Мой лучший друг – убийца

Тонька — интересный человек. На лице никаких следов прошлой бессонной ночи. Умно смотрят карие глаза, умело наложена косметика, сделана прическа из обесцвеченных блондинистых волос, да и дома уже прибрано.

Высокая, стройная, даже элегантная за счет гардероба, постоянно обновляемого все новыми денежными дружками, она могла сойти за преуспевающую бизнес-вумен или секретаря-референта какой-либо престижной фирмы. И сходила, числясь где-то ведущим специалистом, изредка появляясь на работе, чтобы забрать работу на дом. Работала Тонька переводчицей. На английском болтала, что Тормоз на мате. И по ней невозможно было определить, что человек она пьющий.

На столе какой-то салат, рыба с картошкой. Только Тормоз со своим синяком под глазом да маленькая пигалица, оказавшаяся довольно потрепанной женщиной далеко за тридцать, портят картину.

Тонька протянула ему бокал с водкой, он молча опрокинул и зажевал кусочком рыбы. После второго бокала все стало хорошо и понятно, однако душа просила чего-то другого, простора, полета в ночи, новых ощущений.

— Тормоз, ломанемся в Марху. Дело есть, — предложил он, закуривая. Тормоз соответственно своему прозвищу въехал не сразу. Коренастый крепыш с толстой физиономией и круглыми глазами получил в свое время прозвище только по тому, что имел от рождения, как говорят, позднее зажигание. На все, особенно на прямые вопросы, у него была запоздалая реакция. Вот и сейчас прошло определенное время, пока вопрос дошел до него. Он застыл, уставившись в одну точку на скатерти, и казалось, ничего не слышал.

— Никуда он не поедет, — парировала вместо него пигалица и на помятом ее лице промелькнула тень уязвленного самолюбия, мол: «Как же он даму оставит».

— Кто, куда? — встрепенулся наконец Тормоз, — В Марху? В какую Марху? Не, не поеду. Меня загребут. Я недавно из трезвяка.

— Нужен ты… Не пешком же пойдем. Думай.

Думал Тормоз долго. И ехать в ночь из тепла не хотелось, и поперек Карла идти тоже не решался.

— Ну, ладно, будьте. Я еще вернусь, — сказал Карл и поднялся.

— Ну, ты это… может, не поедешь? Ну не обижайся, я это… я не могу, — замямлил Тормоз.

— Ладно, я не в обиде, — бросил через плечо Карл.

Мороз на улице отрезвил его и придал силы. Редкие машины проезжали, не останавливаясь. Тачку он поймал только возле «Туймаады» и поехал навстречу своей бывшей любви, девушке по имени Таня, живущей в Большой Мархе. Впрочем, девушек у Карла было достаточно. Позвони любой, и никто не откажется от встречи с ним. Но сегодня захотелось увидеть только ее — негромкую, нешумную, какую-то всегда грустную, чуть полноватую, далеко не красавицу. И с чего он ее вспомнил? С того, что было когда-то у них настоящее и могло получиться настоящее, а он сам все растоптал, предавшись утехам с доступными женщинами и выбрав совсем другую жизнь…

Тем временем в Тонькиной квартире проснулся Серый и, услышав, что приходил Карл, разбушевался: «На хрена не разбудили! Он мне нужен позарез! Тормоз, одевайся! Поехали! Нам с ним к Зубу надо!»

— Не поеду! Я пьяный!

— Поедешь, на х…! Ты всегда пьяный!

— Не поеду! Повяжут!

— Мало тебя вязали, сука! Где перо?

— Какое перо? Серый, на что оно? Так не пойдет, с пером я тебя не знаю, — Тонька встрепенулась, чего-чего, а криминала ей удавалось избегать.

— Все пучком, Тонь, — успокоил ее Серый, — это я так, пошутил.

— Ну, куда ты?

— Я скоро, к другу и обратно. Нога там, нога тут.

Серый натянул дубленку, и скоро после громыхания в коридоре ног хлопнула подъездная дверь. Белая «Волга» нарисовалась перед ним сразу.

