Последняя жертва войны (сборник)

– Ни хрена себе! Слушай, может, поменяемся домами? – присвистнул гнусавый голос из зала.

– Тихо, товарищи. Высказывайтесь по существу. Кто приносит Василию молоко? Ну, смелее! Кто это делает, пусть выйдет сюда, – громогласно потребовал бригадир.

В этот момент окно клуба со скрипом распахнулось, и в него осторожно просунулась однорогая коровья голова. Она внимательно оглядела собрание и раскрыла рот, точно решила поучаствовать в дискуссии, но по своей коровьей медлительности, не успела поймать мелькнувшую в голове мысль поэтому, лизнув ноздрю, удалилась вслед за беглянкой.

– Все ясно. Она сама приносит! – крикнул все тот же голос, и зал снова разразился дружным хохотом.

Бригадир постучал стаканом по графину.

– Тихо, тихо. Чья это корова?

– Это моя Зорька, – засуетилась Елена, выбегая из зала.

– Скотина гуляет где попало, вот ее и доит кто хочет. Потом хозяева бучу поднимают, что, мол, найдите и накажите вора. Товарищи, следите за своим хозяйством! – развел руками бригадир.

Сидящие снова обратили свои взгляды на Анну. Женщина, все так же опустив голову, стояла посередине зала. Она вспомнила, как когда-то в институте она так же, снедаемая стыдом, стояла перед классной дамой, которая отчитывала ее, тогда еще юную девушку, за мелкий проступок. Ожидание всеобщего осуждения давило на грудь, мешая сделать хоть один вдох. Мысли о последующих толках и пересудах сжимали сердце. Этому нужно было положить конец и все рассказать, а там будь что будет. Лишь бы она оставалась честна до конца.

– Товарищи, позвольте мне сказать! – выпалила Анна. – Коров доила я.

По рядам прошелся гул. Шутка ли? Уважаемая учительница в свободное от работы время ворует молоко честных односельчан. Это же такая тема для сплетен и пересудов!

– Я все объясню!

И Анна начала свое незатейливое повествование о том, как они с Мишей искали молока по назначению врача, но так и остались ни с чем.

– Я понимала, что никто не оторвет от сердца, ведь сейчас всем трудно. Но Василий должен поправиться. Ему ведь скоро опять на фронт, и он будет защищать нас: вас, вас и даже вас, Тимофей! – Анна поочередно показывала на присутствующих. Щеки ее пылали, глаза блестели готовыми сорваться слезинками, но ощущение собственной правоты удерживало их. К концу своей речи пожилая учительница почти кричала.

Зал притих и внимательно слушал женщину, которая говорила о простых истинах.

– Я хочу сказать, – после паузы, и уже значительно сбавив тон, продолжила Анна, – что ни капли из того молока я не взяла себе. Оно все досталось нашему раненому солдату. И я ни капли не стыжусь своего поступка! Мои сыновья сейчас тоже воюют… и если… если…

Ее пламенную речь прервал на полуслове предательски сдавивший горло комок, и слезы наконец сорвались и потекли по бледным ввалившимся щекам. Закрыв лицо руками, она упала обратно в кресло.

Повисла гнетущая тишина. Через пару секунд раздался скрип стареньких деревянных кресел, и одобрительный шепот заполнил зал.

– Мишка, а что ты сразу ко мне не пришел? Я б тебе в два счета нашел бы целых десять литров молока… – гаркнул Тимофей первым, на что гнусавый голос из зала возразил:

– Интересно, какую бы цену ты за него заломил?

Зал осуждающе загудел.

– Все понятно! – подытожил бригадир. – Анна Владимировна ни в чем не виновата. Она все правильно сделала. Мы должны беречь наших солдат. И один из наших защитников – это Василий. Слава Красной Армии!

В конце фразы бригадир вскочил и стал хлопать стоящему за трибуной больному солдату, но, видя, что его никто не поддерживает, так же быстро сел.

Справившись с кашлем, Василий обратился к залу:

– Я не нуждаюсь ни в чьей поддержке. Я и сам прекрасно справляюсь. А от вас, Анна Владимировна, я такого не ожидал. Наши дети берут с вас пример, а вы их учите воровству. Как бы там ни было, это воровство!

– Согласен! Товарищи, до каких пор мы это будем терпеть? – вскочив со своего места и обернувшись к сидящим, крикнул Тимофей.

Василий бросил на Тимофея гневный взгляд, под тяжестью которого тот мигом вернулся на свое место.

– Анна Владимировна, я еще раз повторяю: не надо за меня переживать. Побеспокойтесь лучше о своих невестках. А я и без вашей помощи прекрасно обхожусь.

– А что мне о них беспокоиться? Они здоровы, слава богу!

Виктор, сидящий на задних рядах с Ольгой и Маргаритой, встал и, просочившись сквозь толпу, выскользнул на улицу.

– Василий, здесь не место для таких разговоров. У нас в селе и так хватает сплетен и пересудов. Ты же не с бабами на завалинке сидишь! – оборвал его бригадир.

– Итак, товарищи, завтра с девяти часов утра я буду в сельсовете. Пусть каждый принесет все что сможет. Да, чуть не забыл. После собрания будет фильм про войну. Не расходитесь. Я объявляю собрание закрытым.

Бригадир смачно закурил и крикнул сидящему в конце зала киномеханику:

– Ну что? Готово? Запускай.

В зале погас свет, и по белой облупленной стене сельского клуба побежали черно-белые кадры военной хроники. С экрана на весь зал несся грохот взрывов и дружное «Ура!» перевязанных грязными бинтами солдат.

Глава 7

Ожидание

Темнота спрятала от любопытных глаз слезы уставшей женщины. Ночь снова разбудила в сердце тревогу и удушливое одиночество. Анна сидела перед фотографией, с которой ей улыбались два мальчугана-близнеца.

Она закрыла глаза и вспомнила, как когда-то вместе играли в прятки.

Поймав Мишеньку, мать смеялась, а мальчуган, напялив очки и загадочно растянув губы в щербатой улыбке, говорил:

– Мам, я Яша, а ты должна найти Мишку.

– Нет, дорогой, меня не проведешь. Ты думаешь, я не отличу собственного сына?

Тут из-под кровати вылезал Яков, и они дружно смеялись.

– Они вернутся уже скоро… – прошептала себе Анна и, подняв фотографию, закрыла ею мокрые глаза.

Дверь скрипнула, и в комнату, протирая сонные глаза, вошла маленькая Рая.

– Малышка, почему не спишь?

– Бабушка, а мой папа на войне тоже кричит «ура»?

Анна улыбнулась и погладила девочку по волосам.

– Кричит.

Подумав, Рая сказала:

– Мишин папа нам рассказывал, что в кино все неправда и что из-за грохота взрывов ничего не слышно. А солдаты, бывает, и маму зовут. Бабушка, а ему там не холодно?

– Нет, моя хорошая. Он пишет, что там, где он служит, тепло.

Послышалось громкое урчание кошки, уютно устроившейся у печки-буржуйки.

– Смотри, кошка наша уже спит. И тебе тоже пора.

На глаза Анны снова навернулись слезы.

– Ну вот, все меня прогоняют. Вот и мама, когда к нам опять дядя Витя приходил, погнала меня на улице поиграть. А дядю Витю она никогда не прогоняет, если ты в школе, – обиженно прогундосила Рая и, шлепая босыми ногами, пошла спать.

* * *

Утро повеяло прохладным ветерком. Бабье лето подошло к концу, и солнечные лучи скрылись в серой пелене осенних облаков. Василий, Лида и Миша стояли перед окном и во все глаза смотрели на батарею кувшинов, бутылок и кружек с молоком, выстроившихся на их подоконнике.

Василий, потирая лоб, попросил у сына объяснений.

– Пап, это все соседи принесли. Ну, я пошел в школу… – И Миша исчез за забором.

Класс по обыкновению шумел и перекрикивался детскими голосами, когда Анна, держа в руках газету, вошла в кабинет. Она прошла к своему столику и, не поздоровавшись с учениками, что говорило о крайней степени ее возмущения, открыв газету, сказала:

– Это дикость! Вы представляете? Заколоть вилами безоружного человека! Это бесчеловечно. Садитесь, ребята.

– Анна Владимировна, – спросил Миша, – а что случилось?

– Тут пишут, что в одной деревне люди забили палками и закололи вилами немецкого пленного солдата.

– Так он же был немцем! – отозвался Павлик.

– Ты хочешь сказать, что немцы не люди? Можно же по-человечески обращаться с пленными! – еще более распалялась Анна. – Да, я согласна. Они наши враги. Они направили оружие на наших отцов и детей, но если мы тоже будем уподобляться животным, то какая разница между нами и фашистами?

– А почему люди воюют? – задал вопрос Миша, но его вопрос так и остался без ответа, так как в этот момент в щель не полностью закрытой двери протиснулась чья-то нога в красивой блестящей туфельке.

Класс замер в изумлении. Изящная розовая обувь словно магнитом притянула взгляды всего класса. Через пару секунд дверь распахнулась, и, к удивлению присутствующих, довольная эффектом, вошла Нина.

Анна подошла к худенькой девочке:

– Ниночка, какие у тебя красивые туфли!

– Спасибо, Анна Владимировна. Я их очень люблю.

Нина сделала шаг навстречу учительнице и в следующее мгновение, потеряв сознание, рухнула на пол.

Все тут же сбежались к лежащей в неестественной позе Нине и принялись приводить ее в чувство.

– Наверное, умерла от счастья! – неуместно пошутил кто-то из мальчиков.

– Еще бы! Смотри, какие красивые! – пробубнила Ира, с завистью косясь на новенькую обувь.

Нина медленно стала приходить в себя. Напоив ее водой, Анна спросила:

– Господи, ты так нас напугала! Что случилось? Ты больна?

– Нет, Анна Владимировна. Не волнуйтесь. Наверное, опять голодный обморок. Так вчера сказал фельдшер. С тех пор, как неделю назад дедушка купил мне эти туфли, мы ничего не ели. Дедушка все деньги на них потратил.

– Знаешь что? Приходи сегодня вечером ко мне, я тебя угостить хочу, – предложила Анна. – И вы, ребята, тоже – устроим торжественный ужин.

Холодный ветер собирал с полей опавшую листву и с силой швырял в одиноких прохожих. Пожелтевшие камыши под натиском ветра склонялись к темной ряби пруда, словно приветствуя тяжелую поступь надвигающихся холодов. Голод обострял все чувства в неуютном мире.

Анна шла по разбитой дороге, когда навстречу ей вышел дед Михалыч с вязанкой хвороста на спине. Когда-то он был душой любой компании: весельчак, балагур, в его руках любая работа спорилась. Но с тех пор в нем многое изменилось: легкая поступь сменилась сгорбленным старческим шарканьем, руки едва могли удержать клюку, на которую он опирался при ходьбе, глаза давно перестали верно выбирать дороги, которые постепенно перепутали свое направление… Иногда казалось, что за ним тянется след сухой трухи, подобно той, что засушливым летом ворошили в прогнивших пнях сельские ребятишки. И все же, вопреки всему, он продолжал оставаться самым ответственным и здравомыслящим жителем деревни.

– Как себя чувствует мой сосед? – как можно бодрее спросила Анна.

– А как я должен себя чувствовать? Как трухлявый пень… – не в тон обреченно ответил ей старик. – И вроде есть я, а жизни во мне нет.

– Сегодня из репродуктора слышала, что наши опять отступают.

– А мне уже все равно, – глядя в землю, начал старик. – Сынок мой, Ваня, прощаясь, сказал мне, что вернется скоро. Как в воду глядел. Только вместо него вернулась похоронка. Для меня эта война давно закончилась. И жизнь моя закончилась. Нет мне смысла небо коптить. Каждую ночь ложусь с надеждой, что не проснусь. Да видно, Бог забыл обо мне. Не нужен я ему, да и смерти сейчас молодые и сильные по вкусу! Вон их сколько полегло – целый пир ей, ненасытной! Вот и не зарится на старые мои кости.

– Напрасно вы так думаете. Вот увидите, ваш сын еще вернется живым и здоровым. Так ведь бывает. Там ведь тоже люди, могли ошибиться с похоронкой, – ласково сказала Анна.

Из-за угла появилась взъерошенная кошка и молнией пронеслась рядом. За нею, высунув языки, молча проскочили собаки. Добежав до заброшенного сарая, свора потеряла след и, низко опустив головы, разбрелась по двору.

Анна вошла в дом. Унылый желтый свет единственной лампочки давил на глаза. В тускло освещенной комнате Анна заметила Виктора, сидящего за обеденным столом. Маргарита подносила ему чай.

– Виктор? – поправляя платок, удивилась Анна. – Вы опять здесь? Что привело к нам на этот раз?

– Это я его пригласила. Я себя плохо чувствовала. А Витя… Виктор был так добр, – Маргарита, помедлив, продолжила, – что бесплатно принес мне лекарства. И еще немного масла и сахара.

– А что с тобой? – удивилась Анна. – Еще сегодня утром ты выглядела вполне здоровой.

– Послушай, это тебя не касается! – отрезала Маргарита. – И что ты так рано явилась? Впрочем, это даже хорошо. Ужин сама приготовишь.

– По-моему, я не вовремя пришел, – вставая, пробубнил сельский фельдшер. – Лучше пойду.

– Подожди, я тебя провожу.

Маргарита набросила на плечи платок и, одарив Анну гневным взглядом, проследовала за Виктором.

Анна спустилась в погреб и открыла мешок с картошкой. Когда-то пухлый мешок, набитый серыми клубнями, теперь значительно похудел, навевая грустные мысли о будущем. Анна задумчиво уставилась на самую большую картофелину и представила, как та растет и превращается в большой камень. Мысленно она взяла этот камень и со всего маху размозжила им голову Виктора. От вида воображаемой крови ей сделалось страшно, и женщина постаралась поскорей отогнать от себя эти мысли.

На часах была полночь, когда во входную дверь громко и настойчиво заколотила чья-то рука. Этот нервный стук не предвещал ничего хорошего. От резкого звука Анна вскрикнула и, поднявшись с кровати, пошла к двери. В другой комнате послышался плач маленькой Раи.

– Кто там? – пересохшими губами прошептала Анна.

– Анна Владимировна, это я, Марина, мать Василия! – почти прокричал заплаканный голос за дверью.

– Марина? – переспросила Анна, открывая дверь. – Проходи. Что случилось?

Марина, не проходя в дом, затараторила: