из Эн Ро Гримм хлопнул в ладоши, и грянул гром, а каждый лист, каждая былинка на мгновение вспыхнула зловещим красноватым светом.