АВТОБИОГРАФИЯ

11-го мы покинули Аллахабад и по пути в Мадрас (где в доме в Адьяре, подаренном богатым и симпатизирующим индийским другом, поселились Блаватская и Олкотт), заехали в Калькутту. Там мы остановились у Холдернесса и Хантера, которые квартировали тогда вместе. Я имел приятный прощальный разговор с лордом Райпоном, тогдашним вице-королём, который, к моему огромному удивлению, не ожидал сколько-нибудь значительного возбуждения и противодействия в связи с только что выдвинутым законопроектом [?]. Большинство из нас были уверены, что в сообществе европейцев он будет встречен с яростным негодованием. Лорд Уильям Бирсфорд, работавший тогда в штате вице-короля, устроил нам мероприятие на соответствующем уровне, в рамках которого мы взяли компанию друзей на пикник в Барракпур.

Дальше мы отправились морем в Мадрас и, прибыв туда 2 марта, остановились в Адьяре у Блаватской. В тот приезд я много работал над написанием «Эзотерического буддизма». Суббе Роу его учителем, Учителем Морьей, было поручено оказывать мне такую помощь, какую он мог, но делалось это им неохотно и очень мало мне помогло. Позже Учитель К.Х. упомянул о двух моих наставниках в Адьяре так, что один не хотел, а другой не мог оказать мне какую-либо реальную помощь. Мы не особенно искали тогда феноменов, но произошло одно явление, теперь имеющее интерес как показывающее добросовестность использования того, что потом стали называть «алтарём» или «киотом» — небольшой шкафчик, висевший на одной из стен в кабинете Блаватской. Много позже, когда Обществом Психических Исследований, чтобы исследовать связанные с Блаватской явления в Индии, был прислан д-р Ходжсон, он стал предметом подозрений и поводом для интриг. Он был сделан для хранения каких-то реликвий, связанных с пребыванием Блаватской у Учителей в Тибете несколько лет назад и стал использоваться для писем, адресованных Учителям, которые забирались оттуда оккультным путём.

Я писал «Эзотерический буддизм» в одной из нижних комнат, и по мере продвижения работы формулировал разнообразные вопросы, чтобы задать их Учителю, когда предоставится возможность. Однажды утром жена зашла ко мне поговорить, и я дал ей несколько таких вопросов, попросив передать их Блаватской для отсылки при удобном случае. Она, по всей видимости, отнесла их наверх со стороны здания, противоположной комнате с «киотом». Блаватская сказала ей поместить мои вопросы в «киот», что она и сделала, оставаясь в комнате и разговаривая со «старой дамой», как мы всегда её называли. Примерно через десять минут Блаватская сказала моей жене, что Учитель уже отправил ответ. Жена пошла к «киоту» и обнаружила там ответ Учителя, а точнее, несколько строк его почерком с обещанием ответить на мои вопросы, на следующий день. В течение этих десяти минут Блаватская не поднималась со своего места за письменным столом.

Часть времени в Мадрасе мы провели у Чарлза Тёрнера, главного судьи Мадраса, и 31 марта отплыли в Европу на пароходе «Пешавар». Наше путешествие домой через Венецию было достаточно приятным. Мы проехали через Баль в Кале и 26 апреля достигли Лондона.

Скоро мы стали близкими друзьями с миссис и мисс Арундэйл, жившими тогда на Элджин Крессент, Ноттинг Хилл, и их дом стал местом встречи для первой группы людей, серьёзно интересовавшихся теософией. Там я впервые встретил миссис Кингсфорд, которая была президентом постепенно развивавшегося Британского Теософического Общества. Среди самых первых и видных приверженцев этого движения был Ч.Ч. Мэсси, и некоторые встречи молодого общества происходили у него в квартире на Виктория стрит. Именно тогда был опубликован «Эзотерический буддизм», но я не нахожу у себя в дневнике точной даты, когда он вышел в свет. В тот период я завязал очень много интересных знакомств, и интерес к теософическому движению стал быстро распространяться в высших слоях общества. Фредерик Маерс, Гёрней и проф. Сиджвик, лидеры Общества Психических Исследований, очень заинтересовались и поначалу симпатизировали.

В августе того года мы с женой совершили путешествие за границу, сначала навестив Мэсси в Булони, где они тогда жили, а потом направились в Брюссель, Гаагу, Амстердам, а затем в Эльберфельд к Гебхардам, где были очень тепло приняты.

Это стало началом очень близкой дружбы со всей их семьёй. Поначалу из них интересовалась оккультизмом только миссис Гебхард. Раньше она уже приезжала в Лондон познакомиться с нами. Постепенно заинтересовались и другие члены семьи. Мистер Габхард был богатым фабрикантом бархата и других тканей. Один из его сыновей, Артур, был почитателем Вагнера, и отец и сын забавно подтрунивали друг над другом по этому поводу. Рудольф, младший сын, имел необычайный талант фокусника-любителя. Со временем все они стали играть более или менее важные роли в теософическом движении.

Долго и очень приятно погостив у Артура Гебхарда и его жены, мы наконец поехали дальше, в Визбаден, и, кажется, как раз во время этих путешествий мы получили из Индии новости о том, что усилия по сбору средств для новой газеты провалились, так что мы оставили все мысли о возвращении в Индию. Наконец, мы вернулись домой через Остенд, достигнув Лондона 2 октября. Теософическая деятельность сразу же возобновилась; основным местом встреч был дом Арундэйл.

Я нахожу в дневнике значимую запись от 12 декабря, хотя тогда на важность этого обратили мало внимания. Мы жили в доме миссис Эденсор, на Роял Крессент, 34. Я не помню, где тогда жила она со своей дочерью Томасиной, но так или иначе, мы временно занимали этот дом, хотя активно искали дом, где могли бы поселиться постоянно. Запись, о которой я говорю, гласила: «Заходил м-р Боттомли». Его визит имел следующее объяснение. Полностью оставив план основать газету в Индии, я пришёл к заключению, что лучшее, что я мог сделать, это купить значительную долю в какой-нибудь лондонской газете, где я мог бы выполнять определённый объём редакторской работы, которая была бы гарантирована моими правами долевого собственника. Я разместил соответствующее объявление в «Афенэуме». И странно сказать — хотя предложения купить что-то обычно вызывают много предложений более или менее непорядочного характера — я получил только один ответ от м-ра Хорэйшио Боттомли! И много времени спустя я узнал от него, что он вообще раньше не видел газеты «Афенэум», пока не взял её номер на каком-то столе для публичного чтения и не заметил моё объявление.

У него не было газеты, которую он мог бы продать, но это не удержало его от ответа на моё объявление. Кем он был в начале своей карьеры, я точно не знаю. Затем он стал клерком у адвоката, потом научился стенографии и стал судебным репортёром. Этим он и занимался, когда я познакомился с ним. В это время у него появилась идея. Тогда как раз возникла мода на «местные парламенты» — дискуссионные общества, имитировавшие формы работы Палаты Общин. Он думал, что есть ниша для газеты, которая могла бы стать органом этого движения и отражать работу местных парламентов. Эта идея не особо меня привлекла, но предприятие требовало довольно скромных вложений, а м-р Боттомли был очень убедителен. Не сразу, но вскоре после этого я изыскал 100 фунтов для начала предприятия.

Я не буду прерывать последовательность своего рассказа, чтобы излагать тут всю историю своих отношений с Боттомли, которая в конце концов привела к моему полному разорению. Это было результатом многолетней деятельности, но я могу сразу же сказать, что Боттомли вовсе не был нечестен в своих делах со мной. Дело обстояло совершенно наоборот. Смехотворное маленькое вложение в его новую газету «Дибэйтор» оказалось прибыльным, и одно время казалось, что мои отношения с Боттомли чудесно продуктивны и выигрышны. Но о ходе своих коммерческих предприятий я скажу в должном месте, описывая опыт следующих нескольких лет.

Поиск жилья наконец привёл нас к тому, что мы поселились на Лэдборук Гарднз, 7. Тем временем встречи Общества проходили в разных домах, и я нахожу записи об одной, состоявшейся в квартире м-ра Худа в Стоун Билдингс, на которой, кажется, миссис Кингсфорд, тогда всё ещё президент, читала свои письма к Олкотту и другим, касающиеся её переизбрания в качестве президента. Это вызвало много трений и беспокойств, что в конечном счёте привело к её разрыву с Обществом. Она была очень высокого мнения о важности её собственного «Герметического» движения и своей книги «Совершенный путь» и намеревалась скорее присоединить к этому предприятию Теософическое Общество, чем работать в нём как в основной организации. Это её отношение отвратило от неё симпатии теософов, привлечённых в движение новым учением из Индии, излагавшимся в моих книгах, но тогда Кингсфорд этого ещё не осознавала.

Даже с помощью дневника я не могу составить связного рассказа о неприятностях с миссис Кингсфорд. Я получил несколько писем и телеграмм от К.Х. на эту тему, и позже я понял, что «Старый Чохан» (как мы его называли) руководствовался своим высоким мнением о работе миссис Кингсфорд в движении против вивисекции, когда поддержал её переизбрание в качестве президента.

Мы переехали в новый дом 31 января 1884 г., и скоро он стал центром значительной части теософической деятельности. В то время интерес к теософии быстро распространялся в высших слоях общества, и новости о таком развитии событий побудили Блаватскую оставить своё намерение, очень определённо выраженное ею нам, когда мы останавливались у неё в Адьяре, остаться там до конца жизни. Она решила приехать в Европу в сопровождении Олкотта — о чём я весьма сожалел, так как предвидел неприятности, произошедшие в связи с их приездом в Лондон.

И 5 апреля мы с женой отправились на вокзал Виктория стэйшн встретить Олкотта и Мохини, прибывших вперёд Блаватской. Мохини был молодым индийцем, считавшимся тогда челой К.Х. на испытании, и ему было суждено сыграть очень важную роль в развитии теософии на Западе.

7 апреля состоялась очень нашумевшая встреча Общества в номерах Финча в Линколн инн, созванная с целью избрания нового президента. К тому времени я пришёл к убеждению, что переизбрание Кингсфорд нежелательно; и хотя некоторые члены желали выдвинуть меня, мне при данных обстоятельствах казалось лучше избрать кого-нибудь другого. Потому я предложил Финча, адвоката, который к тому времени уже оканчивал Кембридж и проявлял тогда глубокий интерес и симпатию к теософии. Спустя долгое время эти его чувства ослабли, но в той чрезвычайной ситуации он подходил хорошо. По результатам голосования кандидатура Кингсфорд не получила никакой поддержки, тогда как Финч был выбран практически единогласно. Я думаю, что присутствовавший м-р Мэйтлэнд был единственным человеком, голосовавшим за Кингсфорд.

Но это было не единственной сенсацией того вечера. В середине собрания совершенно неожиданно появилась Блаватская, и конечно, все были очень возбуждены[6]. Мы взяли её к себе домой, и вскоре дом наполнили любопытные посетители, но примерно через неделю она на время вернулась в Париж, а Олкотт с Мохини по-видимому остановились у Арундэйлов. Наше время было почти полностью занято теософскими собраниями, неформальными встречами с более близкими нам членами и беседами с интересующимися посторонними. На неделю или две в конце мая — начале июня мы с женой и сыном отправились в Хастингс ради здоровья жены, которое было тогда непрочным. Помню, меня и других позабавила рекомендация К.Х., что она должна принимать виски и молоко. Блаватская всегда была фанатична в своём отвращении к алкоголю в любой форме и навязала свою волю и Олкотту, который был очень удивлён вышеупомянутой рекомендацией. Кстати могу здесь сказать, что сам я никогда не считал правила питания имеющими какую-либо важность в связи с настоящим духовным ростом. Он зависит от развития характера и поведения перед лицом разнообразных кризисов и жизненных испытаний, и два великих психиста, с которыми я познакомился позже, не были ни вегетарианцами, ни абсолютными трезвенниками. Излишне говорить, что оба они были очень умеренны в употреблении мяса и вина, но вот фанатизм в таких вещах основан на заблуждении.

К тому времени у нас стала останавливаться миссис Халловэй, одарённая американская психистка, а потом она переместилась к Арундэйлам. Она имела очень живые ясновидческие видения Учителей, могла передавать мне послания от К.Х., а однажды он обратился ко мне через неё от первого лица. Много позже она, вернувшись в Америку и снова выйдя замуж, отошла от теософии (во время знакомства с нами она была молодой вдовой), но хотя у неё были хорошие намерения, ей удалось создать между нами и мисс Арундэйл напряжённость, хотя и временную.

Тем временем, отчаянный кризис в Обществе продолжался при обстоятельствах, которые я хорошо помню. Блаватская вернулась в Лондон и остановилась у Арундэйлов. 30 июня 1884 г. (я беру дату из дневника, хотя что касается прочего, я помню этот случай слишком хорошо) все мы пошли на собрание Общества Психических Исследований. В ходе собрания Олкотт без всякого приглашения встал и выступил с речью необычайно бестактного характера. Руководители ОПИ очень старались вести все собрания на уровне, соответствующем культуре высших классов. А Олкотт, с его прямотой и преданностью делу оказался не в ладу со вкусами рафинированных европейцев. Запись в дневнике гласит: «Полковник О. выставил себя полным валенком и разозлил С.Д., ей стало стыдно за него». (С.Д. тут конечно означает «Старая дама», как мы всегда называли Е.П. Блаватскую, в том числе и обращаясь к ней).

Хотя С.Д. тогда жила у Арундэйлов, после этой встречи, которая вывела её из себя, она настояла на том, чтобы вернуться в наш дом. От сильных эмоций её лицо побелело; она говорила так громко, что я побоялся, что она побеспокоит соседей, и поносила несчастного полковника, пока не довела его до того, что он спросил, не хочет ли она, чтобы он покончил самоубийством. Конечно, с одной стороны эта её демонстрация страстей была бесполезной и абсурдной, но с другой, хотя и не предвидя подробностей, она осознавала, что случилось что-то ужасное. Так оно и было. Последовавшие беды, которые некоторое время потрясали Теософическое Общество в Европе, прослеживаются к отвратительному вечеру, который я описал. До того времени предводители ОПИ охотно стремились быть в контакте с теософическим движением. Фредерик Маерс и Гёрни постепенно входили в круг наших близких друзей. Но Теософическое Общество было слишком молодо, чтобы выдержать потрясения от тех последствий, которые навлекло на него неблагоразумие Олкотта. Предваряя рассказ, к которому я перейду в подробностях позже, я могу здесь сказать, что отправка Ричарда Ходжсона в Индию для расследования феноменов Блаватской, его неблагоприятный отчёт и крах нашего молодого общества, от которого отпали почти все, когда всё стало выглядеть так, будто Блаватская разоблачена и опозорена, — всё это было результатом того прискорбного вечера 30 июня 1884 г.

По моему мнению, эта катастрофа оправдала мои сожаления, которые я открыто высказал, когда Блаватская объявила об изменении своих планов и намерении приехать в Европу, чтобы подыграть неожиданному энтузиазму, который возбудил «Эзотерический буддизм».

Последовал очень неприятный период, хотя последствия оплошности полковника достигли своей кульминации намного позже. Но С.Д. была очень сварлива, и дневник содержит несколько ссылок на письма с протестами, отправленные мною ей, хотя по прошествии времени я уже точно и не помню, из-за чего мы ссорились. В дневнике я нахожу запись, датированную серединой июля, ссылающуюся на какой-то ответ Блаватской мне, «который не облегчил ситуацию, но намного её ухудшил. В конверте с её письмом было несколько строк, как подразумевалось, от К.Х., где говорилось, что она права, а мы нет. Отправился спать с чувством, что наша теософическая деятельность близится к концу». Возможно, эти строки были сфабрикованы и самой С.Д., так как она довольно безрассудно использовала имена Учителей, когда это соответствовало требованиям момента.

Кажется, на следующее утро нас посетили мисс Арундэйл и миссис Халловэй, и последняя, как у меня записано, была настроена «оставить всё это дело с отвращением».

Будущим читателям может показаться странным, что я мог забыть, из-за чего был весь этот шум, но на протяжении моих отношений с Блаватской после моего возвращения из Индии ссоры были столь частыми, что и гораздо лучшая память, чем моя, не смогла бы удержать подробности их всех.

Как-то возник план устроить в Принс холле вечер в честь мадам Блаватской. Она очень хотела, чтобы он удался и решила, что я должен принять участие. Мне не хотелось, и чтобы склонить меня к согласию, она, по-видимому, использовала почерк и подпись К.Х. Даже тогда у меня были самые серьёзные сомнения в подлинности этой записки синим карандашом, но тем не менее, меня удалось вовлечь в это предприятие, и неудивительно, что я нахожу в дневнике запись о том, что не смог выступить на своём обычном уровне.

Но моё согласие участвовать в вечере не смягчило недружелюбия Блаватской ко мне. Она и те, кто её окружали, были приглашены семьёй Гебхардов, которые к тому времени были под большим её влиянием, посетить их в августе. От миссис Гебхард нам было передано с большим сожалением, что нашего участия не ждут. Когда наступило это время, мы с женой самостоятельно отправились путешествовать в Швейцарию. Миссис Гебхард сама приехала в Кёльн, чтобы повидать нас, и очень извинялась. Далее мы отправились знакомым маршрутом через Тун, Интерлакен и наконец на какое-то время остановились в Муррене, где моя жена не без посторонней помощи (часть дороги её несли в портшезе) вместе со мной поднялась на вершину Шильдхорн.

Как раз во время этого путешествия я начал писать свой роман «Карма». 25 августа мы вернулись в Тун и остались там в Тунерхофе на несколько недель. Это время несколько интересно тем, что мы обнаружили, что в нашей гостинице остановилась мисс Этель Дюран со своими родственницами, миссис и мисс Гэлловэй, и имея некоторые основания считать, что она (мисс Дюран) обладает психическими способностями, я попытался произвести с ней эксперимент по передачи мыслей, который оказался необычайно успешным. Она воспроизводила диаграммы, которые я рисовал на кусочках бумаги — мы сначала попробовали экспериментировать, когда все были на прогулке в лесу неподалёку от Тунерхофа, а продолжили работу потом в гостинице, и с неизменным успехом. Это было началом долгого ряда месмерических сеансов, которые я проводил с ней в Лондоне до того, как она вышла замуж за м-ра Джэймсона, и некоторое время после этого.

Через неё я вступил в контакт с адептом, с которым с тех пор хорошо познакомился — главой атлантской ложи оккультистов, которую обычно называют ложей Юкатана, по причине того, что там (или, как я позже узнал, на эфирных уровнях над этим местом) находится её штаб-квартира. Джэймсон в конце концов умер в Африке, участвуя в одном из путешествий Сэнли в Конго, и его жена осталась довольно богатой вдовой, в каковом качестве стала жертвой одного итальянского графа, за которого вышла. Но всё связанное с её жизнью в тот период составило бы слишком длинную историю, чтобы вставлять её сюда.

Мы хорошо познакомились с этими двумя девушками во время пребывания в Туне, а оттуда в компании с ними отправились в Берн. Ближе к концу сентября, будучи там, мы получили телеграмму от мисс Халловэй, которая была ещё у Гебхардов, с приглашением сейчас же присоединиться к компании в Эльберфельде. Мы вовсе не были склонны откликаться на этот зов, учитывая то, как с нами обошлись, и телеграфировали, что не можем приехать, не получив сначала полных объяснений от миссис Гебхард. Тогда пришла телеграмма от Гебхард, сообщающая, что это было особым пожеланием махатмы, чтобы мы приехали. Мы снова телеграфировали, что не можем приехать без дальнейших объяснений, но последовавшие телеграммы наконец убедили нас согласиться.

Всей семьёй Гебхардов мы были приняты очень тепло и сердечно; миссис Гебхард приехала в Кёльн встретить нас, а я получил через миссис Халловэй кое-какие записки от К.Х., о которых Блаватская по-видимому ничего не знала. Я и до сегодняшего дня не понимаю внутренних причин всего произошедшего, но с Блаватской было что-то не так, состояние её ума было необычным и странным. Мы прибыли 1 октября, и скоро было решено, что Блаватская и Халловэй должны вернуться в Лондон. Они отправились пятого, и миссис Гебхард была рада, что они уезжают. Они слишком засиделись у Гебхардов. Конечно, первоначальное предупреждение не приглашать нас было работой «Старой дамы», но я никогда не мог вполне понять мотив — что ею двигало. Перед её поездкой в Эльберфельд у нас в Лондоне были из-за чего-то пререкания, и несомненно, Блаватская свободно пользовалась именем Учителя, чтобы вынудить Гебхардов отступить от своего тёплого дружеского отношения к нам. Но теперь всё это — древняя история, имевшая важность только тогда. Мы оставались в Эльберфельде до девятого, а потом вернулись в Лондон.

В дневниковых записях на следующие недели я нахожу упоминания «Внутренней группы» Лондонской ложи, но хотя мы тогда, похоже, придавали важность препирательствам со «Старой дамой» относительно её правил и работы, сейчас вряд ли стоит входит в подробности этих мелких неприятностей, даже если бы мне позволяла память (а это не так). Но похоже, тогда уже стали распространяться слухи о «скандале с Куломбами» в Адьяре, которому было суждено позже принять столь гигантские масштабы. Мадам Блаватская и полковник Олкотт уехали из Лондона в начале ноября.

Теософическая деятельность продолжалась, и в тот месяц мы провели встречу в Квин Энн мэншнс. Эту беседу посетило много народа, а назревавшие неприятности, связанные со скандалом Куломбов, ещё не приняли определённой формы. Теософическое движение ещё имело силу первоначального импульса. Я принимал участие в разных встречах Общества Психических Исследований, но его руководство постепенно составляло план, который в конце концов вылился в отправку Р. Ходжсона в Индию для расследования обвинений Куломбов и свидетельств феноменов, произведённых Блаватской.

В то время по вторникам вечерами мы были дома, и наша гостиная всегда была полна друзей-теософов и гостей, которых они приводили с собой. На годовом собрании общества в январе 1885 г. я был выбран президентом, а президентство Финча было признано временной мерой, принятой, чтобы справится с трудностями с миссис Кингсфорд. У нас были с ней столкновения, но со временем мы снова стали друзьями.

Через некоторое время мы стали часто видеть у себя Ледбитера, который изначально обратился ко мне благодаря прочтению «Эзотерического буддизма», будучи тогда не знаком со мной. Он часто  приходил обедать к нам и оставался у нас на ночь, и с самого начала был настроен посвятить всего себя теософии. Когда мы познакомились, он был викарием Англиканской церкви, но решил бросить это занятие и отправиться в Индию. Я думаю, он сопровождал Блаватскую и Олкотта, когда они уехали в начале ноября[7]. Мохини оставался в Лондоне и после их отъезда, будучи гостем Арундэйлов.

Теперь я перехожу к тому времени, когда скандал с Куломбами достиг своей кульминации. Ходжсон побывал в Индии и вернулся с очень неблагоприятным впечатлением. Он привёз с собой некоторые письма, по-видимому от Блаватской к мадам Куломб, очень сильно её компрометировавшие. Позже Блаватская утверждала, что какие-то части их были подделкой, но в марте мне их показывал м-р Маерс, и я не мог не признать почерк и стиль «Старой дамы». Отчёт Ходжсона, который вскоре опубликовало ОПИ, помимо писем касался и многих других вещей, но его попытка показать, что «святилище» было кабинетом фокусника, использовавшимся Блаватской для обмана, для нас была совершенно неубедительной перед лицом опыта, который мы имели в Адьяре с этим знаменитым маленьким шкафчиком. Но сейчас у меня нет времени вдаваться в подробности, касающиеся яростных споров, возникших в связи с отчётом Ходжсона. Однако в результате Теософическое Общество было совершенно разбито и растворилось, пока в нём не остались лишь несколько верных последователей — Арундэйлы, Варли, Кийтли и некоторые другие. Но говоря это, я опережаю события, достигшие кульминации намного позже.

Лондонский сезон 1885 г. ещё застиг нас в вихре общественной деятельности, тогда как я всё глубже входил в бизнес м-ра Боттомли. Я вступал в это дело очень медленно и постепенно, но все предыдущие предприятия, в которых я участвовал, были очень успешными. Полный рассказ о моих кратких триумфах и последовавшем крахе будет удобнее изложить немного позже. В августе мы с женой нанесли визит к лорду и леди Нортвик в Рэйвенстоне — в Шотландии, где они жили, но нам там не понравилось и мы были рады, когда он завершился. С леди Нортвик было непросто иметь дело, хотя её дочь Гэбриэл до сих пор, когда я это пишу (1912), осталась нашей близкой подругой. После возвращения оттуда мы сразу поехали за границу (наш сын Денни был оставлен у бабушки в Илфракомбе) через Брюссель к Гебхардам в Эльберфельд, где мы приятно провели время, но не произошло ничего особенного. В сентябре мы отправились в путешествие вверх по Рейну, затем в Гейдельберг, где в одной старой книге для посетителей замка я обнаружил инициалы, которые, как мне думается, принадлежат К.Х. Конечно же, там были не эти буквы — это были инициалы M.E.K.B., и мы нашли их в книге за 1867 г. Я всегда был склонен считать, что Учитель останавливался в Гейдельберге примерно в то время.

Из Гейдельберга мы отправились дальше, в Нюрнберг, а затем в Вюртемберг повидать «Старую даму», которая уже покинула Индию и временно остановилась в том месте (на Людвиг штрассе, 6). Мне трудно объяснить её отъезд из Индии, но он имел какое-то отношение к беспокойству по поводу публикации отчёта Ходжсона. Полагали, что она находится в некоторой опасности из-за возможности юридического преследования и приехала в Европу схорониться на время в каком-нибудь спокойном убежище. К тому времени Теософическое Общество в Европе заметно ужалось, и кроме нас её друзьями оставались очень немногие. Некоторые из её русских родственников и знакомых тоже были в Вюртемберге, а среди них г-н Соловьёв, который притворялся её другом, но вскоре написал книгу, поносящую её как мошенницу.

Мы прожили в Вюртемберге с 21 сентября до 1 октября, когда мы снова отправились на несколько дней в Эльберфельд, а затем домой. В течение последовавшего месяца или двух имело место некоторое оживление интереса к Теософическому Обществу, и мы даже провели встречу в Квин Эннс мэншнс, где я прочитал лекцию о высшем Я, которая позже вышла в трудах Лондонской ложи под тем же названием («The Higher Self»).

К концу 1885 г. и некоторое время после у нас было немало беспокойств по поводу некой мадам Леонард, которая вступила в Общество и стала страстно флиртовать с Мохини. Здесь не стоит вдаваться в подробности, но она отправилась в Париж и объявила женщине, связанной там с нашим Обществом — мадам де Морсье, — что была им соблазнена. Последняя написала мне, порицая Мохини, который, как я считал, был полностью невиновен. Я до сих пор не уверен, что знаю истинное положение вещей, но я ответил ей, что не верю в историю, рассказанную мадам Леонард. Она очень неосмотрительно показала моё письмо мадам Леонард, которая обратила свой гнев на нас и начала судебный процесс против меня и моей жены, обвиняя в клевете. Всё дело в конечном счёте оказалось пшиком, но на время это держало нас в сильном раздражении и стоило мне некоторых расходов.

26 апреля 1886 г. я сделал в дневнике запись, важности которой тогда у нас не было возможностей осознать. После полудня мы пошли в клуб Эйблмарл попить чаю с девушками Стэкпол и встретиться с женщиной, которая, как мне сказали, желала со мной познакомиться. Я не привожу здесь её настоящего имени, хотя этот рассказ конечно же не будет опубликован при её жизни, потому что она долгое время играла очень важную роль в моей оккультной жизни, а в конце концов связалась узами брака с семьёй, представители которой могут быть ещё живы, когда мир увидит эти строки. Поскольку мы стали очень близки с ней вскоре после встречи, я назову её вымышленным именем Мэри.

В связи с нашей первой встречей не произошло ничего такого, что предвещало бы будущее развитие событий, но вскоре вместе с друзьями, у которых она остановилась, она не раз побывала на приёмах, которые мы устраивали у себя в доме по вторникам, и в один из таких случаев я (по её желанию) попробовал с ней месмерический эксперимент и получил замечательные результаты — она очень легко входила в транс, в котором становилась определённо ясновидящей. Это было 1 июня, а на следующий день, в доме друзей, у которых она жила, я попробовал ещё, и с ещё более поразительным успехом, ибо я убедился, что она смогла увидеть ту область в Тибете, где жил Учитель К.Х. В течение следующих недель при всякой возможности мы повторяли наши месмерические сеансы, и стало очевидно, что Мэри может стать связующим звеном между мной и Учителем. Но эти опыты прервались из-за её возвращения домой, а она жила очень далеко от Лондона.

Осенний отпуск того года мы провели в Вентноре, где поселились Мэсси и куда также прибыли Стэкполы. Но перед тем, как присоединиться к своей жене, которая была уже там, я, кажется, посетил Е.П. Блаватскую в Остенде, куда она переехала из Вюртемберга. Я пишу «кажется», потому что не могу доверять своей памяти, если нет возможности прибегнуть к помощи дневника. А там я нахожу лишь упоминание моего отъезда в Остенд, но кроме того, я хорошо помню, что какое-то время был в Остенде со «Старой дамой», а она была тогда занята написанием «Тайной доктрины».

К тому времени я написал книгу «Случаи из жизни мадам Блаватской». Это была попытка восстановить её репутацию в ответ на нападки отчёта Ходжсона, опубликованного Обществом Психических Исследований. Она страстно желала, чтобы я что-то предпринял в её защиту, и мне показалось лучшим, что я могу сделать — это написать полный рассказ о её жизни, какой возможно собрать. Она полностью согласилась и делала всё, что могла, чтобы помочь мне в работе, которая была очень трудной, поскольку, мягко говоря, неточность всего, что она время от времени рассказывала нам о своей жизни, делала крайне сложным соединение этого в связный и непротиворечивый рассказ. Но эту задачу как-то удалось выполнить, и она была вполне довольна результатом, пока не обнаружила, что некоторые из её русских родственников были злы на неё за то, что она была так лояльна к британскому правлению в Индии. Она часто предупреждала своих индусских друзей не быть столь глупыми, чтобы желать его смены на русское владычество, которое могло бы для них оказаться ещё более тягостным. Когда же выяснилось, что эти «Случаи из жизни» таким образом оскорбили её русских родственников, она разозлилась на эту книгу и часто называла её, по своему обыкновению вольно выражаться, «эти проклятые мемуары». Так что в целом я получил не много благодарности за эту большую работу. Не получил я и иного вознаграждения, поскольку, что здесь стоит упомянуть, ни одна из моих теософических книг не принесла мне заметной материальной выгоды. Хотя они оказали большое влияние на мир, их распространение никогда не достигало таких масштабов, чтобы принести существенные прибыли.

Рождество 1886 г. мы провели в Вентноре, а первые месяцы 1887, кажется, были полностью заняты общественными мероприятиями и теософическими собраниями. В марте в доме Арчибалда Кийтли, в Ноттинг Хилле, произошло важное совещание. Он, Бертрам Кийтли, м-р Хэмилтон, доктор Эстон Эллис и миссис Кенигэйл Кук (Мэйбл Коллинз) желали переселить Блаватскую в Лондон. Я был против этой идеи из-за смутного чувства, что её приезд может привести к неприятностям, но она была осуществлена.

Тем временем 19 марта к нам приехала погостить Мэри и начались серьёзные месмерические сеансы с определёнными сообщениями от Учителя. Но всё это согласно его воле держалось в полном секрете даже от наших друзей-теософов. В апреле Мэри временно оставила нас, чтобы погостить у своих старых друзей Мак-Колламсов, но по вечерам постоянно бывала у нас, и месмерические сеансы продолжались. Всё это время они касались больше её собственного развития, чем вопросов, особо интересовавших меня. Это развитие проходило на манасическом плане, и я был предупреждён — не задавать ей никаких вопросов, которые могли бы вовлечь её в астральные обстоятельства. В мае Мэри снова вернулась к нам, а через неделю или две куда-то уехала, но вернулась опять в июне, окончательно оставив нас в тот год, как мы думали, 23-го.

Блаватская в то время жила в Норвуде в доме, снятом для неё миссис Кук. Я часто её навещал. Её преданные друзья — оба Кийтли, Харботтл и другие в сотрудничестве с ней создали Ложу Блаватской Теософического Общества. Я был скорее далёк от всего этого энтузиазма, которым она была окружена, и был поглощён своей работой с Мэри, вся информация о которой тщательно скрывалась от «Старой дамы» и её группы. В июле Мэри удалось вернуться к нам ещё на чуть больший срок, но примерно через неделю она нас покинула и вернулась домой.

Пожалуй, здесь будет уместно рассказать кое-что о ходе моих деловых отношений с м-ром Боттомли и разных компаниях, созданием которых он был занят. Дневник мне не сильно в этом помогает, но у меня сохранились достаточно ясные воспоминания об общем ходе событий, хотя я и не могу указать точных дат, как для тех событий, которых касается дневник. Так или иначе, до периода, к которому я сейчас подошёл, мои дела чудесно процветали. Я вкладывал деньги в компании Боттомли очень осмотрительно, но все эти вложения блестяще окупались. За небольшим предприятием, изданием «Дибэйтора», о котором я упоминал ранее, последовало соглашение с печатниками, находившимися на Кэтрин стрит, на Стрэнде, в которое вошёл Боттомли, образовав Издательскую ассоциацию Кэтрин стрит, где я стал директором, приведя туда своего недавнего знакомого Кигэна Пола. Компания процветала, и я стал крупным акционером — отчасти благодаря фактическим инвестициям, а отчасти благодаря переуступкам разных видов, сделанным для меня Боттомли. Также я вкладывал деньги и в предприятия, к которым он не имел отношения — в посудную компанию, которая в конечном счёте стала бедствовать, и в Уэльсскую золотодобывающую компанию, вложения в которую оказались таким же разочарованием. Но предприятия Боттомли некоторое время шли великолепно. По его совету мы, директора Издательской ассоциации Кэтрин стрит, приняли участие в тендере на печать парламентских дебатов Хэнсарда[8] и выиграли его, получив правительственный контракт. Это оправдало реорганизацию нашей компании, чтобы она приобрела значительно бóльшие масштабы, и был образован Хэнсард Юнион с огромным капиталом, который был собран по трём публичным подпискам. Это было огромное слияние нескольких огромных издательских фирм, и долгое время союз процветал. Но это стимулировало соперничество. В Сити был запущен план по созданию нового издательского союза по схеме, аналогичной нашей. Боттомли настоял на нашем слиянии с ними, и это было осуществлено, но этот огромный бизнес уже не мог должным образом управляться. Трудно понять, как он попал в беду, но огромный объём заёмных обязательств удерживался некой компанией Дибенчюр корпорэйшн, и это привело к краху союза. Вся его собственность была захвачена держателями обязательств, а его акции, огромное количество которых у меня было, обесценились.

Здесь нет необходимости входить в подробности, да это и невозможно для меня по прошествии времени (я пишу в 1912 году), но в 1890 г. наступил крах, и я был полностью разорён. Боттомли тоже разорился и стал объектом яростных уголовных преследований, из которых после долгих судебных процессов всё же вышел невредимым. Через несколько лет ему помогли начать новое дело, для которого друзья нашли ему капитал, и он сумел воспользоваться внезапным бумом, связанным с австралийской золотодобычей. Он создал много компаний и благодаря огромным прибылям от их продвижения снова стал миллионером — на бумаге. Он был очень щедр по отношению ко мне и передал мне акции, которые в то время реально стоили около 8000 фунтов.

Промежуточный период был для нас ужасным, самое сильное беспокойство причинил иск против директоров Хэнсард на огромную сумму, превышавшую ту, которая была у всех нас вместе взятых. В суде, где дело слушалось первый раз, оно было решено не в нашу пользу, и перед нами встала отвратительная перспектива формального банкротства. Помню, как через день или два после этого неблагоприятного вердикта я получил письмо от Мэри, из которого, когда я его открыл, выпал крошечный кусочек полупрозрачной бумаги, на которой, подняв её, я обнаружил слова «смелость и надежда», написанные знакомым почерком К.Х. Вскоре этот обнадёживающий намёк оправдался противоположным вердиктом апелляционного суда. Так что страхи банкротства были рассеяны.

Тем не менее, напряжение в течение нескольких лет было очень серьёзным, и мне, чтобы свести концы с концами, приходилось очень много работать над написанием статей для индийских газет. Когда наконец Боттомли дал мне австралийские акции золотодобычи, казалось, что наше положение снова стало комфортным, но ситуация оказалась обманчивой. Я реализовал часть этих бумаг; их можно было бы продать все, если бы я подозревал опасность, в которой они находились, но всё выглядело так, что они, скорее, должны были вырасти в цене. Силы, контролировавшие мои дела, были тогда неизменно эффективны в том, чтобы направлять меня к неверным действиям. Однажды я продал кое-какие имевшиеся у меня акции за 1200 фунтов. Друг, которому я глубоко доверял как человеку чести, занятый совершенствованием своего изобретения, от которого ожидали больших результатов, знал об этом и попросил меня одолжить 500 фунтов. Он считал, что обязательно сможет вернуть этот долг через несколько месяцев. Но его ждало разочарование и в конечном счёте он разорился, и так никогда и не смог отдать долг. Другие 500 фунтов ушли на выполнение того, что я считал нравственным обязательством по отношению к другому человеку. Здесь не стоит излагать подробности, но деньги были потеряны. Никакое законное требование не обязывало меня к этому, но мне казалось, что правильно будет поступить именно так. Со временем бум в западной Австралии сменился резким спадом, и акции, которыми я владел, превратились в ничего не стоящие бумажки.

Среди ударов, которые мне пришлось испытать за долгий период бедственного финансового положения, был и один, не имевший отношения к биржевым спекуляциям. Когда я уехал из Индии, владельцами «Пайонира» был намечен приблизительный план основания офиса в Лондоне для него и «Сивил энд милитэри газетт». Мне было предложено в случае осуществления этой идеи управлять им. В конце концов было решено этим заняться и мне было поручено всё устроить. Я должен был получать жалованье в 500 фунтов, что было тогда для меня манной небесной, поскольку неприятности с Хэнсардом уже начались. Я сделал всё необходимое для учреждения офиса — нашёл подходящее помещение, нанял персонал и наладил работу, но со временем руководство этим офисом сделалось столь лёгким и приятным, что сэр Джордж Аллен, который выкупил настолько существенную долю в «Пайонире», чтобы стать управляющим собственником и поселиться теперь в Лондоне, решил, что он сможет взять руководство лондонским офисом на себя. Так что он снял меня с этой должности, чтобы выполнять эти функции самому. В то время это для меня был жестокий удар, поскольку зарплата для меня стала столь важна, и положение было курьёзным, поскольку я был уволен не за то, что как-либо не выполнил порученных мне задач, а по совершенно противоположной причине. Я сделал место, которое занимал, слишком удобным; я выполнил свою работу слишком хорошо. Но закон, управлявший в то время моей жизнью, был удивительно однообразен в своём действии.

Мне пришлось пройти через долгую и бедственную борьбу, и хотя нам удалось удержаться на Лейнстер Гарднс, куда мы переехали как раз перед крахом, в течение пятнадцати лет, нам никогда, за исключением краткого промежутка, о котором я упомянул, не удавалось освободиться от изнуряющего беспокойства, связанного с денежными вопросами.

Теперь я вернусь к главной нити своей истории, больше не прерывая её рассказами о ходе моих деловых предприятий.

* * *

Позже я узнал, что вся эта серия неудач, кульминировавшая в наше полное разорение, не имела (как мы тогда думали) кармического характера. Это была колоссальная «чёрная атака», результат тщательно проработанного сатанинского плана, идея которого была в том, чтобы отвратить мою жену и меня от наших Учителей — чтобы мы разозлились на них за то, что они не спасли нас от разорения, и бросили в дальнейшем всю теософическую работу. Поскольку мы вынесли страдания, не сделав этого, разорение обратилось в суровое испытание, которое мы успешно прошли, с соразмерными результатами на духовном плане, имевшими важный характер.

* * *

В октябре 1887 г. Е.П. Блаватская переехала из Норвуда на Лэнсдаун роуд, 17, в Ноттинг-Хилле, в дом, который был снят для неё, как я думаю, Арчибалдом и Бертрамом Кийтли. Скоро его наполнили толпы посетителей, и мы с женой часто ходили туда по вечерам. Но между нами и Блаватской постепенно развилась какая-то напряжённость. Мы не вполне разделяли восторженное отношение небольшой группы, составлявшей её непосредственное окружение.

В феврале 1888 г. Мэри снова приехала пожить у нас, и наши месмерические сеансы возобновились. Мы устраивали их почти каждый вечер, и в большинстве случаев через неё со мной говорил Учитель. Так я получил много разнообразной оккультной информации. У Мэри было огромное желание видеть Блаватскую, но Учитель поначалу не одобрил этого, так как не хотел, чтобы последняя каким-то образом познакомилась с нашими приватными занятиями. Если бы она узнала об этом, это могло бы повредить их развитию. Однако наконец было дано разрешение в определённый вечер отправиться к ней, предприняв необходимые меры предосторожности, но С.Д. не обратила на Мэри никакого внимания, совершенно не подозревая о её свойствах.

В марте мы получили великолепный подарок — книги от миссис Этвуд, автора «Многообещающего исследования герметических мистерий». До того времени я никогда не встречался с ней, но она писала мне, потому что читала мои книги, и сказала, что у неё есть значительная библиотека по оккультным предметам, собранная её отцом д-ром Саутом, её покойным мужем и ею самой, и она не хотела бы, чтобы после её смерти библиотека оказалась рассеянной. Сама она была уже в очень преклонном возрасте и закончила изучение. Она предпочитала, чтобы книги были у меня, чем позволить им быть распроданными по частям. Конечно, я с благодарностью принял это предложение, и книги были переданы вместе с очень красивым книжным шкафом, содержавшим самые важные из них. Забегая вперёд, скажу, что когда в 1908 г. моё домашнее хозяйство развалилось из-за смерти моей любимой жены и я был озадачен, что делать с ними, в конце концов я подарил всю коллекцию м-ру Скотту Эллиоту, чувствуя, что в его руках, в Арклтоне, его семейном гнезде в Шотландии, коллекция во всяком случае сохранит свою целостность.

Всё это время я непрерывно выступал с лекциями в разных местах. Ради поощрения издания теософической литературы я вложил кое-какие деньги в издательский бизнес Дж. У. Рэдвэя, находившийся тогда на Йорк стрит, Ковент-гардн. Это сделало меня его партнёром, но в делах со мной он всегда оказывался прям и честен. Я снял комнату в доме, где находился его бизнес, для Лондонской ложи Теософического Общества, и время от времени мы проводили там встречи и лекции и собрали несколько книг. Рэдвэй стал издателем журнала Блаватской «Люцифер», и это привело к курьёзному инциденту, временно увеличившему дистанцию между ею и мной. Она была под впечатлением, — совершенно ошибочным, — что Рэдвей нечестно вёл с ней дела, и при поддержке обоих Кийтли и других подала на него иск на сумму около 30 фунтов, не беря во внимание тот факт, что поскольку я был его партнёром, иск получился в такой же мере против меня, как и против него. Когда дело слушалось в суде графства (а дошло и до такого), решение было вынесено полностью в пользу Рэдвэя, и группа с Лэнсдаун роуд была очень зла на меня за то, что я его поддержал. За этим последовали дальнейшие неприятности, раздутые, как мне кажется, В.П. Желиховской (сестрой Блаватской), которая примерно в то время была в Лондоне, и связанные с адресованными мне письмами некоего Пфаундса, содержавшими оскорбления и угрозы. Этот человек, которого я никогда не видел, считал себя защитником Блаватской от моего якобы неуважительного к ней отношения. У меня была переписка с ней на тему очень недружелюбного ко мне отношения, и наше общение на время было полностью прекращено.

Мэри оставила нас, отправившись к себе домой в мае 1888 г., но пока она была с нами, почти каждый вечер мы проводили месмерические сеансы, во время большинства из которых со мной разговаривал Учитель, или, вернее, диктовал ей то, что он хотел сказать. Она для этого переходила в более высокое состояние, в котором могла быть в контакте с ним и повторять его слова в ответ на мои вопросы или замечания.

Осенью мы с женой совершили очень приятное путешествие в Швейцарию, заехав и в Понтрезину в Энгадине, завершив его визитом в Эльберфельд к Гебхардам. Домой мы вернулись приблизительно в конце сентября.

В октябре Мэри под руководством [Учителя] написала нам, что было бы мудро нам снова наладить дружеские отношения со Старой Дамой, что мы и сделали, пригласив её на обед. Она пришла, но в декабре, когда была опубликована «Тайная доктрина», ситуация снова стала немного более напряжённой.

В начале той книги было (и есть в более новых изданиях) нечто вроде нападок на «Эзотерический буддизм», в которых предполагается, что я неверно понял доктрину Учителя касательно Марса и Меркурия. Блаватская считала, что эти планеты не являются частью нашей цепи и утверждала, что выясняла этот вопрос у Учителя и получила в ответ письмо, по-видимому подтверждавшее её взгляды, части которого она опубликовала в «Тайной доктрине». Я могу тоже дать полный отчёт об этом инциденте, хотя эта история тянулась порядочно долго. Я знаю, что в первоначальном толковании Учителя касательно Марса и Меркурия не было никакой неясности, к тому же, читая приведённые в «Тайной доктрине» выдержки из письма, я был озадачен смутным чувством, что это письмо где-то уже видел. Позже это сподвигло меня просмотреть ранние письма, которые я конечно же тщательно хранил, и я нашёл это письмо, также обнаружив к своему удивлению, что С.Д. решилась пропустить некоторые части, исказив его так, что оно стало выглядеть так, как будто поддерживало её взгляды, хотя в действительности там ничего такого не утверждалось. Однако я воздержался от раздувания этого дела, будучи уверен Учителем, что мне не нужно об этом беспокоиться, и что объяснение о Марсе и Меркурии в «Эзотерическом буддизме» было совершенно верным.[9]

В тот период, когда мы виделись с Блаватской очень мало, она познакомилась с Анни Безант, которую покорила полностью. У Безант имелись какие-то права на дом на Авеню роуд в Сент Джонс Вуд, и туда Блаватская и её домашние в конце концов и переехали.

Тем временем меня теребили письмами со всего мира, спрашивая — как же это так вышло, что я сделал такую необычайную ошибку насчёт Марса и Меркурия, и мне показалось желательным сделать публичное заявление об истинных фактах касательно искажённого письма.

Пожалуй, я должен здесь объяснить, как копия того письма попала в руки Блаватской. Когда мы вернулись из Индии, группе серьёзно настроенных людей, собравшейся вокруг нас, было очень интересно узнать всё, что я мог рассказать о своей переписке с Учителем. Я прочитал им оригиналы некоторых из писем, и они просили разрешения сделать для них копии. Я переадресовал эту просьбу Учителю, и он решительно отказался давать разрешение. Эти письма, указал он, были предназначены для моего личного наставления, и их нельзя понять правильно, не читая вместе с моими письмами к нему, копий которых у меня не было. Но жажда иметь эти письма не утихала, и примерно через год я снова попросил разрешения на копирование некоторых писем. Разрешение было дано неохотно и при условии, что всякий человек, которому я дам копии, должен дать мне торжественное обещание, что не будет никому их передавать. Одной из тех, у кого были копии, была мисс Арундэйл. Когда долгое время спустя Блаватская приехала в Англию и остановилась у Арундэйлов, она, по-видимому, услышав об этих копиях, приказала мисс Арундейл дать их ей. К тому времени мисс Арундэйл была страстно ей предана и считала, что её воля важнее святости первоначального обета. Эти копии были переданы Блаватской, и многие из них к моему глубокому сожалению попали в печать в Америке и других местах.

Вернёмся к изложению событий. Наконец я решил, что должен взять оригинал этого письма, которое столь странно использовала Блаватская в «Тайной доктрине», на встречу теософов на Авеню роуд и раскрыть всё дело. Я даже пошёл на это собрание с письмом в кармане и всё же не сделал разоблачения. Я полагаю, что находился под влиянием, удержавшим меня от этого. Вернувшись домой, я положил письмо обратно в ящик, где хранились и остальные.

В другой раз, в то время, когда у нас была Мэри, раздражение в связи с противоречием утверждений в моей книге и книге Блаватской, усилилось, и я ещё раз решил, что нужно раскрыть правду. Я стал искать в ящике это важное письмо, но не нашёл его. Моя жена и Мэри пришли мне на помощь и просмотрели всё содержимое ящика по одному листочку, пока им не стало ясно, что нужного письма там нет. Я откровенно спросил Учителя, не было ли оно изъято оккультными средствами, и он сказал, что не хотел бы отвечать на этот вопрос. Потому у меня была причина быть уверенным в том, что Блаватская фактически похитила письмо путём использования оккультных сил, и этот случай свидетельствует о её высоких способностях как мага, но не о её нравственных принципах.

Когда через много лет Безант и Ледбитер, в связи с развитием их собственных психических способностей, оказались в состоянии подтвердить ту роль, которую Марс и Меркурий играют в развитии человечества, А. Безант, будучи тогда редактором «Люцифера», опубликовала заявление в оправдание действительных фактов, но к сожалению, современные издания «Тайной доктрины» всё ещё запятнаны тем скандальным высказыванием на эту тему.

Мэри вернулась к нам в феврале 1889 г., и наши месмерические сеансы возобновились. Ни дневник, ни моя память не позволяют мне дать насколько-нибудь подробного отчёта о наших беседах с Учителем или с «Ней», как мы стали называть высшее Я Мэри (этот термин был навеян романом Райдера Хаггарда). Но все они внесли в клад в подготовку разных выпусков «Трудов Лондонской ложи», сыгравших такую важную роль в расширении наших теософических знаний. Мэри очень неохотно подчинилась полученному ею призыву вернуться домой и в середине мая оставила нас. Сразу же после этого мы отправились в Саутси, поскольку моя жена нуждалась в перемене атмосферы после очень беспокоившей нас болезни — приступа герпеса, продержавшего её в постели почти две недели. Возвратившись через неделю или две, мы вернулись к нашей довольно активной общественной жизни, и наши вечерние приёмы по вторникам были многолюдны, как обычно.

В осенний сезон отпусков мы опять отправились в Саутси, где пробыли несколько недель. Вместе с полковником Гордоном мы арендовали яхту и постоянно выходили в море, одни или с друзьями. Затем, по возвращении в город, мы отправились в Париж — увидеть великую французскую выставку и только что построенную тогда Эйфелеву башню. Во время пребывания в Саутси мы на день отправились в Бембридж, где нас очень привлёк выставленный на продажу дом под названием Вэст Клифф. Тогда у меня был достаток средств, так как Хэнсард Юниен был на пике своего процветания, и мы серьёзно думали о покупке этого дома, но по неким непостижимым для меня причинам мы получили письмо от Мэри, вдохновению которой полностью доверяли, в котором она определённо отвергала эту идею, так что мы оставили её. Я всегда об этом жалел, так как когда настал финансовый крах, этот дом, стоивший 1800 фунтов, спас бы соответствующее количество наших средств.

* * *

Совсем недавно (я добавляю это примечание в 1914 году) я узнал от Учителя, что причина неодобрения покупки этого дома была в том, что атаковавшие меня силы тёмных вознамерились меня утопить, а я, поселившись на острове Уайт, в силу своей любви к морю обязательно бы завёл себе парусную лодку. Похоже, я был целью множества таких нападений, большинство которых (всегда, когда они действительно угрожали моей жизни) были отражены силами Белой Ложи.

* * *

Тут были сделаны приготовления к тому, чтобы принять у нас дома Ч. Ледбитера, который должен был приехать со Шри Ланки (где жил в очень жалких условиях), чтобы стать наставником нашего сына Денни, мальчика 12 лет. Он весьма охотно принял это предложение, но на пути к его осуществлению стояла одна трудность. Учитель поручил ему принять на себя заботу об одном шриланкийском мальчике, с которым он был кармически связан, и он не мог вернуться в Англию, не взяв его с собой. Поначалу мы отвергали эту идею, но ради Учителя согласились на это, поскольку в его план, очевидно, входило, чтобы Ледбитер дал мальчику образование. Этого мальчика, примерно такого же возраста, как и Денни, звали Курумпумалледжа Джинараджадаса, и вскоре для удобства его имя сократили до Раджа.

На меня произвёл большое впечатление случай, произошедший вскоре после того, в январе 1890 г., когда совершенно неожиданно, приехав в Лондон с компанией других друзей, к нам зашла Мэри. Я старался никогда не говорить Ледбитеру ни слова о наших занятиях с ней. Он был в гостиной с моей женой, когда Мэри, мимоходом поговорив со мной в библиотеке, бросилась вверх по лестнице и ворвалась к ним. Через несколько минут Ледбитер спустился ко мне в очень возбуждённом состоянии. «Вы знаете?» — спросил он. Я понял, что он имел в виду, и ответил «да». Он увидел сияние необычайной ауры Мэри и сразу же признал в ней человека, далеко продвинувшегося в оккультизме. Мэри приехала к нам жить 8 февраля, и наши месмерические сеансы возобновились. В дневнике я нахожу частые записи о лекциях, с которыми я выступал в домах разных друзей и других местах.

В тот период Учитель дал мне через Мэри множество сведений о моих египетских жизнях, предшествовавших римской, и я могу воспользоваться возможностью, чтобы немного рассказать о первой из двух, имевшей место за 1900 лет до второй, что можно отнести к XIX династии. В той ранней жизни я был солдатом и был замечен в компании с Ледбитером, тоже солдатом. Мы поднимались вверх по реке, участвуя в походе, отправленном с целью подавить какой-то бунт. В городе, в который нас послали, мы вели сильные бои, и среди прочих захватили в плен молодого человека, которому было суждено стать Учителем. Я думаю, что мне как-то удалось сделать так, чтобы он не был убит. По нашем возвращении в Фивы этот пленник был передан в качестве раба одной женщине (в которой опознали Мэри), которая была к нему очень добра и обеспечила ему какую-то должность в Храме. Девушку, тоже привезённую вместе с пленниками (которая в этой жизни оказалась моей женой) отдали мне в качестве дополнительной жены (полигамия в то время была делом обычным). Вторая моя египетская жизнь была описана в начале этой автобиографии.

В этот раз Мэри оставалась у нас до конца мая. Ближе к концу июня мы с женой съездили на неделю в Париж; эта поездка была связана с одной из компаний Боттомли, с которой я был связан и которая пришла на смену «Галигуани Мессенджеру». Это оказалось ужасающей неудачей в конце, когда наступил общий крах. В июле мы на время отправились в Бембридж, остановились в отеле Спитхед и стали искать ещё дома на острове Уайт. Один из них, под названием «Ивовый берег», особенно нас очаровал, но мы так никогда и не собрались его купить. Я вернулся в Лондон. Моя жена присоединилась к Ледбитеру, мальчикам и мисс Арундэйл, жившим в сельском доме на Саутхэмптонском заливе, но в августе вернулась ко мне в Лондон. Затем мы опять отправились в Швейцарию — сначала в Люцерн, затем в Уши, Лозанну, и наконец, в Шамони. Там мы остановились на некоторое время, и швейцарский воздух достаточно укрепил мою жену, чтобы она могла совершать долгие прогулки по окрестным возвышенностям (иногда на части пути используя мула). Сам я совершил свой самый долгий альпийский поход, поднявшись на Гран Мулет.

Это было приблизительно на пике моего иллюзорного процветания. В декабре мы решили снимать другой дом и 31 числа переехали на Лейстер Гарднс, 27. А в январе 1891 г. начались серьёзные неприятности, ход которых я уже описал.

Мэри в январе приехала в Лондон, а в феврале приехала жить к нам, и наши обычные месмерические сеансы возобновились. Несмотря на наше внутреннее мрачное настроение, общественные дела продолжались и на наши приёмы по вторникам приходили толпы посетителей.

Мы не были в тесном контакте с жившими на Авеню роуд, и судя по дневнику, мы услышали о смерти Е.П. Блаватской на следующий день, 9 мая. 11-го я присутствовал на кремации в Уокинге. Мэри тогда нас покинула, уехав домой ещё 2 мая. В этот год мы не позволяли себе никаких дорогостоящих путешествий, но постарались извлечь максимум из поездок в Саутси; то же самое повторилось и в следующем, 1892 г., в начале которого нас очень беспокоили болезни. У жены началось какое-то заболевание, поразившее её ноги и руки так, что она не могла стоять и долгое время была прикована к постели, и в тот же период наш сын Денни тяжело заболел корью и едва избежал летального исхода, которого вполне ожидал врач. Однажды я просидел с ним до двух ночи, а затем меня выручила Мэри, бывшая тогда с нами. Позже она сказала, что около 3:30 пришёл Учитель и сделал что-то, что отвратило опасность. После этого мой мальчик стал быстро поправляться, и когда моя жена тоже достаточно выздоровела, мы все отправились в Саутси для перемены атмосферы. Мэри нас сопровождала. В тот раз меня очень заинтересовали иногда происходившие у неё проявления способностей к ясновидению. Незадолго до этого, в Лондоне, я взял её с собой на военно-морскую выставку в Эрлс корте, одной из достопримечательностей которой была полноразмерная модель корабля адмирала Нельсона «Виктори» с восковыми фигурами, изображавшими падение Нельсона от выстрела и его смерть. Это не произвело на неё какого-либо большего впечатления, чем могла произвести картина, но когда в Саутси я взял её на борт настоящей «Виктори», чистой и отполированной, как с иголочки, она едва могла находить себе путь по палубе. Перед её астральным зрением предстала вся сцена той битвы, и она видела, что вся палуба залита кровью.

Должно быть, вскоре после нашего возвращения из той поездки мы образовали группу из наиболее серьёзных учащихся Лондонской ложи, предназначенную для особой работы, в которой Учитель взялся нам помочь. Долгое время, примерно до того момента, мы держали способности и развитие Мэри в секрете, но этой группе они стали известны. В группу входил граф Бубуа (сам наделённый психическими способностями и находившийся в контакте с Учителем, махатмой Морья), Скотт Эллиотт, мисс Арундэйл, мистер и миссис Варли, ещё один или два человека, и конечно же, Мэри и Ледбитер. Документы, приготовленные для просвещения этой группы, были очень интересны и положили начало «Трудам Лондонской ложи», которые стали часто публиковаться.

В этот год Мэри оставалась у нас до начала июня. Здоровье моей жены было хрупким, и по пожеланию врача, после того, как Мэри оставила нас, мы на две недели отправились в Рамсгэйт. Некоторое время я зарабатывал на жизнь в качестве управляющего издательской компании Кигэна Пола — одного из предприятий Боттомли, которое в отличие от большинства других не пришло к полному разорению, но много лет влачило бесприбыльное существование; я также много писал для индийских газет, это была тяжёлая работа. В июле моя жена отправилась с Арундэйлами на ферму на Саутхэмптонский залив, а я — в путешествие на Нордкапп на одном из норвежских пароходов с парусным оснащением. На обратном пути я свалился с очень серьёзным воспалением горла, что заставило меня день или два пролежать в гостинице в Копенгагене, но снова был в порядке и вернулся домой через Гамбург на одном из германских пароходов, который направлялся в Америку, но заходил в Саутгемптон. Моя жена в то время была в Саутси, и я присоединился к ней там. По возвращении домой мы предприняли попытки найти более дешёвый дом, но в конце концов агент, представлявший владелицу Лейнстер Гарднз, согласился дать нам значительную скидку, так что мы остались.

В 1893 г. Мэри приехала к нам раньше обычного, в конце января, и хотя наши месмерические занятия, встречи группы и другая теософическая деятельность проходили в таком же объёме, как обычно, а Мэри и моя жена постоянно заболевали так или иначе, в апреле произошло захватывающее событие. Мэри под срочным давлением своего высшего «я», которое мы называли «Она», решила вступить в брак. Поскольку в этом рассказе я скрыл её настоящее имя, я должен скрыть и имя человека, который должен был стать её мужем, и о многом, связанном с этой помолвкой, я не могу свободно говорить. В своём бодрствующем сознании Мэри относилась к замужеству с сильной неохотой, но она была вынуждена на это согласиться. Насколько я мог заключить, когда она была в трансе, сам Учитель отказался как-либо вмешиваться в это дело. Её будущий муж был человеком, о котором мы с женой были очень высокого мнения, один из наших самых близких друзей теософов, но мы чувствовали, что этот брак положит конец тем условиям, которые до сих пор определяли наше общение с Мэри.

Она уехала от нас домой в июне, но снова была с нами в сентябре и вышла замуж, уехав из нашего дома во вторник 10 октября 1893 г. Последствия этого брака были странными и непредвиденными, и вместо того, чтобы доставать из дневника маленькие случаи один за другим по мере развития событий, будет удобнее разобрать это дело полностью.

Некоторое время в наших отношениях с Мэри не было заметно никаких разительных изменений. Её муж сам никоим образом не противодействовал сохранению её прежнего положения. Иногда она приходила к нам пообедать, провести сеанс и переночевать. Я иногда навещал её в её новом доме и месмерически оказывал ей помощь, если она плохо себя чувствовала. Но постепенно я стал замечать, что по мере того, как её бодрое вхождение в новую жизнь становилось более очевидным, её прежний интерес к встречам Лондонской ложи и моим лекциям стал затухать. Она могла пропускать их ради развлечений в обществе, тогда как раньше они были для неё важнее всего прочего. Затем она стала проявлять озабоченность, чтобы скрыть свою связь с теософией от родственников своего мужа (за исключением его сестёр, которые сами были искренне к ней привязаны). Я должен объяснить, что её муж был очень обеспеченным и был тесно связан с очень богатой семьёй. Он, что всегда нужно понимать, готов был пожертвовать всем ради теософии, но его преданность была сосредоточена на его жене, чей психический дар и духовное развитие (на момент брака) завоевали его безусловную верность.

Изменения в отмеченном мною направлении шли медленно, но верно. Обстоятельства, которые я припоминаю, позволяют мне определённо установить дату окончания моих прежних отношений с Мэри. Это был 1898 год. Внешне мы оставались близкими друзьями, но оккультная связь затухала по мере того, как Мэри становилась всё больше поглощена мирскими интересами своей супружеской жизни. Поначалу я был рад тому, что её брак оказался намного более счастливым, чем она ожидала, но в этих изменениях был оттенок печали. И это привело к некоторой напряжённости между ею и моей женой, чья безусловная преданность высшей жизни сделала для неё почти нетерпимым откат Мэри. Мэри, когда была с мужем, могла спонтанно входить в состояние транса и говорить с ним, как казалось, с прежнего уровня её «Я». Но у нас с женой началось недоверие к её сообщениям, о которых мы слышали. Что касается меня, то после 1898 г. у меня уже не было с Мэри никаких сеансов прежнего характера, и не было ни малейшего проблеска, напоминавшего сообщения, полученные от Учителя.

Мои личные тёплые отношения с Мэри продолжались, не разорвавшись, так сказать, на поверхности, но их оттенок как-то изменился, хотя во время кризисов они возрождались, как например после ухода из этой жизни моей дорогой жены в 1908 г., когда сочувствие Мэри моей печали было ярким и прекрасным. Но чуть позже развитие событий приняло ужасный оборот. Чтобы это объяснить, я должен сразу разобрать кризис в делах Теософического Общества, связанный с Ледбитером, — кризис, который случился в 1906 г.

В предшествовавшие этому несколько лет Ледбитер путешествовал с лекциями, главным образом, в Соединённых Штатах. Многие люди в Америке решили воспользоваться, как они считали, благоприятной возможностью — вверить своих сыновей его заботе. В конце концов стали распространяться ужасные слухи, что его отношения с этими мальчиками имели преступный характер. Некоторые поверившие в них стали с негодованием упорно раздувать это дело. Обратились к Безант и Олкотту. Стала нарастать очень неприятная переписка, которая не была по-настоящему опубликована, но распространялась в машинописных копиях. Полковник Олкотт, бывший тогда в Европе, приехал в Лондон, чтобы разобраться с этим делом, и созвал большой неформальный комитет, который он назвал «консультативным советом», чтобы обсудить, что же нужно сделать. Ледбитер присутствовал на собрании, рассмотрение дела на котором было крайне неприятным. Он честно признал, что дабы спасти мальчиков от сексуального желания к противоположному полу, что он считал большим злом, он научил их тому, что обычно называют самоудовлетворением. Перекрёстный допрос со стороны членов совета, настроенных крайне враждебно, заставил его рассказать обо всех подробностях его наставлений, определённо тошнотворных, хотя конечно же, он с негодованием отвергал все предположения, что он совершил уголовное преступлние.

С первого же момента, когда он обнаружил, что представляет опасность для Теософического Общества, он вручил полковнику Олкотту заявление о выходе, и вопрос, который должен был решать консультативный совет, состоял в том, принять ли это заявление о добровольном выходе или официально исключить Ледбитера из Общества. Я внёс поправку, смягчавшую жёсткую резолюцию, предложенную самыми ожесточёнными противниками Ледбитера, и в конечном счёте это было принято. Ледбитер отошёл от дел, и хотя Общество несомненно получило удар, никаких дальнейших разрывов сразу же за этим не последовало.

В феврале 1907 г. Олкотт умер в Адьяре, и я получил от находившейся тогда там миссис Руссак письмо, где описывалось явление Учителей возле кровати, где лежал умирающий. Мы с женой не поверили в подлинность этих явлений, хотя информация, полученная мною от Белой Ложи за последние год или два, показывает, что эти сообщения имели больше оснований, чем мы тогда полагали.

По правилам Общества я, как вице-президент, стал наделён президентскими полномочиями до избрания нового президента. Возникли некоторые обескураживающие проблемы. В письмах из Адьяра меня убеждали делегировать свои полномочия кому-то из находящихся на месте. Казначеем, д-ром Дэвидсоном, был предложен Бертрам Кийтли, тогда как Анни Безант по телеграфу просила меня выдвинуть её. Она, согласно отчёту миссис Руссак о феноменальных явлениях Учителей, была назначена новым президентом, и похоже, в Адьяре воцарилось смятение. Не веря в предполагаемые явления, я не считал верным уступать её предложению, тогда как назначить Бертрама Кийтли, который был сильно против неё настроен по причине блокирования с самыми яростными врагами Ледбитера, представлялось мне оскорблением по отношению к ней. Так что я принял средний курс и телеграфировал, что наделяю имеющимися у меня полномочиями д-ра Дэвидсона.

Затем были проведены так называемые «выборы» президента, но иной кандидатуры, кроме Безант, выдвинуто не было, и Обществу просто предложили одобрить её или отклонить. Таким образом, процедура была несколько неправильной, но голосов в поддержку оказалось значительное большинство, и таким образом назначение Безант было подтверждено. Я не мог и не могу ничего сказать против такого результата, как бы он ни был достигнут. Анни Безант в большинстве отношений оказалась исключительно подходящей для роли лидера теософического движения. Она однако сделала то, что я счёл и считаю большой ошибкой. Она пригласила Ледбитера вернуться из своего изгнания и присоединиться к ней в Адьяре, использовав всё своё влияние, чтобы убедить Генеральный совет пригласить его обратно в Теософическое Общество. Это действие с её стороны вызвало в Обществе неистовый шум, и начались выходы из него во всех направлениях.

Между мной и Безант развилось чувство напряжённости. Поначалу, после подтверждения её в должности президента, она вновь выдвинула меня в качестве вице-президента, но после написания статьи под названием «Злоключения теософии» («The Vicissitudes of Theosophy»), опубликованной мною в журнале «Броуд вьюз», она обиделась и официально потребовала, чтобы я ушёл в отставку. Я согласился, и долгое время наши отношения были заморожены.

Возможно, отношение Безант к Ледбитеру можно объяснить следующим образом. В июне 1894 г. по её просьбе она была допущена на встречи нашей группы Лондонской ложи. К тому времени её психические способности ещё не были развиты. Одним из важнейших элементов нашей группы был Ледбитер, вторым, конечно, Мэри. Мне удалось обеспечить ему место в лондонском офисе «Пайонира», и так он зарабатывал себе на жизнь. Я не знаю, как возникла эта идея, но вскоре после того, как Безант присоединилась к нашей группе, через Бертрама Кийтли ему поступило предложение оставить это место, поселиться на Авеню Роуд и помогать в проводящейся там работе. Ему предполагалось платить жалование, на которое он был бы способен прожить. Оба Кийтли были людьми достаточно обеспеченными, и вместе с некоторыми другими готовы были это гарантировать. Ледбитер заявил, что оставит решение за мной. Мне было очень жаль на это соглашаться, но я хорошо знал, что самому Ледбитеру очень понравилось это предложение, и решил не стоять у него на пути и согласился.

Думаю, что близкая дружба, завязавшаяся между ним и Безант во время его жизни на Авеню роуд, значительно стимулировала развитие её психических способностей, и благодаря общему опыту на высших планах они стали соединены очень искренней симпатией. Я не сомневаюсь, что затем, когда Ледбитер уехал за границу и годами был в Америке и Австралии, Безант очень остро переживала разлуку с близким другом, и став президентом, захотела его вернуть. Так или иначе, она пригласила его в Адьяр, и он туда приехал.

В Англии люди, резко относившиеся к его поведению, были в ярости, а в Лондонской ложе таких было немало. Мэри сама очень негодовала по поводу восстановления его в Обществе, а её влияние на многих членов ложи было очень сильным. У меня не было сильных чувств в поддержку противоположной стороны, но я не вполне разделял и её чувств. Однако когда в Лондонской ложе дело дошло до голосования, оно оказалось единодушным в пользу выхода из Теософического Общества. Только один член откололся и остался вне собрания. Ложа не захотела самораспускаться, но решила продолжить на независимой основе под новым названием.

Таким образом вышло, что в начале 1909 г. было основано Элевсинское Общество. Для меня это был мрачный период, последовавший после смерти жены, но к дальнейшим событиям своей личной жизни я перейду, завершив некоторые из этих общих объяснений.

Вернусь теперь к тому, что я назвал ужасным развитием событий в моих отношениях с Мэри. Это произошло следующим образом. Элевсинское Общество просуществовало только год или два. Напряжение в Теософическом Обществе, связанное с Ледбитером, практически сошло на нет. Я смог открыть новый канал сообщения с Учителем (о котором более полно расскажу позже), и узнал, что он желал, чтобы я вернулся в Теософическое Общество. Он не ругал меня за создание Элевсинского. Напротив, он сам предложил мне это название. Но оно уже выполнило своё назначение. Сам я чувствовал, что было бы абсурдно оставаться в стороне от великого движения, начать которое в западном мире мне выпала честь. Обсудив дело с А. Безант в ходе её визита в Лондон в 1911 г., я обнаружил, что она тоже знала из своих источников, что Учителя хотели, чтобы я вернулся. Я так и поступил; я был восстановлен в своей первоначальной должности вице-президента и получил огромное количество трогательных зачастую писем от теософических лож и отдельных членов по всему миру, приветствовавших моё возвращение.