Борджиа: Дорога миров

Густав фон Крайге, байлиф Пуэрто-Рико — не одноименной крепости, а всего острова, принадлежащего Ордену Храма, то есть по факту династии Борджиа — пребывал в прекраснейшем настроении, хотя последние не дни, а недели выдались чрезмерно хлопотными. Хлопотными настолько, что он даже переложил немалую часть своих прямых обязанностей на сенешаля крепости, благо Лодовико Фабри был готов выдержать и не такой груз на своих плечах.

Причина такого, на первый взгляд, небрежения к собственным обязанностям? Самая весомая — необходимость бросить ещё одну гирьку на ту чашу весов, что символизировала влияние тамплиеров в Новом Свете. Первые настоящие переговоры, которые должны были состояться в Новом Свете. Переговоры не между уже находящимися тут союзниками, а Изабеллой и Фердинандом Трастамара, властителями Испании, пускай не лично, через доверенных лиц, а также той, которую они признали не равной себе, конечно, но заслуживающей не только разговора, но и заключения договора как с полноценно независимым правителем.

Анакаона, первая среди касиков таино на Эспаньоле, к чьему мнению прислушивались непокорные испанцам касики Кубы и даже иных островов. И от чьего имени — не всех, но некоторых, она тоже готова была говорить. Очень важное событие и само по себе, а в условиях ведущейся войны с империей Теночк так особенно. Тлатоани последней, к слову, тоже желал говорить, но уже не с испанцами, а лично с гроссмейстером и императором Чезаре Борджиа.

Переговоры двух императоров — дело особенное, нуждающееся в предварительной подготовке, зачастую весьма длительной. Ну а те, что были поручены ему, байлифу первого владения тамплиеров в Новом Свете — они являлись более простыми и не такими значимыми для тех, кто не слишком умел смотреть в самую глубину вопроса, выискивая не только явный, но и скрытые смыслы. А их, скрытых, хватало!

Обе стороны были уже тут, на острове. Более того, в самом Пуэрто-Рико, принятые с предельным гостеприимством и приличествующим ситуации уважением. Посланники, облечённые доверием Трастамара — вице-губернатор Кубы Диего Веласкес и советник вице-короля Нового Света Родриго де Бастидас. Таино Эспаньолы и не только сего острова представляла сама Анакаона, доставившая испанцам столько хлопот, а в последние месяцы становящаяся всё более сильной за счёт появившегося у её воинов боевого опыта, помощи со стороны империи Теночк, а также почувствовавшая вкус ограниченных, но побед. Конечно, эта далеко не самая обычная женщина прибыла не одна, в сопровождении «свиты», в основном из её собственного рода/племени, но и несколько полностью покорных её воле касиков имелись. Символизировали, так сказать, власть Анакаоны над немалой частью самой Эспаньолы и влияние на земли вне острова.

Политика! Та самая, в которой он сам варился не первый год и не собирался покидать этот временами кипящий, временами замерзающий до состояния куска льда. Но неизменно опасный и ядовитый котёл.

Яда действительно хватало. Чего стоило хотя бы то послание, которое показал ему один из испанских посланников, Диего Веласкес Консуэло де Куэльяр! Дорогого оно стоило, особенно будучи показанным Анакаоне как пусть не полностью убедительное доказательство, но как знак угрозы со стороны… её же собственных людей. А вот кого именно и вообще не являлось ли это попыткой со стороны испанцев посеять раздор между таино и их союзниками из Теночка — тут предстояло решать лишь самой Анакаоне. Решать то да, предстояло ей, но вот наблюдать за ходом этого решения байлиф Пуэрто-Рико мог. Как лично, так и посредством доверенных глаз и ушей, умеющих не только хранить тайну, но и правильно записывать увиденное и услышанное в нужные место и время.

Наблюдение! В крепости Пуэрто-Рико хватало самых различных мест, куда вели тайные ходы, заложенные на этапе строительства. Потайные двери, скрытые в стенах; слуховые отверстия, равно как и замаскированные подкрашенным должным образом стекло смотровые щели. Обнаружить их могли лишь особо пытливые умы, к тому же знающие о том, что Борджиа пусть не везде и не со всеми, но нет-нет да и использовали старые, ещё египетские традиции знать всё, что говорят и даже чем дышат некоторые из приглашённых гостей.

Испанцы? Эти знали, а потому, даже будучи почти уверенными, что союзников хитрые храмовники нагло и открыто подслушивать не станут, всё же остерегались быть излишне откровенными в цитаделях как Ордена Храма, так и Борджиа в целом. Знали о том, что стены имеют не только уши, но и глаза. а порой ещё и охотно расступаются, отворяя путь там, где его и быть не должно.

Что до таино… Тут и упоминать о какой-либо настоящей осторожности не стоило. Не дикари, конечно, но и не бог весть какой развитый народ. Лишь с прибытием сюда, в Новый Свет, гостей из Европы, с ходу начавших самую серьёзную в их истории войну, они понемногу, но стали развиваться в верную для не просто выживания, но сохранения своей цельности сторону. Какие уж там знания и даже подозрения о возможности тайных ходов, зрительных и слуховых отверстий в толще, казалось бы, монолитного камня крепости.

Прекрасные условия для того, чтобы знать почти все стремления и намерения одной из договаривающихся сторон. В то время как вторая, испанская, если что и скрывала, то не такую большую часть. Общие интересы в Новом Свете, союзнические и близкородственные отношения династий Борджиа и Трастамара — всё это играло свою немаловажную роль.

