Помоги проекту - поделись книгой:
Епископ улыбался, что не очень гармонировало с его изможденным (не постом, а язвой желудка) лицом. И ответил:
— Господа, вы напрасно упрекаете меня в неустойчивости взглядов и смене верований. Я был и остался свободомыслящим, атеистом, врагом всяческой, в том числе поповской, фантастики. Когда я столько-то недель, месяцев, лет тому назад выступил в роли кающегося блудного сына, признавшего, наконец, истинность христианства и католицизма, я намеренно и обдуманно обманывал церковь, я… простите меня, ваше высокопреосвященство, но роль надо играть до конца… я дурачил этих болванов в сутанах, и не помешала мне в этом непогрешимость церкви, не помешало Провидение. Весь вздор, который я говорил, эти ослы принимали всерьез и радовались, как дети. А теперь я вам сообщу, господа верующие и неверующие, некоторые новые подробности о поповских махинациях, которые мне удалось разведать в тех кругах, где меня с момента моего обращения принимали за своего…
Роли и позиции собеседников переменились: епископ ехидно посмеивался, сидя в кресле, а нунций озабоченно ходил по комнате, и живот его колыхался в такт неритмичной походке: прелат прихрамывал от стариковских болей в суставах ног. Потом он сел, долго в молчании думал с почти закрытыми глазами и ответил:
— Может быть, вы и правы, монсеньор. Но бог хранит свою церковь. Мы попытаемся извлечь из ситуации все, что можно. Полагаю, что его святейшество одобрит наши действия. Начнем с того, что заставим Пажеса наиболее ярко показать миру свою новую позицию. Вы пригласите его к себе и посоветуете отправиться в какой-нибудь монастырь, где в течение недели или десяти дней он проведет время в молитвенно-покаянных размышлениях и упражнениях и где он заодно будет самым подробным образом исповедоваться в грехах своих перед каким-нибудь умным, — понимаете, очень умным, — кюре; подберите такого, который по возможности вошел бы в его душу и разгадал бы в ней все сокрытое. Главное же — надо, чтобы все это громко и ярко освещала пресса, сообщения в наших церковных газетах будут перепечатываться и в других. А потом пусть бывшее чудовище атеизма начнет свои подвиги на поприще сокрушения своих прежних кумиров, и прежде всего масонства. Его святейшество одобрит и благословит все, что будет проповедовать великие идеи энциклики «Humanum».
— Мне остается, — сказал епископ, — только преклониться перед мудростью вашего высокопреосвященства, которая всегда приводила меня в благоговейное восхищение. Завтра же я начну действовать по вашим советам.
5
Целый месяц провел Таксиль в монастыре под Парижем, ведя абсолютно благочестивый образ жизни и предаваясь покаянным размышлениям. Три дня подряд почти непрерывно исповедовал его хитрейший иезуит Перноль, пытаясь установить степень серьезности намерений кающегося. Интересовало исповедника не то, искренне ли покаяние исповедуемого, действительно ли он сокрушается по поводу своих прегрешений, а совсем другое: тверд ли он в намерении связать свою судьбу с церковью и в дальнейшем последовательно служить ее интересам. Таксиль обнаруживал симптомы, полностью обнадеживавшие в этом отношении его духовника. Он «выкладывался» весь и каялся не только в невесомых движениях души, которые можно толковать и так, и этак, он признавался в реальных грехах — поступках, проступках и даже преступлениях. На исповедника все это особо сильного впечатления не производило. Он безоговорочно давал отпущение любого греха и все старался свести разговор с прошлого на будущее. Наконец, Таксиль покаялся в совершенном им убийстве, которое было, правда, лишь наполовину преднамеренным. В почти издевательском тоне он рассказывал исповеднику, что очень уж надоел ему собеседник своими благочестивыми увещеваниями, и, пока тот елейным голосом убеждал его прекратить свои богохульные выступления, ему, Таксилю, несколько раз приходило в голову ударить его по голове лежащим перед ним металлическим пресс-папье. И он, наконец, это сделал. Результат был непоправимым, ибо череп пострадавшего оказался размозженным, а убийце стоило потом больших трудов, дождавшись ночи, опустить зашитый в мешок труп с подвязанным тяжелым камнем на дно Сены. С любопытством и даже некоторым страхом взирал Таксиль на своего исповедника после того, как выложил перед ним свой выдуманный грех. Но тот скучающе посмотрел на кающегося и лишь спросил его:
— Надеюсь, сын мой, вы догадались обеспечить вдову убитого пожизненной рентой?
— Нет, святой отец, — вызывающе ответил Таксиль, — я не догадался.
— Это вам придется сделать, — наставительно сказал кюре, — если вы хотите избежать адских мук. Ну, а самый грех я уж, так и быть, отпущу вам…
Лео Таксиль
За три дня почти беспрерывной исповеди, предписанной епархиальным начальством, исповедник и кающийся смертельно надоели друг другу. Они уже сошли со стандартно исповедального тона, и самое было время кончать процедуру. Через несколько дней кюре на аудиенции у епископа говорил:
— Монсеньор, я не могу поручиться за абсолютную искренность как исповеди, так и христианского благочестия господина Жоган-Пажеса. В чем, мне кажется, можно не сомневаться, так это в том, что сей деятель поставит свое бойкое перо и свое известное имя на службу церкви.
— Не без выгоды для себя? — в раздумье как бы рассуждая сам с собой, произнес епископ.
— Полагаю, монсеньор, что вы совершенно правы и что для вящей славы божией церковь не должна отталкивать неожиданно вернувшегося к ней блудного сына…
Настроению и взглядам епископа высказанное иезуитом мнение соответствовало.
Домой Пажес вернулся через неделю. К этому времени в парижских, а затем и в провинциальных газетах промелькнули сообщения о том, что Лео Таксиль, автор многочисленных антирелигиозных и антиклерикальных книг и статей, испортивший столько крови духовенству, не щадивший в своих хлестких, местами даже хулиганских писаниях не только бога и Христа с богоматерью, но и самого римского папу, вернулся в лоно церкви. Рассказывали, что кающийся грешник пребывает в одном из отдаленных и пустынных монастырей с самым строгим режимом, круглые сутки распростертый ниц перед распятием, в слезах и молитвах. И строжайший пост! Друзья и знакомые Пажеса, знавшие, как он любит хорошо поесть и выпить, какой он мастер составлять и потреблять изысканнейшие меню, только покачивали головами с сокрушением и соболезнованием. Кое-кто, правда, вспоминал при этом о характере раскаявшегося грешника и робко высказывал предположение: нет ли, мол, здесь какого-нибудь bouffonerie, а то и просто mauvais ton. Оставалось ждать, что будет дальше. Товарищи же и союзники Таксиля по Ассоциации свободомыслящих были ошеломлены и обескуражены. Измена? Во имя чего?
Что касается образа жизни Пажеса в монастыре, то он освещался в печати и в курсировавших по городу слухах не совсем точно. Пост был вполне терпимый: вместе с аббатом и исповедником-иезуитом кающийся не без удовольствия пользовался плодами кухни, в которой подвизался брат-повар, в своем домонашеском бытии овладевший тайнами кулинарного мастерства в одном из лучших ресторанов Бордо. Вина монастырского погреба тоже были сносны, хотя гость и ожидал лучшего, а хозяин явно плохо разбирался в винах и самодовольно похваливал как раз наиболее посредственные сорта. В общем, однако, жить было бы можно, но ведь надо работать, и Жаннета там одна соскучилась!
В перерывах между трапезами с аббатом и приятными беседами с ним и исповедником, — теперь уж не исповедальными, а просто дружескими, — Пажес прогуливался по монастырскому саду, отдыхал на берегу пруда и обдумывал планы своих литературных атак. Против кого? Разумеется, против масонства. В беседе с нунцием ди Ренци Пажес выдал именно этот вексель. Надо же его оплачивать!
6
Скоро Пажес сидел уже в своей парижской квартире и с усердием, которого вполне заслуживало значение предпринятого им великого дела, с утра до вечера трудился. Его преданная и любящая, тихая и заботливая Жаннета была счастлива тем, что он дома и что она может периодически приносить ему чашку кофе, который он прихлебывает, быстро исписывая своим мелким и уверенным почерком лежащие перед ним стопки бумаги. Габриэль составлял для Жаннеты центр мироздания. И спокойней всего бывала она тогда, когда этот центр находился рядом и упорно, спешно работал; меньше гулял он с приятелями по бульварам и набережным, меньше навещал кафе и бистро.
