СОВРЕМЕННЫЙ ДЕТЕКТИВ ПРЕДВАРЯЕТСЯ ИСТОРИЕЙ ДАВНЕЙ
(26 ИЮНЯ — 26 ИЮЛЯ 1945 ГОДА)
С-р-р, с-р-р, — свиристела какая-то птица. Океан просыпался. Его поверхность блестела как полированное стекло.
Наступило утро, около восьми. В комнате сидели двое:
один в штатском, другой в форме полковника военно воздушных сил.
— Видите ли, сэр, — сказал полковник, — у пас тут под рукой пятьдесят седьмое и пятьдесят восьмое соединения. Авиационные, — добавил он. На всякий случай. Никогда не знаешь наверняка, понимают ли тебя люди в штатском во время разговора. Полковнику ясно было одно: сейчас, в разгар войны, разгуливать в штатском могут только очень влиятельные люди. Кто еще такое себе позволит? — Если я правильно понял, нужно подобрать троих офицеров. Двоих с хорошей летной практикой и одного врача. \
— Совершенно верно, полковник. Разумеется, данная операция не такая масштабная, как «Айсберг», но чрезвычайно важна для нас. Чрезвычайно. Тем более высадка на Окинаву закончена, и у вас осталось не так уж много дел. Постарайтесь отобрать ребят не со статьей «4-Ф»1.— Гость шутил.
Полковник был молод. Он улыбался, открывая прекрасные жемчужные зубы, крепкие и ровные, и в глазах смешинка. Такие люди всем и всегда нравятся. Хотя смешинка в глазах, ровные зубы, молодость и хорошее настроение вовсе не гарантия высоких моральных качеств.
Высоко над океаном гудели тяжелые бомбардировщики. В те годы их называли летающими крепостями. Они казались малюсенькими серебряными крестиками в безоблачном небе.
— Куда они? — спросил человек в штатском.
— Туда. На север. — Полковник чуть помедлил, лениво махнул рукой. — Я смог бы представить вам личные дела этих троих, скажем, через неделю.
— А быстрее? Времени для подготовки остается мало. Сначала будут предварительные кандидатуры?
— Поскольку прошу неделю, надеюсь, окажутся окончательными. Принятие решения, естественно, на ваше усмотрение. Когда эти трое понадобятся для участия в операции?
Человек в штатском курил тонкие голландские сигары. Отвечая, он выпустил струю голубоватого вязкого ароматного дыма:
— Точно не знаю. Вероятнее всего, в первой десятидневке августа. Лично я отвечаю за то, чтобы с первого августа по первое сентября эти трое были в нашем полном распоряжении для подготовки к выполнению специального задания. Спасибо, что не спрашиваете какого.
Полковник еле заметно поклонился, оттянул воротничок рубашки:
— Воюю уже пятый год.
— Никогда бы не сказал, — искренне изумился штатский, хотя полковник был уверен, что перед беседой тот не один час листал его дело.
Они попрощались. Штатский торопился. И сейчас, и вообще. Его фирма расшифровала секретный японский код, и в столице читали панические радиограммы, которые «джа-псы» посылали своему послу в Москве: «Япония побеждена. Мы стоим перед этим фактом и должны действовать соответственно». Приходилось спешить. Штатскому то и дело виделась узкая горловина песочных часов, сквозь которую сыпались последние песчинки оставшегося для проведения операции времени. Покрытый пылью виллис, задирая тупую морду на ухабах, увез человека в штатском на полевой аэродром.
Океан был так же спокоен, как и полчаса назад. Бомбардировщики улетели. Полковник стоял на крыльце дома и с удовольствием смотрел на дымку над морским побережьем: в соседней деревушке добывали соль добрым старым способом, когда в котлы опускали морские водоросли и потом долго выпаривали сероватую массу.
Полковник вернулся к себе. Воздух был прозрачным и теплым. В вазе на столе стояли ярко-желтые цветы. Таких полковник не видел никогда.