Первой в Пуэрто-Рико прибыла Анакаона со свитой, причём, что придавало особый «вкус» готовящемуся блюду высокой дипломатической кухни, на фрегате, этом корабле нового типа, использующего как паруса, так и паровую машину для движения по воде. Все понимали, зачем это было сделано. Поразить, удивить… подавить мощью и величием тех, кто не то что согласился, а сам предложил быть посредником в мирных переговорах. После такого воздействия на разумы, в том числе и самой Анакаоны, байлифу должно было стать… Несколько проще влиять на таино, незаметно подталкивая их не просто к заключению мира, но того, который выгоден прежде всего ордену, хотя и для собственно мирящихся сторон необходим. Для обеих сторон, что было особенно важно!

Испанские же гости — гости привычные. Уже не раз что сам Густав фон Крайге, что сенешали, управляющие крепостями острова, то принимали вице- и просто губернаторов испанских владений Нового Света, приближённых вице-короля, а то и сами отправлялись с короткими визитами на их земли. Всякое бывало. Так что Веласкес с Бастидасом чувствовали себя в Пуэрто-Рико свободно, благо бывали уже. да и фон Крайге с Фабри для них были персонами знакомыми, изученными, пускай не так сильно, как им наверняка хотелось бы. Только хотения испанцев и реальность — они разные. Тамплиеры всегда оставляли немалую часть собственных мыслей, души, намерений закрытыми для всех, кто находился вне их орденского братства. Вот это действительно было тем, что перекочевало из того, старого Ордена в недавно возродившийся. Впрочем, а в каком из Орденов, канувших в Лету, существующих и тех, кому ещё, возможно, предстояло появиться, это не так? То-то и оно, ведь сама орденская структура неразрывно связана с разного рода тайнами и таинствами, куда чужим доступ закрыт.

Приглашая пройтись по крепостной террасе сенешаля Лодовико Фабри, байлиф преследовал срезу несколько целей, избавление от лёгкой утренней скуки в числе которых стояла вовсе не на последнем месте. Так уж получилось, что именно это утро оказалось… пустым, не занятым какими-либо спешными и даже не слишком делами. Очень подходящие время и состояние души для разговора, совмещённогос неспешным променадом, обсуждением сперва совершенно незначительных, потом и куда боле серьёзных вопросов. Привычка — она порой вторая натура! Так говорил не то сам гроссмейстер, не то одна из его коронованных сестёр. В любом случае, Борджиа, они и есть Борджиа со всеми их особенностями.

Несколько фраз о погоде, затем о том, как обстоят дела близ города и вообще на острове. Несколько забавных случаев, к месту вспомненных Лодовико, чтобы улучшить и без того неплохое настроение находящихся на прогулке двух тамплиеров высокой ступени иерархии. И лишь после этого фон Крайге решил закончить с прелюдией, переходя к тому, ради чего, собственно, и решил пройтись на свежем воздухе в компании сенешаля.

— Попытки местных касиков делить наши дары действительно забавны. Особенно то зеркало, в которое так понравилось смотреть дочерям что одного, что другого, что иных, не касиков. Но чтение листов, подаваемых как каждый вечер, так и внеурочно, если есть нужда, тоже интересно.

— Я внимательно читаю всё, Густав, — перешел со слегка легкомысленного на серьёзный тон сенешаль крепости. — Иногда слушаю и смотрю сам, чтобы самому почувствовать происходящее у Анакаоны. Как и ты сам.

— Да, я тоже,- не стал отрицать очевидное байлиф. — И тебе есть, что сказать о ней? Кроме того, что мы и так знаем.

— Письмо предателя. Она… поверила. Не потому, что верит испанцам, этого не было и не случится ещё долго, если вообще способно наступить. Иное здесь таится. Могла подозревать, но сомневаться. Письмо же только подтвердило опасения. Или развеяло сомнения, сказать можно разные слова, но их суть окажется одной.

— И не побоялась отправиться сюда, к нам, оставляя за спиной…

— А остался ли там кто-то враждебный? — парировал Фабри. — Шпионы наших испанских союзников донесли, что в горах перед отъездом Анакаоны и её сопровождения случилось… Нечто случилось, другого не скажешь. Исчезли двое касиков и их близкие родичи. Анакаона имела долгие беседы с посланцами империи Теночк, после которых те ходили хмурые и раздражённые. Оставшийся на время её отсутствия как главный касик Гуарионекс хорош для Анакаоны тем, что не стремится стать главным, желая лишь блага народу таино и ничего больше. Идеалы, они у него во главе всего. Предан, удобен, полезен.

— А Котубано, третий по влиянию касик, как раз и исчез, — задумчиво протянул байлиф, думая о не столь уж сложных загадках в партии, ведущейся вокруг Анакаоны. Выходит, что именно его соблазнили науа. И случился… почти случился грех иудин.

— И теперь о нем вообще не говорят. Он исчез не только для испанских и наших шпионов, но и для тех, кто с Анакаоной. Будто и не было такого человека.

— Индейцы.

Тут дополняющих слов не требовалось. Для таино и не только попытавшийся предать порой просто исчезал не только из материального мира, но и из духовного. О нём могли просто не вспоминать, вычеркнуть из разума. Не всегда, не насовсем, ведь оговорки и случайные слова никто не отменял. Однако само явление, оно являлось показательным и доказующим.

— Тогда Анакаона укрепила свой тыл перед поездкой сюда, — констатировал фон Крайге. — Вести переговоры о мире, не имея за спиной змеи, что вот-вот тебя ужалит — большое подспорье.