В той войне, которую непрестанно вел Пажес — Таксиль, его наблюдательным пунктом был обычно ресторанчик на углу улицы Вожирар и бульвара Сен-Мишель. После трудового дня он отправлялся туда и занимал свой обычный столик, где проводил время за кофе, ужином и газетами, заодно утренними и вечерними. Это у него были и приемные часы: приходили друзья, просто приятели, единомышленники и соратники, противники и любопытствующие. Из-за этого столика раздавались возбужденные голоса собеседников и диспутантов, пламенных ораторов и скрипучих скептиков, слышались изъявления восторгов и проклятия, угрозы и патетическая декламация. Во всем хоре доминировал звонкий тенор Таксиля, проповедующего и хохочущего, сентиментального и издевающегося.
После приезда из монастыря Таксиль изменил свой распорядок. Как и раньше во времена, когда можно было ждать наплыва собеседников, он уходил фланировать по Елисейским полями Большим бульварам. Здесь найти его было, конечно, трудней. Но все же бывшие соратники по Ассоциации свободомыслящих врач Бержье и сотрудник «Le Frondeur» Карборан нашли его. Вот они идут вместе по широкому тротуару, оба выше его ростом, один — толстый, другой — худой, и, бурно жестикулируя, перебивая друг друга, убеждают его, опровергают, укоряют.
— Будем же хоть немного последовательны, — увещевает Пажеса Бержье. — Из газет мы знаем, что вы собираетесь разоблачать масонство как церковь дьяволопоклонничества в духе энциклики, — разумеется, безошибочной, как непогрешим ее автор, «Humanum genus». Но картина в этой и других энцикликах, посвященных масонству, получается странная. Как вы можете не видеть…
— Мало того, мало того, — перебил собеседника Карборан. — Картина, полностью опровергающая религию!
— Такие утверждения, — с бурным негодованием возразил Пажес, — надо суметь доказать. Вы, господа, декларируете, а не аргументируете. Вы в плену предубеждений…
Это подлило масла в огонь. Оба «свободомыслящих» заговорили сразу, намереваясь выложить свою аргументацию и повергнуть ниц отказавшегося здраво мыслить оппонента. Но он остановил их:
— Стоп-стоп, друзья. На той стороне улицы хорошо знакомый нам «Боевой петух». Не зайти ли нам туда и не продолжить ли разговор за легким ужином?
Компания заняла столик в уютной полутемной глубине кабачка. Спор продолжался, причем графин хереса, постепенно опорожняемый, не способствовал снижению эмоционального накала полемики.
— …С вашей точки зрения, — говорил Бержье, — человечество, а с ним и весь мир разделены на две половины: одна подчинена богу, другая — Сатане. Где же единобожие? Где единый и единственный бог, создавший мир по наилучшим мыслимым рецептам и управляющий им совершеннейшим образом, ибо сам он до крайней, абсолютной степени совершенен и благ?! Он не властен, оказывается, над целой половиной человечества!
— Нет, извините, — вмешался Карборан, — приходится вести речь не о половине человечества, а о значительно большей его части. Не подвержены власти Сатаны, как учит Ватикан, только католики, а все остальные люди — протестанты, православные, всякие прочие схизматики, иудеи, магометане, буддисты, индуисты, шаманисты и идолопоклонники африканские и другие, а уж тем более те из всей этой массы, которые привержены к масонству, все — под Сатаной. Католиков — двести миллионов, а остальные — миллиард с лишним. Люцифер, оказывается, имеет куда больше подданных, чем господь наш во всей его троичности…
— Ну, — проворчал Пажес, — это вы поднатянули. Непосредственно подданными Люцифера считаются лишь масоны, а всякие там схизматики и язычники не очень ясно, чьи…
— Не говорите так, не говорите, — ответил Карборан, — я вас могу побить цитатами из самых достоверных источников.
— Попробуйте, попробуйте!
Карборан стал торопливо рыться в своем портфеле, полном всяких материалов для очередного номера газеты. Что-то нашел.
— Вот, пожалуйста: «Никто не может спастись вне католической церкви». И дальше: «Те, кто упрямо пребывает в отчуждении от римского папы, лишены вечного „блаженства“». Это из энциклики Пия IX «Quanta Conficiarum» от августа 1863 года. Стало быть, пять шестых человечества обречены на вечную гибель. Это и есть не боговы люди, а дьяволовы.
Пажес не сдается:
— Не упускайте из виду, друг мой, что ко времени Страшного суда, когда окончательно будет определено, кто спасется от адских неприятностей и кто навеки обречен подвергаться им, может многое измениться. Вдруг окажется, что католиков на свете миллиард и сто миллионов, а всяких неверных, вроде вас, какая-нибудь стомиллионная кучка. Это особенно возможно в том случае, если мы, верные католики, будем изо всех сил проповедовать нашу единоспасающую веру, а вы, нечестивцы, по божьему изволению, будете каким-либо способом лишены этих возможностей…
Посмеялись, выпили. Бержье все же возобновил спор:
— Ну, хорошо, не будем подсчитывать соотношение сил бога и Сатаны. Остается все-таки фактом глубочайшее и нелепейшее противоречие в том церковном учении, которое вы, дорогой Габриэль, теперь разделяете и проповедуете. Один бог или два — добрый и злой?
— Дети мои, — ответил Пажес, — оба вы старше меня, но сохранили юношескую наивность. Советую: будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби. Последнее, впрочем, необязательно.
Бержье взорвался от этих иронических наставлений:
— Габриэль, вы, конечно, мудры и просты, поэтому вы не можете не признать, что святому делу свободомыслия вы изменили, притом не из высоких побуждений!
Пажес сохранил полное спокойствие:
— Анри, это не то слово. Не изменил этому святому делу — я отделился от него. Пройдет некоторое время, и все мы кое-что поймем…
— Вздор, — сердито сказал Бержье, — вы пытаетесь отыграться на словах. Попам служите.
— Ладно, не будем ссориться. Вы хороший человек, Бержье, я тоже, а в остальном разберемся…
Наутро Таксиль продолжал с упоением строчить свою благочестиво-антимасонскую книгу. Жаннета вошла в кабинет и, глядя на хохочущего мужа, тоже засмеялась.
— Ты послушай только, послушай! — говорит он ей и читает большой кусок, в заключение опять взрываясь смехом.
Но она не смеется, — наоборот, пугается:
— Никто тебе не поверит, это так нелепо! И не знаю, почему ты смеешься, ведь совсем не смешно… Неужели это у них так и бывает?
— Поверят, поверят. А кто не поверит — тоже хорошо.
Размашистым жестом опускает Пажес перо в чернильницу и продолжает свободно, без помарок, исписывать бумагу. Жена стоит некоторое время, молча глядя на него. Потом не выдерживает:
— Дорогой, может быть, ты бы врал немножко правдоподобней?
Он отмахивается от нее и продолжает работу.
Истекает месяц, другой, третий. Через день приходит мадемуазель Леже, она приносит перепечатанные ею на машинке листки рукописи. Это очень некрасивая старая дева лет пятидесяти, болтливая и жизнерадостная. Почему-то ее именуют мадемуазель Фифи, хотя настоящее ее имя Катрин. Она обожает Пажеса и очень дружит с Жаннетой. Обменяв перепечатанные части рукописи на вновь написанные, она усаживается с Жаннетой в гостиной, и они ведут долгие задушевные женские разговоры. По вероисповеданию Фифи — протестантка, а к делам веры относится с полным равнодушием. Жаннета же — католичка, и богохульная деятельность мужа первые годы их совместной жизни ее пугала, но потом она втянулась в круг его мнений и интересов. Последний поворот в работах мужа ее тревожил.
Наступил момент, когда манускрипт ушел в печать, а через месяц он уже поступил в продажу, произведя впечатление взрыва бомбы. «Полное разоблачение франкмасонства» — широковещательно и грозно гласило заглавие всего пухлого многосотстраничного труда. Для начала читателю предлагались две первые части под общим, несколько загадочным и тем более интригующим названием — «Братья трех точек». Это было, однако, только началом могучего шквала атак против масонства, предпринятых бывшим масоном и бывшим безбожником. Став неутомимым разоблачителем и неукротимым истребителем масонства, Таксиль возглавил католическую церковь на этом театре ее идеологических и политических военных действий.
7
Здесь нам придется сделать довольно пространное отступление в сторону историко-информационную и прервать этим на время ход повествования о делах и днях нашего героя. Надо дать читателю представление о том, что же такое то самое масонство, на борьбу с которым Таксиль отважно ринулся под знаменем церкви.
В средневековых городах ремесленники были организованы в корпорации — цехи. Были и цехи строителей — каменщиков, а по-английски и по-французски каменщик — mason и maçon. Трудно с уверенностью сказать, почему соответствующие цехи именовались не просто масонскими, а свободно-масонскими, вольно-масонскими — free mason по-английски или franc maçon — по-французски. Есть такая гипотеза, по которой «свободность» относилась не к людям, а к тому материалу, который они обрабатывали: был камень более твердый и грубый, в отличие от него камень, употреблявшийся для тонкой резной работы (известняк, мрамор), именовался «свободным» — free stone. Мастера, работавшие с ним, назывались free stones masons, а короче — free masons, свободные каменщики. А может быть, дело обстоит проще: «вольными» считались те каменщики, которые в поисках заработка кочевали по стране и не были, таким образом, связаны с тем или иным стационарным городским цехом. С течением времени происхождение термина забылось, но осталось представление о большей почетности, своеобразной «аристократичности» свободных каменщиков по сравнению с мастеровыми других специальностей.
В начале XVIII века в Англии возникли новые формы общественной жизни — союзы, объединения, что-то вроде клубов, — взявшие себе наименование масонских лож. Очень скоро они вошли в моду и стали популярными, движение перебросилось во Францию, Германию и другие страны Европы, проникло и в Америку. Оно дожило до нашего времени, масонские ложи и теперь существуют в разных странах.
Прочной централизованной организации масонство никогда не имело. И что особенно существенно, масонство с момента своего возникновения не было не только единым, но даже единообразным явлением. Оно настолько пестро, что трудно даже сформулировать какие-нибудь существенные общие черты, присущие пусть даже не всем, а большинству масонских лож и в международном масштабе, и в пределах той или иной страны.
Общими были: название — масоны[1]; наименование первичной ячейки — ложа; внешние атрибуты — всяческие символы вроде печатей, гербов, знамен, дипломов, медалей, замысловатых рисунков. Много общего было в сложном до смешного церемониале проводившихся ложами собраний и банкетов, в костюмах, которые надевали на себя масоны во время этих собраний (фартуки каменщиков), в символических атрибутах, фигурировавших на этих собраниях, причем большую роль среди них играли инструменты ремесла каменщика — молотки, мастерки и т. д. Сходным было в масонском движении разных стран сложное иерархическое построение самой организации: разные степени посвященности членов ложи в ее «тайны», разные в связи с этим наименования званий и должностей. Утвердилось представление о 33 степенях масонской иерархии. Были и наименования, заимствованные из быта и обихода средневековых цехов: ученик, подмастерье, мастер, гроссмейстер и т. д. Все это, как видим, касается внешней формы, а не сути дела. В более существенных аспектах то, что именуется вообще масонством, представляет собой чрезвычайно пеструю картину.
Впечатление пестроты возникает уже при попытке охарактеризовать социальный состав масонства. Первые английские ложи были довольно демократическими по своему составу, в них были и буржуа разных степеней зажиточности, и аристократы. С начала XIX века мы видим уже в качестве участников движения даже представителей царствующего дома: членами масонских лож были короли Георг IV (ум. 1830), Вильгельм IV (1837), Эдуард VII (1910). Во Франции масонство распространилось среди интеллигенции и ремесленников. В Германии ряд прусских королей, в том числе Фридрих II (Великий) и даже император Вильгельм I, считали себя масонами. К масонам присоединялись крупнейшие писатели и музыканты, в том числе Гете, Виланд, Клопшток, Моцарт, Гайдн. В Соединенных Штатах, как пишут исследователи вопроса, среди президентов от Д. Вашингтона до Трумэна около половины принадлежали к масонству. Отметим, наконец, что масоном был и писатель Марк Твен. В России начала XIX века масонов поддерживал, с одной стороны, царь Александр I, с другой — к ним примыкали некоторые деятели декабризма. Социальная направленность движения тоже никак не может быть однозначно определена. В некоторых странах те или иные моменты истории окрашивали масонство своей «злобой дня» — в составе и деятельности лож находили свое выражение то революционно-демократические, то реакционно-аристократические элементы и настроения. Во всяком случае нельзя рассматривать масонство, наподобие буржуазных и вообще реакционных историков, как революционное движение, направленное против существовавшего общественного устройства. При всем общественно-политическом многообразии масонских организаций в разных странах в разное время общее их направление скорее характеризуется охранительно-реакционными чертами. Очень редко масонство служило прибежищем и выражением прогрессивно-революционных идей, значительно чаще оно играло реакционную роль в общественной борьбе. О современном этапе говорить не будем, он не входит в пределы нашего рассмотрения; ограничимся общим указанием на то, что в наше время масонство служит исключительно реакционным силам.
При всей пестроте и разнохарактерности масонского движения оно все же должно было иметь некое общее идеологическое облачение. В многочисленных программных документах масонства и в произведениях его идеологов многословно излагаются моральные принципы, лежащие в основе масонства, а также обязанности человека, вытекающие из этих принципов. Конкретным содержанием эта общая морально-этическая фразеология не отличается: водянистые абстрактные разговоры о доброте и любви к людям, о всеобщем братстве и равенстве, о чести и совести, о верности долгу. В некоторых документах говорится о «трех колоннах», на которых покоится масонское мировоззрение: мудрость, красота и сила. Конечно, в эту абстрактную словесность можно вложить любой смысл. И разумеется, ни к каким серьезным переменам в общественных отношениях и в существующей социальной обстановке она не приводила и не могла привести.
В плоскости нашей темы имеет особое и специальное значение вопрос об отношении масонства к религии и, в частности, к католицизму. Было ли оно атеистическим или хотя бы антиклерикальным по своей основной направленности? Конечно, нет, хотя некоторые ложи в отдельных странах, некоторые отдельные мыслители и писатели, входившие в масонские ложи, и обнаруживали тенденции свободомыслия и антиклерикализма. В целом же масонство стояло на религиозных позициях. Один из самых первых его программных документов «Руководство для лондонских лож и братьев, живущих в Лондоне и его окрестностях» (1723 г.) провозглашал: «Масон не может стать ни тупым атеистом, ни безрелигиозным вольнодумцем». Декларировалась верность некой «всеобщей, объединяющей всех людей религии, которая состоит в обязанности каждого из нас быть добрым и верным долгу, быть человеком чести и совести…» и т. д. Здесь-то, правда, и находился источник выявившегося в дальнейшем острого противоречия между масонством и католицизмом: провозглашалась верность не единоспасающей католической разновидности христианства, а религии вообще, «как бы ни именовалось наше вероисповедание и какие бы религиозные догматы ни отличали нас от других людей».
По вопросу об отношении к господствующим религиозным взглядам среди масонов иногда возникали острые разногласия. Так, в 70-х годах наиболее влиятельная из французских лож «Великий Восток» приняла решение, отменявшее прежнее положение о том, что вера в бога и в бессмертие души является условием доступа в орден. Тогда глава американских масонов А. Пайк и гроссмейстер британских масонов принц Уэльский порвали с французскими масонами. Но для католической церкви были неприемлемы и те проявления веротерпимости или нейтральности, в которых она обвиняла масонство в целом. Правда, были и такие ложи и группировки в масонстве, которые афишировали свою приверженность специально к католицизму, но они ни по своей численности, ни по влиятельности не могли приниматься в расчет. Масонство было и оставалось в идеологическом и организационном планах независимым от папства.