— Стараешься? — обратился он к сержанту, навытяжку замершему перед столом.
— Так точно, сэр! Ямабуки, сэр! — Заметив вопрос в глазах начальника, сержант разъяснил: — Горные розы, сэр. — Достать практически невозможно!
— Ты же достал! — полковник сел и с удовольствием расстегнул верхние пуговицы рубашки.
— Так то я, сэр. Разве вы держали бы меня при себе, если бы я не доставал того, что достать практически невозможно?
— Свободен, — дружелюбно бросил полковник. — Когда надумаешь притащить сюда какую-нибудь княгиню в кимоно, хоть посоветуйся со мной. Вдруг мне это вовсе и не нужно?
Сержант щелкнул каблуками высоких ботинок и выскочил на улицу.
После высадки полковник вот уже несколько дней находился в состоянии расслабленности. Ему не хотелось ни думать, ни подписывать бумажки, бесконечным потоком льющиеся на его стол, ни говорить, ни слушать. Странная страна.
На стене его кабинета висел шелковый прямоугольник, расшитый ярко-алыми пятнами цветущей японской сливы и алыми же иероглифами. Иероглифы сами были как цветы. Л ведь это — слова. Со смыслом.
Днем он вызвал переводчика. Полковник смотрел на него почти с мистическим почтением, недоумевая, как можно выучить такой невероятно сложный — цветочный — язык.
— Вот что, капитан. — Полковник ткнул в шелковый прямоугольник. — Переведите, что здесь написано. Может, это антиамериканская пропаганда, а я сижу и ни о чем не подозреваю.
Капитан ухмыльнулся. Если полковник был молод, то капитан казался совсем мальчишкой. Он подобрался, как школьник у доски, и выпалил:
— Это стихи, сэр. Сайгё. Поэт-класспк. Двенадцатый век.
— Переведите.
Капитан замялся.
— Старояпонскпй, сэр. Я не силен в нем. Может получиться не очень-то складно.
— Переведите, как получится. В любом деле главное — суть, а не форма. Согласны?
Капитан кивнул. Здравомыслящие капитаны редко не соглашаются с полковниками.
— Я слушаю, слушаю. — Полковника охватило нетерпение.
Капитан глубоко вздохнул п начал, делая большие паузы между словами:
Редких счастливцев удел.
Приняв человеческий образ.
Выплыли вверх наконец.
Но опыт не впрок… Все люди
В беадну вновь погрузятся.
Оба молчали. Полковник не выдержал первым:
— Веет надгробным камнем. Они обожают думать о смерти. Тоскливые люди. Я что-то не понял насчет «удела редких счастливцев*. 11 что значит «приняв человеческий облик*?
— Видите ли, сэр, — ответил капитан, с явным облегчением расставаясь с ролью толмача, — согласно буддип-скому учению, нелегко стать человеком. Цепь перевоплощений очень длинна. Шанс стать человеком выпадает не часто.
— Выходит, капитан, мы уже использовали наш шанс, и. как нам намекают, не лучшим образом?
— Выходит, сэр. Они считают, что только человек может достичь нирваны. Низшим существам это не дано.
Полковник встал, подвинул вазу, устало заметил:
— Жаль, капитан, узнать от вас. что я низшее существо: не могу припомнить, чтобы мне приходилось достигать нирваны. Не могу. — Он потянул ярко-желтый цветок за стебель. — Есть вещи, которые мне никогда не понять. Что значит нирвана? Вот цветы — красивые! И это очевидно. Даже в стихах, — он кивнул на стену. — мне кое-что понятно. Например, что опыт не впрок. Это справедливо: сколько ни учи человека — Исе впустую. Или про то, что люди все в бездну вновь погрузятся. Тут я согласен. — Он охватил руками шапку цветов и. ни к кому не обращаясь, повторил: — В бездну погрузятся, в бездну…
Сейчас полковник даже не подозревал, что с окончанием операции «Айсберг* он стал участником другой операции, самым подходящим названием для которой было именно «Бездна*.