— Как и у испанских посланников,- слегка улыбнулся Фабри. — Вице-король, конечно, никого предавать не собирался, особенно интересы короны. Но его отношение к переговорам ни для кого не тайна. И понимается даже его семьёй как вредное — не зря же Диего Веласкес получил то самое письмо от Диего Колумба тайно, не дав тому дойти до своего отца. Мир будет заключён, здесь нет сомнений. Обе стороны хотят его, дело лишь в условиях, которые разнятся.

— Орден на то и вызвался быть посредником, чтобы не только предоставить безопасность, но и сблизить позиции сторон. Мы видим войну со стороны, сами не участвуя и не испытывая ни к кому вражды. Это помогает. Первая встреча уже показала эффективность подхода.

Встреча. Байлиф невольно улыбнулся, вспоминая её. Две таких разных делегации, отличающиеся друг от друга почти во всём, но нуждающиеся в прекращении затянувшейся войны. По разным причинам, конечно, но это не было столь важно, как само желание мира. Изображающие изысканность и утончённость испанцы, в любой момент, однако, готовые показать иную сторону своих личностей — жестокую, привыкшую к войне и даже наслаждающуюся ею. И индейцы таино, эти исконные жители Эспаньолы и других островных земель. Тут об утончённости и речи не шло, скорее о близкой к исконной, природной, силе духа. Зато готовность воевать и постепенное обучение этому сложнейшему искусству у своего противника и союзника одновременно — вот на это нельзя было не обратить внимание. Как и на первые, осторожные шаги в великом искусстве политики. Младенец вышел из колыбели и на трясущихся от прикладываемых усилий ногах прощупывал путь перед собой.

Обе стороны хотели получить как можно больше, предъявляя требования, каждая свои. Им же, выступающим в роли посредника, приходилось сглаживать чересчур большие пожелания испанцев получить находящиеся сейчас за таино земли и их разрыв с союзными им науа. Те, в свою очередь, требовали значительного отступления уже испанцев, напирая на то, что у них и сейчас хватает сил не допускать нормальной добычи золота, и в будущем возможностей не убавится. Особенно если из империи Теночк, понимая важность таино как союзника после продолжающихся поражений на континенте, станут присылать ещё больше помощи. Может даже военной, но на тех условиях, которым выставит им уже Анакаона.

Сильные карты оказались выложены на стол. Особенно Анакаоной, которая хоть и не была тонким и умелым политиком, но с чисто звериной хитростью почувствовала слабые места испанцев, равно как и желание тамплиеров закончить эту ни разу сейчас не нужную им войну между союзников… и возможным в будущем партнёром.

— Что предложим одним и что другим, Лодовико? — поинтересовался фон Крайге у сенешаля, хотя и сам знал возможные варианты, из которых следовало выбирать. Инструкции гроссмейстера хоть и не являлись жёсткими, но всё-таки очерчивали определённые рамки, выходить за которые стоило лишь при особых обстоятельствах, коих сейчас и на горизонте не наблюдалось.

— Их Величествам Изабелле и Фердинанду малоинтересен тот клочок Эспаньолы, за который уцепились Анакаона со своими касиками. Важнее скорейшее возобновление поставок золота в прежнем и даже увеличенном объёме, которое при продолжающейся войне невозможно. И отсутствие опаски продолжающегося отвлечения немалой части сил, необходимых Писарро с Пинсоном на континенте. А увеличение и расширение добычи золота Эспаньолы возможно лишь в случае мира и…

— И распространения добычи на те земли, которые подвластны Анакаоне, — проворчал байлиф, но почти сразу оживился. — Оставить земли, но заключить торговый договор. Рудники на чужой земле, за которые будет плата, разовая или ежемесячная.

— Процент! — не согласился с мнением собрата сенешаль. — Пусть Веласкес кинет его им, как собаке мозговую кость. А ещё список товаров, которые таино смогут приобретать на полагающуюся по договору долю. Пусть испанцы продают весь тот мусор, который для них и нас стоит несколько вытертых от времени медяков, получая взамен золото. Много золота.

— Поймут.

— Со временем, Густав. И шаг за шагом научатся платить более соответствующую реальности цену за тот или иной товар. Годы пройдут до того времени. Порадуются Трастамара, Колумбы, прочие. И сами таино приобщатся к веяниям развитой жизни, не в пример их нынешнему довольно примитивному существованию. Выгода для всех. Для нас тоже.

Улыбка старшего в иерархии храмовника, понимающего, что такого откровенного жульничества в торговле таино своим партнёрам не забудут. А уж воспользоваться всем этим потом, спустя годы, как раз и должен будет их Орден. Создание репутации, оно может длиться длительное время, но в итоге всё равно оправдается. Здесь главное не размениваться на мелочи и даже на полновесные золотые монеты, получаемые из самородков и золотого же песка. Ведь что такое золото? Лишь средство, но никак не цель.

— Хорошая мысль, Лодовико. Это может убедить Веласкеса с Бастидасом, а через них и властителей Испании. Вице-король смирится с неизбежным. Но таино — это другое. Анакаона оказалась прилежной ученицей и от былой доверчивости, свойственной некоторым таино, в ней и следа не осталось. Она понимает, что мир с ней нужен испанцам, чтобы воевать с её союзником, империей Теночк.

— Отношения с которой уже изрядно испорчены. После полученного письма и исчезновения предполагаемых предателей особенно, — хищно улыбнулся Фабри. — Науа сами виноваты, дав нам в руки сильный инструмент для воздействия на эту женщину.

