Творческий отпуск. Рыцарский роман

Мне тоже. Держи за меня кулак. Пора бежать. А то на автобус опоздаю.

Сьюзен подержит. Напоминает Фенну, чтобы снял махровую панамку (ничего лучше в спешке они не нашли), перед тем как явиться в клуб «Космос». Младенцы, напоминает себе она, обычно еще до года запоминают, что родитель, исчезающий из виду, вернется – почти наверняка. Но с марта прошлого года не бывало такого, чтоб она видела, как уходит ее муж, и при этом бы не боялась, что в следующий раз увидит его в отделении неотложной помощи или в морге, а то и вообще он не исчезнет совсем, как его близнец, как Гас, как капитан Шадрин, забыть которого ей никак не удается. Она берется хлопотать насчет обеденного салата с крабом и авокадо, чтобы подать его на столы для пикника у причала. Или, может, Мимс с мальчиками понравится дневная прогулка под парусом. Но Мириам ни воздержится от курения на борту, ни станет следить за тем, куда стряхивает пепел: свидетельства ее разгильдяйства – две дырочки, прожженные в шкотовом углу штормового стакселя. Мало того, дело ей лишь до людей и ее преимущественно словесных с ними взаимодействий; к красоте, скажем, ручья Св. Леонарда и усладам плавания под парусом она останется безразлична. Но все же там мальчики, хоть Эдгар и еще мал, а Си вял. В общем, Сьюзен посмотрит. Она уже соскучилась по Фенну.

ОРДАЛИИ ФЕНВИКА

Он успевает на автобус – странное это ощущение, вновь оказаться в глубине суши, на колесах, откуда не видно воду! – засовывает панамку во внутренний нагрудный карман, напяливает очки и готов к шестидесятимильной поездке с записной книжкой и ручкой. Читатель уже видел, что Фенвик Скотт Ки Тёрнер – мужчина ни книжный, ни неотесанный. По мнению Сьюзен, однако, – а она женщина профессионально книжная – он думает об этом методе выражения разумно, иногда оригинально, его не стесняют идеология, привычные предубеждения или чрезмерная изощренность. Между Соломоном и Холливудом (Мэриленд), к примеру, он пишет в книжку заметку о Задаче Буквально Чудесного в нашей истории, каковую задачу намеревается обсудить со Сьюзен в следующий раз, когда пойдем под парусом. Как многие его заметки, эта принимает вид воображаемого диалога с супругой; тема ее —

БУКВАЛЬНО ЧУДЕСНОЕ.

Фенвик: Мы с тобою сходимся на том, что истории, в которой нет ничего фантастического, не хватает чего-то существенного. Но как удастся нам воткнуть фантастику посреди Чесапикского залива в мае и июне 1980 года? Скопы, здоровенные, как птицы Рух? Гигантские голубые крабы? Морские змеи? К «Чесси», иногда наблюдаемому чудовищу нижней части Залива, мы остаемся настроенными скептически, не так ли?

Сьюзен: Остаемся. Не нанесенные на карту острова в знакомых водах? Но ты прав. Таинственное – это одно; случай Пейсли таинствен; остров Ки таинствен. Невероятное – совсем другое: Манфред, изобразивший Джона Артура Пейсли вслед за самим Пейсли, до чертиков невероятен. Но нам-то здесь подавай Поистине Ирреального; Буквально Чудесного.

Ф: А мы разве не можем просто взять да сделать так? Прогнуть под себя?

С: Это твой ответ вообще на всё.

Ф: Эй, смотри: вон чудище морское.

С: Ничего там нет.

Ф: Хм. Предположим, мы с тобой отвечали бы такой же недоверчивостью, как читатель. Это б нам тыл не прикрыло? Покажи мне чудище морское – и сама убедишься, до чего я недоверчив! Однако мы не сумеем этого отрицать, пусть даже не сможем это объяснить. Реальность нереального будет неопровержима. Мы дома и на свободе.

С: Ничего не выйдет. Можно ввести сказочных чудищ морских или говорящих сперматозоидов и яйцеклеток; можно ввести Фенвика и Сьюзен. Но смешать то и другое нельзя. То, другое, третье и четвертое.

Ф: Шахерезаде можно было б. Шекспиру тоже. Можно все, что по силам, Сьюз. А то, что нам не по силам как Фенну и Сьюзен, под силу как Автору. Я думаю о тех снах, когда понимаешь, что видишь сон: где они располагаются в той пятисонной последовательности? Ты во сне и вне его одновременно. Иногда можно самому себя разбудить. Иногда кажется, будто разбудил, а на самом деле ты просто в другом кадре сна. Иногда чистым усилием воли удается поменять сцену или курс действия. Иногда вроде думаешь, что поменяла, а та штука, от которой бежишь, все равно за тобой гонится, возможно, лишь в новом облике, чтобы попасть в новый кадр. В некоторых снах мне удается даже пробовать онтологическую воду: я зову тебя изнутри сна. Сьюзен! А выходит: Ооо! Унг!

С: И я бужу тебя поцелуем. Но будем честны: никто из нас лично не испытывал ни единого буквально сверхъестественного, жуткого мгновенья или события за все наши жизни. Экстазное – еще бы. Похожее на жуть – еще б. Но буквально чудесного – нет.

Ф: Однако я не потерплю, чтоб наша история оказалась беспримесным реализмом. Действительность чудесна; действительность ужасна; действительность есть то, что есть. А вот реализм – сраная скукотища.

С: Ладно. Но до оккультизма или мутной неоготики мы не опустимся.

Ф: Разумеется, нет.

С: Перед нами задача.

Ф: Угу. У Одиссея волшебство. У Шахерезады волшебство. У Данте чудеса. А что у нас?

С: Ну – у Дона К. были только его галлюцинации да то необъяснимое дело с пещерой Монтесинос[90]. У Гека Финна были только его суеверия.

Ф: Буквально чудесное – вот что нам нужно, со здоровой дозой реализма для балласта. Но у мира сейчас пробил такой час, что, наверное, нам придется брать то чудесное, с каким сумеем справиться.

С: Никаких компромиссов, Фенн.

Ф: По мне, так в этом деле сплошные компромиссы.

С: Реализм – балласт. Мне это нравится.

Ф: Спасибо. Реализм – твой киль и балласт твоего ибицкого Корабля Истории, а хороший сюжет – твоя мачта и паруса. А ветер у тебя – волшебство, Сьюз. Твое буквально чудесное – вот что твой ветер, к ибицкой матери.

С: Вот теперь меня зацепило. В нашей истории я хочу поговорить с Эдгаром По! Хочу, чтобы вернулись Гас и Манфред, а у Мим чтобы все было в порядке. Главным же образом я хочу, чтоб мы любили друг дружку вечно и никогда не ссорились или не старели и не умирали. Я хочу быть матерью, не рожаючи детей. Нет: я хочу, чтобы дети у меня были раньше; чтобы раньше я была матерью. Нет: я хочу быть бабушкой, но без всяких там детей. Детей я испорчу, хуже Мимс. Но они должны быть нашими внуками, а не только твоими. Как меня вообще снесло на эту тему?

Ф: Нам бы лучше с матерью твоей посоветоваться. Волшебство – это по части Кармен Б. Секлер. Поговорим об этом, когда вновь поднимем паруса.

С: Я не хочу об этом разговаривать.

Ф: Я о задаче буквально чудесного.

С: Я о ней же.

Сделав эту заметку, Фенн замечает, что его заметки к этой истории, которой преимущественно и посвящена эта книжка для заметок, почти все имеют отношение либо к таким общим соображениям, как предшествующие, либо к фрагментам повествования, которые нужно вставить (напр., История Конспиративного Адреса на Чоптанке: 2-я потеря бойны), либо к образам (напр., «У» – это развилка или слияние? Чесапикский фарватер разделяется ли на входной фарватер реки Йорк и фарватер отмели Йорк или же это они сливаются в Чесапикский фарватер? Один входной, другой выходной; или же – в приливных водах – один для подъемов воды, другой на отлив. Анализ против синтеза; «мужское» против «женского». Сперматозоиды гребут вверх; яйцеклетки сплавляются вниз. Обсудить с С. в следующий раз, когда поплывем). Почти ни одна, отмечает он, не относится к описанию: ни фрагментов живописных подробностей, ни лиц, жестов, переданных ощущений. Он делает об этом факте заметку: должно быть, тут у него слабая масть как у начинающего сочинителя. И впрямь, когда где-то на Мэрилендской—5 автобус быстро один за другим обгоняют два «порше» – первый цвета пахты, а второй цвета провяленного табака, – Фенн не может вызвать в памяти прилагательных получше, нежели желтовато-белый и бурый, хотя трассе в тот миг случилось отделять табачную ферму от молочной. Быть может, замечает он у себя в книжке для заметок, писателю с подобными недостатками и сильными сторонами («У» – заметку он считает небезынтересной) лучше удастся передать нашу историю пьесой, нежели рассказывать романом. Д. со С. н. п. н. и.

Автобус останавливается на Союзном вокзале, где Фенн выходит. Сейчас всего одиннадцать и погожий ясный предполдень, в самый раз прогуляться. Фенн направляется по Делавэр-авеню к Конституции, душа у него мечется – как всегда при виде Капитолия, этой твердыни слишком уж знакомой, словно лицо родителя, чтоб быть хоть пригожим, хоть наоборот, – между патриотизмом и смятеньем. Нечто прочитанное им недавно в море вместе с нынешней швартовкой «Поки» напоминает ему о том лете 166 лет назад, когда Британский флот проплыл вверх по Патаксенту от острова Соломона к Бенедикту, выгрузил армию, обратил в бегство запаниковавших защитников (среди них тезку Фенвика по среднему имени) и сжег новую столицу и дом президента. Фрэнсис Скотт Ки, прочел Фенн, до той поры мало интересовался своею страной, которую считал вульгарной демократией; но зрелище ее символического разрушенья, за каким в Балтиморе вскоре последовало символическое воскрешенье[91], заставило его мыслить и чувствовать по-новому. Душа самого Фенна, как всегда, воспаряет при виде Верховного суда и Библиотеки Конгресса налево от него, музейного комплекса вдоль Эспланады, мемориалов Вашингтона, Джефферсона и Линкольна чуть дальше (хотя лично его любимый президент – малютка Джейми Мэдисон); она ёкает – не по эстетическим причинам – при виде почти всех остальных федеральных зданий в поле зрения и положительно уходит в пятки при мысли о тех плохо прикованных драконах за рекой, в Арлингтоне и Лэнгли: при мысли о Пентагоне и его собственном бывшем нанимателе[92].

Он сходит с Эспланады, идет по Пенсильвания-авеню и по 11-й улице сворачивает к универсальному магазину «Вудуорд-и-Лотроп» – поискать что-нибудь для Сьюзен. Все заканчивается тем, что он берет себе: «Англобаск», сделан в Англии, но сойдет и такой. Если верить переписи населения 1980 года, район метрополии Вашингтона, О. К., населяет более двух миллионов человек; в средний день посещает его свыше пятидесяти тысяч туристов. У стойки беретов «Вудуорда-и-Лотропа» – два других покупателя; один, дама, удаляется, когда подходит Фенн; другой, господин, приближается, едва Фенн собрался уходить. Отнюдь не математик, Фенн тем не менее рассчитывает, как только отыскивает альманах, что, если даже не учитывать биологический пол, вероятность того, что один из них не окажется Дугалдом Тейлором, как минимум равняется 1 025 000 к 1. Однако господин-прибывший-когда-Фенн-уходит – его давний друг и наставник, пришедший купить себе шляпу к грядущему своему путешествию в Австралию.

Опишем Дуга Тейлора: плешивый и седой, как Фенн, но безбородый, гладкий, на десять лет старше, неспортивный, скорее пухлый, нежели дородный. Из древнего мэрилендского семейства с шотландскими корнями – это описание? – почти каждый мужчина которого с 1830 года обучался в Принстоне и осваивал право в Вирджинии, хотя менее половины их занимались этой профессией более чем кратко. По большей части карьерные госслужащие: поверенные в делах, заместители генеральных прокуроров, замминистра того и сего. Любому Тейлору, объяснил некогда Дугалд Фенвику, отклонив президентский запрос[93], чтобы он сменил Ричарда Хелмза на посту директора ЦРУ, может хотеться быть концертмейстером, но не по нутру ему дирижировать. Это описание? Лукавый, тучный, учтивый, безупречный, неженатый, с тонкой нервной организацией…

Дуг. Фенн. Мужчины обнимаются. Сьюзен сообщает мне, сообщает Фенвик Дугалду, что с невероятного совпадения может начаться история, поскольку жизнь, по сути, состоит из случайных вопиющих невероятностей. Но привлечь такую специально, чтобы раскрутить сюжет, – это призвать бога на тросах. Должно быть, мы с тобой вместе начинаем новую историю.

Дугалд отвечает тут же: Или же нашим миром управляет бог на тросах. Где моя Сьюзен.

Она тебя целует с острова Соломона. Ты нынче носишь бойны?

Только в Аутбэке, тихонько отвечает Дуг.

Вот как: Перт. Все дороги ведут в Перт.

Какие-то намеренно, какие-то случайно.

Наши – через «Космос». С большой буквы сегодня у нас совпадения, Дугалд.

Дуг покупает темно-синий берет и говорит: Как и у космоса с маленькой. Не спеши хаять совпадение. Он сверяется с карманными часами. Двинем-ка: большой К не станет долго держать за нами столик. Они двигают – на запад по Джи до Лафайетт-сквер и Белого дома, затем садятся в такси вверх по Коннектикут до Дюпон-сёркл, потом вновь прогуливаются два квартала по Массачусетс до клуба «Космос». Ты знал, к примеру, раз уж речь зашла о совпадениях, продолжает Дугалд, что фамилия одного из наших старших контрразведчиков в западной Европе – Голдфингер. То есть это его настоящая фамилия. Тебе известно, что у Артура Бремера есть сестра, которая однажды работала в том же заведении, что и Сирхан Сирхан. Можешь вообразить, как ФБР вздрогнуло и присмотрелось, наткнувшись на этот факт. Но, очевидно, это чистейшее совпадение.

Мудр тот человек, признает Фенн, кто отличает Вудуорда и Лотропа от Вудуорда и Бернстина[94].

Столик Дугу «Космос» придержал. За холодным огуречным супом и сансерским каждый интересуется состоянием сердца у другого: общего у Тейлора с Тёрнером – один серьезный сердечный приступ, но, в отличие от своего протеже, курить он не бросил. У обоих все хорошо. Сегодня в «Клубе Космос» день органов: розовый Дугалд заказывает себе мозги, смуглый Фенвик – «сладкое мясо». Они прихлебывают резкое сансерское. В ответ на следующий запрос друга Фенн кратко описывает наш творческий отпуск в плавании и ловит себя на том – а это в обществе Дугалда нехарактерно, – что скупо воспевает (такое возможно) Карибье.

Сьюзен научила тебя быть менее невозмутимым, одобрительно замечает Дуг. Поздравляю.

Вполне допустимо для нас, бывших сотрудников. Здрасьте: вон Марк Хенри.

Фенн улыбается и машет через весь «Космос» востролицему очкастому парняге, смахивающему на писаря, в летней гарусной тройке, их взаимному бывшему коллеге по Отделению 5 (Южный Конус) Отдела Западного Полушария в Лэнгли. Субъект этот, только входя с дипломатом в руке, отвечает едва ли не балетным выражением изумления и презренья, за чем следует укоризненный яростный взгляд на Дугалда Тейлора, после чего он разглаживает себе лицо и шествует в другой зал.

Батюшки, говорит Фенвик, ему самому лицо жжет: я знал, куда дует ветер, но и представить себе не мог, что он окажется Десятибалльным.

Дугалд ровно произносит: Ты же знаешь Маркуса. В душе он все еще УСС[95], сигает на парашюте в оккупированную Францию.

С тобой, Дуг. Меня удивляет, что тебя увидят со мной. Особенно здесь.

Тогда постыдился бы, мягко отвечает Дугалд. Укор служит двойную службу – и за то, что Фенвик опубликовал «КУДОВ», и за то, что вообразил, будто друг Дуг за это станет его чураться, сколько б ни осуждал саму публикацию. Любой Тейлор может одобрять любую внутреннюю критику – один из предков Дугалда легендарен своею, касавшейся коррупции в Управлении почт США при Маккинли, и, говорят, она вынудила Теодора Рузвельта назначить Чарлза Джозефа Бонапарта произвести в этом бюро уборку. Но такое не «выносят на публику».

Не так, стоит на своем Фенн, – сейчас говоря это самому себе, но в прошлом не раз говорил так и Дугалду. На публику попросту не выносят с ходу. Сам же знаешь, как поживали мои внутренние рапорты! Тебе известно, как Компания разве что настоящих грязных трюков не пробовала, лишь бы не дать Марчетти, Эйджи, Кермиту Рузвельту[96] и мне «вынести на публику».

Из-за моей книги никого не убили, произносит он вслух. Если она подпортила несколько карьер и отменила несколько операций – тем лучше.

Дугалд отвечает: Еще раз прими мои комплименты твоей прозе. Ты действительно хорошо пишешь. Как движется роман.

Увертки Фенн не потерпит. Это не одно и то же. Мы можем здесь поговорить, Дуг?

Его друг улыбается. Потому-то я и предложил «Космос». Самое безопасное место в городе за исключением шифровальной комнаты посольства – после того, как подадут антре.

Так и есть. Старые друзья подумывают о молодом божоле; но сансерское выпито лишь наполовину и вполне сгодится. Дугалд Тейлор говорит теперь развернуто, спокойно, нависая над своими мозгами и спаржей. Нет сомнения, что книга Фенна и ее предшественницы, вместе с широкой общественностью и откликом Конгресса на наши вьетнамские и чилийские авантюры и уотергейтское фиаско, внесла свою лепту в снижение боевого духа Управления[97] и сдерживание его негласных операций в середине и второй половине 1970-х. Участились отставки и ранние выходы на пенсию, включая собственную Дугалда; вербовка компетентных стажеров – в нынешние дни это работа Маркуса Хенри – становилась все сложнее, несмотря на скверный национальный рынок труда для выпускников колледжей, особенно в области гуманитарных наук. Католические университеты получше, вроде Нотр-Дама и Фордэма, которые давно уж заместили собой Лигу плюща как первостепенную вербовочную площадку и к которым к середине 1960-х добавились университеты штатов получше, сами уступали, фот де мьё, все больше и больше «трамвайно-католическим» колледжам – вашим местным Лойолам и Канисиусам; дочерним кампусам в комплексах штатов – Огонцу, Нью-Палцу, Ипсиланти; и даже общинным колледжам – Кэтонсвиллу, Хэррисбёргскому районному, Уэст-Либерти, где среди детишек синих воротничков с беловоротничковыми устремленьями по-прежнему силен патриотизм. Однако экономическая инфляция, нефтяная напряженка, сход на нет советско-американской разрядки, удобный жупел Аятоллы Хомейни, затянувшееся удержание американских заложников в Иране и новое – «пост-вьетнамское» – поколение студентов действенно обратили эту тенденцию вспять как в студгородках, так и в Конгрессе. Ему, Дугалду, излишне говорить Фенвику, что все недопеченные романисты в стране да и немало полностью пропеченных сочиняют шпионские романы, например, и многие из них, подобно недавнему урожаю ай-яй-яй-разоблачений Управления, едва скрывают свою очарованность и зависть за рефлекторным морализаторством насчет нашего хулиганства. Фенново сочинение не окажется, хотелось бы Дугу верить, очередным романом про ЦРУ.

Решительно нет, заверяет его Фенвик. Это почти единственное, что можно о нем сказать наверняка. Но он не может обещать, что субъекты, подобные некоторым бывшим коллегам, не проплывут в случайном дрейфе по волнам повествовательного прилива.

Дугалд поднимает бокал за эту метафору и продолжает: короче говоря, ребята из Лэнгли, а также все больше девчат: это новая важная сфера вербовки, как Фенн, вероятно, слыхал, вновь процветают и готовятся к новым негласным операциям в 1980-е, кто б ни выиграл выборы в ноябре. Дугалд понимает так, что и ЦРУ, и Пентагон вновь оживляют исследования химико-биологического оружия, пребывавшие едва ль не в спячке с конца 1960-х, – пользуясь тем, что Советы недавно применили такое оружие в Афганистане, а также из-за их случайной вспышки сибирской язвы в Свердловске в 1979 году, при которой погибло более тысячи человек, а вспышка та, по его личному разумению, скорее не авария при производстве бактериологического оружия, а отказ их утлой системы здравоохранения. Нас в особенности радуют (местоимением Дугалд пользуется с невозмутимой иронией) новые разработки в области молекулярной биологии; насколько он понимает, мы либо косвенно финансируем несколько проектов по склейке генов, либо изучаем их возможности с целью разработки вирусов, от которых не существует антител или же только мы располагаем противоядиями, – но за это поручиться он лично не может. Болезнь легионеров, по информации лучшего друга Фенна, не была каким-то нашим экспериментом, что бы там ни заявляли Советы. Надо сказать, шикарное бы это было прикрытие: кто б заподозрил даже нас – пусть мы и опрыскивали Сан-Франциско пробным штаммом респираторной бациллы в конце Шестидесятых и проводили разнообразные эксперименты на ни о чем не подозревавших ветеранах войны в госпиталях Администрации по делам ветеранов – в том, что мы экспериментируем со съездом Американского Легиона в Колыбели Свободы, Городе Братской Любви? Уж несомненно мы не станем применять наши фирменные вирусы для индивидуального покушения; для этого у нас имеется обширный каталог средств, и некоторые разработаны уже после Фенвика. Но чтобы устранить небольшую сплоченную группу – скажем, лагерь партизан, – должным образом привитый антителами крот мог бы нанести кому-либо буквально поцелуй смерти. Чудеса науки.

Упоминание о кротах подводит былого наставника Фенвика – уже за кофе и сигарой – к Манфреду, кто в определенных областях выступал его наставником. Он, Дугалд, может рассказать все, что знает по этому параграфу, не боясь, что у него прочтут по губам, скажем, с другой стороны зала, заявляет он, поскольку известно ему лишь о существовании среди его профессиональных знакомых двух школ мысли, касающихся пейслиподобного исчезновения Манфреда, и обе они очевидны: близнец Фенна случайно или по заданию обнаружил глубокого крота, по-прежнему, как считалось, населявшего Управление, невзирая на Операцию Китти-Хок, и его нейтрализовали агенты либо КГБ, либо самого/ой крота; или же сам Манфред и был кротом, и его нейтрализовала команда, обнаружившая, что он таков, – а вопрос, убили его или изолировали, представляет под-школы этого мнения. Нет общего ощущения – хотя сам Дугалд такой возможности и не исключает, – что мореходное самоубийство[98] Джона Артура Пейсли попросту вдохновило Манфреда Тёрнера сделать то же самое по какой угодно причине.

И я этой возможности не исключаю, Дуг.

Не исключаешь. А тебе известны какие-либо причины, почему Граф мог бы свести счеты с жизнью?

Фенн распознает, что вопрос его друга профессионален. Отвечая прямо – что ему не известна ни одна, однако от брата он отдалился после ухода из Компании и написания «КУДОВ», – а не интересуясь, не консультант ли Управления сейчас Дугалд, он сигнализирует о своем понимании и принятии такого положения дел.

Дугалд кивает и вздыхает. Вот и мы ни одной не знаем.

Спасибо, Дуг. Вообще-то мне сложно вообразить, что Граф стал бы использовать «Поки», чтобы покончить с собой. Он знал, как я люблю это судно; знал, что мы со Сьюзен планировали провести на нем наш творческий отпуск в плавании. После его смерти я продал бы судно, если б оно не было тем, на котором Сьюзен меня соблазнила.

Понимаю.

Граф мог подолгу таить обиду; кажется, он так до конца и не простил мне то, что я, например, развелся с Мэрилин Марш. Но злобы в нем не было, и он любил свою семью. Либо его кто-то сцапал, либо он утонул случайно, и так вышло, что его, в отличие Пейсли, не нашли. Был ли он тем кротом, Дуг.

Нет. Каким-нибудь кротом – возможно, хотя глубоко убежден, что нет. Но не тем самым кротом, Фенвик. Еще до конца этого года в Федеральном суде в Балтиморе обвинят очередного как бы крота среди нас[99]. На него у нас есть все. Но и он, по нашему мнению, не тот самый крот.

Читатель уже наверняка оценил Фенвикову модуляцию вопроса на Тейлоров манер. Далее следует оценить, что, раз Дугалд ответил без колебаний и недвусмысленно, неподобающе окажется Фенну задавать дополнительные вопросы из праздного любопытства, что же именно его друг, похоже, знает: кем может оказаться «тот самый» крот.

Из кого угодно в роде занятий Графа, вместо этого замечает он, получаются серьезные враги.

Дугалд пыхает и кивает. Серьезные и мудреные враги. И в нашем доме, и в других[100]. Уверен, это знаешь и ты, Граф не всегда делегировал свою работу агентам и связным, как ему следовало бы делать.

Знаю, Дуг.

В определенных и весьма чувствительных областях твой брат был неисправимым сам-себе-головой, вопреки всем правилам.

И это знаю.

Он не только предпочитал так действовать, Фенн; ему это, я боюсь, нравилось.

М-м.

Обед окончен; их встреча – нет. После нескольких мгновений молчания двое мужчин переглядываются; Дугалд произносит: Я уже оставил расписку за счет. Прогуляемся.

Они прогуливаются – обратно к Эспланаде. Великолепный обед, говорит Фенн.

Не так ли. Мне тебе незачем указывать, Фенн, что твоя публичная критика нас вместе с твоим грядущим академическим назначением – я забыл тебя с ним поздравить…

Спасибо. Я могу его принять или не принять, в конце концов, как и Сьюзен свое.

Вот оно что.

Можем все послать и отправиться вокруг света под парусом.

О, ну что ж тогда. Я собирался сказать, что теперь у тебя шикарное прикрытие, для того чтоб двурушничать, если б ты был к этому склонен.

Дугалд. На секунду Фенну приходит на ум задаться вопросом, не глубокий ли крот его друг. Однако далее Дугалд заявляет – тем особым манером, каким обычно говорит о щекотливых делах, едва шевеля губами, что если только на Фенвика выйдут иностранные агентства – не КГБ, как можно догадаться, а какое-нибудь подразделение попростодушнее, вроде ДИНА[101], – и будь он настроен принять подачу, он, Дугалд, уполномочен сообщить, что их общий бывший работодатель готов простить Фенвику его прегрешения и посодействовать в его предполагаемом поиске дальнейших сведений о Манфреде и Гасе.

Фенн останавливается на солнечном тротуаре Дюпон-сёркл. О Гасе.

Да.

Ясно, что это еще не все. Фенн пять секунд взвешивает ситуацию, а затем обещает обдумать предложение их бывшего нанимателя. Они возобновляют прогулку.

Мне бы хотелось спросить, обходительно продолжает Дугалд немного погодя, не выходили ли уже на тебя, насколько тебе известно, подобным образом.

Насколько мне известно – нет, Дуг. Но как нам знать, эт сетера.

Разумеется. Таинственные Силы![102]

А на самом деле понимает Фенн то, что протекающий между ними разговор может запросто оказаться тем самым подкатом, о каком и говорит Дугалд, а друг его – агентом или агентом агента. Они ждут сигнала светофора. Переходя, Фенн произносит: Ты упомянул Гаса.

Упомянул. До сведения нашего бывшего нанимателя дошло, что среди антиправительственных заключенных, содержащихся на некоем острове у южного побережья Чили, присутствует некоторое количество иностранцев, и не все они из Боливии, Аргентины или Кубы.

Дугалд.

Эти не-чилийские десапаресидос не Исчезли непоправимо – не все, во всяком случае, – по обычной причине: их семьи могут быть заинтересованы в содействии их репатриации привычными способами. Тебе занятно будет услышать, что на твою тещу уже вышел агент правительства, дружественного к Чили…

Кармен!

Кармен.

Иисусе Христе, Дуг! Какого правительства? Фенн показывает на землю. Нашего?

Дугалд пожимает бровями: вопрос неуместен. Матери молодого Гаса Секлера-Тёрнера дали понять, продолжает он, что в обмен на ее сотрудничество поручители этого агента засвидетельствуют хотя бы, что ее сын – среди этих не-чилийских заключенных. Если впоследствии установятся взаимно удовлетворительные дальнейшие отношения – и если Гас в самом деле жив, – ей не следует оставлять надежду на его репатриацию. Знаешь же, как оно бывает.

Фенвику становится дурно. Он берет Дугалда за руку – чуть ли не вцепляется ему в плечо – и тут же в глазах друга различает, что это знакомое вымогательство предлагал не Дуг. Фенн действительно знает, и очень хорошо, как оно бывает: если первые сведения Кармен Б. Секлер окажутся дезинформацией, ее связной с сожалением сообщит, что ее сын мертв. Теперь он с облегчением слышит от Дугалда, что непосредственный ушлый отклик Кармен был в точности таким, какой посоветовали бы дружественные контрразведчики: Докажите мне, что мой сын жив, и тогда мы будем обсуждать ваше предложение дальше. Но что же вообще, желает знать он, кто-то может надеяться выведать через Кармен Б. Секлер в смысле полезных секретных сведений, особенно теперь, когда в кадре больше нет Графа? Кармен и нейтронная бомба? Кармен и крылатая ракета?