Они вышли во двор. Полковник задрал голову вверх, грубая покрасневшая кожа кадыка натянулась.
— Не понимаю, как можно делать водосточные трубы из бамбука пли карнизы, не говоря уж о крышах.
Капитан размышлял, нужно ли отвечать плп лучше промолчать. Он не принадлежал к числу людей, называвших молчание золотом. Наоборот, был уверен, что молчание настраивает людей друг против друга, а даже легкая болтовня способна разрядить любое напряжение.
— Бамбук, сэр. — чу до-грава. Чудо! — затараторил капитан. — Бамбук — целая культура, я бы сказал, бамбуковая культура. В Киото из бамбука делают все: флейты, лукп и стрелы, курительные трубки, кресла, цветочные киоски, садовые ограды, предметы для чайной церемонии… Одним словом. все на свете, сэр. Один ученый зафиксировал мировой рекорд близ Киото: стебель мадаке — наиболее распространенный в Японии бамбук — вырос за сутки на тридцать сантиметров. Представляете, сэр?
Полковник с изумлением смотрел на капитана, потом сказал:
— Вы это серьезно?
— Конечно, сэр! Совершенно серьезно. Тридцать сантиметров в сутки!
— Я не про сантиметры, — с иронией заметил полковник, — я вообще о той чепухе, что вы несете.
Капитан сжался от незаслуженной обиды. Полковник смотрел на него уже без всякого почтения, почти брезгливо и думал: «Некоторые люди, изучая язык другого народа, проникаются его мироощущением. Потом с ними просто невозможно иметь дело. Просто невозможно».
— Извините, сэр. Бамбук здесь ни при чем, — сдавленным голосом сказал капитан. — Наверное, мы не поняли друг друга.
— Наверное, капитан. Вы свободны. — Полковник резко повернулся и, низко наклонившись, прошел под изящным бамбуковым карнизом.
Черт возьми, он буквально рассвирепел! И не понимал почему. Зато знал, что лучшим способом справиться с охватившим его злобным возбуждением была работа. Он вызвал подчиненных и долго невразумительно втолковывал им, какие ему необходимы личные дела пилотов, стрелков-радистов и врачей. По десять дел на каждую особь, как выразился один майор, которого в части никто терпеть не мог, и мирились только потому, что он обладал удивительным качеством — умел хорошо работать. В любое время суток, в любых условиях, будто состояние под названием «скверное настроение» было ему вовсе не знакомо. '
К концу дня на столе полковника лежали личные дела десяти пилотов, десяти стрелков-радистов и десяти врачей. Когда сержант торжественно внес аванс на огромном бамбуковом блюде, полковник как бы вскользь спросил:
— Блюда тоже из бамбука?
— Не понял, сэр! — Сержант вытянулся в струнку. Он расстроился, потому что знал: его благополучие целиком зависит от умения понимать начальство, а тут он не понял. — Что-то не так?
Полковник отправил в рот кусок ананаса, облизнул губы.
— Все так! Все. Свободен. — Он с тоской посмотрел вслед сержанту. — Сколько тебе лет?
— Двадцать, сэр, — застыл тот.
— Двадцать. А мне сорок.
Сержант стоял на пороге, высокий, светловолосый, не обремененный никакими заботами, кроме одной: выжить и вернуться домой. Впрочем, и об этом он не думал, считая,
что чем меньше думать о смерти, тем меньше шансов встретиться с ней.
— Знаешь, у нас в Штатах есть королевский дворец?
— В штатах? Королевский дворец? Не знаю, сэр.
Полковник впервые за день широко улыбнулся. Есть люди, один вид которых приносит мгновенное облегчение. Сержант был именно таким человеком.
— Есть. На Гавайях. Запомни, малыш. А можешь и не запоминать. Ничего не потеряешь. Мне сорок лет: я удивляюсь, сколько всякой ерунды у каждого из нас в голове, и зачем, спрашивается? У меня — королевский дворец, у капитана Мардена какой-то бамбук, а у тебя в голове, наверное, одни девки. И знаешь, чем я больше живу, тем больше начинаю понимать, что, пожалуй, это самое стоящее дело.
Сержант улыбнулся. Сейчас они были просто двумя мужчинами без чинов и званий, и шла война. Конечно, полковники обычно говорят с подчиненными о высоких материях, об опозданиях и головотяпстве, и сержанту было приятно узнать, что его грозный начальник тоже плутает по жизни и на пятом десятке пришбл к выводу об исключительной ценности женщин, который сержант успел сделать еще в семнадцать лет на учебном стрельбище.
Человек в штатском просил, чтобы все кандидаты были отменного здоровья, коренными американцами и желательно одного возраста. «Все-таки люди одного возраста чаще смотрят на вещи одинаково, а нам нужно, чтобы лишних трений в их компании не было».
Все трое должны уметь прыгать с парашютом и плавать. «Черт его знает, — сказал тот, из столицы, — где им придется прыгать, тут вам не великая американская равнина. Вполне можно шлепнуться в море, а наши резиновые лодочки хороши до определенного предела. Плавать уметь необходимо. Хорошо плавать!»
Утренняя злость прошла, а с нею и желание работать. Полковник уныло смотрел на кипу дел: его начальников, конечно, не волнует, что число сочетаний из тридцати по три колоссально.
К вечеру следующего дня полковник просмотрел тридцать папок. Еще через два дня их оставалось двенадцать — по четыре на каждого кандидата. Когда на столе в маленьком аккуратном домике полковника, с бамбуковыми водосточными трубами и такими же карнизами, осталось шесть папок,
поздно вечером раздался телефонный звонок. Полковнику напоминали, что недоля па исходе.
— Кандидаты отобраны, — доложил полковник, — трое основных и трое резервных. Если начальство сочтет нужным, можно поменять основных на резервных и наоборот. — Полковник был хорошим службистом и понимал, что главное — по. лишать начальство свободы маневра и возможности проявить мудрость, недоступную подчиненным.
И снова безмолвствовал океан, и снова слышалось гудение тяжелых бомбардировщиков, и снова перед полковником сидел человек в штатском, попыхивая дорогой голландской сигарой.
— Прекрасно, — сказал он и пощелкал пальцем по стопке папок. — Я полистал. Выбор представляется нам удачным, — Гость достаточно сановен, чтобы позволить себе произнести многозначительное «нам». — Вызовите всех шестерых. Резервные, думаю, не понадобятся, но соблюдем формальность. У нас мало времени. Я хотел бы сейчас же познакомиться с основными кандидатами.
— Пятеро из пятьдесят восьмого соединения, один из пятьдесят седьмого. Это чуть дальше. Из-за него всех подвезут на двадцать минут позже. — Полковник почему-то позавидовал троим, которых скоро заберут с этого забытого богом клочка суши для выполнения таинственного и, не исключено, почетного задания.
Хозяин кабинета сидел за столом, не разгибаясь. Кто его знает, этого визитера. В каких он вращается сферах? Что и кому может сказать при случае о полковнике? Лучше посидеть за столом, как будто ты принадлежишь к той редкой — а если честно, даже вовсе не существующей — породе людей, которым ничто не доставляет такого наслаждения, как возможность поработать побольше.
Гость дышал, дышал глубоко — в оздоровительных целях. Он сидел во дворе на раскладном стульчике и смотрел на океан. Вынул зажигалку, сухо щелкнул несколько раз, подозвал сержанта и проникновенно произнес:
— Как думаешь, наши доблестные вооруженные силы не понесут серьезного урона, если ты заправишь эту штуку? — Од подбросил на ладони блестящую игрушку.
— Конечно, нет, сэр, — бодро ответил сержант и бросился к стоящему неподалеку грузовику.
Он хотел открыть бак, но водитель достал маленькую бутылочку и накапал бензин в зажигалку. Сержант бегом вернулся назад.