— Даже сложный и склонный ко… всякому союзник для Анакаоны важен. Необходим. Источник оружия, доспехов, да и воинов, если захочет сама Анакаона, тлатоани предоставит, понимая важность отвлечения наших и испанских сил от своих владений.

— А если… попробовать замещение? Не через отрицание союза, а дополняя его.

Остановившись, фон Крайге призадумался, пытаясь самостоятельно понять то, что сейчас изрёк сенешаль. Смотрел на океанскую водную гладь, на вьющихся в воздухе птиц, вдыхал доносящийся со стороны воды воздух с ароматами морской соли и каких-то трав. И думал. Наконец ухватив одну из мыслей-догадок за «хвост», оказавшийся скользким и стремящимся вырваться, произнёс:

— Торговый договор… с нами, с Орденом? Поставка того, что поставляют таино науа? Гроссмейстер такое оценит, но поймут ли испанские союзники?

— Не большие поставки, не чего-то иного. Просто замещающие, — коварно этак улыбнулся Лодовико. — С правом разрыва договора и серьёзными последствиями для Анакаоны, если та осмелится нарушить мирный договор и напасть на НАШИХ союзников. А эта таино не просто так согласилась на посредничество Ордена Храма. Похоже, видит в нас «третью силу», враждебную её опасным союзникам из Теночтитлана, но и собственных друзей держащих в рамках Кодекса Войны. Это не самые сильные карты, Густав, но и их может хватить для достижения цели. Подумай об этом.

— Думаю. Прямо сейчас и со всем старанием, — резко отозвался байлиф, действительно пытающийся вместить в свою голову новый возможный путь для достижения нужного всем результата. — Что-то в этом есть, но надо добавить. Чувствую, что есть что-то ещё, но… Прости, Лодовико, мне нужно побыть одному и в тишине.

— Конечно. А вот я ещё прогуляюсь. Может тоже что-нибудь важное в дополнение к уже прозвучавшим словам придёт в голову.

Сенешаль Пуэрто-Рико отнюдь не лукавил. Всего лишь самую малость не спешил делиться теми даже не идеями, а смутно оформляющимися в разуме образами, которым только предстояло облечься плотью слов. Ведь таино уже убедились в том, что тлатоани Теночка им такой себе союзник, с которым надо вести себя очень осторожно. Меж тем имелись и другие индейские народы, которые считали Теночк не союзником, а завоевателем. И один из таких народов вот-вот мог — с лёгкой руки гроссмейстера, знающего толк в политике и связанных с нею интригах — объявить себя независимым государством. Одни индейцы, другие индейцы… Враждебное отношение к испанцам таино, безразличие со стороны тотонаков. В то же самое время они, тамплиеры, стали спасителями и надеждой для одних, средством баланса между интересами сил Нового Света для других. Почему бы и не использовать такую удачную ситуацию? Препятствий для подобного Лодовико Фабри не видел, но предпочитал сперва всё ещё раз обдумать. Вот потом, когда точно не останется сомнений, придёт пора поделиться замыслом со старшим братом-храмовником. Совсем скоро, уж точно раньше второго этапа переговоров между таино и испанцами, что должен состояться сегодня вечером.

Глава 3

Глава 3

1504 год, май, Коба, империя Теночк

Внезапность порой способна на многое. Разумеется, если удаётся верно использовать эту сильную, но очень уж особенную карту. Очень уж она зависима от тайны, которую необходимо обеспечить, чтобы противник не узнал о том, что именно и как ты собираешься делать. Это верно и в простых, житейских делах, а уж в военных особенно.

Слободан Никшич, комендант Тулума, не зря считался довольно изобретательным, а ещё скрытным и довольно коварным по отношению ко всем не являющимися его друзьями человеком. Давало о себя знать тяжелое, полное лишений и постоянных угроз детство. То самое, в котором ещё не было никакой Сербии, а имелись лишь подвластные ненавистным османам земли. И отрыв тогда ещё почти несмышлёного мальца от родной семьи по страшному и кровавому османскому «налогу крови», девширме. Тому, по которому из семей завоёванных народов — далеко не всех, а лишь признаваемых опасными — выдергивали детей, чтобы потом воспитать из них частицу основной опоры султанов — янычара, то есть забывшего кровь, суть, семью, что заменялись на исламский фанатизм и обращённую ко всем врагам османов ненависть.

Слободану не повезло — он оказался одним из тех, на кого попал этот омерзительный жребий. Ему повезло — отец, узнавший об этом чуть ли не в последний момент, сумел укрыть сына, вот только сам поплатился жизнью. Небольшим утешением для Слободана было то, что отец был не зарезан, как жертвенный баран, а пал с оружием в руках, защищая свою кровь и честь семьи.

Кровь. За пролитую кровь и потерю близкого человека он дал клятву мстить. Кому? Всем османам, причём не останавливаться в святом для себя мщении до той поры, пока Сербия не станет вновь свободной, а столица ненавистной империи не обратится в руины.

Наивная, данная ещё мальчишкой клятва. Вот только всё сбылось. Ну или не всё, но большая часть. Сербия освободилась от османского владычества, выметя тех, словно нанесённый долгими годами на двор мусор. Потоки уже османской крови смыли горечь поражения на Косовом поле и долгое, очень долгое время владычества тех, кого сербы ненавидели люто. Да и Стамбул был пусть и не разрушен, но полностью очищен от расстилающих молитвенные коврики для намаза по несколько раз на дню и слушающих вопли с минаретов. Казалось бы, все.

Так, да не совсем! Османская империя продолжала существовать, пускай и скукожилась, и окончательно лишилась всех своих европейских владений. Однако в Риме даже не скрывали, что спустя некоторое число лет вновь вернутся к разгромленному, но до конца не добитому врагу. Благо и повод имелся — тот самый объявленный Европе джихад, под знаменем которого, поднятым мамлюкским султаном, в конце концов оказался и султан османский, понимающий, что иначе его не поймут собственные приближённые. Но то потом, а сейчас…

Переполнявшая серба ненависть и жажда вражеской крови помогла тому взлететь довольно высоко как при освобождении его собственной страны, так и при последующем Крестовом походе, когда сила мусульманских государств Европы и Северной Африки была окончательно сломлена. Ну а жажда деятельности, нежелание сидеть и ждать, когда начнётся новая большая война против главного врага в его жизни — именно она привела Слободана Никшича сюда, в Новый Свет, после чего забросила и на пост временного коменданта Тулума.

Ненависть? Она хоть и оставалась, но тут у него просто не было ни кровных врагов, ни мусульман, которых он готов был резать и отстреливать в любом числе. Зато оставалась кипучая жажда деятельности и желание проявить себя перед гроссмейстером Ордена Храма. Ну или императором — сербу было абсолютно безразлично, под какой именно маской сейчас пребывает лицо того, кто, не зная ещё о существовании какого-то Никшича, помог тому исполнить главную в его жизни клятву.

Потому, зная о необходимости, получив в той или иной форме послание от Чезаре Борджиа, нанести от Тулума отвлекающий удар по Коба, Слободан был преисполнен решимости сделать всё порученное и даже сверх того. Помнил, что гроссмейстер и император никогда не ограничивал разумную инициативу тех, кому отдавал приказы. А что могло быть более разумным, нежели не просто изобразить удар на город науа, а взять его. Тем более зная, что и из Веракруса выдвинутся отряды или сразу небольшое войско под командованием Франциско Писарро. Того самого, который уже попробовал крепость своих зубов на Коба и вынужден был признать, что стены одного из городов Теночка оказались слишком уж крепки.

Комендант Тулума со всей внимательностью изучил попытку испанцев взять Коба, вычленил из неё сильные и слабые стороны, после чего — ещё до получения послания от гроссмейстер — стал творчески всё это перерабатывать.

Привычный для испанцев марш — не медленный, но и не быстрый? Резко изменить скорость, с самого начала задав наивысший темп передвижения. Орудия заметно и по понятной причине тормозят движение? Пустить их второй частью, с отдельным отрядом, в то время как основное внимание науа будет приковано к первому, более многочисленному и нагло себя ведущему.

О прошлом выходе испанского войска из ворот Тулума воины-разведчики науа узнали задолго до того, как тот состоялся? Естественно, после такого им ничего не помешало заранее подтянуть разного рода воинов и до неприличия усилить как гарнизон, так и атакующие войско на марше отряды. Повторять может не ошибку, но обычные в таких случаях действия союзников серб не собирался. Предельная скрытность, сохранение тайны от простых воинов и даже от большей части офицеров. О самом предполагаемом броске в сторону Коба. помимо него, знало шесть человек. Общая же боеготовность находящихся в гарнизоне Тулума войск поддерживалась постоянными учениями, пусть вызывающими некоторый ропот, но… Никшич знал, что как только всё откроется, недовольные голоса стихнут. Ну а не самое лучшее отношение к себе… Ему на это было просто плевать, собственной репутацией он с детства не стремился озаботиться, предпочитая иное — эффективность и готовность принимать для достижения желаемого сколько угодно жёсткие и даже жестокие меры. Как к себе самому, так и к подчинённым. Единственное, что его сдерживало — прямо объявленная гроссмейстером недопустимость сколько-нибудь больших потерь. И всё, больше препятствующих факторов просто не имелось.

Опаска оставить слишком мало войск в собственно доверенном ему Тулуме, к тому же на своего заместителя, сквайра Раду Лупеску? Комендант слишком хорошо знал умения этого трансильванца, в число которых входила способность создать оборону буквально из пустоты, посреди чистого поля. А здесь могучая по меркам Нового Света крепость, к тому же уже успевшая немного, но перестроиться, закрыть очевидные для европейского фортификационного искусства бреши. И грамотно расставленные на стенах орудия, которые и после снятия части артиллерии оставались очень весомым и крайне смертельным аргументом для тех, кто, не имея такого же оружия, попробует устроить штурм Тулума с любого направления.

Оставалось лишь одно — понимание довольно высокого риска всей своей затеи. Только серб привык рисковать с самого детства, считая саму свою жизнь игрой не с подкарауливавшей, но с преследующей его по пятам смертью. В былые годы он этого и не думал скрывать, бросаясь, очертя голову, в любую круговерть боя. Теперь, став и взрослее, и хитрее, научился это скрывать, умея предстать опытным и просчитывающим всё до мелочей командиром.

Да, просчитывать он умел, однако… В самые важные моменты искусно приклеенная с истинному лицу маска срывалась, порой даже с кровью от слишком резкого рывка, после чего Никшич оказывался в своей родной стихии, где риск и идущая по пятам смерть вновь кружились вместе с ним в особенном будоражащем и одновременно заставляющем саму душу замирать безумном танце. И в «отвлекающем» ударе от Тулума на Коба он собирался в очередной раз показать смерти, что опять готов щёлкнуть её по носу, после чего заново ускользнуть от взмаха пожинающей души смертных косы.

