(Настоящая) революция в военном деле. 2019

W_a- это количество собственных войск (численность армии) на территории государства. Мы используем здесь просто численность китайской НОАК (Народно–освободительной армии), то есть численность действующего персонала, которая составляет примерно 2000 000 человек.13

Последние два параметра можно было бы свести к следующему:

n_b- количество государств–членов конкретного военно–политического блока. Для Китая это число будет равно 1, поскольку Китай не является членом какого–либо конкретного блока.

N_B- общее количество государств–членов различных военно–политических блоков или коалиций. В нашем случае Китаю придется смириться с тем фактом, что в США, Японии, Австралии и Новой Зеландии ему противостоят четыре страны, которые действительно представляют коалицию, так что здесь их будет 4.

Здесь мы сразу сталкиваемся с проблемой необходимости иметь значение для G_iКитая, или, если уж на то пошло, для всех других членов противостоящей коалиции, таких как Соединенные Штаты, Япония, Австралия и т. д. Это число ещё предстоит найти, но даже без такого числа мы уже можем вычислить большую часть уравнения. Мы просто подключаем наши числа:

Или для упрощения:

Теперь мы можем рассчитать то же самое, но для Соединенных Штатов мы примем экономические показатели за истинные.

Функция влияния Соединенных Штатов:

k_u=0,5

J— объём импорта, который составляет 2,16 трлн долларов, что делает США крупнейшим импортёром в мире.14

Y- это ВВП страны. Утверждается, что он составляет 19,391 триллиона долларов.

Вт_г‑25,000.

W_a- это количество собственных войск (численность армии) на территории государства. Мы используем здесь просто численность Вооружённых сил США, то есть численность действующего персонала, которая составляет примерно 1 360 000 человек согласно Википедии.

Последние два параметра можно было бы свести к следующему:

n_b— количество стран–членов конкретного военно–политического блока; для США мы предполагаем, что это число равно 4.

N_B— общее количество государств–членов различных военно–политических блоков или коалиций, в нашем случае это будет 1, то есть Китай.

Вот как Соединенные Штаты будут выглядеть в своей Функции Влияния по сравнению с Китаем:

Мы упрощаем:

Даже краткий обзор цифр, кажется, указывает на то, что Соединенные Штаты с поправкой на фактор коалиции намного могущественнее Китая. Но именно здесь модель на самом деле начинает давать сбой. Ещё до того, как мы рассчитаем решающее значение в статусной модели геополитического потенциала нации G(t), мы можем сделать несколько обоснованных предположений на случай серьезного конфликта между Соединенными Штатами и Китаем, который довольно резко изменит функцию влияния F_A(t) для обеих стран.

1. В случае серьезного и обостряющегося конфликта между двумя ядерными сверхдержавами не исключено — на самом деле, весьма вероятно, — что страны американской “коалиции”, будь то Япония или Австралия, будут иметь огромные оговорки относительно прямого участия в таком конфликте, что снизит коэффициент в случае Америки примерно до (1 + G_США) и то же самое для Китая (1 + G_Китай). Другими словами, это будет в первую очередь двойной американо–китайский конфликт, в котором большинство потенциальных союзников попытаются держаться в стороне и наблюдать издалека.

2. Данные об экономике США заведомо ненадёжны и не отражают фактического состояния, которое имеет наибольшее значение для конфликта, — её производства, всех его видов. Если говорить о колоссальном объёме американского импорта в 2,16 триллиона долларов, а также о стремительном упадке американского машиностроения, то мы вынуждены серьезно скорректировать свои взгляды на американскую экономику.

Как подчеркивается в Межведомственном отчете об американском производстве президенту Трампу за сентябрь 2018 года:

В секторе станкостроения США отсутствует гарантированный доступ к достаточно большому резерву квалифицированной рабочей силы. Многие квалифицированные работники увольняются по возрасту, и существует слишком мало технических образовательных программ для подготовки тех, кто мог бы занять их место. Без согласованных действий, обеспечивающих как готовую рабочую силу, так и постоянный приток новых сотрудников, США не смогут поддерживать большой, динамично развивающийся и разнообразный сектор станкостроения, необходимый для производства требуемого количества и типов продукции, когда это необходимо. Сектор станкостроения в США сокращается, по крайней мере, с 1980‑х годов из–за ряда основных и способствующих факторов, при этом положение США значительно снизилось с 2000 года. В 2015 году мировое производство станков в Китае резко выросло до 24,7 млрд долларов, что составляет 28% мирового производства, в то время как на долю США пришлось всего 4,6 млрд долларов, после Китая, Японии, Германии, Италии и Южной Кореи. Согласно данным Бюро переписи населения США, в 2015 году насчитывалось 1028 станкостроительных фирм, в которых работало 27 919 человек.15

Выраженная в долларах США доля обрабатывающей промышленности в ВВП АМЕРИКИ составляет около 2,125 трлн. долларов.16 Производственные показатели Китая не соответствуют друг другу, однако, как сообщает ЦРУ, Китай является “мировым лидером по валовой стоимости промышленного производства”.17 Именно этот объём производства имеет наибольшее значение и определяет экономику страны. В этом отношении Соединенные Штаты отстали от Китая — это резко меняет расчет баланса сил, и не в пользу США. И даже при использовании крайне ненадёжных цифр для американской экономики наши расчеты функции влияния все равно становятся:

Для Китая:

Для Соединенных Штатов:

И даже этот виртуальный паритет между ними не отражает реальной взаимосвязи между их соответствующими функциями влияния. Учитывая чудовищный положительный торговый баланс Китая с США в размере 382 миллиардов долларов и то, что Китай де–факто является мировым производственным центром, вполне законно оценивать значение функции влияния Китая как намного большую, чем у США18 Этот вывод также следует из того факта, что фактический американский ВВП формируется в основном за счет непроизводительных секторов, таких как финансы и услуги, известных как экономика ПОЖАРОВ. Это объясняет постоянную тенденцию постоянно растущего общего дефицита торгового баланса Соединенных Штатов в последние несколько лет.19Другими словами, это означает, что фактический размер американской экономики сильно раздут, что сделано по ряду причин, в первую очередь связанных со статусом доллара США как резервной валюты и главным двигателем его распространения — печатным станком Федеральной резервной системы США, который долгое время жил не по средствам и сталкивается с резкой девальвацией своего статуса, поскольку дедолларизация мировой экономики становится основным направлением деятельности, в котором Россия лидирует.20 В конце концов, реальный ВВП Китая, скорректированный на все ещё неточный, но гораздо более надёжный, чем номинальный, показатель по ППС (паритету покупательной способности), значительно превышает ВВП Соединенных Штатов. По прогнозам некоторых источников, ВВП Китая в 2019 году составит почти 27,5 трлн долларов.21 Это на целую треть больше заявленного ВВП США; на самом деле, скорее всего, ВВП Китая даже больше, если рассматривать ВВП в первую очередь как производительный показатель, то есть реальной экономики.

Это подводит нас к этому всегда важному вопросу о России и её функциях влияния. Нельзя отрицать, что ВВП России намного меньше, чем у Соединенных Штатов и Китая. Также ясно, что она намного больше, чем представляется в традиционных западных финансовых оценках. В конце концов, даже Международный валютный фонд прогнозирует, что ВВП России достигнет примерно 4,2 трлн долларов в 2019 году.22 В этом случае функцию влияния России относительно легко рассчитать, если принять во внимание те же предположения о коалициях, что и при сравнении функций Китая и Америки. Коэффициент управления k_u для России несколько снижен, что даёт России преимущество в этой категории, если учесть условия, в которых Россия существует и развивается, что свидетельствует об очень высоком уровне государственного управления:

Это число кажется интуитивно неверным, потому что функция влияния России не может быть больше, чем у Китая и США, которые экономически намного крупнее России. Множитель 0,19138G_России полностью игнорирует тот факт, что Россия практически в одиночку противостоит — если не принимать во внимание важное, но не совсем надёжное дополнение в виде Республики Беларусь — всей армии и экономике крупнейшей коалиции в истории; НАТО. Как только это будет учтено, ценность функции влияния России значительно уменьшится, и она упадет ниже, чем у Китая и, особенно, у Соединенных Штатов, которые, по сути, являются НАТО, а остальные части этого военно–политического блока являются лишь подчиненными приложениями.

Однако мы должны иметь в виду, что эта функция влияния является лишь одним из двух факторов, определяющих геополитический статус. Второй множитель — это G(t), обозначающий геополитический потенциал нации. Именно здесь происходит настоящий драматический крах модели, приводящий в замешательство всю модель. Причина этого проста — военный потенциал нельзя измерить чисто количественно; он требует серьезных качественных корректировок. Именно здесь имеет смысл продемонстрировать разрушение модели. В конце концов, влияние, как и репутацию, трудно создать и очень легко потерять. Потенциальные возможности, однако, являются более долговечным и более лёгким для понимания товаром.

Формула определения геополитического потенциала нации выглядит так:

В этой формуле Крестики с нижними индексами обозначают доли нации в глобальных индексах: M-вооружённые силы, T-территория, D-демография, E-экономика. Приведенные выше числа представляют собой экспоненты или степень, до которой должны быть возведены эти индексы. Здесь расчеты довольно просты, когда речь идёт о территории, демографии и, при правильной корректировке, экономике. Военный индекс, однако, является самым сложным из всех в этой Модели статуса, поскольку военная мощь является неуловимым понятием, которое не может быть непосредственно измерено количественно без опасности потери признания наиболее важного перехода количества в качество и наоборот. И как и в предыдущем примере с функцией влияния, где мы оставили G_Китая, G_США и G_России как неизвестные, то придется сделать то же самое с Х_М которая должна быть доля мировой военной державы. Но выражается в каком показателе?

Очень легко подсчитать, примерно так и есть, доли всех остальных, кроме военных. Действительно, население Соединенных Штатов составляет 322 миллиона человек, Китая — 1404 миллиона. Следовательно, доли в мировом населении следующие: США — 4,31% от общей численности населения (мы используем круглое число в 7,467 миллиона для общей численности населения мира) и Китай — 18,8%. То же самое касается экономик в денежном выражении: ВВП берётся по данным ЦРУ World Fact book, США — 19,36 трлн долларов, Китай — 23,12 долл. Следовательно, доли в мировом ВВП следующие: США — 15,24% от общего объёма ВВП и Китай — 18,2%. Опять же, мы используем круглую цифру ЦРУ в 127 триллионов долларов для обозначения общего мирового ВВП. С точки зрения территории: территория США почти такая же, как у Китая: 9,147 миллиона квадратных километров для США и 9,326 миллиона квадратных километров для Китая. Следовательно, доли на глобальной территории распределяются следующим образом: США — 6,13% мировой суши и Китай — 6,26%. Мы используем круглое число в 149 миллионов квадратных километров для обозначения общей площади суши в мире.

Для России цифры в виде долей будут следующими:

Итак, теперь мы можем рассчитать Геополитические потенциалы:

Для Соединенных Штатов на 2019 год Геополитический потенциал будет выглядеть так:

Для Китая:

Для России:

Нельзя не обратить внимания на то, что до сих пор неизвестная величина доли вооружённых сил имеет наибольший показатель (мощность) из всех других долей, составляющих геополитический потенциал — даже больший, чем экономика, не говоря уже о территории или демографических показателях. В общем смысле это правильно, но какова метрика, единица измерения этой доли? Она абсолютно не может быть финансовой, выраженной в военных бюджетах. Фактически, использование финансовых показателей — это то, что создало грубо искажённое и “исключительное” — следовательно, очень опасное — заблуждение со стороны многих американских мыслителей и политиков, которые приравнивают размер гигантского военного бюджета Америки к её военному потенциалу.

Многие военные аналитики начали отходить от ложных финансовых критериев при оценке военной мощи и тяготеть к реальному военному потенциалу. Как отметил капитан Корпуса морской пехоты США, ветеран американских войн Джошуа Уодделл:

Оценка военного потенциала по показателю расходов на оборону является ложной эквивалентностью. Все, что имеет значение, — это исходные, поддающиеся количественной оценке возможности и показатели эффективности. Например: авианосец стоимостью в несколько миллиардов долларов, который можно превзойти на несколько миллионов долларов в виде массированного ракетного заграждения или небольшой беспилотной авиационной системы (UAS), способной привести в негодность его полетную палубу, не сохраняет своей долларовой стоимости в реальном выражении. Как и танк M1A1, который побежден предметами домашнего обихода стоимостью 20 долларов и металлическим ломом, превращенным во взрывоопасный снаряд. Объединённая организация по борьбе с импровизированными угрозами располагает библиотекой, полной подобных примеров, и это без учета отдачи от инвестиций в производство оружия с точки зрения промышленного производства и развития потенциала, которые в настоящее время используются нашими обычными противниками.23

Так что же тогда представляет собой этот военный потенциал X_M, который играет такую выдающуюся роль в модели геополитического потенциала? Формула для этого, опять же, довольно проста. Это:

где M1 — доля страны в глобальных военных расходах, M2 — военный потенциал национальной армии, M3 — военный потенциал военно–морского флота страны и, наконец, M4 — потенциал её стратегических ядерных сил. Как вы можете видеть, авторы этой модели по–прежнему упорно используют военные расходы в качестве одного из основных показателей, и именно здесь эта модель начинает давать серьезные сбои. Соединенные Штаты тратят на национальную оборону больше, чем Китай, Россия, Саудовская Аравия, Индия, Франция, Соединенное Королевство и Япония вместе взятые.24 Тем не менее, несмотря на это поразительное число, любому трезвомыслящему наблюдателю абсолютно ясно, что Соединенные Штаты находятся на пути непрерывного снижения военного потенциала против страны, которую они считали побежденной в холодной войне. Количественные модели, конечно, необходимы как один из инструментов, позволяющих взглянуть с другой точки зрения на вопросы, связанные с любым потенциалом, но то, что может работать в экономике или других областях, не описывает сложную реальность ведения войны и военного баланса. Почему, мы рассмотрим в следующих главах.

Глава 3

Как (на самом деле) рассматривать войну в цифрах

Чисто количественный, по сути линейный, подход к измерению военного потенциала страны1 имеет серьезный недостаток — он не работает. Но именно это делает использование такой ограничительной модели весьма поучительным, указывая на то, как не следует оценивать ни геополитический статус, ни военный потенциал. Почему же тогда неудача? Я и многие другие военные профессионалы много раз поднимали этот вопрос, указывая на то, что чистое сравнение военных расходов в долларовом эквиваленте (M1) является ложной эквивалентностью. Проблема здесь заключается не только в пресловутом обмене деньгами, при котором крупнейший военный транжира, Соединенные Штаты, не получает за свои деньги столько, сколько любой другой из его ближайших конкурентов. В конце концов, по цене единственной и все ещё находящейся на чертежной доске американской стратегической ракетной подводной лодки (SSBN) будущего класса Columbia, военно–морской флот России заплатил за восемь современных и вполне реальных стратегических ракетных подводных лодок проекта 955(A), известных как класс "Борей".2 Три из этих восьми подводных лодок уже находятся в эксплуатации.

Стоимость ПЛАРБ, конечно, даже отдалённо не может служить известным индексом Big Mack, который можно использовать для получения представления о покупательной способности различных валют, но это все равно довольно примечательное соотношение, если принять во внимание этот простой факт: Россия строит близкий эквивалент перспективных ПЛАРБ класса Columbia в США примерно за одну восьмую от стоимостиColumbia. Таким образом, представляется разумным предположить, что при рассмотрении астрономического военного бюджета США в размере примерно 700 миллиардов долларов в качестве показателя его военной мощи необходимо ввести серьезный фактор “сокращения”.3 В какой степени может произойти это сокращение? Конечно, не на одну восьмую, что увеличило бы объём в 700 миллиардов долларов примерно до 87,5 миллиардов долларов. Но, кроме того, необходимо учитывать тот факт, что Соединенные Штаты покупают очень дорогие военные технологии, которые явно не обязательно обеспечивают превосходящий военный потенциал. Другими словами, проблема не просто количественная, она качественная и доктринальная.

В 1976 году, беседуя с Джозефом К. Харшем из Christian Science Monitor, адмирал Стэнсфилд Тернер, тогдашний командующий силами НАТО в Южной Европе, с ясностью профессионала высшего уровня изложил одну из важнейших доктринальных прописных истин. Отвечая на вопрос о том, чей военно–морской флот, советский или американский, был лучше, Тернер ответил: “Важно не количество килей или размер кораблей. Это способность делать то, что может оказаться решающим в какой–то конкретной ситуации ”. Тернер уточнил: “Большой авианосец уязвим для ракетного удара большой дальности. Таким образом, огромное американское превосходство в ”проекции силы на берег" имеет большое значение в ситуациях, не связанных с советско–американской войной, но почти ничего не значит в такой войне".4

Соединенные Штаты тратят астрономические суммы, исчисляющиеся десятками миллиардов долларов, на строительство своих сил проекции мощи, в основе которых лежат непомерно дорогие атомные авианосцы (CVN) и десантные корабли. Хотя Россия не делает ничего подобного, она создает оружие, которое может гарантировать поражение таких сил в случае российско–американской войны. Россия делает это за ничтожную долю затрат и, поступая таким образом, навсегда меняет порядок ведения войны. Модель, выведенная в предыдущей главе5, не может объяснить это, даже когда принимается во внимание статус России с ограничениями на ядерное оружие, налагаемыми существующими и, возможно, будущими договорами, или без них, что значительно снижает статус России в случае успеха переговоров по ограничению стратегических вооружений. Но даже при сохранении Россией её нынешнего статуса, не ограниченного договорами об ограничении, авторы, оценивающие потенциал ядерного арсенала, по–прежнему предсказывали, что статус России с годами будет неуклонно снижаться.6 Авторы и их модель были не только ошибочны, но и после Обращения президента Владимира Путина к Федеральному Собранию России 1 марта 2018 года это стало неактуальным. Чтобы понять, почему эта и многие другие подобные модели терпят неудачу, необходимо сделать краткий обзор математики реальной войны — без этого ни одна военная или геополитическая модель власти никогда не сможет успешно предсказать как геополитический статус нации, так и глобальный военный баланс. Эффективность уничтожения противника — это то, что следует рассматривать как важнейший критерий геополитического равновесия.

Теория операций по измерению износа: краткий обзор

В 1915 году русский математик Михаил Осипов написал серию статей, широко известных как Оценка числа жертв войны, где он предложил модель истощения, основанную на двух дифференциальных уравнениях, которые измеряли пропорциональность боевых потерь численности противоборствующих сил. Годом позже, в 1916 году, английский инженер Фредерик Ланчестер разработал ту же модель, что и Осипов, хотя в конечном итоге законы, описанные обоими, стали известны как Законы Ланчестера.7 Эта модель истощения в её простейшей форме выглядит следующим образом:

где A и B — численность соответствующих противостоящих сил, в то время как d — изменение численности, а t — время. Итак, давайте проведем мысленный эксперимент: смоделируем простое сражение, или перестрелку. Представьте, что у нас есть две противоборствующие силы, A и B. Обе силы полностью совпадают по своему оружию и навыкам, за исключением численности. Давайте предположим, что в составе A 1000 стрелков, а в составе B - 750. Эти силы начинают стрелять друг в друга, и интуитивный и неосведомлённый вывод будет заключаться в том, что к тому времени, когда A и B прекратят стрелять друг в друга, у силы A останется 1000–750 = 250 стрелков после полного уничтожения силы B. В конце концов, сила A просто многочисленнее силы B на 250 стрелков. Но: это неправильный вывод, и это не то, как он, скорее всего, будет развиваться в простейших условиях. Вот тут–то и вступают в игру законы Ланчестера–Осипова.

Хотя арифметическая интуиция может подсказать нам, что у группы А должно остаться 250 стрелков после перестрелки с группой В, не нужно быть математическим умом, чтобы понять, что эта решающая разница в 250 стрелков в пользу группы А позволит ей сконцентрировать свой огонь на группе В, полностью вовлечённой в перестрелку с 750 стрелками из 1000 человек группы А, тем самым все больше снижая производительность группы А, коэффициент, который будет увеличиваться нелинейно. Чтобы описать, что на самом деле происходит за период времени, в течение которого соответствующие силы будут стрелять друг в друга, мы должны преобразовать нашу систему уравнений. Но давайте упростим эти уравнения ещё больше, переписав, что такое dA и dB на самом деле. В нашей конкретной задаче они представляют собой не что иное, как разницу или изменение численности соответствующих сил до (начала) и после (окончания) сражения.

Другими словами, dA/dt и dB/dt также являются показателями потерь или истощения соответствующих сил. Таким образом, объединив наши уравнения, мы можем переписать нашу систему следующим образом:

Мы хотим знать, когда обе силы достигнут нуля по своей силе, что может быть выражено как: — Bdt = 0 и −Adt = 0, таким образом:

— Bdt = −Adt

Это то уравнение, которое нам нужно, потому что оно позволяет нам интегрировать его для времени битвы, времени начала и времени окончания. Те, кто более знаком с простым математическим анализом, могут теперь вспомнить, что взять простейший интеграл — это найти первообразную, а затем вычислить разницу её значений на верхнем и нижнем границах интегрирования. В наших случаях это времена начала и окончания. После интегрирования обеих частей уравнения 4 мы приходим к уравнению, которое выглядит следующим образом:

Рассмотрим эту простую задачу: мы знаем, что боевая эффективность пулеметчика равна боевой эффективности 36 стрелков. Сколько пулеметчиков нам понадобится, чтобы полностью заменить 1000 стрелков? Нет, это не 1000, разделенное на 36 или почти 28, это 1000, разделенное на квадратный корень из 36, который равен 6. 1000/6 даёт нам около 167 пулеметчиков. Это означает, что боевая мощь боевых сил рассчитывается путем умножения боевой эффективности отдельного подразделения (стрелка, отделения, взвода и т. д.) На квадрат численного состава. На языке непрофессионалов это означает одну очень важную вещь: чем больше у вас численного превосходства (не говоря уже о том, что у вас численный превосходство над численностью вашего противника), тем более непропорциональным будет распределение потерь в вашу пользу. Действительно, пересчитайте ту же задачу, но теперь 2000 против 750. Вы потеряете примерно 146 ваших стрелков, то есть 1854 ваших солдат переживут битву. Некоторые дополнительные сведения о квадратичной природе модели Ланчестера вы можете найти в концевых сносках к этой главе.8

Помимо изощрённой тактики, в наши дни всегда можно рассмотреть возможность добавления авиации и противопожарного вооружения для повышения боевой эффективности. Именно на этом этапе уравнения Ланчестера становятся все более сложными и начинают учитывать ряд тактических и оперативных факторов, которые, среди прочего, охватывают такие вещи, как территория, плотность войск и количество войск на линии прямого боевого столкновения. Эти формы модели Ланчестера выходят за рамки данной книги, и они имеют дело с динамикой изменения различных переменных, связанных с уравнениями Ланчестера. Модель Ланчестера с её производным квадратичным законом нашла свое эмпирическое, хотя и противоречивое подтверждение в таких сражениях, как битва при Иводзиме и даже исследование Х. К. Вайса о истощении в ходе Гражданской войны в США.9 Однако были проведены другие исследования, в которых был сделан вывод, что модель Ланчестера не является хорошим инструментом для прогнозирования потерь, особенно в затяжном сражении и битвах различной интенсивности. Тем не менее, значение модели Ланчестера заключается именно в математической демонстрации нелинейного характера войны и сложных факторов, которые её формируют, включая качественные параметры противостоящих войск.

Даже эти простые расчеты приводят нас к очень фундаментальному выводу, который является одним из главных принципов войны — принципом концентрации сил. Хотя этот принцип не является чем–то новым в ведении войны, немецкий блицкриг и советские наступательные операции Второй мировой войны наглядно продемонстрировали его правильность, когда на относительно узких участках фронта наблюдалась огромная концентрация войск и боевой техники для того, чтобы прорвать оборону противника и нанести удар на оперативную и стратегическую глубину. В Сталинградской битве, когда 19 ноября 1942 года разворачивалось советское наступление (операция "Уран"), войска Красной Армии сосредоточили три армии, одну из них танковую, против единственной румынской третьей армии, таким образом достигнув численного и качественного преимущества, которое привело к прорыву и возможному уничтожению немецкой, итальянской, венгерской и румынской армий в самом кровопролитном сражении Второй мировой войны.10

Конечно, кажется просто интуитивным, что должно победить большее число, или, используя максиму, которую часто ошибочно приписывают Сталину: количество имеет свое собственное качество. Это правда, цифры действительно имеют значение, но качественные факторы, иногда выражаемые в количественной форме, приобретают все большее значение в геометрической прогрессии всякий раз, когда речь заходит о современной общевойсковой войне. В конце концов, разгром армии Саддама в 1991 году был достигнут в первую очередь благодаря подавляющему превосходству в качестве Вооружённых сил США, при этом существенное численное преимущество Коалиции играло важную роль, но было подчинено качеству, качество — это способность убивать во много раз больше врагов, чем наоборот. Как и в приведенном выше примере сил специальных операций, сражающихся с численно превосходящим ополчением, можно решить, даже в рамках простой модели истощения по квадратичному закону, проблему качества, придав один или два ударных вертолёта этим силам специальных операций, что резко изменит баланс из–за огневой мощи вертолётов, что резко увеличит α, коэффициент боевой эффективности специальных операций, таким образом гарантируя, что 40 бойцов специальных операций смогут эффективно бороться с силами ополчения численностью 180 человек и даже более крупными силами с небольшими потерями для себя.

Как показали российские операции против террористов в Сирии, использование высокоточного боевого оружия, такого как крылатые ракеты Х-101 или 3М14 (семейства "Калибр"), значительно облегчает работу сил специального назначения, нанося удары по позициям террористов, комплексам и другим местам их сосредоточения до того, как специалисты по специальным операциям проведут зачистку. Не следует забывать о прямой непосредственной поддержке с воздуха штурмовиками и вертолётами. Это дополнительное качество. На войне качество — это фактор, позволяющий уничтожить больше врагов с наименьшими потерями для себя.

Это подводит нас к всегда важному вопросу о том, как убивать врага. Модель Ланчестера — одна из немногих других моделей, которые в основном используются для описания наземных боевых действий. И даже здесь мы приближаемся к историческому моменту, когда простая модель Ланчестера рушится для ведения войны развитыми государствами с передовыми вооружёнными силами. В таком конфликте значение истощения меняется, потому что современная война в первую очередь ориентирована на сеть и представляет собой противостояние с применением высокоточного оружия. Это абсолютно не означает, как многие предсказывали, конец традиционной общевойсковой войне — обычные, неядерные боевые действия крупными формированиями ни в коем случае не прекратились и не устарели. Отнюдь, после катастрофических реформ российских Вооружённых сил, проведенных бывшим министром обороны Анатолием Сердюковым, которого подбадривал хор в значительной степени некомпетентных военных “экспертов” из так называемого либерального лагеря России, резкое возвращение российских сухопутных войск к дивизионной структуре и реорганизация таких формирований, как армии на западных границах России, свидетельствуют о жизнеспособности крупномасштабного варианта с применением обычных вооружений.11

Такое переосмысление Россией общевойсковой войны не случайно. Неудивительно и разумно, что Россия рассматривает НАТО — которая в первую очередь является силой, контролируемой Соединенными Штатами и направленной на продвижение их интересов, в то время как остальные члены НАТО являются лишь подчиненными придатками — как реальную угрозу у своих границ и поэтому по необходимости выбирает также иметь силы, которые могут бороться с любой комбинацией угроз, исходящих от Североатлантического союза, и победить их в обычной войне. Однако, в отличие от Ирака, Россия обладает обычными вооружениями, которые предназначены для нанесения ударов на оперативную и стратегическую глубину не только в Европе, но и в Северной Америке, обеспечивая таким образом серьезное обычное, не говоря уже о ядерном, сдерживание любых покушений на Россию и её окрестности. Растущая нуклеаризация американской военной доктрины, драматический отход от 1990‑х и 2000‑х годов, когда американское всемогущество в области обычных вооружений открыто заявлялось во многих случаях, является яркой иллюстрацией зарождающегося осознания тектонического сдвига в природе ведения войны.

Даже краткие сравнения заявленных целей Обзоров ядерной политики США (NPRS) за 2010 и 2018 годы дают поразительное свидетельство дрейфа Америки в сторону ядерного оружия, позиция, все больше напоминающая российскую модель опоры на ядерное сдерживание в 1990‑х годах, когда обычные вооружённые силы России были практически уничтожены некомпетентным и преступным управлением ельцинского режима. В NPR 2010 года в качестве одной из своих главных целей было четко указано снижение роли ядерного оружия.12 Это предлагаемое сокращение не было связано ни с общими опасениями тогдашнего президента Обамы в отношении ядерного оружия, ни с каким–либо благоразумным отношением американских политиков. Скорее всего, это было в первую очередь связано с уверенностью истеблишмента национальной безопасности США в доблести Америки в области обычных вооружений — именно такую позицию Америки предсказал в 2008 году знаменитый российский главный конструктор ракетно–ядерных технологий Юрий Соломонов.13 Тем не менее, десять лет спустя, в NPR 2018 года ядерное оружие по–прежнему указано в качестве основного “средства защиты от неопределённого будущего”.14 Основной причиной этого сдвига является признание революционных изменений в ведении войны, которые создали обстоятельства, при которых Вооружённые силы США не гарантированно будут убивать более эффективно и, фактически, скорее будут иметь более высокие показатели истощения, чем их противник.

Такое положение дел было достигнуто благодаря способности России атаковать ключевую военную инфраструктуру, которая в течение последних нескольких десятилетий рассматривалась Соединенными Штатами как критически важная для командования и контроля их вооружённых сил и как неприкосновенная, в первую очередь из–за того факта, что типы противника, с которыми сражались американские войска, были совершенно неспособны нанести удар в оперативную и стратегическую глубину. Это перестало иметь место после того, как Россия в октябре 2015 года запустила крылатые ракеты X-101 дальностью более 5000 километров и 3M14 дальностью более 2500 километров по террористическим объектам в Сирии из глубины российской территории. Об этом запуске слышали и смотрели во всем мире.

Значение этого запуска, помимо его чисто пропагандистской ценности, каким бы важным оно ни было, было обусловлено тем фактом, что каждая отдельная установка НАТО и США в Европе, на Ближнем Востоке и в некоторых частях Северной Америки теперь находилась в пределах досягаемости залпа российских крылатых ракет, как в обычном, так и в ядерном вариантах. Впервые в истории НАТО столкнулось с чисто обычной, не баллистической угрозой, включая определённую возможность того, что соединения его войск окажутся под постоянным огневым воздействием в районах их базирования и на марше. Это была не та смена парадигмы, которую ожидали многие в НАТО, ослеплённые собственной пропагандой и высокомерием.

Если бы можно было привести доводы в пользу возможности, какой бы невероятной она ни была, перехвата залпов низколетящих дозвуковых малозаметных крылатых ракет американскими комплексами ПВО, то после обращения Владимира Путина к Федеральному Собранию 1 марта 2018 года вся парадигма ведения войны изменилась совершенно революционным образом. В то время я описал это следующим образом:

Послание Путина было ясным: “Вы не послушали нас тогда, вы послушаете нас сейчас”. После этого он продолжил то, что можно описать только как военно–технологическую встречу Перл–Харбора и Сталинграда. Стратегические разветвления новейших систем вооружений, представленных Путиным, огромны. Фактически, они носят исторический характер.15

Приведенное выше введение модели Ланчестера было важно для того, чтобы дать представление о некоторых базовых численных показателях наземных боевых действий, предоставляя ограниченное представление об истощении сил противника. Но хотя показатели убыли чрезвычайно важны для анализа и оценки, они, безусловно, не единственный показатель, который используется для прогнозирования вероятностей ведения боевых действий. Более того, в морском бою, поскольку в нем участвуют крупные, легко увеличиваемые объекты, потери кораблей и подводных лодок объясняются коэффициентом истощения. Естественно, подразделения военно–морских сил гораздо менее многочисленны, чем даже сухопутные подразделения среднего размера. Модель Ланчестера в данном конкретном случае не работает. Такие случаи, как столкновение надводного флота с флотом, рассчитываются в рамках боевой модели Salvo, которая, благодаря усилиям её блестящего изобретателя капитана Уэйна Хьюза, появилась как ответ на растущее значение противокорабельных крылатых ракет, впервые разработанных советским военно–морским флотом.

Боевая модель Salvo, как и модель Lanchester, основана на истощении, на этот раз количества кораблей, выведенных из строя залпом крылатых ракет противника.16 Можно резонно спросить, почему именно эта Модель является моделью ракеты. Ответ достаточно прост — противокорабельным крылатым ракетам, в отличие от артиллерийских снарядов эпохи линкоров, или, если уж на то пошло, пулям и снарядам полевой артиллерии в наземных боях, обороняющийся может активно противодействовать. Ракеты могут быть сбиты, они могут быть отклонены или полностью выведены из строя из–за электронных контрмер обороняющейся стороны.

Конечно, представленная здесь не дополненная версия модели Salvo (см. Примечание 16) довольно проста по сравнению с гораздо более полной её дополненной версией, которая учитывает множество тактических и оперативных факторов, таких как готовность, тренировка, эффективность контрмер и эффективность разведки, среди нескольких других, которые значительно усложняют ситуацию, но дают гораздо более реалистичную картину боевого столкновения. Тем не менее, даже в своей простейшей форме модель залпа позволяет сделать некоторые весьма примечательные выводы при рассмотрении нынешнего состояния того, что капитан Уэйн Хьюз определил как ракетный век.17

Фактор вероятности

Война, по определению, носит вероятностный характер, а вероятности являются важнейшим элементом военного анализа, поскольку, как и в случае с мирной, повседневной жизнью, человечество постоянно занимается оценкой рисков. Риск — это вероятность, также известная непрофессионалам как “шансы”, и все мы ежедневно находимся в постоянном, хотя и незаметном, режиме оценки риска. Во время движения по шоссе мы постоянно оцениваем свои риски, будь то попадание в серьезную пробку или быть остановленными дорожным патрулем за превышение скорости. В целом, на протяжении всей нашей жизни мы сталкиваемся с огромной, постоянно развивающейся чередой рисков, которые влекут за собой оценку вероятности неудач или успехов, в зависимости от чьей–либо точки зрения. Все так оценивают риски, даже те люди, которые никогда не слышали о Теории вероятностей или не знают даже элементарной математики, не говоря уже о разнице между детерминированными и случайными процессами.

Но если вычисление или восприятие риска попасть под машину при переходе улицы очень важно для отдельных людей, то хорошее представление о рисках, связанных с ведением войны в крупном, межгосударственном масштабе, становится задачей огромной важности для всей нации, государства и цивилизации. Военная история знает множество примеров, иллюстрирующих, как неправильная или успешная оценка риска военачальниками оказывала глубокое влияние не только на исход отдельного сражения, но и на исход самой войны и дальнейшую судьбу комбатантов. Длительные расчеты и проработки советской Ставки, основанные на не совсем достоверных данных до начала вермахтом операции "Цитадель" в июле 1943 года под Курском, служат хорошим примером оценки риска. Советская оборона готовилась к окончательному поражению Блицкрига в результате величайшего бронетанкового столкновения в истории.18 Ключом к успеху Красной Армии было правильное определение наиболее вероятных целей для атаки вермахта, позже подтвержденное разведданными, а также правильный выбор контрнаступления после того, как эта стратегическая оборона ослабила первоначальные удары вермахта. Эта последовательность правильных оценок и последовательного планирования привела к победе в ключевой битве Второй мировой войны.19

Но прежде чем любой современный военный командир или аналитик начнёт предлагать оценки рисков, то есть вычислять вероятности неудачи или успеха крупных операций, они должны сначала пройти то, что представляет собой “начальную школу” оперативных исследований, связанных с вероятностями. Невозможно понять ведение войны, не зная, о каких вероятностях идёт речь. Расчет требуемых сил для выполнения боевых задач является одной из важнейших военных задач. Для военного профессионала, как и для серьезного государственного деятеля, пытающегося принять хорошо продуманное стратегическое решение, успех измеряется критерием эффективности, то есть вероятностью успеха. Чем выше вероятность успеха или эффективности, тем лучше решение. Со стороны военачальника было бы действительно неразумно соглашаться вступить в бой при обстоятельствах, при которых у него и его войск было бы меньше шансов на победу, если бы они не были вынуждены столкнуться с высочайшим боевым и моральным вызовом — битвой не на жизнь, а на смерть.

Что же тогда указывает на хорошие шансы на успех? Военным профессионалам нравится, когда шансы или вероятности любых факторов — от попадания в цель до обнаружения цели и победы в сражении — должны быть как можно выше, предпочтительно выше 90%, или P = 0.9 и выше. Рассмотрим этот простой сценарий, когда танк поражает цель террористов (блиндаж в каменистой пустыне) и начинает движение к ней с расстояния, равного максимальной дальности стрельбы танковой пушки ночью, делая три выстрела. Они хотели бы знать, какова будет эффективность, выраженная в виде вероятности P_k разрушения блиндажа от трех выстрелов на ходу.

Следует указать некоторые начальные условия для этого сценария. Давайте предположим, что нам известно, что в ряде случаев как на тренировках, так и в реальных боевых действиях танк и его экипаж зафиксировали следующие результаты:

Вероятность попадания в цель с первого выстрела P₁ = 0.65, со второго P₂ = 0.72 и с третьего P₃ = 0.87. Средневзвешенное значение, также известное как математическое ожидание ω, количества снарядов, необходимых для уничтожения такой цели, как блиндаж, составляет около ω= 1.3 снаряда. Обратите внимание на тот факт, что с каждым выстрелом, поскольку эти выстрелы являются зависимыми событиями, по мере приближения танка к цели и корректировки с каждым следующим выстрелом вероятность попадания растет. Вот формула для определения вероятности уничтожения блиндажа террористов: