В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века

Вероятно, именно смерти второго типа и опасался Поплавский. О «второй смерти» он мог прочитать и у С. де Гуайты718, и в «Каббале» Уэйта, если она все-таки была ему доступна. Комментируя Зоѓар, Уэйт отмечает, что, согласно учению этой книги,

есть слава и слава, слава мужского начала и слава женского начала. Сказано также, <…> что всякий, участвующий в свите Небесной Невесты в брачную ночь719, навеки избавлен от всякого зла на небесах и на земле, – словно смерть и вторая смерть не имеет над ним власти. Он вкусит небесный покой до скончания времен720.

Отметим и уже не раз упоминавшийся нами возможный источник Поплавского – лекции Г. О. Мёбеса. Именно в них тема оккультной «второй смерти» раскрыта особенно подробно в контексте учения о различных уровнях человеческого существа:

Розенкрейцерские школы говорят нам: Адепт, искренно и бескорыстно стремящийся к познанию этих тайн, может дойти в своем астральном Посвящении до порога «второй смерти». Что это за вторая смерть? Чтобы дать ответ на этот вопрос, я предложу вам рассмотреть девятиричную схему строения человеческой сущности. <…>721…тренированный адепт практически различает в составе человека лишь семь элементов… <…> Когда седьмой элемент износится и не в состоянии будет служить опорной точкой высшим элементам, то происходит изучаемая нами первая смерть. Это разрыв нашей цепи на шестом элементе. <…> В компании слишком тонких четвертого и пятого элементов не может жить третий элемент. Раз элементарий перестал готовиться к физической жизни, в нем начинает выветриваться третий элемент. Выветрившись, он естественно приводит элементария ко второй смерти. Трупом в процессе второй смерти явится пятый элемент, и его фантомом – четвертый элемент722.

Отметим, что это сложное толкование, разъяснение которого потребовало бы вдумчивого (и в данном случае ненужного) погружения в мартинистскую антропологию и психологию, напрямую связано с представлением Мёбеса об андрогинности совершенного состояния человека. «Многие даже и не допускают возможности одиночной второй смерти мужской или женской души, – пишет он. – Действительно, представление гармонического состояния пятого элемента трудно логически сочетать с однополым состоянием души»723. У Мёбеса же мы встречаемся с упоминанием «каббалистической смерти» как последствия уже известного нам представления о разрыве в иерархии сфирот мира эманации:

Сефиры Daath (здесь имеются в виду сфирот с 4‐й по 9‐ю. – К. Б.) замыслили создать себе иллюзию самостоятельности; для этого им понадобилась Свобода, без которой не может быть личной жизни. Но стремление к свободе равносильно было отказу от питания Инфлуксом Сверху. Отказ этот последовал, и произошло то, что называется падением Шести Сефирот, – то, что привело эти Сефиры к Каббалистической Смерти724.

Нам представляется, что именно учение Мёбеса и его школы мартинизма (как изложенное в этой его книге, так и передававшееся среди его последователей) – наиболее очевидный из возможных источников знаний Поплавского в области оккультной каббалы.

5.6. «Смотря на мир, готовый для суда»: сфирот Поплавского

Как мы уже говорили, важнейшим и специфическим для каббалы является представление о 10 сфирот («счислениях»), основных структурообразующих элементах мировздания, которые могут рассматриваться и как этапы или формы эманации божественной субстанции, и как сосуды, этой субстанцией наполненные, и как орудия, при помощи которых Бог действует в мире725. Об этом учении Поплавский мог узнать из существовавшей к тому времени научной литературы, к примеру из книги французского философа и исследователя еврейской мысли Адольфа Франка «Каббала, или Религиозная философия евреев» (1843), с которой он почти наверняка был знаком, поскольку именно она в течение целого столетия служила основным источником информации о каббале для читателей-франкофонов726. Книга Франка стала одним из главных пособий и для Папюса (отметим, что Франк написал предисловие к 1‐му изданию «Каббалы» Папюса727). Впрочем, сам Папюс, рассказывая о сфирот, их эманации и символизме, обращается к другому авторитетному исследователю – раввину и гебраисту Исидору Лёбу (1839–1892) и его статье «Каббала» в 31-томной французской «La Grande Encyclopédie»728. Из рукописных текстов Поплавского совершенно очевидно, что на его представления о сфирот оказали также заметное влияние «Тайная Доктрина» Блаватской (в частности, к этому источнику восходят его рассуждения о соответствиях между этим учением каббалы и некоторыми идеями в индуизме и буддизме) и «Три книги о тайной философии» Г. К. Агриппы.

Сфирот упоминаются Поплавским в самых разных контекстах и ситуациях729. Так, например, в стихотворении-пьесе «Dionisus au Pôle Sud» («Дионис на Южном полюсе») одно из «действующих лиц», Мария, охарактеризована следующим образом: «Marie lias „Sophie“-Sephira devenant par réfraction Sophie Achamot âme humaine»730 («Мария, она же „София“-Сефира, косвенным образом оборачивающаяся Софией Ахамот, душой человеческой»), что отсылает нас к оккультно-гностическим представлениям о падшей Софии-Ахамот – теме, к которой с большим вниманием относились и Е. П. Блаватская, и В. С. Соловьев731.

Можно отметить некоторые устойчивые контексты и значения, в которых Поплавский рассматривает ту или иную сфиру или их сочетания (их названия он пишет либо по‐французски, либо, как правило с ошибками в транслитерации, – по-русски). В первой сфире, Кетер (Корона), он видит как бы «доначальное начало» создания мира, первое «освещенное место тьмы», с которого начинается процесс рождения. Поплавский часто объясняет космогонию в терминах физиологии зачатия – беременности – рождения732. Кроме того, космогонические темы у него теснейшим образом связаны с представлениями о Тетраграмматоне, четырехбуквенном Имени Бога, и о буквах ивритского алфавита, его составляющих733.

Начало мира <…> в Зоар[е] – это выбор Бога на какой букве построить мир, —

пишет он734. Сфирот для него – это варианты развертывания Четырехбуквенного Имени имени (Йод-Ѓе-Вав-Ѓе), а также отдельные божественные имена. Посмотрим, в качестве примера, на такое его рассуждение:

Буква Кетеры (так. – К. Б.) есть IOD. Буква Бинах есть HEH. Вместе они составляют YAH, женское имя Бога. Буква, соответствующая Hokmah, есть Vau, или вместе YHV. Второе же HE относится к шести низшим сефирам (а не к семи, заметим, ибо [это] есть мужская их сторона). Семь вторых есть Елогимы Библии.

Раби бен Иехуда говорит в поэме Кетер Малхут735: «Смертный не может Тебя увидеть, ни понять, ни Твое где <согласен>736, ни Твое как <согласен также, но уже менее>, ни Твое почему <совершенно не согласен, весь Бог есть любовь>». Это так же не христиански, как и бёмевское «не ведаю, зачем был создан мир»737.

Во многих своих текстах Поплавский упоминает 2‐ю и 3‐ю сфирот, Хохма (Мудрость) и Бина (Разумение), под которыми он понимает соответственно Разум и силу воображения.

Теоретическое мышление, <…> я считаю, находится в Хокмах, в то время как в Бинах находится воображение, —

пишет он, отмечая, что «преувеличенное развитие Разума Божия Хокмы есть Люциферическая дорожка». Особое значение для него имеет именно Бина (он пишет ее название и как «Винах», «Бинах»), с которой в мире эманации начинается различение и разграничение, впервые возникают формы и границы. Согласно каббале, в придании формы бесформенной эманации, процессе, начинающемся со сфиры Бина, есть два аспекта: позитивный и творческий, с одной стороны, и негативный, сдерживающий, ограничивающий – с другой738. Обобщая, он так характеризует высшую триаду сфирот:

Хокма мистически Люцифер, Бинах мистически Богородица, Кетер же, великая Божественная мудрость, Великая Божия мать и равновесие целого, никогда не разлучающаяся со своим мужем739.

Еще одна пара сфирот часто встречается в теоретических текстах Поплавского. Это 4‐я и 5‐я сфирот, Хесед (Милость) и Гвура (Строгость). Хесед (ее называют также Гдула, Величие) – это сфира света и бесконечного, ничем не ограниченного изобилия, Гвура же (именуемая также Дин, Суд) выполняет функцию мерила и принимает излияние божественного света из Хесед, испытывает его, «отмеряет», определяет его качество и ограничивает. Эта сфира отвечает за индивидуальность, отличие объектов друг от друга, а также регулирует поток света соразмерно воспринимающей способности того, кто его получает. Неявные отсылки к двум этим силам – безграничной милости (сострадания) и ограничивающей строгости (суда) – встречаются как в прозе, так и в стихотворениях. Например, можно предположить присутствие этих образов в одном из безымянных стихотворений декабря 1931 года, посвященном Дине Шрайбман и вошедшем в сборник «Снежный час»:

Ты шла навстречу мне пустынной зимней ночью, Обледенелый мир лоснился при луне, Как голый путь судьбы, но не было короче, – И снова издали Ты шла навстречу мне. Там снова, за широкими плечами, Была зима без цели, без следа. Ты шла вперед, громадными очами Смотря на мир, готовый для суда. Вся строгость Ты, вся – сумерки, вся – жалость, Ты молча шла, Ты не могла помочь. А сзади шла, как снег, как время, как усталость, Все та же первая и основная ночь 740.

Помимо этой пары, в текстах Поплавского можно найти упоминания и других сфирот. Во-первых, это 6‐я сфира, Тиферет (Красота, Великолепие), порождаемая излиянием из сфирот Хесед и Гвура и находящаяся в самом центре Древа сфирот. Она связывается в христианской (и оккультной) каббале с Иисусом Христом. Ее именуют также Рахамим, Сострадание, через нее в мире устанавливается гармония и согласие. В дневниковых записях за февраль–март 1933 года целый раздел (охватывающий около десяти дней) озаглавлен «Каббалистические афоризмы» («Aphorismes cabbalistiques»)741. Среди описаний удачных и провальных медитаций, молитв, мистических снов и сексуальных страданий здесь встречаются высказывания, с несомненностью указывающие на то, что в то время Поплавский отождествлял Иисуса с этой сфирой, следуя в этом многим христианским каббалистам (начиная с Пико делла Мирандолы):

Ближе опять Иисус, замученный, желтый, «числовой»…

Опять Солнечный Христос Типерет742, отказ от всего…

Читал книгу о Тибете, холод и сила. Типерет, красота надо мною, от этого нравлюсь743.

Сфира Тиферет расположена на оси Древа сфирот и символизирует мир мужского, составляя пару с последней, «женской» сфирой – Малхут (Царство). Эту 10‐ю сфиру Поплавский упоминает неоднократно: это завершающая ступень эманации, в которой объединяются истечения божественного света от остальных сфирот. Ее отождествляют со Шхиной, Божественным Присутствием в мире, женским проявлением Божества: это воспринимающая, «женская» потенция, через которую Божественный поток передается низшим мирам. Рассуждая в духе своей «Cabbala sexualis», Поплавский так определяет роль двух этих сфирот-«супругов» в трактате «О абстрактном творении»:

Творение Христа и Мира, его дополняющего (Типерет и Малкут). Любовь Христа и Малкута и рождение от них трех последних Сефир744 (среди которых может быть Адам, Михаил и Люцифер)745.

Согласно Поплавскому,

Малхут <…> есть универсальная сфера памяти-успокоения-воскресения всего живого, универсальная жена всякого Логоса, рождающего всякое слово в боль или в радость. <…> Малхут есть Карма, через которую, как по венозному темпу кровообращения, Логос человека в виде ответа природы возвращается к сердцу746.

Еще в одном своем неопубликованном тексте 1934 года он предлагает такую картину динамики жизни как системы отношений в мире сфирот:

…забыл о самом главном, о каббалистической морали. Счастье есть пламя, вспыхивающее от совместного присутствия дерева десяти родов, от одного ствола Божественного тела. Жизни вовне нет, если даже одно светило-Сефирот не горит в человеке и чрез него не совокупляется с Матерью-Малкутом, но горение это есть жизнь ценою смерти и греха.

Рассуждая о том, что он называет «каббалистической моралью», Поплавский так характеризует основные элементы древа эманации:

Гебура есть долг строгости, Гедула долг пощады747, Типерет долг любви, в равновесии жизни и пощады раскрывающаяся как творчество, или любовь Типерет и Малкута, которые есть причина жизни в мире, так же как Кетер, причина самого мира, есть Христос748.

Отдельные сфирот при этом выполняют функции членов одного семейства или рода:

Hochma и Binah, отец и мать мира. От них рождается второе семейство, состоящее из отца, имеющего свое средоточие в Tipheret, и матери, имеющей средоточие в Malchut. 4.5.6 – сефиры отца, 8.9.10 – сефиры матери749.

Вне всякого сомнения, Поплавский рассматривал учение о системе сфирот как структурообразующее, имеющее проявления или отражения в самых разных областях мироздания и сферах знания и опыта. На протяжении нескольких лет он пытался применить его к различным темам, его занимавшим. В дневнике, обозначенном как «Логика 20» (1932–1934), Поплавский так описывает распределение сфирот в фигуре Адама Кадмона:

Центр Отца в Короне750, края в Хокма и Бинах. Но этот центр распадается на края. Центр Сына в Типерет, края в Гедула и Гебура. Сын как будто есть синтез их. Центр Духа в Иесод, но опять он, как девять, есть как бы сумма взаимодействия Ход и Победы751, а Малкут, 10[-я], есть как бы круг, их замыкающий и очень напоминающий Корону в самом начале или ауру Адама. Малкут есть также и Едем-Царство, и внутри его рождается Адам. Дерево жизни и познания есть или Иесод в Малкуте и сам Малкут, или же правая и левая рука Малкута752.

В трактате «Христос и Каббала» Поплавский дает такое объяснение устройства мира сфирот с точки зрения тринитарной христологии и, одновременно, собственной «сексуальной каббалы»:

Он, этот первый, есть Adam Cadmon, или, вернее, Kether, корона, которая делится на десять: три, три и четыре, соответствующие трем лицам троицы. Первое содержит в себе и является единством трех идей творения: Духа-Субъекта – Ткани Разума – объекта и Слова, рождаемого от них двух. Kether, субъект мира, Hohma, идея-ткань Разума, Винах753, снисходящее в нее внимание субъекта, сын, мудрость. То есть идея отца Kether, идея сына Binah-Мудрость и идея ткани Разума, в которую он спускается, объективируясь. 4 сефирот есть родившийся от этого брака объективный дух הוהי754.

Наконец, в трактате «О тайнах М. Ж.» (1934) древо сфирот, разделенное на три триады, характеризуется следующим образом:

Три первые есть:

   Тема мира – Кетэр,

   Разум мира – Хокма,

   Воображение мира – Бинах – седалище вечного искусства Божия.

Вторые три суть:

   Строгость мира – Гебура,

   Жалость мира – Гедула и

   Красота мира – Христос Тифэрет.

Третьи же три суть:

   Слава мира – Пан Бафомет, пол Божий гомосексуальный,

   Вечность мира – огнедышащий Белус и

   Победа над смертью – спящая Астарта,

и, наконец, Божественно спокойный Малхут, жена Бога и всех Богов, мирно и безгрешно рождающая и зло и добро – непорочная Дева755.

У Поплавского встречаются и достаточно необычные рассуждения о сфирот, которые трудно отнести к влиянию какого-то источника. Так, например, он говорит о них в уже знакомом нам контексте отношений между супругами, подчеркивая при этом различие между древом познания и древом жизни:

Древо знания есть Тайна абсолюта и Единства, древо жизни есть тайна личности и жизни. С точки зрения только дерева познания, жизнь есть ошибка, сладострастие, должное быть уничтоженным. Дерево знания Сефира Гиммель, дерево жизни Сефира Бет756. Aleph757 в таинственной гармонии между ними. Однако тонализирующей нотой, Сердцем должна быть Небесная Дева, та же сефира Aleph, или Ceter, Пречистая Дева, Небесная мудрость, Мать, а не жена Ghimel’а. «Никто не подымет и покрывала», Муж же ее непорочный есть Невидимый Дух En-Soph. Соединит[ь]ся с нею есть Тайна тайн и может сделаться (так. – К. Б.) лишь безгрешно, как сын с матерью758.

Очевидно, результатом собственных раздумий Поплавского является и небольшой текст о некоей «абстрактной Сефире», в котором он пытается объяснить смысл и роль сфиры per se, вне всякой связи с конкретикой древа эманации (в этом он сходен с некоторыми каббалистами, например Моше Кордоверо, писавшими о природе сфирот)759:

О абстрактной Сефире

1. Эти энтелигибели (так. – К. Б.) не подобны интелигибелям природы, и это их разбирает Аристотель под именем основных видов. Они есть формы самого мышления и его априории. Субъективный разум и логика, от которого неотделимы содержание математическое, и пространственное, и временное. Это вечные условия бывания и бытия, вечные аксиомы внеположения.

2. Однако будучи необходимой формой связи между Абсолютом положительным и отрицательным, они имеют как бы отношение ко всем возможным формам такой связи.

3. Эта Сефира вызывает определенное умонастроение, в котором ее принципиальный полюс стремится оторваться от ее формального полюса, то есть от принципов индивидуации, ибо сам принцип индивидуаций есть для него как бы тоже идея среди идей760.

О том, как размышления о Древе сфирот проникают в личные переживания Поплавского, можно узнать из его записей. Так, 10 марта 1933 года он пишет в дневнике:

Хамские и грустные танцы в «Оазисе». Тусклое объяснение с Лидой. Удивительно, мучительно красивый, нежный скелет, в точности, как Дина, холод и свежесть. «А где Вы теперь?» – «Теперь я опять на пароходе отплываю от родных берегов и с фальшивым билетом», и как Наташа, просто так, без усилия, на целую сферу выше «en pleine Kabbale, en pleine illumination»761. <…> Со страхом, с ужасом шел к ней. Боже, помоги, защити, дай мне не пропустить единственный случай умереть совсем и дважды. Но сразу стало ясно: «Ведь это через нее тебе достался свет». Как она захочет. А она из Малкута перешла в Гедулу и даже в Бинах, свою родину…762

Каббалистические занятия Поплавского нашли отражение и в небольшой статье «С точки зрения князя Мышкина» – одном из немногих «мистических» текстов, которые были опубликованы им при жизни (она увидела свет в 1933 году в 9‐й книге журнала «Числа»). В этом небольшом метафизическом трактате, посвященном «духу музыки», Поплавский затрагивает основные концепции каббалистической космогонии: это и безраздельный и непостижимый Абсолют (Бесконечное, Эйн-соф), и первое движение внутри него, самоудаление Божества, освобождающее место для создания мира (цимцум), и первое творение, принявшее форму Предвечного Человека (Адам Кадмон), и эманация божественного света в виде иерархически устроенного мира сфирот… Итак:

Психоаналитическая космогония… Что было сначала… Вообще универсально-серое… Потом тихое веянье расчистило место будущего мира, сдуло, отмело все черное книзу и белое сосредоточило наверху… Это материя и дух, электрические супруги… и потому «люди смотрят на небо и думают: там Бог, а ангелы смотрят на землю и думают: там Бог»… Но где же Он? Не там и не здесь, а при встрече их, на самой поверхности отражения, в плотском материальном явлении духа… Здесь Кант не понял, а Гегель понял… Сущность не «за вещами» и не «за разумом», а на самой поверхности, в радостной, сияющей, реальной встрече того и другого в пластически-объективном рождении духа… Не знаю насчет папиросы Розанова763… но свежесть яблока, блеск воды, прозрачность деревьев, которые растут в царстве, сто раз реальнее, конкретнее, ощутимее их отражения на земле… Нет, скажи все-таки, как ты себе представляешь царство, не рай имей в виду, а царство – Малкут, ибо все-таки идея рая есть отдых усталых, а усталость наполовину не понимает, не принимает жизни…764

Отметим, что ощущение беспокойства перед беспредельностью каббалистического Эйн-соф, зачастую перерастающее в страх перед ним, за которым следует обличение, осуждение этой концепции – явление нередкое у русских авторов начала ХX века. Пугающе-враждебным казался Эйн-соф Илье Эренбургу, писавшему М. Волошину из Парижа 3 октября 1915 года:

Каббалисты говорили, что у Бога нет положительных свойств, а только отрицательные, он – эн-соф, т. е. безграничный, всевмещающий – вот это самое страшное, это l’ennie765. Лучше свой самодеятельный чертик, чтоб он бодался и дрыгал ножками766.

Одновременно с Поплавским, в начале 1930‐х годов, в трактате «Сáмое самó» А. Ф. Лосев (также изучавший Зоѓар по переводу Ж. де Поли), рассуждая об Эйн-соф, делает вывод о нигилистической бесчеловечности каббалы (да, пожалуй, и иудаизма) в целом:

В книге «Зогар» содержится немало текстов о так называемом Эн-Соф, Не-нечто. Это есть уже известное нам абсолютное единство, которому совершенно не может быть приписана никакая предикация. Оно лишено вида, образа, понятия и т. д. и т. д. Однако тут содержится не только общий формальный апофатизм… <…> …Эн-Соф имеет свою подлинную оригинальность как абсолютизация социального, безлично-социального бытия. <…> Это есть апофеоз социального безличия, абсолютность человечества, взятого в виде вне-личного состояния. Да и самое наименование «Эн-Соф», «Не-нечто», говорит о некоем активном нигилизме в отношении личности… <…> «Неиное» Кузанского хочет именно спасти и утвердить индивидуальность, «Не-нечто» же Каббалы как раз хочет ее уничтожить767.

«О характере всякого трансцендентного начала надо судить по тем категориям и вещам, которые служат его проявлением и эманацией, – продолжает Лосев. – <…> Вот это-то Царство, каббалистический „Малькут“, и есть первое адекватное выражение Эн-Соф, это – то, во что вырастает Адам Кадмон со своими девятью зефиротами»768. Бесконечный Абсолют каббалы выглядел притягательным и одновременно пугающим для многих русских мыслителей, начиная с В. С. Соловьева (упомянем также Н. А. Бердяева, Л. П. Карсавина, С. Л. Франка), однако подробнее обсуждать здесь эту тему нам кажется излишним.

В романе «Домой с небес» Олег, прототипом которого был сам Поплавский769, размышляет, изящно вписывая в свои рассуждения эпитеты различных сфирот (мы их выделили курсивом). Фактически это описание мира эманации, принявшего форму Первочеловека – Адама Кадмона, которого, как мы увидим в последнем разделе, Поплавский изображал и на своих рисунках:

Магический кристалл, средоточие невидимого источника мирового пола, лицо это – как мучительное летнее небо, где солнца не видно, но на которое все же в тяжелой истоме больно смотреть, – полно сиянием силы, равновесия, жалости и строгости жизни и смерти, добра и зла… Нечеловеческая красота равновесия разума и жизни: правый глаз – синий, левый – черный, как у великой Дианы Эфесской, строгость и жалость мужского и женского, стальные античные углы рта, а над всем этим, над ослепительно белыми волосами, разделенными ровным пробором (серединой дороги праведников), – корона абсолютного безразличия всего…770

Космическая катастрофа и распад мироздания, конец времен и райское совершенство – все это становится темами «каббалистических» размышлений Поплавского:

Мелодия говорит такту: звучи и проходи, не задерживайся, не мешкай, расточись в звучании и замолчи <…>. Так дух музыки гонит все, едва прозвучало оно, едва выпростало свою мелодию вон из музыки, вечно торжествующее становление которой неудачник воспринимает как отвратительную жесточайшую необходимость… Но где же звучит вечно?.. Только там, где времени не будет… <…> Вся мелодия видна оттуда как целое, развернутое внизу, и вся она поет сразу, все такты ее, и музыкальные фигуры уже не заглушают друг друга, а внеполагаются, каждая в своем особом измерении, там, где воскреснут все мертвые… Не из гробов, конечно, а из памяти мира в Сефире Бинах… Жена Господня их вспомнит, и они вернутся к жизни, когда в субботу юбилейного года она начнет вспоминать свою неделю труда… Потом улыбнется, ласково поцелует мужа и, помолчав, скажет… Неужели вообще возможно было, чтобы наше счастье не имело свидетелей, но, действительно, только те поймут нашу радость, кто помнят нашу разлуку, и как страшен и гол был мир, когда в великом Твоем Имени Иод отделился от Хе и Шекина покинула жизнь771.

Поплавский говорит здесь о несовершенстве мироздания, обнаружившемся после того, как Адам произвел разрыв или раскол в мире сфирот (и в четырехбуквенном Божественном Имени). Согласно традиционным для каббалы представлениям, Адам отделил 10‐ю сфиру Малхут (она же Шхина, Божественное присутствие в мире) от центральной сфиры Тиферет (то есть от всех остальных сфирот), стал поклоняться лишь Царству-Шхине, разорвал связь между сферами жизни и познания и тем самым прервал поток жизненной силы, принеся в мир разобщение772. Идея эта была подхвачена христианскими каббалистами начиная с Пико делла Мирандолы, который объявил в своих «Conclusiones sive Theses DCCCC» (Рим, 1486; N 47:4), что «грехом Адама было отсечение Царства от остальных растений» («Peccatum Adae fuit truncatio regni a caeteris plantis»)773. Ее повторяли многие христианские мыслители, увлеченные каббалой, например Лейбниц774,

а также и В. С. Соловьев, рассказывавший в одной из своих лекций на Высших женских (Бестужевских) курсах в 1882 году:

Положение природного мира, по учению Каббалы, положение не истинное. Мир тления, который есть только извращение Божественного мира, [происходит] произошел только вследствие грехопадения первого человека. В чем состояло грехопадение Адама? Peccatus Adae fuit truncatio Malchuth ab arbore ceterarum Sephiroth, т. е. грехопадение Адама состояло из отсечения Мальхута от дерева остальных Сефиротов. <…> Он захотел обладать царством (Малхут – царство) помимо нравственного подвига, который ведет к нему, и потому получил не царство Божества, а мир тления775.

Мы видим, сколь близким было понимание этого вопроса Поплавским к тому, что 50 годами ранее рассказывал Вл. Соловьев. Очевидно, их мысли восходят к общему если не источнику, то традиции интерпретации каббалистических представлений (вероятнее всего – книги Зоѓар) в христианской среде.

Каббала учит, что грех разлучил Отца в Боге с Матерью в Боге, а молитва человека, духовное действие его, вновь воссоединяет их, —

пишет Поплавский в небольшом трактате «Христос и Каббала»776. Вспомним также эпиграф к 3‐й главе романа «Аполлон Безобразов»:

«Эта любовь к разнообразию и была причиной смерти Адама и всех его потомков». Зоар777.

Впрочем, если в обычном понимании речь идет о том, что Адам отверг Древо жизни (Тиферет) ради Древа познания (Малхут), Поплавский в дневниках рассуждает в антиномичном, оккультно-гностическом духе:

Было совершено два преступления [и оба дерева были перевернуты], и за них два наказания – как два дьявола грызут мир. Это есть сладострастие и жестокость778.

Грех Адама, своим вожделением разрушившего гармонию и погрузившего мир в пучину материализма, называет преступлением и Элифас Леви, утверждающий:

Согласно каббалистам, десять – это число материи, отличительным знаком которой является ноль; на древе сфирот десятка представляет Малхут, или внешнюю и материальную субстанцию; грех Адама, таким образом, – это материализм, и плод, который он сорвал с древа, представляет плоть, отделенную от духа (la chair isolée de l’esprit), ноль, отделенный от своей единицы, расчленение числа десять, которое дает, с одной стороны, голую единицу, а с другой – ничто, или смерть779.

В небольшом «каббалистическом» тексте «Свет без тени» («Lumière sans ombre», декабрь 1932) Поплавский рассматривает жизнь человека / человечества / всего мира как переход по 22 этапам-буквам еврейского алфавита (вспомним и 22 Старших Аркана Таро), от совершенного состояния буквы Алеф, через постепенный распад в остальных буквах, к последней букве Тав, символизирующей воскресение. По всей видимости, источником здесь послужила «Книга Творения» (Сэфер йецира), которую подробно обсуждает Папюс в своей «Каббале». Согласно Поплавскому,

1. Algih780: начало есть здоровое тело, в котором все заключено, но все скрыто, остальные буквы есть история заболевания тела, распадения и обнаружения Его состава, наконец, нисшествия воплощенной жизни, исцеление тела. Таи781, или Омега, есть тело, выздоровевшее, воскресшее, но через свое распадение узнавшее о своем составе782.

Возможно, на рассуждения Поплавского оказали влияние и описания процедур церемониальной магии у Элифаса Леви, в которых объясняется магическое значение букв еврейского алфавита (ср., например: «Пентаграмму освящают четырьмя стихиями <…> затем низким голосом произносят благословенные имена Алеф (Aleph) и Тау (Thau), таинственно соединенные в каббалистическом имени Азот (Azoth)»)783.

Выздоровление, воскресение через распад – очевидно алхимическая идея, скорее всего почерпнутая у того же Элифаса Леви (впрочем, увлеченный алхимией Поплавский был знаком и с собственно алхимическими сочинениями, в изобилии переведенными на французский язык и упоминаемыми в его «списках»). Представляется важным, однако, соображение о том, что, именно пройдя через распад и гибель, человек становится свободным, и эту, заметим, очень значимую для него мысль Поплавский связывает с каббалой «Книги Сияния». Об этом он написал в анкете «Личность и общество», опубликованной в парижском журнале «Встречи» в марте 1934 года:

Свобода и произвол личной инициативы как бы даже страшны эстетическому оку, и характерен, например, зохарический рассказ о том, что, узнав Божественное намерение создать человека свободным, ангелы в смятении просят Бога не делать этого, ибо тогда человек нарушит симметрию неба. Однако, выслушав возражения, Бог все-таки делает человека свободным, и отсюда начинаются все неприятности784.

Важной для Поплавского в данном контексте темой было самоопределение в той полярной ситуации, которая, по его убеждению, возникла из‐за того, что в мире сосуществуют и правят силы двух сфирот – Хесед и Гвура, милости и строгости. Ее неоднократно обсуждают главные герои его романов; можно даже предположить, что и изгибы сюжета в его прозе обусловлены не только диалектическим взаимодействием (да и, пожалуй, борьбой) мужского и женского, но и сосуществованием/столкновением сил двух этих сфирот. Скрупулезно анализируя свое существо (чем он, судя по дневникам, занимался непрерывно, даже без перерыва на отдых во сне), Поплавский склоняется к тому, что его путь – это скорее путь строгости и холодного познания, в ракурсе которого сила милосердия в нем должна принять форму бесстрастного (хочется сказать – буддийского) «снисхождения». В декабре 1932 года он записывает в дневнике:

Как это ни странно, но я хотел бы врасти в Сефиру строгости в Адаме Кадмоне, а не в Сефиру снисхождения. Ayant tout compris, je pourrai ainsi etre indulgent sans faiblesse785. Строгость, доблесть, суровость приличнее мне, и я не талантлив к доброте, я всегда чрезмерен, то слишком сладок, унизительно снисходителен, то презрителен. По-моему, даже следует долго сопротивляться доброте и Иисусу и сдаться только на форму доброты, совместимую с абсолютной невозможностью слабости и унижения. Ибо сущность находится совершенно вне доброты и жестокости, и даже вовсе вне добра и зла. Сущность есть утверждение жизни и всего необходимого для нее зла, как и добра…786

В уже упомянутом трактате «Свет без тени» Поплавский развивает мысль о том, что Иисус (= сфира Тиферет) находится «вне добра и зла», являясь средоточием правой и левой стороны Древа сфирот, сил милосердия и справедливого (и строгого) суда:

Иисус не Iehouda787 – милосердие только; Он и строгость. Это Его правая рука – судьба – не знает, что делает левая – милосердие, но в мозгу и в сердце их поведение рождается из одной музыкальной темы, которую я теперь называю утверждением жизни. То есть Иисус никогда, хотя бы и мог, не делает зла и преступления ради добра, а жить дальше окаменевшему [нрзб.] было бы преступлением, то есть Он сдерживает свою жалость, свою справедливость и наоборот. «Бездна Божественного милосердия равна бездне Божественной справедливости», – сказал Данте. Именно равна, а не глубже она788.

Вероятно, Поплавский считал себя достаточно сильным и подготовленным для этого пути – восхождения к сущности путем строгости и справедливости. Об этом же размышляет в романе «Домой с небес» Олег, обдумывающий свою жизнь в поезде на пути к морю:

Как величественно холодны и оскорбительно умны те, кто разомкнули хотя бы на миг, на время огненный круг бесперерывного совокупления сердца с жизнью – но не для чудовищных снов неудовлетворенного сладострастия, подобных каббалистическому умственному распутству Адама до сотворения Евы. Распутству, породившему всю нечисть подлунного мира не для эротической бессонницы, а для ослепительного, до боли яркого света, абсолютного пробуждения люциферической девственности789.

5.7. «Великая Тайна» Бориса Поплавского

Еще не опубликованные рукописи Поплавского содержат многочисленные оккультно-каббалистические записи, схемы и рисунки, в основном рассеянные по его тетрадям-дневникам с названиями – «Логика», «Христология», «Общая» и т. д. (судя по нумерации, их было свыше пятидесяти). Для более или менее полного анализа этих текстов необходимо (хочется пошутить – немногое): обнаружить их (они хранятся в разных архивах и собраниях, местонахождение некоторых из них сегодня неизвестно), расшифровать, сопоставить с другими рукописными материалами (также разбросанными по разным архивам и частным коллекциям) и проинтерпретировать в контексте учений тех эзотерических школ, с которыми Поплавский был знаком. Разумеется, мы не посягаем даже на приближение к выполнению этой задачи. Ниже мы приведем лишь несколько примеров таких схематических рисунков, имеющих отношение к нашей теме, – одновременно демонстрируя их в виде иллюстраций.

Во-первых, это необычный рисунок системы сфирот, в котором совмещены названия ипостасей Троицы, отдельных свойств, качеств и органов тела (ил. 27). Правая и левая стороны Древа сфирот названы именами Яхин (у Поплавского – Якин) и Боаз, двух колонн в Храме Соломона, которые в масонском и оккультном символизме обозначают силы света/истины и мрака/смерти790. Отметим, что дуализм Яхин и Боаз (как и еще двух сил, Хореб и Йонах)791 очень важен для эзотерических текстов Поплавского, часто используется им и при обсуждении философских вопросов. Якин и Боаз, мужское и женское, – это пара сил, взаимоотношения между которыми играют значимую роль в его интерпретациях проблем космогонии и психологии. «Мир Якина состоит из сил и форм, – пишет он в одном из неопубликованных текстов, – по которым эти силы могли бы проявиться. Боаз есть как раз область этого проявления. Однако муж, оторвавшийся от своей жены, Якин в себе, есть конденсированный огонь, который в конце концов сжигает всякую личность». Неудивительно, что мы встречаем эту пару и на данной схеме:

Схема необычна в нескольких отношениях. Как правило, в христианской каббале три ипостаси Троицы, Отец, Сын и Св. Дух, соответствуют трем первым сфирот, Кетер, Хохма и Бина. У Поплавского Св. Дух занимает место «мужского», активного прицнипа – 2‐й сфиры (Хохма), а Сын – «женского», пассивного, 3‐й сфиры (Бина). Трудно понять, почему 4‐й сфире, Милость, приписан атрибут «горькое», а 5‐й, Строгость, – «сладкое».

7‐я и 8‐я сфирот вообще на схеме поменялись местами.

Второй рисунок изображает Абсолют и три мира каббалистической космогонии – Брия (у Поплавского – «Бериах»), Йецира («Иетцирах») и Асия («Азия») – миры «творения», «формирования» и «делания» – с указанием соответствующих им демонических персонажей (ил. 28). Собственно мир эманации (Ацилут), или мир сфирот, на рисунке отсутствует, над всей схемой сразу помещается Эйн-соф («Ensoph»), Абсолют. Порядок иерархии миров также нарушен: 3‐й по порядку мир, Йецира, располагается над 2‐м, Брия. В мире Брия Поплавский размещает Софию, а ниже, в последнем мире Асия, находятся сферы демонических персонажей – Люцифера, Бафомета и Вельзевула.

Третья схема (ил. 29) еще глубже погружает нас в область демонологии, что, конечно, не случайно: тема вселенского дуализма и практика взаимодействия с силами зла были исключительно важны для Поплавского как практикующего эзотерика. Этот рисунок озаглавлен следующим образом: «О тайне трех слепых качеств, или трех диаволов, как поверженной первой иерархии Люцифера, или 13». Три треугольника, известные по схематическим изображениям Древа сфирот792, дополнены здесь еще одним, расположенным внизу и помеченным цифрами 11–13. Наверху находятся «Сефиры первого семейства», это «Первый логос», «Троица, или, вернее, второй логос» и «Небесная память, Матерь Божия». Далее следуют семь «сефиротов второго семейства», а под ними – «Трех угольник диаволов, или поверженный Люцифер, искупивший вину неприятия творения» (мы уже говорили об этом выше). К последнему треугольнику Поплавский приписал сбоку: «Трех угольник дьяволов есть как бы груз, удерживающий все сооружение глубоко в разреженном, на дне великих вод». К рисунку имеется поясняющий комментарий:

Последний трехугольник – он есть три качества мрака, или три раздувателя жизни, в формах в себе и как самоцель тщащихся удержать сублимацию и увеличить формальную жизнь, это как бы низшие стражи порога793: Люцифер для разума, Бафомет для чувства и Вельзевул, или инертность, – для воли.

Впрочем, не следует ужасаться «чернокнижию» поэта, подозревать его в особенной любви к демоническим сущностям. Бафомет, Люцифер, Вельзевул для него – это прежде всего названия определенных сил во Вселенной (макрокосме) и в человеческой личности (микрокосме), отслеживание действий которых необходимо для достижения и сохранения в себе осознанного, пробужденного состояния. Среди неопубликованных рукописей встречаются различные характеристики трех этих персонажей (или сил), например, говорится о том, что в Люцифере скрыта «тайна свободы», в Бафомете – «страсти», в Вельзевуле – «лени»794. Отдельные тексты посвящены задачам «искупления» Люцифера и Бафомета795.

В обобщенной и, можно предположить, итоговой форме оккультно-каббалистические идеи Поплавского нашли выражение в символическом рисунке, сохранившемся среди рукописей поэта и впервые нами публикуемом (см. ил. 35)796. Это замечательное произведение оккультной иконографии мы пропробуем проанализировать поподробнее.

На этом рисунке, выполненном в несколько брутальной и стилизованной манере, изображена мужская фигура с поднятой правой и опущенной левой рукой, показанная в момент священного (иерогамного) совокупления с женской фигурой. Вокруг них и под ними размещены различные надписи, поясняющие их отдельные части, а под ногами внизу находится еще одна схема. Поплавский подписал это изображение так: «Le Grand Arcane <Heureux qui comprend>»797. Не та ли это «Великая Тайна», о которой в начале 1930‐х годов он записывал в дневнике:

Потом с Диной, дрожа от страха быть открытыми, говорили, целуясь глазами, о Grand Arcane, о евреях и Люцифере?798

Прежде чем перейти к содержательному анализу рисунка, скажем пару слов о его иконографии. Можно предположить, что на нее оказали влияние сразу несколько художественно-религиозных традиций799.

Во-первых, это широко распространенные католические изображения Иисуса Христа, с которыми Поплавский, регулярно посещавший разные храмы, был хорошо знаком, в частности икона «Образ Иисуса Милосердного» (Miséricorde divine; см. ил. 36).

Во-вторых, и это уже имеет большее отношение к нашей теме, – это изображения Адама Кадмона, на которых указаны сфирот, соответствующие его органам; такие рисунки встречаются в книгах христианских каббалистов (правда, достаточно редко) и оттуда могли перекочевать в сочинения оккультистов Новейшего времени. В качестве примера мы приводим (ил. 37) рисунок Адама Кадмона в «турецкой» одежде из книги гебраиста и теолога Кампегия Витринги (1659–1722) «Книга первая священных наблюдений, в которой… объясняются каббалистические сефирот» (1683)800. Отметим, что у фигуры в книге Витринги правая рука также поднята, а левая опущена.

Третий источник рисунка Поплавского – алхимические изображения Ребиса (лат. res-bis, «двойная вещь»), совершенного муже-женского существа, символизирующего конец алхимического magnum opus. Поплавский почти наверняка был знаком с его изображениями по алхимической литературе (например, у Василия Валентина), однако в данном случае, по нашему мнению, источник может быть установлен достаточно точно. Это гравюра в одной из самых таинственных книг европейского эзотеризма – трактате врача и алхимика Генриха Кунрата (1560?–1605) «Амфитеатр вечной мудрости» (1595, 1609). В центре этой гравюры (см. ил. 39) изображен «Великий Андрогин» с двумя головами, алхимический Ребис, на правой руке которого написано solve (лат. «растворяй»), а на левой – coagula (лат. «сгущай»)801. Именно эти слова мы видим написанными на руках Адама Кадмона на рисунке Поплавского802.

С большой вероятностью на рисунок могли повлиять и изображения карт Старших Арканов Таро, прежде всего, как нам кажется, 6‐го («Влюбленные») и 15‐го («Дьявол»).

В рукописях Поплавского достаточно часто встречаются рисунки эротического содержания, зачастую весьма рискованные803. В данном случае – хотя это только предположение – сама идея изобразить мир сфирот в виде пары, совершающей мистическое совокупление (иерогамию), могла возникнуть под влиянием интереса Поплавского к буддийской ритуальной живописи, прежде всего изображениям священных персонажей в любовном соитии со своими супругами в традиции яб-юм (тиб. «отец–мать», санскр. юганаддха). Такие тантрические сюжеты достаточно часто можно встретить на тибетских танках (см. ил. 40). На знакомство Поплавского с подобным материалом указывает, в частности, упоминание в рукописном списке прочитанных книг издания под названием «Магия Тибета», под которым, скорее всего, имеется в виду книга Александры Давид-Неэль «Мистики и маги Тибета», изданная в Париже в 1929 году и сразу же ставшая бестселлером804.

Вернемся к рисунку Поплавского. Над головой мужчины располагается высшая сфира Кетер (Корона), изображенная схематично, – она же «Вечная Правда», «Основ[ная] Ценност[ная] Мотив[ация] Творения». Его глаза – это 2‐я и 3‐я сфирот, «Хокма» и «Бинах», «Вечность и Време[нной] Разум и Любовь Божия». Об этой первой триаде написано, что «эти первые три вместе суть Большое Лицо или Макропрозоп», это «Бог Отец», соответствующий букве Йод, первой букве Тетраграмматона.

Про располагающиеся ниже семь сфирот сказано805: «Семь других есть малое семейство, или Микропрозоп». Это сфирот: Тиферет, «Сердце Типерет Творчество Красота Бессмертие Христа и Святых Его»; Гвура, «Правая Рука Гебура Строгость Справедливость Судьба»; Гдула, «Левая Рука Гедула Милосердие Провидение»; Йесод, «Пол в Боге. Иесод. Это Еть. Слава. Сила – счастье живых»; Ѓод, «Пра[в]ая нога Ход, Самодовлеющая, Мужественность»; далее следует неназванная сфира, под которой подразумевается Нецах: это «Левая нога. Самодовлеющая, Женственность». Наконец, ниже всех расположена «Жена Бога Малкут» (Малхут; стрелочкой указано, что она относится к женской фигуре), «Царство, Сфера Результатов, Мировая память – рождающая судьба».