Что там у Писарро в Веракрусе, готов ли он был выдвинуться в сторону своей цели или целей? Никщич даже не собирался забивать свою голову этими лишними сейчас знаниями. Просто посреди ночи гарнизон Тулума был поднят по тревоге. Тихой тревоге, при которой не звучат трубы, не гремят барабаны. Более того, даже освещение не меняется с обычного ночного на то, что может показать наблюдателям начало нездоровой суеты.

Тихая побудка, тихие сборы, по возможности незаметная подготовка и скапливание назначенной в марш-бросок до Коба части войск у ворот крепости. И вот когда всё это было завершено — закованная в сталь и гремящая доспехами живая змея резким броском выскочила за пределы крепости, разворачиваясь в походное построение. Ну а следом, через четверть часа, максимум половину, должна была выдвинуться другая, представляющая собой охрану для влекомой немногими оставшимися в крепости лошадьми артиллерии.

Скорость. Неожиданность. Ночное, не предрассветное даже, время для начала броска к Коба. И до зубов вооружённые стрелковым оружием головорезы, которых комендант Тулума вёл лично, пообещав им пусть и не «вражескую крепость на полное разграбление», но уж точно богатую добычу, кровь и славу.

Ожидали ли такого «подарка» вездесущие наблюдатели из числа науа, постоянно снующие поблизости от Тулума, периодически отстреливаемые и отлавливаемые, но неискоренимые никакими потерями? Оказалось, что к подобному ходу они и впрямь не были готовы в полной мере. Подать сигналы своим? Это да, благо сложенные в нужных местах дрова для костров уже были политы смолой, ожидая лишь момента, когда воспламенившийся от искр трут будет брошен, разжигая пламя. Много огней, в нужных местах… Такое правильное для наблюдающих за Тулумом науа действие и оказавшееся отнюдь не столь полезным, как это ожидалось.

Ведь что должны были символизировать разгоревшиеся и издалека видимые костры? Тот факт, что в Тулуме стали готовиться к выходу, что там, возможно, собираются ударить по Коба. А возможно и нет, может это лишь очередные учения или попытка обмануть, отвлечь внимание. Вариантов было много и в том же Коба военачальникам Теночка во главе с тлакатекатли оставалось лишь гадать самим или просить совета у жрецов насчёт верности того или иного развития событий.

Быстрее. Ещё быстрее! А когда приказы и понукания уже не давали эффекта, Никшич и несколько особо близких к нему адъюнкт- и просто рыцарей находили очередные слова, которые мотивировали воинов Ордена ещё немного ускорить шаг, при этом не теряя возможности в любой миг огрызнуться как огнём, так и острой сталью.

Скорость превыше всего. И небольшое, почти ничтожное количество кружащих вокруг основной части войска оберегающих отрядов. О нет, они были, они старались и выкладывались по полной, но на сей раз ведущий их в бой командир был готов смириться с неким увеличением потерь на марше от особо хитроумных и пронырливых малых отрядов науа, только бы как можно скорее оказаться у Коба, обложить его, взять если и не в полную осаду, то вызвать замешательство. Как раз до того момента, как подойдёт артиллерия и начнёт весомо рычать разноголосьем калибров.

Ставка сыграла. Потеряв небольшую часть своего отряда, прорываясь через не ожидающих такой наглости науа, как горячий нож сквозь масло, уничтожая частыми аркебузными и пистолетными залпами всё и всех на своём пути, Слободан Никшич достиг Коба за ничтожные по ожидаемым меркам сроки. Достигнув же, наплевав на отсутствие артиллерии, продолжил пальбу. Одновременно с этим на скорую руку приказав возводить позиции для защиты как солдат, так и ожидаемой артиллерии. А ещё, чтобы в Коба и снаружи противник не смог заскучать, запалил всё, до чего мог дотянуться и что не мешало и не угрожало его собственным войскам — как уже прибывшим под Коба. так и только идущим туда.

Натиск. Наглость. Неутомимость… Неумолимость как к врагу, так и к самому себе заодно со всеми своими воинами. Эти самые «Н» сделали то, на что вряд ли мог рассчитывать кто угодно, кроме одного малость безумного серба, соскучившегося по танцу в обнимку со смертью. Гарнизон Коба просто не ожидал столь быстрого появления противника и, хотя успел и вооружиться, и относительно подготовиться, но вот вывести 'в поле’достаточное число отрядов, оставив в пределах городских стен лишь нужных для обороны…

Науа уже успели понять, что против вооружённых огнестрельным оружием, особенно пушками, тактика, при которой в самом городе находится большое число воинов, малополезна. Город просто и без особых изысков станут расстреливать из орудий, пробивая в стенах проходы или вынося ядрами и бомбами ворота. Затем, прикрываясь металлическими щитами, безостановочно паля из аркебуз, первые закованные в тяжёлые доспехи группы зайдут внутрь, закрепятся. После хлынут другие, на сей раз притащив с собой более мелкие, бьющие в основном картечью орудия, после чего начнётся планомерное продвижение от квартала к кварталу, от улицы к улице. И эти самые воины не остановятся до тех пор, пока не перебьют всех сопротивляющихся или те не бросят оружие, сдаваясь на милость победителя.

Понимали, да только что могли сделать, кроме как пытаться обстреливать обкладывающих город тамплиеров, прикрываясь зубцами стен, а также попробовать осаждающих на прочность, организовав пару вылазок, надеясь опрокинуть пока ещё не успевших укрепиться.

И тут просчитались. Не зря Никшич приказал каждому солдату взять с собой очень много всего стреляющего. Да и скорость перезарядки у храмовников была куда выше, чем у большинства испанцев, к примеру. Постоянные тренировки, непрекращающиеся внушения от старших и более опытных братьев, что именно это оружие способно спасти их жизни и даровать победу не только наличием, не только меткой, но ещё и частой прицельной стрельбой. Вот и вкусили науа горькие для себя плоды тамплиерской выучки, откатившись обратно в город составом куда меньшим, нежели выходили из ворот.

Непрекращающееся давление на врага, постоянная угроза как находящимся внутри города, так и вне его. Демонстративно возводимые дерево-земляные укрепления с местами под установку орудий и одновременно контратаки, не дающие расположенным вне стен Коба отрядам империи Теночк собраться, перевести дух, выработать новую тактику, поскольку старая в нынешних обстоятельствах никуда не годилась. Ах да, ещё предельно отвлечь их от второго вышедшего из Тулума отряда, включающего в себя как раз те самые орудия, а также порох с бомбами, ядрами и прочей картечью. Да и стрелкам Никшича он — порох, разумеется — скоро должен был понадобиться с их необычайно высоким даже по меркам Ордена Храма расходом патронов.

Продержались! Хотя можно ли вообще употреблять это слово применительно к тем, кто и в обороне толком не находился, продолжая, словно сорвавшийся с цепи хищный зверь, атаковать всех, до кого теперь мог дотянуться? Спорный вопрос, совершенно, однако, не волнующий бешеного серба, всё более горячившегося от проливающейся крови и грохота аркебузных залпов. Горячиться то он горячился, но приказы продолжал отдавать здравые, пусть и вызывающие опасения у подчинённых.

До поры вызывающие. До той самой, когда, уже к вечеру, появился заметно потрёпанный, но вполне боеспособный второй отряд, сумевший доставить столь необходимую артиллерию. Теперь оставалось установить её на заранее приготовленные места, после чего… О нет, никакого штурма Коба. Донельзя вымотанному войску требовался отдых. Долгий, как минимум до полудня. Ну а попробовавших напасть на укреплённый лагерь теперь ждали заряжённые цепными ядрами и картечью орудия, управляемые опытными артиллеристами, не привыкшими выбрасывать залпы в пустоту. А уж день это, вечер или ночь — для них давно не было особой разницы.

Ночь прошла почти спокойно. Были, разумеется, попытки прощупать лагерь тамплиеров на прочность. Однако лениво, словно нехотя, рявкали несколько орудий, трещали аркебузы разного калибра, после чего вновь на некоторое время наступало подобие спокойствия. Всего лишь очередное подтверждение уже подмеченного в этой войне двух империй — обладатели огнестрельного оружия, умеющие и любящие им пользоваться, слабоуязвимы даже во временных, полевых укреплениях, если не проявят какой-либо небрежности. И столь же уязвимы даже за внушительными каменными стенами те, кто огнестрельным оружием не обладают. Жалкая замена в виде камне- и стреломётов именно что жалкая, поскольку уничтожается парой-тройкой прицельных залпов так, что ни о каком ремонте машинерии и речи быть не может. Города, они окончательно становились западнёй для одних и желаннейшими целями для других. Сколько-нибудь серьёзные и опасные для обеих противоборствующих сторон бои могли вестись только вне укреплений, да и то максимальное выравнивание возможностей Теночка и Ордена Храма случалось лишь в лесистой местности, в которой ну никак не получалось создать большие, правильные построения, защищённые тяжёлыми щитами и огрызающиеся многочисленными залпами из далеко бьющих аркебуз. Таковой являлась ситуация, которую одна сторона менять не собиралась, а другая и хотела бы, да возможностей не имелось. Боги войны, на сей раз они улыбались лишь тамплиерам.

Утром же… Открывшиеся ворота — одни из трёх, что имелись в Коба — из которых хлынул поток воинов. Встреченный, как водится, залпами, но… Это были те ворота, которые находились по ту сторону от временного лагеря тамплиеров, а потому залпы были жидкие. Аркебузно-пистолетные, порядка ради, после чего малые отряды храмовников предпочли быстро отступить к уже собственным укреплениям. Принцип прост — хотят воины Теночка в очередной раз разбить головы и выпустить потроха погулять в атаках на защищённые немалым числом орудий позиции? Да добро пожаловать, меньше хлопот при собственно штурме города окажется!

Так думал что сам Слободан, что его адъюнкт- и просто рыцари. Только все они ошиблись. Ошибка стала очевидной довольно скоро, как только в подзорные трубы стало заметно — науа не просто выводят войска, они выводят население Коба, не желая подвергать тех опасности. Сами же частью становятся сопровождением, ну а оставшейся — и заметно большей — выстраивают заслон, будучи готовы защищать своих, давая им время уйти.

— Храбро и достойно, — процедил рыцарь Ордена Грегор Замгерц. — Помню что османов, что мамлюков — эти своих женщин спокойно оставляли.

— Потому и Кодекс к одним применим, к другим же никогда, — отозвался Слободан, умеющий ценить достойное поведение врага. — Пусть убираются. Только пошлите к ним пленных из тех, которые двигаться ещё могут — пусть скажут. Предупредят!

— О чём, сквайр?

— О том, что если вздумают поджигать город — будем перемешивать их воинов с землёй и железом, Грегор, — ухмыльнулся Никшич. — Я хочу преподнести Коба гроссмейстеру на золотом блюде. Даже с не проломленными стенами и не взорванными воротами. А ещё пригласить сюда, внутрь так и не взятой ими крепости, громко обо***вшихся Писарро с Пинсоном на торжественный обед или ужин. Пусть насладятся внутренними видами очередного города науа.

Жизнерадостный хохот собравшихся вокруг храмовников был яркой реакцией на слова их местами бешеного, дикого, иногда громко ругаемого, но всё же признаваемого одарённым военачальником собрата. Тамплиеры радовались. Чему? Не только и не столько взятию города — быстрому и не такому ух и кровавому, хотя потери были, в том числе из-за используемой Никшичем тактики — скорее уж успеху, на который, признаться, далеко не все рассчитывали. Политическому успеху, что превосходил чисто военный. Взятие Папантла с одной стороны, что давало возможность ещё сильнее влиять на теперь окончательно союзных тотонаков. И почти сразу, с малым по времени промежутком, захват не просто города науа в глубине материка, но ещё и того, в котором не было откровенно ненавидящих империю людей. В сколько-нибудь значительном количестве разумеется, ведь недовольные и ненавидящие всегда были, есть и будут. Без разницы, империя ли это Теночк, Испания или любое иное европейское государство. И не европейское тоже. Суть человеческая, вот что объединяло всё.

В любом случае, Коба был взят! Оставалось занять его, после чего отправить вести в Тулум, а оттуда уже в Куйушкуи, Папантла, Пуэрто-Рико. Ну и в Веракрус, конечно. Слободан Никшич более прочего хотел бы посмотреть на то, какие выражения появятся на лицах обоих Франциско — Писарро и Пинсона. Имелись у него сомнения, что испанцы смогут нанести нечто большее, чем просто отвлекающий удар. Бесспорно, он тоже окажется полезным, принесёт запланированный гроссмейстером результат. Только сравнение его, Слободана, усилий и усилий испанских… Пусть увенчанные коронами головы обоих находящихся в Новом Свете Борджиа сравнивают и делают правильные выводы. Ведь Борджиа. они крайне редко ошибаются, а уж вознаграждают сделавших больше ожидаемого всегда. Исключений серб припомнить просто не мог.

Глава 4

Глава 4

1504 год, июнь, Папантла, временная столица княжества Тотонакского

События неслись вскачь, словно постоянно и жесточайшим образом пришпориваемая лошадь. Мирные переговоры с таино, которые всё длились, длились, но всем было очевидно — миру быть. Просто обе стороны, уподобившись двум базарным торговкам, выбивали друг из друга наиболее выгодные для себя условия. По факту же что от Анакаоны, что от Веласкеса с Бастидасом на Эспаньолу полетели послания — от кого приказы, от кого настоятельные просьбы, подкреплённые авторитетом находящихся по ту сторону океана монархов — немедленно прекратить любые нападения. Перемирие, по-простому говоря, оно уже состоялось, дело было лишь за официальным заключением мира. Того самого, от которого изволил кривить рожу вице-король Нового Света и наверняка бесился властелин империи Теночк, наш главный и основной нынче враг. Это было хорошо.

Не менее хорошими известиями оказались и поступающие с направлений вроде как «вспомогательных» ударов. Выходка коменданта Тулума — рискованная, на грани фола, за которую выпороть бы паршивца — принесла успех. Победителей же, как известно, не судят, хотя берут на заметку во избежание новых «приступов удивления», могущих оказаться уже не столь приятными. Взятый с ходу Коба, причём быстро, нагло, с невеликими силами. Это событие, да почти сразу после падения Папантла, оно словно бы надломило боевой дух науа.

Своеобразно так надломило. Они вовсе не отказывались сражаться, просто в очередной раз убедились, что стены городов, казавшиеся им надёжной защитой при необходимости, ни черта ни стоят, когда рядом оказываются орудия, желательно большого калибра и в подобающем числе. Потому ацтекские военачальники и приняли, хм, негласное решение при серьёзной угрозе какому-либо городу просто оставлять его, не подвергая себя риску оказаться в каменной ловушке. Все бои, если нет иного выхода — вне городов, там, где артиллерия уже не так опасна, а лёгкое огнестрельное оружие частично компенсируется имеющимися у науа арбалетами. Их количество, кстати, заметно увеличилось.

А вот что оказалось действительно любопытно, как это отвлекающий рейд из испанского Веракруса по направлению к Халапа, второму из тройки наиболее значимых тотонакских городов. Ох и обстреливали выведенное Франциско Писарро из Веракруса войско, ох и мешали, наскакивая на разные его части, растянувшиеся по пути-дороге к цели, что с утра до вечера, что на ночной стоянке, что с вновь поднявшимся из-за горизонта солнышком. Потери были… немалые, причём с обеих сторон. Зато дошедший на чистом упрямстве к Халапа испанец увидел…. Оставленный войсками науа город он увидел. Не пустой, конечно, а тот, в котором хозяйничали только и исключительно тотонаки, сами, как оказалось, чрезвычайно удивленные таким резким уходом завоевателей.

Писарро только и оставалось, что не дать проявиться тем самым своим склонностям, о крайней нежелательности которых я его ещё при личной беседе предупреждал. Это касаемо жестокости к местному населению. Вроде бы пока эксцессов не наблюдалось, однако… за некоторыми людьми вот реально стоило следить.