Волевой порог

Старый альпинист стоял возле дома и, приложив руку козырьком к глазам, смотрел на приближающуюся машину. Старик, несомненно, понимал, что водитель гонит «полуторку» на пределе. Значит, что-то случилось. Буторин хорошо видел Матвеева и боялся, что тот сейчас повернется и уйдет в дом. Это будет означать, что договориться не удастся, что старый альпинист уже принял решение. Но Матвеев стоял и ждал, глядя из-под руки на приближающуюся машину. И когда Буторин остановил машину, подняв клубы пыли, и выскочил из кабины, старик только коротко спросил:

— Ну?

— Стрельба в горах над перевалом. Из автоматов стреляют. А там мой товарищ. И с ним только молодой неопытный солдат и девушка.

— Что ж он с дитем и бабой пошел-то? — буркнул Матвеев, переведя взгляд с оперативника на горы.

— Так выхода же не было, я вам рассказывал. Диверсанты могут опередить нас. Вот и пошел. И я пошел бы, один даже пошел, но из меня альпинист пока плоховат, хотя и подготовка есть и навыки кое-какие.

— И откуда же там диверсанты взялись? Как прошли-то? — уже другим тоном спросил Матвеев. — Если с нижней части перевала они поднялись и восточнее Пастушьим перевалом прошли, то может быть.

— А там можно пройти?

— Сейчас не знаю, а раньше можно было, ходили с Пастушьего на Прохладный. Только там оползень был большой в сороковом, но, видать, тропу не задело. Проводник у них есть. Из местных.

— Федор Иванович, я один не поднимусь, но выхода иного у меня нет…

— Ладно, что ты меня как девку уговариваешь. У тебя есть какое-нибудь снаряжение? У меня мало чего осталось. На двоих не наберу.

— Есть, Федор Иванович, — сдерживая улыбку, ответил Буторин. — В комендатуре целый склад нашелся.

— Мы сейчас с тобой мое хозяйство загрузим, а потом подскочим к одному дому в Юсеньги. Видел я его на базаре несколько дней назад. Вроде здесь он.

— Кого видели? — насторожился Буторин.

— Гулеза Мирзаканова. Ходил я с ним в группе два раза до войны. Толковый, опытный, хладнокровный. В армию его не призвали, у него пальцев на левой ноге нет. Отморозил перед самой войной. Ампутировали.

— Так как же он…

— А ему не марш-броски по пересеченной местности бегать с полной выкладкой. По скале можно и без пальцев подниматься. Лишь бы они на руках были. А на плечах голова. Только вот что, майор… с ним я сам буду говорить, а ты не вмешивайся. Он или согласится, или нет. Ты ничем не сможешь помочь в разговоре.

Они шли уже третий час. Солнце поднялось и палило прямо в затылок. Тени были короткими, и искристый снег слепил глаза, даже через темные противосолнечные очки. Теперь уже утверждение Матвеева, что Мирзаканов имеет удивительное чутье на трещины, не казалось сказочным. Молчаливый и неулыбчивый Гулез шел в связке первым. Буторин смотрел на его сутулую спину, на то, как он странно, но уверенно ставит на снег искалеченную ногу.

Матвеев говорил с альпинистом сам. И через полчаса тот вышел со своим полным снаряжением, готовый к восхождению. На короткий вопрос «куда?» Буторин ответил рассказом, что в горах могут быть диверсанты или уже заложена взрывчатка для направленного взрыва, который может вызвать сильный обвал и сделает непригодным для прохода перевал Бечо. И сейчас группа, ушедшая пару дней назад, явно вступила с кем-то в перестрелку неподалеку от вершины Прохладная. Тогда Гулез молча ушел в дом и вернулся с охотничьим карабином.

И вот снова Мирзаканов остановился, подняв руку и покачав ею из стороны в сторону. И снова Буторин и замыкающий Матвеев воткнули поглубже в снег ледорубы, закрепили страховочные веревки и стали ждать. Мирзаканов, постояв, сделал несколько шагов, пробуя снег ледорубом, потом пошел правее и снова вернулся. Посмотрев из-под руки вправо и влево, он наконец двинулся вперед. Веревка разматывалась. Матвеев придерживал моток, Буторин помогал ему, чтобы в нужный момент схватить ее. Гулез мог рухнуть в трещину, скрытую под снегом, в любой момент. И тогда двое других должны были удержать его, вытащить наверх. Но и в этот раз обошлось. Снова Гулез точно определил, что по снежной корке можно пройти, что она выдержит человека. В прошлый раз они ушли метров на двести вправо, чтобы преодолеть трещину.

Все, Мирзаканов на другой стороне закрепился, и теперь идти очередь Буторина. И он шел так, как его учили, ставил ноги так, как ему показывали. И снова все обошлось. Теперь оперативник понимал, почему Матвеев так уверенно пошел с этим человеком, почему он ему так верит. Тут важны и опыт, и особый талант, чутье. Бездумная храбрость, лихачество и позерство в горах обычно стоят человеку жизни. Но больше всего Буторина беспокоило то, что они не слышат выстрелов. Да и точно ли это была стрельба, которую слышали местные жители? Что с Максимом, что с его спутниками? Столько времени прошло, и еще пройдет несколько часов. Ведь предстоит подняться по не очень сложной для прохода скале с хорошим уклоном. Потом, пройдя карнизом, выйти на снежник, а по нему уже к южной скале. Вот там уже все серьезнее, скала отвесная, там почти нет трещин и мало других неровностей, которые помогают подниматься, за которые можно ухватиться, удобно поставить ногу.

Работали молча, напряженно. Стук молотков, резкий окрик «камень!», скрип веревки и снова стук молотков, снова забит крюк, и снова связка ползет вверх по стылой скале. Когда уставал Буторин или Матвеев, они просто висели, опершись ногой на какой-нибудь выступ, и отдыхали. Мирзаканов, казалось, не уставал никогда. И вот снежник, который тянулся до самой южной скалы под вершиной Прохладная. Шли, твердо ставя ногу, чтобы когти впивались в снег, чтобы не поскользнуться, не поехать назад по снежному насту, Уклон был хоть и небольшой, но все же была опасность слететь вниз. В таком случае рекомендовалось лечь на ледоруб. Этому приему Буторина тоже заранее тренировали.

Южная скала приближалась, угрожающе вздымаясь над головой. Гулез вдруг остановился и указал рукой вперед. Что он там смог разглядеть, когда глаза так слепил снег, было непонятно. Буторин стал смотреть в указанном направлении и наконец увидел черные пятна на белом снегу. Что это? Камни, выпиравшие из-под снега, тела людей, лежавшие неподвижно под отвесной скалой? И, несмотря на то что хотелось сломя голову броситься вперед, все трое замерли, положив руки на оружие, рассматривая местность, скалу, ее верхнюю кромку.

Через полчаса все было ясно. Пять трупов. Четверо одеты как немецкие горные егеря, только шерстяные носки, видневшиеся из горных ботинок, вязаные шерстяные шапочки, меховые рукавицы были местные. Пятый, лежавший с автоматом в окоченевших руках у самой скалы, был экипирован как советский альпинист. Неподалеку виднелась веревка, упавшая, как понял Буторин, со скалы. И среди множества стреляных гильз он увидел рюкзак. Выгоревший, местами с дырами, расползающийся от старости по швам. Буторин присел рядом и, развязав тесемки, распахнул его.

— Ничего себе, — присвистнул рядом Матвеев. — Теперь бы понять, кто, с кем и зачем тут воевал. Это парень защищал рюкзак, чтобы его поднять наверх, или он его спустил? Геройский парень, что и говорить!.. А ты что, майор, думаешь?

— А что ты думаешь, Гулез? — вместо ответа спросил Буторин Мирзаканова.

— А что мне думать? — медленно произнес альпинист, озираясь по сторонам и посматривая на отвесную скалу, как будто оценивая ее. — Это вы тут органы, вы же из НКВД, вы и думайте, а меня просили вам помочь, провести вас по маршруту. Вот я и веду.

Буторин взял из рук убитого автомат, отодвинул затвор и понюхал. Потом поднял одну из гильз и тоже задумчиво поднес к носу. «Что-то наш проводник разговорился, — думал оперативник. — Всю дорогу, да и раньше было, слова не вытянешь. Каждую фразу будто скупой одалживал. А тут такая тирада. А ведь нервничает Мирзаканов, откровенно нервничает. Боится? Трусливый альпинист — это все равно что горячий лед или леденящая жара. Глупое словосочетание. Не скалы он боится, не восхождения, а чего-то другого. Только этого мне еще не хватало — сомневаться в том, кто мою веревку над пропастью держит. Надеюсь, Матвеев его хорошо знает».

— Ну раз все высказались, — поднимаясь и отряхивая руки, произнес Буторин, — тогда принимать решение остается мне. Этот парень наверняка один из тех, кто ушел в горы с Шелестовым. И стрельба тут была с врагами. Вот эти четверо враги и есть. Динамит немецкий, и кто его принес, я думаю, объяснять не надо. Давайте камнями завалим рюкзак, чтобы в глаза не бросался, и будем решать, куда двигаться дальше, где искать моих товарищей. В какую сторону они пошли и почему!

— Они там, — указал рукой верх на скалу Гулез.

— Почему ты так решил? — удивился Буторин.

— Парень прав, — неожиданно поддержал Мирзаканова старик. — Видишь, веревка соскользнула? Ее выпустил кто-то наверху. Тот, кто собирался следом спускаться. А эти пришли со стороны Пастушьего перевала. Нечего гадать, подниматься надо, а то скоро стемнеет.

Солнце уже клонилось к закату, когда Буторин со своими товарищами наконец поднялся на южную отвесную скалу. Оперативник поднимался последним. И когда он на трясущихся от усталости ногах встал на краю скалы и начал отвязывать непослушными пальцами страховку, то понял, куда смотрят оба его товарища. Девушка лежала у большого камня метрах в двадцати от обрыва. И на ее голове запеклась кровь. Хорошо было видно пулевое отверстие в черепе над правым глазом. Говорить здесь было нечего и объяснять тоже. Видимо, это второй человек из группы Шелестова, с которым он позавчера вышел в горы.

Матвеев и второй альпинист держали наготове оружие и тревожно озирались по сторонам. Стрельба была позавчера, значит, те, кто стрелял в альпинистов, уже далеко. Но все же опасаться стоило. Буторин осмотрел тело, но других повреждений не нашел. Он отметил только, что одно входное отверстие было на голове убитой, а выходного нет. Пуля явно автоматная или пистолетная, но стреляли с далекого расстояния. Иначе бы пуля снесла девушке половину черепа. Вернувшись к краю пропасти, Буторин нашел следы крови. Постепенно картина боя восстанавливалась. И, судя по всему, после этого боя Шелестов был еще жив. Врагам не для чего было переносить тело убитой от края пропасти на двадцать метров к камням. Это мог сделать только Шелестов.

— Надо искать твоего товарища, майор, в той стороне, — указал Матвеев рукой в сторону перевала Пастуший. — Он мог знать, что когда-то туда можно было пройти, и решил там спуститься. Но это при условии, что у него есть веревка, крючья.

— Он ничего с собой не взял, — покачал головой горец. — Два ледоруба здесь, третий внизу. Он ушел без снаряжения. Значит, вверх он не пошел, он пошел туда, в сторону Пастушьего перевала.

Все молча согласились, и группа двинулась вдоль обрыва на север. Шли осторожно, опасаясь осыпей. Опасаться приходилось не только природных явлений. Четыре свежих трупа внизу говорили о том, что у немцев есть интерес в этих горах и та группа могла быть не единственной. Снова Мирзаканов шел первым, но теперь винтовка висела на ремне у него на шее. Не прошло и полчаса, как Гулез вдруг остановился и присел на одно колено, что-то рассматривая на земле. Первым к нему подошел Буторин и присел рядом.

— Что ты нашел? — спросил оперативник.

Горец молча указал пальцем на небольшой камень. Буторин смотрел на него, не понимая, но потом до него дошло. Камень, почти округлой формы, лежал на боку. И одна половина была светлой, а другая, которая, по всему, недавно находилась внизу, темная. Этот камень недавно, всего час назад, не больше, чья-то нога вывернула из привычного места, где он лежал годами, под ним было влажно, и его нижняя часть не успела высохнуть на солнце. Буторин внимательно посмотрел на камни впереди. Да, здесь было где спрятаться. Хорошее место для засады. Но нападения не произошло. Если бы была засада, то их троих уже расстреляли бы из-за камней, как в тире.

Буторин предложил отвязать страховочную веревку, которая связывала их троих. Матвеева он оставил с автоматом за камнями, в случае нападения он мог хоть как-то прикрыть товарищей. Хотя бы отвлечь на себя внимание. А Мирзаканов и Буторин пошли вперед, выдерживая между собой дистанцию в несколько метров и держа оружие наготове.

— Стой, стрелять буду! — неожиданно раздался хриплый голос.

Горец мгновенно опустился за камень, но Буторин сделать этого не успел. Отчасти из-за того, что стрелять ему сейчас не хотелось. Это было вредно для операции. Человек, отдавший команду «стой», стрелять не стал, значит, всегда можно договориться. Так подсказывала интуиция.

— Стою! — громко крикнул оперативник, пытаясь понять, где спрятался его собеседник. — Кто вы такой? Выходите, мы не станем стрелять.

— Скажи это своим товарищам. А то у них могут нервы не выдержать! — отозвался голос. — Виктор, это я — Шелестов!

— Не стрелять, это свои! — закричал Буторин и бросился вперед. — Максим, Максим!

Шелестова он увидел метрах в тридцати за камнями, которые лежали полукругом, образовывая небольшую нишу, укрывавшую от ветра. Шелестов лежал в этой нише, замерзший до дрожи, кутаясь в утепленные горные куртки, которые он снял с четырех немцев, убитых здесь два года назад. Видать, Максим задремал и не сразу заметил, что к нему приближаются люди, и не узнал Буторина. Но потом Виктор понял, что у Шелестова не было при себе противосолнечных очков. Яркое горное солнце слепило глаза. Хорошо еще, что сейчас не было сплошного снежного покрова, а то Максим мог бы от солнца заработать и снежную слепоту.

Матвеев и Мирзаканов подошли и уселись рядом с Шелестовым. Старый альпинист полез в рюкзак и достал оттуда небольшую дюралевую фляжку.

— На-ка, хлебни! — предложил он, отвинчивая пробку. — Тебе бы чаю горячего сейчас, но приготовить чай тут негде, а это согреет, кровушку прогонит по конечностям. Эк тебя колотит-то.

— Водка? — Шелестов слабо улыбнулся, поднеся горлышко фляжки к носу. — У убитого немца тоже фляжка со шнапсом было. За два года спиртное выдохлось. Не рискнул пить.

Пока Шелестов приходил в себя и ел холодное мясо, он успел рассказать о том, что произошло. Постепенно водка и пища согрели организм. Лучше всего согрела бы тарелка хороших наваристых мясных щей или просто горячего супа, но в данной ситуации выбирать было особенно не из чего. Любая пища согревает. А в данном случае человеку, который мерз и не ел сутки, необходимо подкрепиться.

— Значит, этот рюкзак, что вы спустили вниз с Рубиным, принадлежал этим немцам? — спросил Буторин.

— Да, парень был молодец, — кивнул Шелестов. — Он даже сообразил, прикинул место, где они должны были взрывать и устраивать обвал на перевале. Метрах в ста от южной скалы, где мы поднимались, есть удобное место. Думаю, там они и хотели устроить эту диверсию.

— Нет, там скала, которую таким количеством не возьмешь. Много шума и мелких камней, — неожиданно заговорил Мирзаканов.

— Ты уверен? — Буторин удивленно посмотрел на горца.

— Да, взрывать надо было раньше. Туда, с полкилометра в сторону Пастушьего. Там место удобное. Там большой обвал получится, если взорвать.

— Да, ладно тебе, парень, — усмехнулся Шелестов. — Что ты говоришь. Зачем им идти сюда, если они в километре раньше могли все взорвать? Ладно, ребята, спасибо, что пришли на помощь. А теперь надо Людмилу спускать. Их с Рубиным надо вниз, в долину. Похоронить с почестями. А здесь, под этой грудой камней, лежат еще двое из группы Николаева. Звезду бы на этом монументе поставить, как память. Ну это мы потом сделаем, когда задачу выполним.

Мирзаканов никак не отреагировал на слова Шелестова о том, куда именно шла немецкая группа, погибшая два года назад. Он слушал, как Буторин и Шелестов обсуждали, что сил на спуск других тел сейчас нет. Но нужно подняться снова к подножию южной скалы и сфотографировать убитых. Надо их попытаться опознать, изучить тела. Дальше все работали молча. К вечеру группа спустилась со стены и перенесла тела Артемовой и Рубина к спуску. До темноты их удалось спустить на ледник, а потом распаковали тюки, оставленные здесь заранее, поставили палатку, достали спальные мешки. На примусе приготовили горячую еду.

Шелестов засыпал в спальном мешке, окончательно согревшийся и расслабившийся. Но это были только внешние ощущения, телесные. А внутри его точил червячок вины. Погибли и Людмила, и Валера Рубин. Можно было как-то иначе поступить, спланировать все, чтобы избежать гибели своих помощников? Диверсанты, напавшие на них, появились снизу. Есть основания полагать, что они шли за взрывчаткой, которая осталась наверху. Откуда немцы узнали, что взрывчатка осталась там, где погибла группа? Кто-то рассказал, кто-то из пособников, или случайно просочилась информация? Неосторожно кто-то упомянул, а пособник услышал? Почему немцы в 42-м году прошли мимо удобного места для взрыва и дошли прямо до южной скалы? У них была неверная информация? Или какая-то другая причина?

Глава 5

Доктор Миронов постучал в дверь палаты и, выждав несколько секунд, толкнул ее. Сосновский держал перед собой ученическую тетрадь, смотрел на какие-то рисунки и записи и сосредоточенно грыз карандаш.

— А, Александр Борисович! Заходите! — улыбнулся больной, но по всему было видно, что его мысли сейчас были далеко от этой палаты.

— Как вы себя чувствуете, Михаил Юрьевич? — спросил Миронов, останавливаясь в изножье кровати Сосновского и осматривая его гипс и систему вытяжки.

— Нормально, доктор, — развел руками Сосновский. — Скажу вам честно, что со времени утреннего обхода ничего не изменилось. Хотя хотелось бы, конечно. А у вас вечерний обход?

— Не совсем. — Миронов придвинул стул к кровати и уселся на него. — Я сегодня дежурю, вот и… Хоть я и главный врач, но все же врач и должен тоже лечить раненых, а не только заниматься административными делами. Чтобы не терять квалификацию, нужно постоянно заниматься лечебным делом. Хотя я, собственно, по другому поводу к вам зашел, товарищ майор.

— Я вас слушаю, Александр Борисович, — насторожился Сосновский, понимая, что по званию к нему главный врач обратился не случайно. Ведь доктор Миронов был полковником медицинской службы.

— Вы попросили выделить комнату медицинской сестре Аминат Хамизовой для проживания вместе с ее сыном на территории госпиталя. Я, конечно, обязан выполнить ваше требование, но все же я решил с вами поговорить.

— Я вас понимаю, Александр Борисович, — поспешно перебил главного врача Сосновский. — Согласен, просьба выглядит двусмысленно. Да еще, наверное, закралась мысль, что вот, офицер СМЕРШа пользуется тем, что ему никто не посмеет отказать, прикрывается служебным положением и устраивает быт своей… Не буду повторять ваших мыслей на этот счет и насчет Аминат. Исключительно из уважения к личности горской девушки. Все понимаю и, зная вас как исключительно честного, порядочного человека, пойду на некоторое нарушение своего служебного долга. Не имею права этого говорить, но, видимо, придется. Репутация, так сказать, требует. Это не мой каприз, поверьте. Девушке угрожает опасность. Обеспечить ей охрану открыто мы не можем. Это привлечет внимание. Доверяюсь вам полностью, Александр Борисович. Знаю, что с помещениями у вас туго. И что вам придется отвечать на неудобные вопросы ваших подчиненных. Тут ведь просто приказом без объяснений не обойтись. И все же я очень прошу вас. Так надо для дела.

— Ну что же, — Миронов опустил голову, барабаня в задумчивости пальцами по коленке, — вы меня убедили. Спасибо, конечно, за вашу откровенность. Скажу честно, что не всегда с должным пиететом относился к вашей структуре, но понимаю, что контрразведка необходима в армии. Не обессудьте, что пришел к вам с этим разговором. Просто еще раз хотел убедиться в серьезности ситуации. Разумеется, я приму все меры к тому, чтобы мне не задавали вопросов и в особом отношении к Аминат меня, как и вас тоже, не заподозрили. Я так понимаю, что и Аминат не должна понять, что ей угрожает опасность? От нее это тоже должно быть в тайне?

— Безусловно!

Миронов ушел, а Сосновский еще долго смотрел на дверь и думал о главном враче. Удивительной порядочности человек, удивительного чувства долга. И ведь не боится ничего и никого. Ему главное — понять, что «так надо», что этого требует военная необходимость, и он сделает все от него зависящее и не зависящее. Как он делает это во время операций. Ведь чудеса творит хирург Миронов! Так о нем говорят врачи. И Аминат о нем превосходно отзывается. Строгий и справедливый руководитель. Сосновскому было немного стыдно, что он все же покривил душой и не сказал Миронову всей правды. На самом деле не опасность угрожает одной из его медсестер. Ограничен Сосновский возможностями, и никак ему нельзя проворонить важный контакт, который возможен у Аминат. А в стенах госпиталя это заметить проще, чем за его пределами. И вторая сторона медали: уверен был Сосновский, что в госпитале есть человек или появится человек, который станет помогать врагу. Вольно или невольно. А скажи правду Миронову! Так главный врач работать спокойно не сможет, если все время будет думать о том, что среди его медицинского персонала есть враг. Или пособник врага.

— Иди, иди! Чего встал? — Дверь распахнулась, и на пороге появился Матвеев.

Хмуря седые брови, старый альпинист подтолкнул в спину Мирзаканова, заставляя войти в комнату. Гулез вошел и остановился, без всяких эмоций глядя в сторону. Сначала на стену, потом в окно на горы. Шелестов уставился на гостей, понимая, что обстоятельства, которые привели к нему этих людей, довольно серьезные. Он знал от Буторина, что у Матвеева не было оснований любить СМЕРШ, но он тем не менее отправился спасать Шелестова и его товарищей в горы. И нашел Мирзаканова, и уговорил его каким-то образом идти тоже. И вот спустя два дня они опять заявились к Шелестову без всякого предупреждения. Как будто поступок этот был спонтанным, неожиданным для всех. Максим медленно опустился на стул, глядя на гостей, потом кивнул на стулья у стены.

— Ну, садитесь, коль пришли. Что стряслось? Что за поздний визит?

Горец постоял, потом уселся у стены, сложив руки на коленях. И опустил голову. Матвеев, не сводя строгого взгляда с молодого человека, взял стул за спинку, с шумом подвинул к столу и сел боком к Шелестову и лицом к Мирзаканову.

— Ну вот, привел я вам этого героя, — сказал Федор Иванович недовольным тоном. — Привел, потому что сам он идти не хотел. Гордость, видите ли, не позволяет, честь не велит. Ему, видите ли, умереть легче, чем вину признать. И мне на старости лет пришлось объяснять, доказывать альпинисту, что такое рука друга в горах, что такое помощь и что такое братство альпинистов. Альпинисту доказывать!

— Ну Гулез вроде бы доказал все это, — осторожно заметил Шелестов, глядя на горца. — Я ему, как и вам, жизнью обязан. Что случилось, Федор Иванович?

— Говори! — приказал Матвеев. — Клещами из тебя тянуть, что ли?

И Мирзаканов начал говорить. Сначала отрывистыми негромкими фразами, потом его голос стал сильнее, эмоции ярче. Раскрылась душа горца, вырвалось наружу то, что наболело за эти годы. И оказалось, что Гулез знал о желании немцев совершить диверсию на перевале Бечо и знал, где они произведут взрыв, чтобы надолго перекрыть перевал, по которому планировалось провести эвакуацию мирных жителей. Знал он и человека, который показал горным егерям путь от Пастушьего перевала к вершине Прохладной, нависавшей над Бечо.

— Почему тогда же не рассказал никому? — сухо спросил Шелестов. — Ведь твои же люди должны были идти через перевал, твой народ, а враги на их головы каменные лавины хотели сбросить. И группа лейтенанта Николаева погибла, но спасала неповинное население. Почему, Гулез?

— Я любил Аминат. — Голос Гулеза стал каким-то странным, как будто загробным. — Я ее любил, и сейчас люблю, и жизни без нее не видел. А она любила моего друга, и он ее любил. И я не имел права вставать между ними.

— Кто этот друг? Говори! — снова приказал Матвеев.

— Нурбий Барагунов.

— Нурбий? — удивился Шелестов. — Разве он не брат Аминат? Значит, это он был проводником у немцев в сорок втором году? Но как же ты мог это сделать, промолчать, когда знал, сколько людей погибнет? Ведь Аминат шла с беженцами, и она могла погибнуть, если бы у егерей все получилось!

— Нурбий сказал, что взорвут до того, как беженцы войдут на перевал. Он обещал.

— Обещал, — передразнил горца Шелестов и открыл сейф, достал из него папку и бросил ее на стол. Он вынимал из папки одну за другой фотографии и бросал их перед Мирзакановым на стол. — Смотри, знаешь кого-нибудь из этих людей? Есть среди них Нурбий?

— Нет, его тут нет, — покачал головой горец, просматривая фото, сделанные в горах. На фото были убитые немецкие егеря, которые несли в сорок втором взрывчатку, с ним же убитые проводники: один горец, второй уголовник с наколками на руках. — Нет, я этих людей не знаю.

Шелестов закурил и стал смотреть на Мирзаканова. Что у этого человека внутри, что с ним творится, как такое могло произойти? Ведь из-за любви на подвиги идут, а он пошел на подлость, на предательство своего народа. До такой степени голову потерял от любви?

— Ну вот что, Гулез, — заговорил Шелестов. — Не мне тебя судить! Отвечать тебе перед твоим родом, перед твоим народом, перед судом. Если в тебе осталась частичка чести, то ты должен приложить все усилия, ночами не спать и вспоминать, вспоминать. И рассказывать все, что знаешь о предателях, о тех, с кем был связан Нурбий, кто помогал фашистам. И где его искать, где прячется Нурбий Барагунов. Теперь весь смысл твоей жизни, горец, — оправдаться перед памятью предков, очистить совесть перед согражданами. Сиди и думай!

Мирзаканова увели, и Шелестов остался в комнате вдвоем со старым альпинистом. Они сидели за столом голова к голове под абажуром настольной лампы и молчали. Наконец Матвеев заговорил:

— Теперь ты понял, Максим Андреевич? Майор твой, Буторин, тоже понял.

— Да, понял. Та группа немецких егерей, с которой вступили в бой альпинисты из группы Николаева, шла не с Пастушьего перевала. Это была одна и та же группа. Часть из нее на карнизе неожиданно столкнулась с нашими альпинистами, и тогда погиб сам лейтенант. А потом погибли и другие. Одного Людмила назвала Петей Грачевым. Это ребята из группы Николаева, они прошли проверить склоны и наткнулись на немцев. Только «эдельвейсы» шли не к южной скале, а от нее. И, значит, взрыв планировался там, куда указал нам Мирзаканов.

— Я думал, что все закончилось, а война в горах все продолжается, — угрюмо констатировал Матвеев. — Ладно, пойду я. Ты, Максим Андреевич, если что, говори. Чем могу, помогу.

— Надо обучить молодежь, которая имеет фронтовой опыт. Горному делу обучить. Хотя бы в минимуме. Придется нам какое-то время держать охрану в горах на самых опасных участках, пока немецкую агентуру здесь не выловим.

— Обучим, — кивнул Матвеев. — Далеко ходить не надо, горы вон они, под боком. Ты, главное, подбери тех, кто хоть какой-то опыт имеет, гор не боится. А мы обучим. Мастеров спорта сделать сразу не обещаю, но азам альпинизма обучим. Научим по скалам лазить и выживать в горах. Но только я так понимаю, подполковник, все делать быстро надо?

Коган смотрел на этого неопрятного человека и непроизвольно морщился от омерзения. Нет, дело было не столько во внешней неопрятности. В тюремной камере в период следствия мало у кого бывают сносные условия содержания. Тем более в прифронтовой зоне. А Булкин сидел уже месяц, и за месяц его гладко выбритый череп и аккуратные усики под носом перестали выглядеть солидно. Холеное лицо бывшего снабженца обрюзгло, щетина на черепе, на лице выглядела крайне неопрятно, так же неопрятно, как и грязная мятая одежда, почти черный носовой платок, которым он то и дело пытался вытирать голову, шею. Но больше всего этот человек был мерзок внутри. Булкин умело защищался, оправдывался и даже иногда переходил в атаку на следователя, обвиняя его в «непонимании момента» и недооценке обстоятельств.

А ведь Булкина обвиняли в пособничестве врагу, в том, что перед самой войной и в начале войны он срывал поставки оборудования и материалов, химикатов. Он числился региональным уполномоченным и курировал большинство поставок в Кабардино-Балкарию. В том числе и на Тырныаузский комбинат. У следователя было основание полагать, что и восемнадцать тонн молибдена, которые вынесли на себе бойцы отступающих частей Красной Армии, не были своевременно вывезены с комбината именно по вине Булкина. Коган сразу ухватился за личность Булкина, едва только познакомился с делами предателей и пособников. Если Булкин и не был откровенным и сознательным вредителем, то, по крайней мере, он мог работать и вредить за деньги или по просьбе каких-то «кураторов», которые обещали ему золотые горы «потом», после войны. И Коган стал внимательно изучать связи Булкина, уделяя особое внимание тем связям, которые Булкин старался не афишировать или о которых он пытался умалчивать. И постепенно перед Коганом стала выстраиваться возможная схема: как и через кого вражеские разведчики пытались проводить диверсии в тылу Красной Армии на Кавказе, сохранить ресурсы до подхода частей вермахта, не дать взорвать важные объекты или, наоборот, повредить максимально те, которые позволяли бы провести советскому руководству важную эвакуацию с территорий, которые вскоре придется оставить армии.

Тут было что обсудить, и Коган отправился утром к Шелестову в поселок Терскол. С попутным транспортом ему повезло сразу. «Полуторка» с тремя бочками бензина шла в нужном направлении, и транспортный начальник велел молодому водителю взять попутчика — майора из СМЕРШа. Водитель, представившийся Егором, оказался не в меру словоохотливым. Коган вполуха слушал его и пытался думать о своих делах, сжимая руками офицерский планшет с записями и адресами для Шелестова. Машина летела по разбитой каменистой дороге, бочки подпрыгивали и стукались друг о друга, плотно привязанные веревками к бортам и проложенные старой кошмой.

— Не гони так, — посоветовал Коган, в очередной раз на кочке подпрыгнув на сиденье и едва не врезавшись головой в потолок кабины.

— Извините, товарищ майор, не могу, — весело оскалил белые зубы Егор. — Мне сегодня еще назад надо успеть обернуться. А путь не близкий. Потерпите уж!

— Терплю, — проворчал Коган, снимая фуражку и бросая ее рядом с собой на сиденье.

Берег Баксана проносился слева. Машина с разгона вылетела на каменистую террасу над берегом и завиляла, огибая изредка попадавшиеся большие камни, рухнувшие на дорогу со скал. Не сразу до Когана дошло, что машина едет незнакомой для него дорогой. Вообще-то дорога шла всегда вдоль берега по нижней части долины, дважды пересекала деревянные мосты через притоки Баксана, недавно восстановленные, и только потом, к поселку Эльбрус, она переходила на другой берег реки.