«Браток, до Мархи», — кинулся к нему Серый. Водитель запросил неимоверную цену. «Будет», — услышал он быстрый ответ. «Волга» рванула с места. Серый нащупал в правом кармане джинсов холодное лезвие ножа.

Вячеслав Анатольевич Кротов, седеющий сухопарый мужчина за пятьдесят, известный в криминальном мире по прозвищу Зуб, прожил славную жизнь. Впрочем, жизнь потрепала его хорошо, устраивая ему то и дело в местах не столь отдаленных затяжные «каникулы». И было за что. По молодости драки, позже грабежи и разбои, даже убийство по пьяному делу из-за несправедливого дележа награбленного — немало статей уголовного кодекса прошлись по судьбе Вячеслава Анатольевича, бывшего студента-математика Киевского университета, изгнанного со студенческой скамьи за махинации в зачетке, черной полосой. Но с каждой отсидкой приходили к нему, как в любом деле, опыт и профессионализм. Человек привыкает ко всему. Эту житейскую аксиому он полностью апробировал на своей шкуре, привыкнув и к тюремному распорядку, и к тюремной баланде. Пришедшие с годами умудренность и покладистость помогли ему завоевать авторитет, друзей. За колючей проволокой он жил неплохо, получая с воли посылки и с общака поддержку.

Последним местом отсидки стала для него Табага, откуда он шагнул на волю и, имея в Якутске немало дружков по зоне, решил осесть в этом маленьком северном городе. Здесь, благодаря своим восстановленным на зоне математическим способностям, Зуб смог вникнуть в премудрости новых рыночных условий бытия. К нему стали обращаться за помощью вчерашние зеки, ставшие сегодня предпринимателями, — бизнес-планы, различные экономические обоснования их проектов он готовил быстро и толково.

Через определенное время не без помощи общака он завел свое дело, занявшись торговлей и приложив одновременно свою длань на сферы влияния в городе. Деньги посыпались в его карман золотым потоком. Фирма Вячеслава Анатольевича окрепла, расширилась до нескольких магазинов, не считая торговых мест на всех рынках города, шашлычных, обувных цехов. Свои сети Зуб запустил и в улусы республики, где торговал, не гнушаясь ничем, начиная от иголок и кончая неконвертируемой валютой — водкой. Определенную долю прибыли приносили два колбасных цеха. У него работало до двухсот человек, и он стал их хозяином. Наконец-то фортуна улыбнулась ему и теперь: проживая в своем коттедже, выстроенном в престижном месте под Якутском, с молодой женой и маленьким сынишкой, Зуб мог сказать, что прожил он и проживает славную жизнь.

Он — Вячеслав Анатольевич Кротов, неудачник-студент, бывший рецидивист и убийца; он, привыкший больше не к своему имени-отчеству, а к погонялу Зуб, приклеенному с незапамятных времен за то, что во рту у него вместо родных зубов, выбитых в драках, сплошняком желтели железные фиксы; он, для которого тюрьма, что дом родной, смог добиться того, что рядовому человеку и не снилось. Вот как получилось. Теперь к нему идут люди за советом, деньгами и спасением. Весь криминальный элемент кормится и пасется вокруг него. Он всем помогает, советует, спасает, и крепнет от этого его авторитет. Он — тот Зуб и не тот, другой, мощный, сильный и властный, с уже новыми фарфоровыми зубами, с другим обликом и совсем другими взглядами на жизнь.

Вячеслав Анатольевич поковырялся по привычке во рту и положил зубочистку на тарелку. Смазливая и стройненькая официантка-якуточка вежливо рассчиталась с постоянным клиентом, и он вышел из «Тыгын Дархана». Его машины еще нет. Чеснок задерживается. Наверно, опять что-то с дочкой или жену возит по рынкам. Зуб затянулся «Кэмелом». Он не был против того, что водитель раскатывает на его, кротовском джипе, как на своем. Чесноку Вячеслав Анатольевич доверял. Он сам сделал из вчерашнего зека-оборвыша человека. Вырос Чеснок, Володя Чесноков, где-то на ГРЭСе, одном из рабочих кварталов Якутска. Родители были, но пили. А это, считай, что они отсутствовали. Четверых детей вырастила улица.

Две сестренки Чеснока как-то смогли не выпасть из жизни. Зато уличное воспитание сполна сказалось на судьбе Чеснока и его братишки. Тот пошел по следу старшего, тянет срок. Чеснок пришел после зоны к нему устраиваться на работу. Понравился парень Вячеславу Анатольевичу. Не было в нем той зековской разухабистости, которая непременно ведет к очередному сроку или ранней гибели под пером подельников.

И еще Чеснок хорошо разбирался в машинах. Между отсидками умудрился получить права, а навыкам вождения и ремонта научился у соседа. С ним парню повезло.

Чеснок работал у Зуба уже второй год, работал справно, не пил, не гулял, чем радовал хозяина. Сам Зуб отвык пить на зоне, да и на воле его не тянуло. Водка стала для него теперь врагом. Натерпелся он от нее, нагляделся на переполненные тюремные камеры, набитые людьми разных сословий, попавших сюда, в основном, из-за нее, и решил — все, больше ни грамма, и так лучшие годы посвятил этому зеленому змию.

Зуб докуривал сигарету, когда с улицы Аммосова метнулся в его сторону бежевый «Ленд Крузер».

— Задержался, шеф. Дочку к теще увезли, — Чеснок, извиняясь, открыл дверцу перед хозяином. Уже второй год Чеснок был женат. В прошлом году к его скромной свадьбе Зуб выдал ссуду на приобретение квартиры. Теперь Чеснок жил в двухкомнатной «кэпэдэшке», с долгом почти рассчитался, и счастливее его человека не было. Что же, хороший работник — сытый работник. Вернее, устроенный. Зуб снова не прогадал.

— Сейчас в мэрию, затем в министерство охраны. В пять у меня встреча с господином Еремеевым. В семь совещание в конторе. Полдевятого поедем к ребятам в Жатай, а после ты найдешь Серого. Пусть выходит на связь. Что-то он потерялся, а на его участке какие-то несговорчивые появились.

— Понял.

— Нет, что он удумал, перо ему подавай. Расстанусь, расстанусь и глазом не моргну, — Тонька в сердцах закурила очередную сигарету и плеснула в свой бокал водки.

— А мне, — пигалица почти протрезвела и жалобно смотрела на Тоньку.

— Я что вам, подавальщица? Наливай себе.

— Да успокойся ты, Тонь. Приедет он, никуда не денется, — Тормозу ничего не оставалось делать, как уговаривать хозяйку. А ну еще выгонит взашей, с нее станется.

Зазвонил телефон. Тонька порывисто кинулась в прихожую и жеманно произнесла: «Я слушаю. Привет».

— А, это ты, Марья… — голос у нее стал обычным. — Да вот сидим, скучаем. Серый куда-то умчался. Карл был… Нет, один. А ты? С кем? Какой Володька? Не-а, не знаю. Заскочишь? Ну, смотри.

— Машка звонила, — бросила она, вернувшись на кухню, — Гуляет с каким-то Володей у своей подруги. Может, заскочит.

— Какая Машка?

— Ну, медсестра с больницы. Завтра суббота, выходная. Какой-то Володя у нее…

— Медсестра — это хорошо. И спрыснуть может.

— Я тебе спрысну, б… А ну давай, еще выпьем. Что-то настроения нет…

Ни Серый, ни Карл не возвращались, но водка сделала свое дело. Тормоз начал травить анекдоты, пигалица затянула было песню, когда в дверь позвонили. Тонька сорвалась открывать, и на пороге появился Чеснок.

— О, какие люди! — протянул по привычке Тормоз, — Ты откуда? Бухать будешь?

— С работы. Я не пью. Я по делу. Мне Серый нужен. Видели?

— Видели. Недавно был. Вот ждем.

— Я так и знал, что он здесь. Скоро будет?

— А кто его знает… Может, скоро, может, завтра.

— Если завтра — развод. Разойдемся, как в море корабли.

— Короче, его Зуб ищет. Пусть срочно выйдет на него. Передайте — срочно. Ну, ладно, поздно уже, я пошел.

— Ясно-понятно, скажем. Ты на тачке?

— Какая тачка? Я уже поставил. Ну, покедова.

Был двенадцатый час ночи. Чеснок вышел на улицу Каландаришвили и основательно замерз, пока наконец не подрулила к нему серая «Волга».

Он назвал адрес, и водитель согласно кивнул. В салоне их оказалось двое. На заднем сиденье развалился молодой парень. Будто подправляя джинсы, Чеснок нащупал в ботинке нож.

— До «Новинки» можно? — невысокая женщина еле дотащила с мальчишкой огромную сумку до машины.

— Можно, сколько имеем?

— Пятьдесят.

Водитель, мужчина средних лет с ежиком русых волос и в черной кожанке, кивнул. Женщина еле впихнула на заднее сиденье сумку. Там же устроился мальчик. «Волга» плавно развернулась на привокзальной площади, проехала по улице с деревянными двухэтажными домами и, выехав на портовскую трассу, помчалась к городу. В салоне было тепло, пахло хорошим мужским дезодорантом, и что-то про кофе пело радио.

— Ждем-ждем, в шесть часов приехали. Не едет дядя за нами. Забыл, наверно, а уже поздно, — выпалила женщина, устраиваясь, и продолжила безо всякой связи. — В Якутске тепло, а у нас за пятьдесят.

Не дожидаясь вопроса, где это у них за пятьдесят, сама же ответила: «С Оймякона мы, с полюса холода. Слышали?»

— Слышал, — ответил водитель, а словоохотливая пассажирка уже обращалась к сыну-подростку: «Смотри, Коля, как красиво. Много огней и машин».

Вечерний Якутск и вправду был хорош. Мгла поглотила неприглядные строения, уличные фонари горели ярко и как-то празднично торжественно, как это бывает только зимой. Ближе к окраине, на Строительной, их свет поубавился, а на Пионерской, куда надо было доставить пассажиров, и вовсе все окутала тьма, пугавшая редких прохожих своей непредсказуемостью.

Женщина расплатилась, и они с мальчиком вышли. «Обратно в порт?» — подумал водитель, разворачиваясь, потом вспомнил, что до двенадцати ночи рейсов не будет и свернул машину к центру города.

Водитель, сорокадвухлетний Юрий Петрович Петровский, работал научным сотрудником в одном из институтов. Он был крепко сложен, смел и уверен в себе, иначе не занимался бы в ночное время частным извозом. Сегодня было 18 января, пятница. Это означало его вторую смену, поэтому, забежав домой лишь перекусить и переодеться, он заторопился на Автодорожную, в гараж, где ждала его кормилица — серая «Волга».

Пятница, как и суббота, хороший день для извоза. В эти дни народ расслабляется, больше ходит, несмотря на раннюю темноту, по гостям, в театры. Нередко Юрий Петрович возвращался домой в такие дни за полночь, уставший, но довольный: карман раздувался от заработанного сверх меры, что сулило хорошее настроение Ирины, жены, с которой прожиты почти двадцать лет, и вообще сулило почти безмятежную жизнь в течение недели: возможность приносить в дом то, что нужно, не сожалея о своей неплатежеспособности, покупать кое-какие обновы сыновьям-старшеклассникам и обязательно фрукты для пятилетней дочурки. Оля, так ее звали, хрупкое бледненькое создание, родилась больной. То ли поздно они с Ириной решили заиметь последнего ребенка, то ли что другое сказалось, но досталась она тяжело. Почти всю беременность жена пролежала в патологии под угрозой выкидыша. Когда дочка появилась на свет, то оказалось, что у нее неладно с сердцем, а теперь в пять лет вырисовалась откуда-то анемия. Юрий Петрович очень страдал от болезней дочери, сам сопровождал ее по больницам, искал самые хорошие лекарства и не верил, что с годами сердце Оленьки пришло в норму, и ни на какую операцию, как после ее рождения сказали врачи, ехать не надо. А страх за ее жизнь и здоровье так у него и остался.

Юрий Петрович был из породы тех хозяйственных мужчин, за которыми жены живут как за каменной стеной. Ученый-геолог, исходивший вдоль и поперек всю республику, он и домашнее хозяйство содержал, как свой геологический рюкзак, в котором есть все, начиная от катушки ниток и кончая подвешенным к нему топором. Грянувшие рыночные времена наложили «вето» на экспедиции на поля, жить стало туго, но Петровский не стал им поддаваться, выезжая в любое время года на опасные якутские улицы. Что же, кто не рискует, тот не пьет шампанское.

Он проехал улицу Дзержинского, и на площади Орджоникидзе его остановили парень с девушкой. Они были чуть навеселе и им надо было добраться до Гимеина. Гимеин так Гимеин. Юрий Петрович с первого взгляда определял пассажиров. Это были влюбленные, и за деньгами они не постоят. Он назвал цену выше обычной. Парочка, не торгуясь, согласилась. «Волга» радостно рванула по проспекту.

Эта пятница, как и предчувствовал Юрий Петрович, была денежной. Пока ему везло. После парочки он отвез в Рабочий городок пожилого мужчину. Потом были две девушки, которых он доставил в травмпункт: у одной из них что-то случилось с ногой. На Петра Алексеева его останавливали двое парней. Но Петровский проехал, не тормознув. Пьяные пассажиры — самые занудливые пассажиры. Он не раз обжигался на них и всегда проезжал мимо, как бы пусто в кармане не было.

После травмпункта никто не сел. Юрий Петрович взглянул на часы и решил съездить домой: поцеловать дочку, хлебнуть чаю и оставить заработанное. Он почти подъезжал к своему дому на Ярославского, как откуда-то вынырнули двое мужчин и женщина с тяжелой поклажей в руках, все как на подбор коренастые и невысокие. «В порт», — определил Петровский. Так оно и оказалось. Серая «Волга», в который уже раз за этот вечер, ринулась по проспекту на север.

После порта Юрий Петрович решил ехать домой. Хватит, всех денег не заработаешь. Завтра суббота, можно отоспаться, повозиться с дочкой, съездить с Ириной на рынок. От этих приятных мыслей поднялось настроение. Выехав на портовскую трассу, он переключил скорость и добавил газу. И тут пришлось резко тормознуть: одинокая мужская фигура возле магазина «Полет» махала ему рукой. Остановился Юрий Петрович больше по инерции, мужчина открыл дверцу: «Браток, до Магана, туда и обратно. Я не обижу». «Черт», — выругнулся про себя Петровский, а вслух сказал, что будет дорого. Мужчина, это был молодой парень, согласился.

На одном дыхании взлетели на сопку. Машина легко поехала по ровному накатанному шоссе. Здесь, за городом, тумана как не бывало. Неровными рядами выхватывался отсветом фар из темноты лес.

Сзади послышался шорох, и что-то холодное резко уперлось в шею Юрия Петровича. «Сворачивай! И езжай без инцидентов!» — заорал парень.

— Ты что! Брось нож! Договоримся по-мирному!

— По-мирному! X… тебе в рот! Направо, сука! И бабки! Гони бабки!

Петровский нашарил карман с деньгами. Парень быстро выхватил пачку, резко стиснул его сзади и коротко взмахнул ножом. «Волга» завиляла по лесной дороге. Что-то невидимое и тяжелое больно пронзило тело. Помутилось в глазах. Превозмогая боль, Юрий Петрович нашарил под сиденьем монтировку и вывалился наружу. Парень выскочил за ним, повалил с разбегу на снег и со всего размаху воткнул в шею нож.

Теплая липкая кровь потекла по телу. Небо опрокинулось, и оттуда, из темноты, Юрий Петрович отчетливо услышал плач Оленьки…

В дежурную часть Управления внутренних дел города Якутска сообщение об обгоревшей «Волге», обнаруженной в районе дач по Маганскому тракту, поступило в час тридцать дня двадцатого января. На место происшествия сразу выехала оперативно-следственная бригада. Как обычно, бригада и на этот раз была разношерстной: оперативники, эксперт-криминалист, следователь городской прокуратуры и пожилой участковый.

Одним из последних на «Волге» последней модели прибыл начальник криминальной милиции МВД республики Георгий Георгиевич Иванов. Это был вальяжный мужчина средних лет со смуглым, будто обветренным лицом, на котором выделялись густые кустистые брови. Долгие годы оперативной работы оставили на лице полковника милиции отпечаток усталости. Однако это впечатление, как и некоторая медлительность в движениях, было обманчивым. Корифей сыска, он не один год тянул лямку начальника этой беспокойной службы, луцкая, как орехи, самые запутанные дела, и равных в работе по скорости и умелому руководству в ведении дел ему не было.

Иванов приветствовал копошившихся возле обугленной машины эксперта и следователя прокуратуры и по стоявшим невдалеке милицейскому уазику и синему жигуленку, принадлежавшему начальнику угро города Алексею Сысолятину, определил, что опера уже работают.

— М-да, — произнес он, осмотрев обгоревший кузов «Волги» и закурив сигарету, — хорошая, видать, была машина.

— Она, по всей видимости, облита бензином, — молоденький криминалист, присев на корточки, всматривался в снег.

— Когда?

— Сутки. Может, двое назад.

В это время, увязая по колено в снегу, из леса появился Андрей Адамов, лейтенант из города, и отчаянно замахал им: «Сюда! Скорей сюда!» Проваливаясь в сугробах, Иванов, криминалист и следователь прокуратуры быстро пошли за ним следом. Скоро они увидели столпившихся над чем-то Сысолятина, капитана Бугрова и участкового.

В разворошенном снегу ничком лежал мужчина в черной кожаной куртке. Следователь прокуратуры и эксперт сразу стали осматривать труп, фотографировать и делать записи.

— Смерть явно насильственная, в области шеи открытая резаная рана, очевидно, нанесена острым колющим предметом. Мужчина европейской внешности, на вид сорок-сорок пять лет. На руках и груди наколок нет. На руках часы, обручальное кольцо… — следователь вытащил из нагрудного кармана портмоне. — Так… Петровский Юрий Петрович… Это водительское удостоверение. Какие-то бумажки… Рецепты на лекарство, талоны на бензин, записная книжка…

— Деньги?

— Денег нет.

— Значит, грабеж.

— Ограбили бы, голым оставили. В общем, Алексей, работайте, отработай личность погибшего, связи, про записную книжку не забудь, ну и свидетелей. Может, кто чего услышал здесь, — подытожил Георгий Георгиевич и, еще раз осмотрев труп, направился в сторону машины. — Завтра доложишь, — бросил он, уходя. Скоро вслед за ним пошел к своему «жигули» вместе с участковым Сысолятин — искать понятых.

Стоять стало холодно. Опера еще раз осмотрели погибшего и направились в сторону дачных домиков, искать возможных свидетелей.

Наутро оперуполномоченные собрались в кабинете Иванова.

— Что имеем? — Георгий Георгиевич оглядел присутствующих и потушил окурок сигареты в видавшей виды пепельнице. В просторном кабинете, обитом еще в советские времена в полстены деревянными панелями, было темновато, и стоял терпкий, не выветриваемый запах табака. Это, кажется, был единственный кабинет в министерстве, где мог закурить любой, независимо от звания и должности, не говоря уже о посетителях, которые, затянувшись дымом, раскрепощались, становились разговорчивее и открытее. Сигарета быстро сближает людей. Это доказано и наукой, и практикой.

— Потерпевший… 42 года, женат, имеет троих детей, проживает по улице Ярославского 45, квартира 10. Характеризуется положительно, связей с криминалом не имел, в свободное время занимался извозом. 18 января уехал из дому полвосьмого вечера. С тех пор никто его не видел. На дачах нашелся свидетель, пенсионер, некто Киприянов. В ночь на 19 января, примерно около часу, он слышал гудок машины, долгий, но с его слов, выйти не осмелился, — по многолетней привычке Сысолятин отчеканивал информацию быстро и четко.

— С погибшим знаком не был?