Этого папы не могли допустить. Они все еще жили представлениями средневековья и продолжали претендовать на мировое господство, притом не только духовно-идеологическое, но и политическое. В XVIII и даже XIX веках Ватикан не мог избавиться от иллюзии, что ему должно подчиняться и служить все человечество. После поражений, понесенных папством в эти два столетия — напомним хотя бы о том, как обходился с ним Наполеон I, и об обстоятельствах, связанных с превращением папы в «ватиканского узника» в 1870 году, — в катехизисе, изданном в 1895 году, мы читаем такие вопросы и ответы:
«— Должны ли все христиане повиноваться папе?
— Да, как члены церкви они обязаны папе, наместнику Петра и их верховному духовному главе, беспрекословным детским повиновением.
— Почему еще они обязаны повиноваться папе?
— Потому, что он непогрешим.
— В чем выражается истинное повиновение святому отцу папе?
— В смирении и любви, с которыми прислушиваются к его словам, выполняют его приказы и подчиняются его решениям».
В том же катехизисе сказано: «Чтобы решить, должен ли он опровергать те или иные заблуждения, истинному христианину нужно не много времени; он просто принимает суждение церкви и им руководствуется».
В общем, подлинный христианин должен во всех случаях оставаться безропотным и безгласным орудием Ватикана. Это касается, кстати, не только католиков, но и протестантов и православных: если они хотят спастись, упорно твердит Ватикан на протяжении столетий, они должны принести повинную и воссоединиться с единоспасающей католической церковью, а уж о разных свободомыслящих, деистах, материалистах, атеистах не приходится говорить, — само собой разумеется, что они должны принести полное покаяние святому престолу и стать послушными овцами в пасомом им стаде. На это претендует и надеется церковь в век Просвещения и в последовавший за ним XIX век.
В такой обстановке церкви нужна была мишень, по которой было бы удобно сосредоточить огонь. Много было выступлений против протестантов, против «восточных схизматиков», против деизма и материализма, против идеологии и практики Французской буржуазной революции. А история шла своим чередом. И нужно было продолжать воевать. С кем? Масонство в глазах церковников воплотило в себе чуть ли не всех идеологических противников папства. В силу своей законспирированности, неопределенности масштабов распространения и действительного влияния, абстрактности и туманности своего учения масонство больше всего годилось для роли всеобъемлющей мишени. Можно было зачислить в масоны всех врагов папства, будь то протестанты или атеисты, французские антиклерикалы или немецкие последователи Бисмарка с его культуркампфом. А масонство в качестве объединяющего центра и символа всего антикатолического можно было изобразить в самом страшном и чудовищном свете: как воплощение дьявольского начала во Вселенной, как культ самого Сатаны. Одним махом наносился, таким образом, удар по всем силам, противостоявшим папству.
Почти с самого момента возникновения масонства Ватикан не перестает обрушивать на него свои громы. С буллами и энцикликами, обращенными против него, выступали папы в 1738, 1751, 1821, 1829, 1832, 1846, 1849, 1854, 1863, 1864 годах. После первой папской антимасонской энциклики 1738 года был издан специальный эдикт, которым осуждались на смерть все виновные в следующих деяниях: 1) состоящие в масонских ложах; 2) побуждающие кого-нибудь вступать в ложу; 3) сдающие в наем масонам помещения для их собраний. Когда в 1789 году знаменитый авантюрист Калиостро основал масонскую ложу в Риме, он предстал перед судом инквизиции и был бы неминуемо сожжен на костре, если бы не принес полного покаяния и не отрекся бы навсегда от масонства. За это милосердная Христова церковь заменила ему смертную казнь пожизненным заключением, которое окончилось через шесть лет в связи со смертью виновного.
Папа Пий IX, предшествовавший на престоле «партнеру» Таксиля Льву XIII, был очень активен в борьбе против масонства. В публичной речи, произнесенной им в 1865 году, он заявил, что все войны и восстания, все «смуты», потрясавшие в последние столетия Европу и причинявшие вред церкви, — дело рук масонов. В «апостольском послании» 1873 года он писал: «Всякий, кто знаком с духом этой секты (масонской. —
«Все человечество, — провозгласил папа, — делится на два противостоящих один другому воинствующих лагеря. Один представляет собой царство божие на земле, это подлинная церковь Христова. Второй — царство Сатаны». Воплощением и средоточием этого царства Сатаны является «широко распространенное и крепко организованное общество людей, именуемых свободными каменщиками». Нравы здесь такие, что, если один из его членов выдаст какую-нибудь тайну, хранимую обществом, или откажется выполнить какое-нибудь приказание, он подлежит смертной казни. Основная задача, которую ставят перед собой масоны, заключается в искоренении всякой религии, особенно католической. Дальше туманно, но очень страшно говорится о сумасбродных и ужасных поступках масонов, о позоре и преступлениях, с которыми связана вся их деятельность, о духе ненависти и мести богу, которым пропитан Сатана и который находит свое воплощение в деяниях масонов. Что же предпринять порядочным католикам?
Во-первых, сорвать маску, которая скрывает истинное сатанинское лицо масонства, и показать это лицо миру. А во-вторых, молиться «заступнице нашей, победительнице дьявола с момента своего зачатия деве Марии», а также «князю духов небесных, победителю адского могущества архангелу Михаилу». Молитв по таким авторитетным адресам, вероятно, было бы достаточно, если бы они возносились даже только от лица одного лишь непогрешимого папы. А «сорвать маску» — значит сделать все для того, чтобы скомпрометировать масонство в глазах как можно более широких масс и, если удастся, навлечь на него государственные репрессии, В отношении молитв помощь Таксиля католической церкви была не так уж нужна. Что же касается срывания маски, то, когда он предложил ей свои услуги в этом отношении, его встретили объятиями и благословениями. Он имел возможность туманные обвинения по адресу масонов, фигурировавшие в папской энциклике и подобных ей документах, облечь в плоть и кровь реальных фактов. Правда, эти факты надо было выискивать в литературе, выдавая за наблюдавшиеся им самим, а главное, высасывать из собственных пальцев, но и то и другое Таксиля особенно не затрудняло.
8
В то утро, когда поступили в продажу «Братья трех точек», нунций пребывал в своей загородной резиденции и находился в приподнятом, даже торжественном настроении. Он прогуливался по саду с бревиарием в руках и с наслаждением вдыхал запах увядающей листвы. Несколько дней назад он отправил в Рим пять экземпляров книги Таксиля, из них один — прямо папе. Теперь оставалось ждать отклика от его святейшества. У нунция были основания полагать, что этот отклик будет одобрительным и благосклонным. Но… не слишком ли круто замешено тесто?
Именно так считал епископ Граши. Вечером того же дня он сидел в кабинете нунция и молча, опустив глаза, перебирал четки.
— Вы обеспокоены чем-то, дорогой монсеньор? — ласково спросил нунций.
— Признаться, да, ваше высокопреосвященство. — Епископ не сразу поднял взор на своего высокопоставленного собеседника. — Дело в том, — продолжал он, осторожно подбирая слова, — что, может быть, господин Пажес слишком низко оценил состояние умственных способностей своих читателей…
— Что вы имеете в виду, монсеньор?
— Некоторую преувеличенность, может быть, кажущуюся, я бы сказал, подчеркнутость его описаний и сообщений. Мы, конечно, знаем, как мерзостно франкмасонство. Но, выходя за некоторые пределы, даже истинное изображение может терять черты правдоподобия…
— Вы находите в книге Таксиля что-нибудь неправдоподобное? Или, может быть, неистинное?
Ждать ответа нунцию пришлось долго, ибо епископ молчал. Потом он тонко улыбнулся:
— Вашему высокопреосвященству хорошо известно, что, когда Пилат спросил у господа нашего Иисуса, что есть истина, он не получил ответа… Что же касается правдоподобия, то не скрою от вас, отец мой, что многие детали описаний и сообщений господина Таксиля могут вызвать у читателя сомнения и даже неприязнь.
— К кому?
— К автору. А значит, и к церкви, если мы, ее деятели и иерархи, громогласно выразим свою солидарность с ним…
— Вы полагаете, монсеньор, что нам следует оставаться в стороне?
— Не беру на себя смелость высказывать какие-либо категорические суждения на этот счет. Мудрость вашего преосвященства в них не нуждается…
Поделиться книгой: