АВТОБИОГРАФИЯ

Альфред П. Синнетт

АВТОБИОГРАФИЯ

 Перевод на русский: Зайцев К.А.

 (В незначительном сокращении.)

Я решил подготовить запись опыта, через который мне пришлось пройти в этой жизни, для публикации когда-нибудь в будущем. Сейчас физическая фаза моего существования подошла к концу, и это будет опубликовано, если попечители, которым я оставляю рукопись, решат так с нею поступить. Как сборник воспоминаний с бытовой точки зрения эти записи не будут иметь ценности. Рассказ об этом моём воплощении не был бы интересен никому, кроме немногих близких друзей, если бы касался только малозначительных мирских событий, но оно так глубоко переплетено с началом великого теософического движения, и это обстоятельство может вызвать у будущих теософов интерес к личности, связанной на ранних этапах с его великолепным развитием.

Моя книга «Оккультный мир», описывающая обстоятельства, при которых я вошёл в соприкосновение с великим Учителем, адептом, от которого я впоследствии получил учение, позволившее мне написать следующую книгу — «Эзотерический буддизм» — вероятно, знакома всякому, кому доведётся читать следующие страницы. Так или иначе, в ходе моего нынешнего повествования не стоит повторять этот рассказ. Когда я подойду к описываемому в нём периоду, мне придётся опять на него сослаться, но сначала позвольте мне заняться более ранними годами моего нынешнего воплощения.

Тем не менее, многие болезненные опыты тех ранних лет обретут для изучающего оккультизм более ясное значение, если ту историю, которую я собираюсь рассказать, предварить некоторым рассказом о предыдущих воплощениях, через которые я прошёл. Я не заявляю, что помню их, но, как известно всем изучающим оккультизм, людям, обладающим достаточными психическими способностями, возможно вспомнить не только свои прошлые жизни, но и идентифицировать в прошлом тех, кого они знают по нынешней жизни, и так проследить не только свой эволюционный путь, но и их. В общих чертах факты, касающиеся трёх моих жизней, предшествовавших этой, были сообщены мне давно великим Учителем, от которого, при обстоятельствах, подробно описанных в «Оккультном мире», я получил учение, изложенное мною в той и других подобных книгах. После этого они наблюдались и продвинувшимися учениками-оккультистами, имевшими достаточную для этого квалификацию, и были во многих отношениях расширены. Располагая этой помощью, я получил много отрывочной информации, касающейся жизней, задолго предшествовавших тем, карма которых хорошо заметна в моей нынешней жизни, но для моей нынешней цели необходимо коснуться только двух, предшествующих той, в ходе которой я это пишу.

* * *

Перечитывая эту запись в 1914 г., я нахожу желательным добавить, что с тех пор как я это писал, я узнал, что у меня было ещё одно воплощение после двух вышеупомянутых — это было в Елизаветинскую эпоху, когда я был известен как сэр Джон Спенсер, богатый купец, удостоившийся близкой дружбы с Фрэнсисом Бэконом. Кое-какие факты касающиеся жизни Спенсера приведены в «Национальном биографическом словаре» (Dictionary of National Biography), но она была не очень тесно связана с моим продвижением по пути оккультизма или откатыванием назад, так что Учитель К.Х. её не коснулся, когда рассказывал мне о моих древнеримской и древнеегипетской жизнях.

* * *

Около 4000 лет назад я жил в Египте (в основном в Мемфисе) и служил в должности, которую я наверно должен назвать жрецом (хотя это выражение не кажется мне привлекательным) при одном из храмов. Хотя тогда на широкую публику не изливался такой поток знаний, как в наше время, существование того знания, которое мы теперь называем высшим оккультизмом, было общепризнанно. И в той жизни, о которой я сейчас рассказываю, я уже осознал важность стремления подняться по Пути, если использовать современное выражение, и даже получил важные оккультные посвящения, предполагающие обет преданности дальнейшему духовному прогрессу. Но этот прогресс был прерван могучей эмоцией другого рода. Меня снесла с Пути захлестнувшая меня сила великой любви. Теперь я знаю, что женщина, ставшая объектом той любви, была связана со мною разнообразными путями на протяжении многих жизней. И ради неё в той египетской жизни я нарушил принятые обеты. Поскольку мне придётся ещё говорить о ней, чтобы эта история имела хоть какую-то ценность для читателя, позвольте мне назвать её условным именем, пусть это имя будет Вера.

Я не помню, достиг ли я в той египетской жизни хотя бы временного счастья, соразмерного той жертве, которую я сделал в погоне за ним, но кармические последствия были необычными. Насколько я понимаю ход событий, за мной в тот момент не числилось плохой кармы, достойной упоминания. А как известно изучающим оккультизм, закон кармы даёт нам то, чего мы желаем, если мы не ставим на пути препятствий неверными действиями, несовместимыми с осуществлением наших желаний. В той египетской жизни я ясно показал, что моим высшим желанием было личное счастье, т.е. я желал наслаждаться любовью Веры. Нарушенный мной обет имел отношение к моему духовному прогрессу, и карма этого поступка не действовала в отношении мирских обстоятельств. С тех пор она проявлялась, и достаточно разнообразно, но не стояла на пути моего главного желания. Так что в своей следующей жизни (опять я вынужден вставить примечание — с тех пор я узнал, что до римского периода у меня были и другие египетские жизни, хотя общий ход моего рассказа и не потребует больших поправок) я воплотился в Риме в I веке просто баловнем судьбы — среди этих благ было и богатство, и высокое положение, — и с Верой, тогда тоже воплотившейся, в качестве моей жены.

В мою задачу сейчас не входит углубляться в подробности той жизни, даже в той ограниченной степени, в какой позволяет это сделать моя осведомлённость. Достаточно сказать, что все обстоятельства способствовали моей свободе следовать каждому эгоистическому побуждению, и я создал то, что называют плохой кармой, в примечательном изобилии. Я не имею в виду, что я стал жертвой излишеств, составивших той эпохе дурную славу, но очевидно, моим главным занятием была погоня за мирскими удовольствиями — что, помимо многих других последствий, которые я могу лишь смутно соотнести с прошлым, глядя на опыт нынешней жизни, привело к явной измене жене. Я понимаю, что искренне её любил, но другие привязанности, созданные мною, оскорбляли её и причиняли ей боль.

И именно характер той римской жизни (если можно считать мою елизаветинскую жизнь интерлюдией, относящейся к совсем другому потоку кармы) послужил причиной того, что неумолимым законом я был брошен в многочисленные неприятности той жизни, которая теперь близится к завершению. Друзья, которые думают обо мне просто как о привилегированном человеке, которому посчастливилось выдавать миру оккультное учение, не имеют понятия о тех мрачных тяготах, через которые я прошёл в ранний период своей жизни.

Мне дали понять, что мой дед был процветающим врачом, который по моде той эпохи проиграл своё состояние. Его сыновьям пришлось выплывать или тонуть самим, оставленными на произвол судьбы. Мой отец выплыл на журналистике и литературе. В 1825 г. он женился на моей матери Джейн Фрай, о жизни которой я знаю очень мало. Он умер в 1844 г. в возрасте около 45 лет, оставив мою мать и её семью без средств к существованию. Я родился 18 января 1840 г.; точной записи времени рождения у меня нет. Я только знаю, что это было поздно вечером. Моя жена, изучавшая астрологию, уточнила время как 22:30 или 22:45.

Нас было несколько детей. Старшая, Джулия, была многообещающей девочкой, поэтически одарённой, но умерла совсем молодой вскоре после смерти отца. Следующая, София, дожила до преклонного возраста, но провела многие годы прикованной к постели. У неё был заметный художественный талант, но она страдала от плохого здоровья и бросила живопись, не успев добиться признания. Мой брат Фредерик заболел лёгочной болезнью ещё в молодости, уехал в Австралию, добился там успеха как журналист и умер примерно в 1886 или 1887 г. Следующий ребёнок, моя сестра Эллен (ещё живущая, когда я это пишу) в юности зарабатывала гувернанткой, но удачно вышла замуж за Эдварда, сына известного филантропа-просветителя Уильяма Эллиса. У неё есть дочь и несколько сыновей, и у всех дела идут неплохо. Они сменили свою фамилию на де Везэн, как они по праву должны называться, потому что такой была первоначально фамилия их семьи во Франции.

Как известно изучающим оккультизм, мы не приходим в воплощение по одиночке, вне связи с теми, с кем уже были связаны в прошлых жизнях. И хотя позднейшие исследования позволили мне выявить среди своих современников достаточное количество друзей и родственников по прошлым жизням, нынешняя родственная связь не обязательно коренится в прошлом. Насколько я мог пока что убедиться, у меня не было кармических уз, привязывающих меня к семье, в которой я родился в этой жизни. Моя карма, я полагаю, предполагала болезненное воплощение и необходимость страданий, что моё окружение и обеспечивало.

Литературные таланты и неутомимое трудолюбие моей матери обеспечивало нам — только-только — крышу и хлеб в течение моего детства. Мои старшие сёстры с самого раннего возраста, как только было возможно, стали поддерживать семью своими заработками в качестве гувернанток, но я помню постоянную озабоченность насчёт денег, от которой страдала моя мать. Меня отправляли в дешёвые школы по соседству там, где мы жили — в Кэмдене и Кентиш Тауне, и как я смутно помню, учёба там была очень неприятной — отчасти по причине моего робкого характера (который, полагаю, был результатом женского воспитания), что сделало меня жертвой школьных задир. Затем пришло время, когда я был послан в Лондонскую Университетскую Школу на Гауэр стрит, и для меня получили разрешение обучаться там, не платя обычных взносов. Оно было получено благодаря вмешательству моей тёти, мисс Сары Фрай, которая была гувернанткой и давала уроки в семье м-ра Ки, завуча этой школы.

Эта договорённость оказалась не очень успешной и много лет не продлилась. Я достаточно неплохо успевал по элементарной математике и французскому, но был не в состоянии достичь успехов в латыни и у меня постоянно были связанные с этим неприятности.

Моя внешкольная жизнь в тот период стала несколько светлее благодаря доброте сестёр Джона Стюарта Милла. Моя мать была знакома с их семьёй и мы часто ходили к ним в гости на Кенсингтон Сквэр. Так что я помню мать Милла, что сейчас кажется глубокой стариной. Помню, что когда мне было 12 лет, с одной из мисс Милл мы отправились посмотреть похороны герцога Веллингтона из сада Малборо Хауса — в то время он был не королевской резиденцией, а просто общественным зданием, используемым для разных контор.

Мой краткий школьный курс закончился следующим образом. У меня возникла глубокая неприязнь к учителю латыни, и одним утром я имел глупость написать мелом на доске в кабинете математики оскорбления в его адрес. Меня выявили, так как всех мальчиков опросили, и я, рад теперь признаться, не стал врать. Меня вызвали к завучу и заставили выучить 500 строк на латыни, причём я должен был находиться взаперти, пока это не будет сделано. Дисциплина в этой школе осуществлялась без всяких телесных наказаний.

После того, как я несколько дней находился взаперти в школе с утра до самого вечера, нисколько не продвинувшись в данной мне задаче, мать забрала меня из школы совсем и дала мне работу, подходящую моим вкусам — черчение. В то время все мои склонности были направлены к инженерной деятельности, но у меня не было денег, чтобы законно заняться этой профессией. Моим единственным шансом было начать в качестве чертёжника. Скоро я приобрёл неплохие навыки в этом деле и с помощью сестёр Милл был взят в качестве бесплатного подмастерья в чертёжную контору одного из патентных агентств в Линколнс Инн Филдс. Со мной не очень великодушно поступили, так как я выполнял ту же самую работу, что и старшие, получавшие полную плату чертёжники, так что этот период я тоже вспоминаю, как очень несчастливый. Главному чертёжнику я не нравился, так как он поначалу видел во мне мальчика на посылках. Я протестовал против такого подхода, и старший партнёр фирмы принял мою сторону, но эта неприятная напряжённость не была большим облегчением, хотя в конце концов я был удостоен щедрого жалования в 10 шиллингов в неделю.

Позже, уже как вполне компетентный чертёжник, я получил нормально оплачиваемую работу в других фирмах и наконец был в состоянии зарабатывать себе на жизнь и облегчить нагрузку на скудные заработки матери.

Раз уж я обратился к периоду своего детства, тут пожалуй будет уместно попытаться дать читателю более ясное представление о примечательной личности моей матери. Если бы ей больше повезло, я уверен, что она добилась бы известности в литературе. Единственная важная книга, которую она смогла написать, будучи вдовой, «Обходные пути истории» (Byways of History), привлкла внимание, но необходимость зарабатывать на хлеб для детей не дала ей продолжить создавать оригинальные труды и всё мое бедное детство она зарабатывала переводами и писала для журналов, если могла получить от них хоть несколько фунтов. Должно быть, когда она писала свою книгу, у неё ещё оставалась деньги от моего отца, т.к. она ездила в Германию, взяв меня, ещё маленького, с собой, и останавливалась на некоторое время во Франкфурте, собирая материал. Конечно, мои воспоминания об этом периоде самые смутные. Чёткие воспоминания начинаются с более позднего периода, когда мы жили в маленьком домике в Кентиш Тауне.

В моём распоряжении ещё остались некоторые старые дневники, которые моя мать вела в тот период. Это лишь фрагменты, не дающие связной истории её жизни. Я не всегда могу выяснить, где они написаны, они касаются больше состояния чувств, нежели событий, так что это очень грустное чтение, ибо жизнь моей матери в то время была омрачена разнообразными бедами и печалями.

< . . . >[1]

К 19 годам у меня появилась наклонность писать. Я составил некоторое мнение о несовершенстве патентных законов и написал на эту тему памфлет, опубликованный мистером Риджвэем, который, я думаю, знал моего отца. Он обладал влиянием в вечерней газете «Глоб», и устроил меня там на должность ассистента редактора.

Это означало значительное улучшение моего положения. Я получал жалование в 3 фунта в неделю и вскоре подружился со своим непосредственным начальником, Хербертом Стэком. Это была во всех отношениях очень важная поворотная точка в моей карьере. Я всё ещё жил с матерью в разных съёмных квартирах, но познакомился со многими друзьями м-ра Стэка и моя дружба с ним переросла в очень сильную привязанность. Дж. С. о’Дауд тоже работал в «Глобе», и мы с м-ром Стэком иногда проводили воскресенья на реке в Кингстоне. Это был для меня очень приятный опыт. Тогда началось волонтёрское движение, и трое из нас — Стэк, я, и Джордж Хупер, тоже работавший в «Глобе», присоединились к отряду Южного Мидллсекса под командованием лорда Рэнело. После тренировок мы иногда ужинали у Хуперов (в Бедфорд Гарднз, Кенсингтон), и в один из этих вечеров я встретил там Веру!

Она была немкой по рождению, у неё было великолепное контральто и она приехала в Англию, собираясь сделать карьеру концертной певицы. Я познакомился с ней. Случилось так, что из-за безразличия редактора «Глоба» Уилсона к подобным вещам билеты в театр и оперу имелись у нас в избытке, и я имел достаточно свободный доступ к ним. Таким образом, у меня была возможность часто ходить с Верой в оперу, которая была тогда в расцвете: Гризи и Марко пели в Ковент-Гардене, а Титьен и Гуильини — у Её Величества. Конечно, я влюбился в Веру почти сразу и иногда навещал её вечером. В один из этих вечеров я ей признался, и моё предложение было принято.

В то время она жила в очень приятной квартире вблизи церкви св. Джона Вуда. Я думаю, что я ей действительно очень понравился, но она не сразу осознала безнадёжность моих перспектив. Несколько месяцев нашей помолвки прошли в безумном счастье, и я закрывал глаза на будущее. Моя мать, конечно же, этой помолвки не одобрила.

Отец Веры был пастором в Гамбурге. Во время нашей помолвки он нанес визит в Англию и конечно совершенно не одобрил её, но Вера была независимой во всех отношениях и создала у меня впечатление, что будет верна мне, но оглядываясь на мелкие признаки, которым я в то время не придавал должного значения, я чувствую, что у неё созревало убеждение, что эта связь должна быть разорвана.

Трудно преувеличить интенсивность моей любви к ней. Случилось так, что и ей пришлось в свою очередь посетить отца. Я провожал её до самого Кале и расстался с ней в поезде только на следующее утро.

Я вернулся в Лондон, живя в надежде на письма от неё, но так ни одного и не получил. Шли недели, и едва ли можно преувеличить агонию моих страданий от неопределённости. Наконец, в отчаянии я телеграфировал её отцу, спрашивая новостей о ней, и получил от него письмо (на немецком, так что не мог толком его прочитать), где он сообщал, что она оставила все мысли о продолжении помолвки. К тому времени у меня было близкое знакомство с очень примечательным человеком немецкого происхождения, Отто фон Венкштерном. К нему я и отправился с этим письмом, и он полностью перевёл мне его. Его мудрое сочувствие не было высказано в какой-либо банальной форме. Напротив, он сказал: «это окрасит всю твою жизнь». Так оно и вышло.

Вскоре Херберт Стэк почему-то впал в немилость у владельцев «Глоба». Я не помню подробностей, но мне думается, что он стал пренебрегать работой из-за любовных отношений с замужней женщиной, которые в то время поглощали всё его внимание. Так или иначе, его уволили, и на время я стал заместителем редактора. Но мне как-то не удалось удовлетворить работодателей. Возможно, скорбное состояние моего ума снизило мою эффективность, и через некоторое время мне тоже сказали, что в моих услугах больше не нуждаются.

Помимо работы в «Глобе» и после неё я писал передовицы для «Морнинг кроникл», но дела газеты стали идти плохо и она перестала выходить.

Тем временем Херберт Стэк получил должность редактора в «Бирмингэм дэйли газетт». Я встретил его там, и на время он дал мне работу в этой газете. Я уже не помню обстоятельств, из-за которых она прекратилась, но я отправился в Манчестер, чтобы на время занять должность ведущего журналиста в «Манчестер гардиэн». После этого, в 1864 г., я вернулся в Лондон.

Некоторое время я очень нуждался. В сентябре 1864 я отправился в Швецию в качестве специального корреспондента «Дэйли ньюс», и по дороге туда встретил майора Мэсси, спецкора «Стэндард» и главу большого семейства, с которым позже, по возвращении, у меня завязалась близкое и приятное знакомство.

Я оставался без регулярной занятости и стабильных доходов и после своего возвращения из Швеции на протяжении большей части последовавшего года, и внешняя мрачность моих обстоятельств усиливала моё внутреннее бедственное состояние, потому что прошло несколько лет, прежде чем тоска по моей потерянной любви хоть немного ослабла.

В июне 1865 г. я отправился в качестве корреспондента «Дэйли телеграф» в Валенсию, на западный берег Ирландии, на борту «Грэйт истерн», который тогда отправлялся в свою первую экспедицию по прокладке кабеля через Атлантический океан. На судне собралась интересная научная компания, в которой был и профессор Томсон,  как звали его тогда (впоследствии ставший лордом Кельвином). Я мог остаться постоянным спецкором «Дэйли телеграф», но мне предложили стать редактором «Гонконг дэйли пресс», и перспектива радикальных перемен, предполагавшая переезд в Китай, склонила меня принять это предложение, ибо я надеялся, что полная перемена обстановки позволит мне отвлечься от своих страданий. В октябре 1865 г. я отплыл в Гонконг на пароходе компании «P & O» из Саутгемптона. По дороге мне удалось увидеть египетские пирамиды, так как в те времена пассажиры, прибывшие из Англии, ожидали несколько дней в Каире парохода, отплывающего из Суэца.

Это гонконгское назначение стало поворотным пунктом в моей мирской карьере. За три года жизни в этой колонии я накопил 7 или 8 тысяч фунтов и в 1868 г. вернулся домой через Японию и Америку, которую пришлось пересечь на повозке, так как железная дорога в своём продвижении на запад тогда достигла только Миссури.

О трёх годах в Гонконге мне нечего особо сказать. Тамошнее [колониальное] сообщество представляло собой торгашескую плутократию. Время, не занятое работой (в которой я достиг значительных успехов) я проводил в игре в карты, которая была главным развлечением среды, в которую я попал. Но когда бы я ни увлекался азартными играми, что бывало в разные периоды моей жизни, я ни разу не терял самоконтроля, когда мне не везло. Я проигрывал и выигрывал, и теперь даже не могу сказать, в какую же сторону склонился мой общий счёт.

Когда я пересекал Американский континент, моими спутниками были некий доктор Бурн и молодой человек по имени Эбди, но с тех пор я полностью потерял их из виду. По дороге я остановился примерно на десять дней в поселении мормонов Солт-Лэйк-Сити, находившемся тогда полностью в их руках, и подружился с некоторыми из них, а также имел возможность поговорить с Брайэмом Янгом.

Впечатление, сложившееся у меня о мормонах, сильно отличалось от мнений, преобладавших тогда в Соединённых Штатах. Люди — а тогда на всей территории штата Юта жило около ста тысяч человек — были дисциплинированны, вели себя хорошо и были в необычайной степени трудолюбивы. В самом городе Солт-Лэйк-Сити не было каких-либо пороков и преступлений, и девушки могли поздно вечером возвращаться из гостей и прочих развлечений без малейшего риска, что на улице к ним станут приставать. Во всём городе не было питейного салуна, а что до многожёнства, о котором так много говорят, то оно играло очень малую роль в общественной жизни. Только старейшины церкви, строго державшиеся своего учения, имели больше одной жены, а клеветническая теория, распространённая в США и Европе, что всё дело в распущенности и потакании страстям, самым нелепым образом не согласуется с фактами.

Наконец через Ниагару мы достигли Нью-Йорка, и я почти сразу же отправился в Лондон.

Первым из старых друзей, с которыми я повидался, был Хенри Стэк, брат моего большого друга Херберта Стэка, и он рассказал мне о семье, с которой они недавно познакомились — об Эденсорах. Они были очарованы ими. Меня собирались представить им при первой же возможности. В том факте, что я услышал о них, как только вернулся из-за границы, есть особое значение. У меня, особенно во время возвращения домой, было ощущение, что продолжать оплакивать мою потерянную любовь было бы чем-то вроде сумасшествия. Я решил отрезать себя от этого ужасного эпизода, собрав все имевшиеся у меня письма Веры и её портрет, и выбросив их за борт посреди Тихого океана. Я решил, что единственное, что мне оставалось — это жениться, и таинственные силы, управляющие нашими жизнями, не стали терять времени, чтобы навести меня на верный путь, ведущий к этому результату.

Меня сразу же приятно поразила младшая из сестёр Эденсор, Пэйшенс, на которой я в конце концов и женился. Теперь, когда более чем через сорок лет я это пишу, я могу сказать, что этот союз стал осуществлением давних кармических уз, о которых в то время я не мог даже подозревать. Высший авторитет заверил меня, что если бы моё раннее желание было удовлетворено, мой контакт с оккультным миром был бы отложен на много жизней. А мой брак с Пэтти, — как я всегда её называл, — привёл к возвышенным, с оккультной точки зрения, последствиям, но о них я напишу позже.

Трудно будет описать ранние годы нашей супружеской жизни, точно отразив весь ход событий, будучи теперь под впечатлением восхитивших меня возвышенных черт характера моей жены, которая, уже покинув эту жизнь, обрела такие духовные достижения, великолепие которых нельзя вполне постичь физическим мозгом. Но эти ранние годы были не лишены тёмных сторон, как бывает всегда, когда сильная физическая страсть со стороны мужчины не встречает адекватного отклика. Но мне не следует сгущать краски — наша дружба была во многих отношениях приятной ещё и до того, как стала облагорожена духовным прогрессом.

До своей женитьбы я делил жилище с Хенри Стэком во многих местах вблизи Лондона и скоро завязал отношения с газетой «Стэндард», которую тогда редактировал капитан Хэмбер. Я посылал туда подробные описания, касающихся моего путешествия домой, и ещё до приезда обеспечил себе место ведущего автора. Затем я получил постоянное место в этой газете, и многие годы писал все передовые заметки в «Ивнинг стэндард». Эта работа давала разумное оправдание моему браку, который состоялся 6 апреля 1870 г. в церкви св. Иоанна, в Ноттинг Хилле. На медовый месяц мы отправились через Фолкстон в Париж.

Моя жена вскоре начала вести дневник; это была запись событий, которую мог читать кто угодно, а не личный дневник мыслей и чувств. Она вела его всю нашу совместную жизнь, так что теперь он составляет 31 том рукописей, сверяясь с которыми я теперь могу быть точным в датах и порядке развития событий в такой степени, в какой не мог бы, если бы мне пришлось полагаться лишь на свою память.

Ещё до свадьбы мы сняли небольшой домик на Лэдброк Гров, 15, где мы поселились после нашего возвращения из Парижа.

Моя мать умерла 13 ноября 1870 г. Её невесёлая жизнь получила подавляющее завершение, ибо её разбил паралич, ослабивший не только её тело, но и некогда блестящий интеллект.

Джоун, старшая сестра моей жены, к тому времени вышла замуж за Клемента Редферна, и наш свадебный завтрак состоялся в доме на Трагантер роуд, где жили они. Позже они переехали ближе к нам на Бэйуотер роуд. Мы часто проводили вечера там, в нашем доме или у Херберта Стэка на Холлэнд Виллас роуд, встречаясь вместе для игры в карты, что мы тогда чрезвычайно любили. Нашей любимой игрой был покер, который я привёз из Китая, так что год или два мы провели приятно, хотя и довольно бесцельно.

В августе 1871 г., взяв месячный отпуск, мы с Пэтти отправились в заграничное путешествие — сначала в Спа, в Бельгию (будучи привлечены тамошними азартными играми). Мы оба разделяли вкус к игре, но ни в коей мере не теряли голову. Иногда мы немного проигрывали, а иногда немного выигрывали. Из Спа мы отправились через Кёльн по Рейну в Швейцарию, Интерлакен, Муррен, Люцерн, а оттуда, через Остенд, домой. Это было очень приятное путешествие.

Долгое время я был под впечатлением того убеждения, что единственный способ преуспеть в журналистике — это получить хорошее редакторское место в Индии. Такое предложение встретилось мне в середине 1872 г. Стать редактором «Пайонира» мне предложил его владелец Джордж Аллен, находившийся тогда в Лондоне, и, уволившись из «Стэндарда» я принял это предложение. В ноябре 1872 г. мы отправились в Индию через Париж, Турин (через туннель Мон-Сенис), Милан и Венецию. На пароходе «Мальта» мы приплыли в Александрию, далее на поезде пересекли перешеек (это было ещё до открытия канала), а затем на «Пекине» в Бомбей. Наконец, после утомительного железнодорожного путешествия, длившегося 36 часов, мы достигли места нашего назначения — Аллахабада. Поскольку дом, нанятый для нас, ещё не был готов, мы несколько дней пользовались гостеприимством мистера и миссис Уорнер. Затем мы получили собственную квартиру — поначалу очень неудобную, но за неделю или две мы устроились, после чего начался период жизни, который вряд ли стоит описывать в подробностях. В целом мы получали от него удовольствие — было много веселья, выездных обедов и прочего, что мы находили приятным; вторую половину дня мы почти каждый день проводили в саду за игрой в бадминтон, а отсутствие стеснённости в деньгах было приятной переменой наших обстоятельств.

С наступлением жаркой погоды Аллахабад значительно пустел, поскольку правительственные чиновники северо-западных провинций (как тогда называлась наша часть страны) переезжали в Найни Таль, но мы оставались, перенося жару легче, чем другие жители. К тому времени я уже привык к своей работе. В начале всё шло вовсе не так гладко, потому что мне вредил завистливый и неразборчивый в средствах ассистент, но после множества трений я продолжил вполне хорошо.

Дневник за тот период представлял собой пространную запись развлечений в обществе. По англо-индийскому обычаю в число наших знакомых входили почти все жители станции, и из них вокруг нас собрался блестящий маленький кружок — Тиррел, тогда регистратор Верховного Суда, а потом судья, Карпентер, видный чиновник, Джордж Росс, адвокат, Джердин, ведущий адвокат, а позже и Оклэнд Колвин, должностное лицо европейского квартала и Джон Эллиот из департамента образования, ставший потом выдающимся метеорологом. Мы могли свободно предаваться тихим развлечениям, и мне сказали, что нашу сравнительно скромную компанию стали называть «маленьким голландским домиком». Летопись этого периода была омрачена одним печальным случаем. Джердин был только что назначен судьёй Верховного Суда; это почётное назначение его очень радовало. Чтобы отметить это событие, он устроил вечеринку в Мирзапуре, воспользовавшись для этой цели домом своего друга. Мы провели очень приятное утро в красивой местности по соседству. Когда мы возвращались назад, я ехал верхом вместе с Джердином, и вдруг он почувствовал острую боль в животе. По возвращении в Мирзапур он сообщил, что не спустится к обеду, но никто из нас не подозревал тяжести его болезни. Он умер в ту же ночь от холеры. Вечеринка кончилась большим горем, и мы были очень подавлены, поскольку он был человеком, к которому все мы были сердечно привязаны. Это случилось в августе 1873 г.

Постепенно отъехавшие в Найни Таль стали потихоньку возвращаться в Аллахабад, и обычная жизнь возобновилась.

Я имел право на ежегодный месячный отпуск, но копил отпуска, чтобы на третий год позволить себе трехмесячное путешествие домой.

Сестра моей жены, Томасин Эденсор, выбралась к нам надолго в конце 1873 г.

В апреле 1875 г. мы отправились домой. Этот отпуск был омрачён смертью старшей сестры жены Джоун, скончавшейся почти сразу же после нашего приезда в Лондон.

Во время моего визита домой мой друг-спирит, мистер Вайзмэн, взял меня с собой на сеанс к миссис Гаппи. Физические феномены были поразительными и отметали всякую мыслимую теорию мошенничества. Тогда у меня твёрдо установилось убеждение в реальности спиритических явлений, и с тех пор я уже никогда не колебался.

Миссис Гаппи тогда была уже зажиточной вдовой и жила на Виктория роуд, в Кенсингтоне, где развлекала своих друзей сеансами и была достаточно любезна позволить мне прийти два или три раза. О ней тогда говорили как о «царице физических медиумов», и она этого титула конечно же заслуживала.

Мы отправились обратно в Индию в июле и по дороге остановились у семьи Мэсси в Шатоне под Парижем, а затем направились в Швейцарию, где останавливались на несколько дней в Тюне, Интерлагене и других местах, далее мы проехали Женеву, Милан, Белладжо на озере Комо и наконец Венецию, отплыв в Александрию на пароходе компании «P & O» «Кастигар». Из Суэца мы плыли на «Монгалии» и в начале августа достигли Аллахабада.

«Пайониром» в моё отсутствие заведовал мистер, а впоследствии сэр Джон Эллиотт.

Я не нахожу в дневнике записей каких-либо особенно интересных событий холодной зимы 1875–76 г. Продолжалась обычная рутина обедов и садовых вечеринок, но в апреле 1876 г. мы отправились в Симлу, потому что считалось, что мне лучше всего быть в контакте с правительством, а редакторскую работу осуществлять по почте. Вице-королём тогда стал лорд Литтон, и постепенно мои отношения с ним стали приобретать очень приятный характер. Он обнаружил, что может мне доверять и стал очень откровенен в обсуждении политических событий. Остальное время мы проводили как обычно, в непрестанных общественных развлечениях. В Аллахабад мы вернулись в сентябре.

16 мая 1877 г. около 9 или 9:30 утра после ужасно мучительной ночи у моей жены родился мальчик. Этот жаркий сезон мы полностью провели в Аллахабаде, но никаких важных событий не было до начала 1879 г. когда м-р Аллен продал «Пайонир» Раттегану и Уолкеру, которые уже были владельцами лахорской «Сивил энд милитари газетт».

Эта сделка меня очень раздосадовала, но до того мне ни разу не приходило в голову, что я и сам мог бы сделать это, взяв кредит на покупку в банке, как меня потом убедили.

Некоторое время всё продолжалось как обычно. Я отправился в Лахор встретиться с новыми владельцами, но мне никогда не удавалось очень хорошо ладить с ними.

Теперь я приближаюсь к периоду огромных перемен в моей жизни, моментально произошедших из-за знакомства с Е.П. Блаватской и введения меня в оккультизм.

Кто-то — думаю, это был Херберт Стэк, — сказал мне о книге Блаватской «Разоблачённая Изида» как об открывающей новую идею, превосходящую спиритизм — действительную реальность магии. Затем я увидел в бомбейских газетах сообщение, что с полковником Олкоттом они приехали в Бомбей и написал о них заметку в «Пайонире», подразумевая, что они спириты, приехавшие в Индию в поисках новой разновидности медиумизма. Олкотт написал мне по поводу этой заметки, и мы кое-как познакомились по переписке. Мы думали, что они могут оказаться интересными людьми и решили попросить их нанести нам визит, если они намереваются (а я полагал, что это так и будет) поехать на север страны. Они приехали 4 декабря 1879 г.

Теперь для меня очевидно, что их приглашение произошло по инициативе моей жены. Мы, как обычно катались вечером и говорили обо всём, что мы слышали о возрождении Блаватской «магии» (как мы полагали) и новой стадии развития спиритизма. Моя жена сказала: «Что, если мы пригласим её и её товарища, полковника Олкотта, нанести нам визит по пути на север страны?» (или что-то в этом роде). Теперь я, конечно, знаю, что Учителя планировали свести нас вместе и включить меня в работу зарождающегося теософического движения. Моя жена оказалась более чувствительной к этому телепатическому намёку, и потому это предложение было высказано с её стороны. Я согласился, хотя мы оба посмеялись над той перспективой, что эти странные гости могут не оправдать наших надежд на их способности.

Эти события в общих чертах описаны в моей книге «Оккультный мир». Там рассказывается, как Блаватская дала нам свидетельства своих паранормальных способностей, и в этом рассказе я не собираюсь повторять содержания этой книги. Но здесь я дам некоторые личные подробности, которые туда не вошли. И я живо помню, когда пишу это более 30 лет спустя, то утро, когда я рано, около 7 утра, приехал встретить наших гостей на железнодорожную станцию. В те времена поезд из Бомбея приходил примерно в это время. Когда мы прибыли домой, на веранде нас уже ждал «чота хазри»[2]. Моя жена ещё не вышла из своей комнаты (она сделала это несколькими минутами позже), и Блаватская села за стол со мной. Наш разговор обратился к спиритизму, и она спросила меня, проводили ли мы какие-нибудь сеансы. Я сказал, что да, но без малейшего успеха. Мы не смогли получить даже ни единого стука. Она засмеялась и сказала, что стуки получить очень легко. Она положила руку на стол, и они начались сразу же, при ярком утреннем свете. Это, конечно, могло быть отнесено на счёт её необычайного медиумизма, но позже опыт нас убедил, что эти стуки подчинялись её воле и она могла заставить их передавать любую чепуху, которую она бы захотела им продиктовать. За всем остальным, что касается феноменов, связанных с визитами Блаватской к нам, я отсылаю читателей этого повествования к книге «Оккультный мир».

Но я могу здесь заметить, что мы были очень скоро очарованы её личностью. Конечно, её манеры были неотёсанными, но во всяком случае было очевидно, что это было её собственным выбором, а не результатом плохого воспитания.

Она нередко ругала и оскорбляла Олкотта так, что это действовало нам на нервы, но не может быть сомнения, что за этот визит (который растянулся от планировавшихся первоначально нескольких дней до нескольких недель) мы определённо её полюбили. В некоторых отношениях она была утомительной и недисциплинированной гостьей. Она упорно засиживалась с разговорами до глубокой ночи, когда нам давно уже хотелось спасть. Тогда мы были слишком вежливы, чтобы уйти и оставить её одну, что было бы проще всего. Кроме того в самом начале, несмотря на продемонстрированные нам стуки, она столь абсурдно злоупотребляла одним небольшим проявлением оккультных сил, что охладила наш энтузиазм, заставив нас серьёзно сомневаться — не является ли она хотя бы наполовину обманщицей. Но мы терпеливо ожидали развития событий, и постепенно эти разумные подозрения рассеялись, а благодаря её интересным беседам мы стали ещё больше к ней привязаны. Более того, она пробудила огромный интерес у многих из наших друзей в Аллахабаде, и её часто приглашали на обеды, где её оживлённые и часто остроумные беседы пользовались успехом. На обедах в небольшой компании избранных друзей в нашем доме она очень ярко сияла. Но всё это время, хотя мы постепенно приобретали туманные понятия о «Братьях» (как она в то время называла великих адептов Белой Ложи), мы не были удостоены никаких поразительных феноменов, помимо стуков, проявлявшихся во всех вообразимых видах.

А.О. Хьюм, с которым у меня потом были тесные отношения в Симле, был во время визита Блаватской в Аллахабаде и проявил большой интерес к выдвигаемым ею идеям. Однажды он председательствовал, когда Олкотт читал лекцию о теософии в Майо-холле.

В середине декабря Блаватская убедила нас посетить вместе с Олкоттом ненадолго Бенарес, хотя мы и не были склонны делать это. Раджа Визангарам предоставил ей дом там, где в отдельном бунгало в конце сада остановился свами Дайананд Сарасвати. Блаватская подняла наши ожидания касательно него на очень высокий уровень, но мы были разочарованы, так как он либо не мог, либо не хотел продемонстрировать нам никаких проявлений оккультных сил.

Нас разместили безо всякого комфорта, и я под давлением этого постепенно начал терять терпение. Вечером у меня был с Блаватской бурный разговор, и мы решили на следующее утро отправиться домой, но когда настало время, нас уговорили остаться ещё на денёк. Мы с женой отправились домой на следующий день, очень довольные, что сбежали от всех этих неудобств.

Через несколько дней Блаватская с Олкоттом вернулись к нам и оставались у нас до 30-го. Их отъезд был бурным из-за гнева Блаватской, обрушившегося на Олкотта из-за какой-то мелочи, которая уже и забылась. Мы проводили их со смешанным чувством — и сожаления, и облегчения.

Жару 1880 г. мы провели в Симле, и к завершению жаркого сезона Блаватская с Олкоттом нанесли нам ещё один визит. Они прибыли 8 сентября, и на этот раз Блаватская стала демонстрировать нам новые феномены — астральные колокольчики и некоторые другие, хотя и не очень поразительного характера. В то время мы жили в доме под названием «Брайтлэндс», над бульваром для гуляний.

Примерно в это время, хотя я не могу установить точной даты, началась моя переписка с махатмой К.Х. Помню, что идея вступить в личное сообщение с одним из «Братьев» возникла однажды утром во время разговора за завтраком. Я добродушно указав на неспособность Блаватской наладить дела её общества из-за некоторого недостатка благоразумия, сказал, что уверен, что если бы я смог войти с контакт с самими «Братьями», то нашёл бы у них больше практического здравого смысла. Как вы думаете, — спросил я Блаватскую, — согласились ли бы они ответить на моё письмо, если бы я им написал? Она, похоже, не сочла это невозможным, так что я написал, адресовав своё письмо «неизвестному Брату». За подробностями последовавшей переписки я должен отослать читателя к «Оккультному миру». Вот что позволило мне написать эту книгу, которая фактически была в основном написана в море, во время нашей следующей поездки в Англию.

После того, как мы вернулись в Аллахабад, Блаватская и Олкотт снова ненадолго к нам приехали, а в марте 1881 г. мы с женой отправились домой провести наш второй отпуск в Англии. На этот раз мы поехали через Калькутту, где поселился тогда м-р Эллиотт, а затем на пароходе через Цейлон и далее. Прибыв в Марсель, мы ненадолго заехали в Монте-Карло (где я проиграл умеренную сумму, которой заранее решил рискнуть — но не больше), а затем отправились в Шатон к Мэсси, которые нас тепло приняли. Жене из-за болезни пришлось у них остаться, тогда как я поехал в Лондон. Как только ей стало лучше, она продолжила путешествие и присоединилась к матери и сестре в водолечебном учреждении в Норвуде; я же поселился на Даун стрит. Я должен объяснить, что она ожидала тогда вторых родов, но была ещё в состоянии часто наезжать в город и посещать с нами театры и прочие развлечения. Мой отпуск, однако, кончался, что заставило меня в начале июня отправиться обратно в Индию, и мне пришлось оставить жену в Норвуде, а к концу месяца она переселилась в дом, снятый её матерью в Нотинг Хилле, на Роял Кресент 34.

Должно быть, в то самое время, когда я остановился на Даун стрит, по просьбе леди Пелли я прочитал в её доме (Итон-сквэр, 1) в гостиной лекцию о развитии теософии. Собралась аудитория из влиятельных людей, и я дал очень несовершенный набросок о реинкарнации, Учителях и учении, как я его тогда понимал. Но это произвело определённый эффект, поскольку и спустя годы люди говорили мне, что были на этой лекции или слышали о ней от присутствовавших там друзей.

Тем временем я присоединился в Париже к Фрэнсису Мэсси и мы устроили небольшое туристическое путешествие в общем в направлении Венеции, откуда я должен был отплыть в Индию. Мы посетили Вену и Будапешт и получили от путешествия большое удовольствие.

По прибытии в Бомбей я на несколько дней остановился у Блаватской и, если я правильно помню, на следующий день после своего приезда получил по-видимому феноменальным образом длинное письмо от К.Х., где он поздравлял меня с публикацией «Оккультного мира», который вышел во время моего пребывания в Лондоне. Само письмо я считаю подлинным, но у меня есть серьёзные подозрения относительно того способа, которым оно меня достигло. Оно упало передо мной на стол, когда я сидел с Блаватской, и могло быть просунуто сверху сквозь щель между балками потолка М. Куломбом, как он позже заявил. Конечно, его слова ничего не стоят, но Блаватская иногда бывала способна на такую чудесную неразборчивость в средствах, добавляя кое-что из арсенала фокусников, чтобы придать больше блеска какому-нибудь подлинному явлению. Обычное суждение на основе того, что она была виновна в такой глупой выходке или хотя бы дала повод для подозрений, отмело бы всё сказанное и сделанное ею как недостоверное, но виденные мною в Симле и других местах феномены, реальность которых я не могу отрицать, являются для меня доказательством, перевешивающим влияние подобной неразборчивости с её стороны.

* * *

Просматривая рукопись этой книги через несколько лет после первоначального написания, я счёл, что стоит добавить одно замечание по поводу только что упомянутого случая. В более поздние годы у меня несколько раз появлялась возможность вступить в контакт с Е.П. Блаватской, находившейся уже «по ту сторону». Однажды я прямо спросил её: «Зачем вы устроили этот дурацкий фокус с упавшим письмом в Бомбее?». Ответ был таков: «Это вовсе не я — моё тело занимал чёрный маг». «О боже, — сказал я, — разве вы не могли принять меры по предотвращению подобных вещей, когда вам бывало нужно покинуть тело?» «О да, — сказала она, — но иногда я бывала беспечна». Это объяснение с одной стороны раскрывало тайну, но оставляло меня с мыслями о серьёзном аспекте такой беспечности. Позже, у меня выдалась возможность спросить Учителя К.Х., что он думает об этом. Его ответ — как всегда, мягкий и добрый, — был в таком смысле, что Блаватская всегда ощущала непрерывно бушующую вокруг неё бурю — яростные атаки тёмных и мощную светлую защиту. В таких обстоятельствах, что вовсе неудивительно, она иногда теряла голову.

* * *

Во всяком случае, это полученное в Бомбее письмо стало началом объёмистой переписки, которая в конечном счёте позволила мне написать «Эзотерический буддизм».

Вскоре после моего возвращения в Аллахабад я получил из дома телеграммы, известившие меня о том, что 14 июля моя жена родила, но ребёнок из-за странных осложнений родов родился мёртвым.

На остаток жаркого сезона я отправился в Симлу, но у меня нет записей моих дел за этот период и я могу полагаться только на свою память. Дневник моей жены рассказывает о её собственных делах дома. Однако, должно быть, именно в этот свой визит в Симлу я встретил Блаватскую и сопровождал её в путешествии в гору на тонге[3], которая тогда была там единственным средством передвижения, и оба мы провели значительное время у Хьюма. Тогда он был одним из секретарей правительства Индии и уже живо интересовался теософическим движением, писал памфлеты на эту тему и сам много переписывался с Учителями (как мы постепенно научились из называть). Но визит Блаватской к нему не дал хороших результатов. Пожалуй, в некоторое степени это было его виной, так как по характеру он был склонен повелевать и был полностью лишён того послушания, которое в начале представляется необходимым условием для оккультного прогресса; особенности Блаватской, усугублявшие дело, несомненно, тоже внесли свой вклад в возникшие неприятности. Так или иначе, их отношения стали очень напряжёнными.

Когда моя жена вернулась в Индию, я был в Аллахабаде. Я выехал в Бомбей и остановился там на несколько дней у Блаватской. Я должен был туда поехать из-за некоторых затруднений в нашем Обществе там, впрочем, маловажных, и вернулся уже вместе с женой в начале января 1882 г. За следующие несколько месяцев не произошло никаких событий значительной важности, и в апреле мы отправились в Симлу, поселившись в доме под названием «Тендриллс» [побеги, усы растений], где мы в конце концов объединились с полковником Гордоном и его женой, образовав совместное хозяйство.

В июне у меня возникли неприятности с м-ром Рэттегэном, который был тогда главным владельцем «Пайонира». Он хотел, чтобы я вернулся в Аллахабад, потому что не был удовлетворён тем, как там устроены дела. Я отказался, настаивая на своём праве в жаркую погоду вести дела из Симлы, ибо я так понимал соглашение между нами. У меня нет записей, которыми я бы мог руководствоваться, описывая обстоятельства этого, но у меня осталось впечатление, что мне тогда лучше было бы уступить и вернуться в Аллахабад. Так или иначе, этот инцидент положил начало натянутым отношениям с новыми владельцами, что в конечном счёте привело к разрыву связи с «Пайониром», хотя из дневника жены я вижу, что память изменяет мне, и в июле я всё-таки решил сдаться и вернуться в Аллахабад. Я уже готовился к путешествию, когда получил телеграмму от Рэттегэна, объявлявшую что были приняты меры, избавившие меня от необходимости спускаться в долину.

В течение всего этого сезона я был в активной переписке с учителем К.Х. — его письма передавали учение, которое было в конечном счёте обработано в «Эзотерическом буддизме». Хьюм тоже получил много писем, хотя, как я позже заключил, Учителя не считали его умонастроение хоть насколько-нибудь обнадёживающим.

Мы создали отделение Общества под названием «Эклектическое Теософическое Общество Симлы», где я стал президентом, но ему не было суждено насколько-нибудь долгое существование.

В начале октября нас посетили два челы, носивших жёлтые одежды. Главный из них представился как Дарбагири Натх и рассказал мне о своей жизни в доме Учителя К.Х. в Тибете. Этот случай был окружён некоторой тайной, которая так и не была удовлетворительно объяснена. Похоже, что Дарбагири Натх через день или два после этого был с Блаватской в Дарджилинге, а это время совершенно недостаточное для физического путешествия между этими двумя местами. Но в конце концов, похоже, прояснилось, что её невысокий человек и мой были разными людьми, хотя она долгое время позволяла нам оставаться под впечатлением, что это был один и тот же.[4]

В тот период мы перешли на вегетарианство, сделав это из гуманных соображений — больше под влиянием писавшей об этом Анны Кингсфорд, чем из-за той идеи, что это поможет нашему теософическому прогрессу, — и дали знаменитый вегетарианский обед, вызвавший в то время много разговоров. Майор Кенни Херберт, повар-любитель, был настолько любезен, что взял на себя все хлопоты по устройству обеда, который имел огромный успех, хотя оказался очень дорогостоящим. Так проходило время, бесконечная череда общественных увеселений. К концу октября мы оставили Симлу и отправились в Аллахабад; путешествие было очень неудобным из-за того, что мы опоздали на поезд, идущий вниз. Нам пришлось провести ночь в квартире железнодорожного сторожа (который той ночью был на работе), потому что поезд на равнину ходил только раз в день. Вскоре после нашего возвращения к нам приехала погостить Е.П. Блаватская, и именно во время этого визита я получил портреты Учителя К.Х., упомянутые в «Оккультном мире»[5].

В ноябре м-р Рэттегэн уведомил меня, что хочет прекратить сотрудничество со мной в качестве редактора. Последовали разные переговоры. Был выработан план, по которому я собирался начать новую газету, которая конкурировала бы с «Пайониром». Было даже придумано название. Она должна была называться «Феникс», и были предприняты усилия получить необходимый капитал от некоторых из великих индийских раджей. Владельцы «Пайонира» были достаточно либеральны в окончательном урегулировании финансовых дел со мной, хотя за давностью лет я уже не могу привести цифр, равно как и не помню, входило ли в эти договорённости что-либо касающееся планируемой новой газеты. Так или иначе, когда мы покинули Индию, этот проект был ещё жив, хотя ему так никогда и не было суждено осуществиться.

Как я считаю, именно моя связь с теософией, вызывавшей возмущение новых владельцев «Пайонира», послужила главной причиной их желания от меня избавиться. Сложности, связанные с моим нежеланием возвращаться в Аллахабад в середине сезона Симлы, несомненно, тоже внесли в это какой-то вклад, но моя приверженность теософии была во всём этом деле более важным фактором.

Мы же со своей стороны вовсе не были против изменений, вне зависимости от того, была бы основана новая газета или нет. Мы стали очень уставать от англо-индийской жизни, состоявшей из пустых и легкомысленных развлечений, и я во всяком случае видел продолжение своего пути в жизни в Англии. У меня было, с учётом денег, полученных мною при последнем расчёте, накоплено около 8000 фунтов. Я был вполне уверен, что буду в состоянии добавить к проценту, получаемому с этих денег, заработки журналистской работой дома, и мы относились к неясности перспектив «Феникса» без особого беспокойства.

9 февраля 1883 г. я дал прощальный обед в клубе. Было около 40 человек, и председательствовал Даглас Стрэйт, тогда один из судей Верховного Суда. На следующий вечер, 10-го, Силкинсоны дали в нашу честь приватный обед.