Я не сочла нужным отреагировать на информацию, не поинтересовалась, что именно у него с позвоночником, зато сразу поняла, что ему от меня требовалось: значит, надо сделать за него что-то вне дома, ибо сам он выходить не может. Да уж, одолеть такую лестницу и здоровый-то не всякий способен... Я молчала, выжидая, чтобы он сам изложил свою просьбу. И дождалась, Миколай заговорил сам:

— Не буду говорить о других чертах твоего характера, но уж положиться на тебя можно, на себе проверил не один раз. Если возьмешься — сделаешь обязательно. А просьба моя такая: я дам тебе сумку, которую надо отвезти на Центральный вокзал, в камеру хранения. Там есть такие автоматические ячейки. Запрешь в одну из них, а ключ привезешь мне. Сделать это надо поскорее, но не раньше, чем через два часа. Вот и все. Извини, что обременяю тебя, но ты сама неоднократно повторяла — человек должен расплачиваться за свои достоинства, ты — за свою добросовестность и честность.

У меня в глазах потемнело от ярости. С ума он сошел, что ли, чтобы сейчас вспоминать как раз то, из-за чего у нас вечно вспыхивали ссоры? Сколько раз он имел случай убеждаться в моей добросовестности, оскорбляя меня при этом и унижая. Теперь-то зачем об этом вспоминать, если действительно нуждается в моей помощи? Не иначе позвоночник ему в голову бросился. Ох, как хотелось кинуть ему в лицо: «Подавись ты моей добросовестностью», повернуться и уйти, хлопнув дверью. Уж не знаю, что меня удержало.

— Ну и разумеется, быть немой как могила или колодец бездонный, — лишь ехидно произнесла я.

— Колодец не молчит, — поучительно заметил Миколай. — В колодце есть эхо. А если бы не надо было соблюдать тайну, я нашел бы и других исполнителей.

Езус-Мария, смилуйся надо мной! За что я должна выслушивать все это? Если я такое сокровище, так раньше надо было меня оценить, а не использовать в своих целях как неодушевленный предмет, не очень полезный, зато весьма обременительный. Любая девка казалась ему намного привлекательней меня. Так пусть теперь эти девки и таскаются по вокзалам с его вещами! Уж что я вытерпела с ним, на сколько постарела, как истрепала нервы — и не рассказать. И нет у меня ни малейшего желания помогать ему, к тому же я на все сто процентов уверена — нет никакой необходимости отвозить этот сверток. Выдумал он такую необходимость! Предельный эгоист, эгоцентрик в высшей степени, он уверен, что весь мир только и ждет, чтобы вцепиться в его секреты, наступит мировая катастрофа, если кто-то про них проведает. И я должна принимать участие в этом идиотизме?! Только потому, что, оказывается, я — единственное существо во всей Галактике, достойное его доверия.

Правда, прося оказать помощи, Миколай, надо отдать ему справедливость, не подлизывался и не пресмыкался передо мной.

— Где это? — спросила я.

— Да вот, — указал он на огромную пластиковую сумку, битком набитую.

Я попробовала приподнять ее, и у меня опустились руки.

— Чем она у тебя набита? Килограммов сто, не меньше!

— Всего шесть с половиной. А набита она записями, составляющими плод моих исследований, которые тебя также интересуют. По разным причинам я не могу это держать дома. А с сумкой тебе не придется подниматься по лестнице, спускаться будешь. Исследования же касаются... Кажется, его зовут Павел, не так ли?

Молнией пронеслось в голове — так вот что торчало занозой в его сердце все эти годы! Холодная ярость овладела мной, я поставила сумку и потребовала, сдерживая нарастающее бешенство: ;

— Немедленно говори, в чем дело!

— Нет, — ответил мерзавец. — Скажу, когда ты вернешься с ключом.

Он смотрел на меня с таким потрясающим равнодушием, что рассудок подсказал — надо пойти на компромисс. Я хорошо знала этого человека: скорей я по кирпичику разберу этот проклятый дом, чем выдавлю из него хоть одно слово.

— Хорошо, — сказала я, — через два часа.

— Кстати, обрати внимание на разрушенную беседку, — заметил этот мерзавец совершенно равнодушным тоном.

Как меня кондрашка не хватила на вместе — не знаю. Ну, ладно, через два часа я сюда вернусь и вот — клянусь чем угодно — с места не сойду, к полу прирасту, пока он мне не скажет всего! Убью мерзавца, если надо будет! Дверь-то он мне откроет, ведь ключ от меня получить надо. Злая, как сто тысяч чертей, пылающая от ярости и в то же время старающаяся не показать этого, я взяла его торбу и свою сумку. Вот еще дополнительная тяжесть! Тут я вспомнила, что ведь через два часа опять сюда вернусь, зачем же таскаться со своей сумкой, еще раз тащить ее на пятый этаж? Хватит с меня того, что я сейчас спущусь с этой неимоверной тяжестью, хоть подниматься буду налегке. Не помню, что у меня там в сумке, но пока я без нее обойдусь.

Я лишь вынула из своей сумки кошелек и портмоне с документами. Хорошо, что в моей куртке такие карманы, еще и не то поместится.

— Сумку оставляю, пусть у тебя постоит.

— Хорошо. Постарайся никому не попадаться на глаза.

Вот еще пылая от ярости, я не помнила, как спустилась с лестницы, как добралась до своей машины. Затолкала проклятую сумку на заднее сиденье и поехала на вокзал.

В Павла я влюбилась в восемнадцать лет, когда была студенткой первого курса. Он учился на втором. Поскольку у меня к тому времени был уже муж и первый ребенок, я задушила в себе неуместное чувство, чему немало способствовал тот факт, что объект не обращал на меня особого внимания. Обращал он его на Баську, одну из моих подружек, девицу потрясающей красоты, но с невыносимым характером. Вот так, с самого начала, мой жизненный путь вечно преграждала чья-то потрясающая красота... На Баське он и женился.

Слабым утешением явилось то обстоятельство, что в характере супруги он разобрался раньше, чем я защитила диплом. Потом я на время потеряла Павла из виду, потом мы встретились снова. К тому времени у меня уже было двое сыновей и я развелась с мужем, а у Павла оказалась новая жена. Мне это было до лампочки, слишком много проблем ставила передо мною жизнь, но прежние чувства аукнулись, и я, не сдержавшись, сказала ему об этом. Тогда мы вместе работали над интерьером резиденции американского посла, ну и я как-то ляпнула чего не следовало, без всякой видимой цели, ибо считала свою жизнь окончательно разбитой и планов на будущее уже не строила.

— Похоже, голубушка, ты спятила малость, — сочувственно отозвался в ответ Павел, решительно изгоняя из посольской ванной крикливый кармин и заменяя его тонированной охрой. — Ты молода, красива, только жить начинаешь, карьеру наверняка сделаешь! Да от мужиков отбою не будет!

— Ха-ха! — только и сказала я. Зачем мне какие-то мужики, вот если бы он сам... Мог бы на деле доказать, что жизнь моя только начинается, вместо того чтобы утешать дурацкими словами. Вслух я этого не произнесла, но, похоже, мысли мои витали в воздухе, ибо он каким-то образом отгадал их и желание мое осуществил.

Жизнь продолжалась, любовь наша через пень колоду тянулась, спотыкаясь на многочисленных роковых препятствиях, но дружбу нам удалось сохранить навсегда. Пни и колоды были самого разного свойства. Когда Павел разводился второй раз, я уже успела не только второй раз развестись, но и поклялась в верности Миколаю. А когда рассталась с ним, Павла поблизости не оказалось, не говоря уже о том, что он был женат в третий раз. Меня эта женщина не могла вынести даже на столь большом расстоянии, и Павлу, чтобы избежать скандалов, приходилось скрывать от нее мои самые невинные приветы и поздравления.

К тому времени Павел навсегда покинул родину. Дело в том, что на четверть он был французом, с детства польский и французский были для него родными языками, а его французская бабка так до конца дней своих и не овладела польским. Во Францию Павла всегда тянуло, чему, принимая во внимание тогдашние порядки в нашей стране, нечего удивляться. Талантливый декоратор, там он считался ценным специалистом и вообще уважаемым человеком, здесь же терялся в серой массе безликих роботов, лишенных всякой перспективы на будущее. Он мечтал работать свободно, с размахом, никому не подчиняясь и не оглядываясь на всевозможные ограничения, расстался с народной, прости Боже, демократией и бросился в объятия капитализма. Результаты оказались ошеломляющими.

Однако до этого Павел отколол рискованный номер. Даже слишком рискованный.

Зарабатывали мы тогда мало, что кот наплакал. Я меньше, он немного больше, но все равно мало. А уезжать за границу нищим, клянчить на хлеб и ночевать под мостом очень не хотелось. Питаться сухим хлебом с остатками колбасы, захваченной с покинутой родины — нерадостная перспектива. Человеком почувствовать себя хотелось сразу же.

— Аська! — как-то сказал Павел. Он один на свете так меня называл (Иоанна — Иоаська — Аська).

— Если умеешь колдовать, постарайся уж для меня, сейчас мне просто необходима помощь каких-нибудь сверхъестественных сил.

— Ты что задумал? — встревожилась я.

— Побился об заклад. И теперь меня ждет одно из трех: пять тысяч зеленых, строгая изоляция на срок до двадцати пяти лет или пенсия по инвалидности на всю оставшуюся жизнь. Наколдуй, чтобы получилось первое.

— А что это за пари? — сурово спросила я.

— Я побился об заклад, что сумею нарисовать стодолларовую купюру. Что касается моих творческих возможностей, тут я совершенно уверен, плевое дело. К сожалению, заключая пари, я был здорово выпивши, иначе, может быть, и воздержался бы. Хотя уже и тогда отдавал себе отчет, на какое опасное дело иду. Понимал, что и отъезд меня не спасет, ибо такого рода преступления преследуются Интерполом.

— И что, отступить уже нельзя?

— Поздно, тот человек передо мной раскрылся, и теперь мне или браться за дело, или плыть Вислой к морю в виде хладного трупа. Это тебе не благотворительное общество.

— О Езус-Мария! Никому ни слова об этом! Об этом мы не только никому не сказали, но и между собой не говорили, тем не менее я узнала, что пари Павел выиграл и вскоре после этого покинул Польшу.

Затем была короткая встреча в Париже. Павел по уши сидел в работе, от заказчиков не было отбою, пресса всего мира писала о нем. Ему удалось отвертеться от какого-то интервью, чтобы втайне от жены встретиться со мной. Встречу я начала с того, что со злостью накинулась на бывшего возлюбленного.

— Чувства твои я уважаю, но не понимаю, черт возьми, что эта женщина против меня имеет? Я раньше нее спала с тобой! Это я могла бы предъявлять претензии!

— А разве от женщин можно требовать логики? Ей просто хотелось бы, чтобы тебя просто вообще никогда не было на свете, и давай с этой темой покончим.

— Не только ей этого хочется! — пробурчала я в ответ, мимоходом подумав о том, что знаю еще подобных женщин, но сейчас не время было раздумывать над таким удивительным явлением. Должно быть, было во мне что-то такое, что вызывало распространение активной неприязни ко мне у стольких представительниц нашего прекрасного пола...

— Ты знаешь, у меня возникли кое-какие опасения, — сказал Павел в ходе той нашей парижской встречи. — Ну, может, опасения — сильно сказано. Тень опасений. Техника, конечно, за это время изменилась, но где-то у кого-то припрятана картинка моей стодолларовки с моими отпечатками пальцев и, стыдно признаваться в такой глупости, но даже и матрица. Один раз я брал ее в руки.

— Не надо было брать! — поучительно сказала я. — Для того, чтобы разглядывать, хватило бы и глаз.

— Я только что признался в собственной глупости, не так ли? — мягко возразил Павел. — А то самое мероприятие раскручивается вовсю. Ты знаешь, полиция такого не любит. К тому же дело осложняют некоторые политические аспекты, не только здесь, но и в Штатах. Впрочем, ты сама, все понимаешь, говорить об этом излишне. Вдобавок зашевелились конкуренты, у меня есть враги. Предметы, о которых я только что упомянул, находятся в Польше.

— И что?

— Если бы удалось их уничтожить... Я подумала о Миколае, с которым меня тогда как раз связывала любовь — огромная и вечная, как завивка и двигатель. Тогда я Миколаю доверяла безоговорочно. Возможностями он располагал, энергии ему не занимать, а что Павла любил примерно так же, как жена последнего — меня, так на что мои дипломатические способности? Подавив зародившиеся было в душе сомнения в собственных дипломатических способностях, я решила попытаться.

Когда я сказала об этом Павлу, он решился ознакомить меня с теми сведениями, которые ему удалось собрать. Его дед, супруг той самой французской бабки, был богатым человеком. Среди прочих недвижимостей было у него небольшое поместье Поеднане, которое находилось в четырех километрах за Тарчином, недалеко от груецкого шоссе. Я не только знала об этом поместье, но и бывала там. Дело в том, что моему отцу, банковскому служащему, вскоре после войны приходилось вести по роду службы дела с владельцем поместья. Недвижимость эта равнялась пятидесяти гектарам и десяти квадратным метрам. Вот из-за этих десяти м2 и разгорелся весь сыр-бор. Владения, превышающие пятьдесят гектаров, государство приватизировало. Оно бы не задумываясь отобрало и Поеднане, да дедушка Павла был малый не промах, использовал все свои тайные возможности, нажал на тайные пружины, и довольно долго ему удавалось сдерживать аппетиты государства. В конце концов ему помог мой отец, человек справедливый и мыслящий математическими категориями. По его предложению цифру, обозначающую размер владения, округлили в сторону уменьшения. Чем в конце концов закончилось дело, я не знаю, но поместье запомнила очень хорошо, ибо отец брал меня туда с собой несколько раз, поместье мне чрезвычайно нравилось, я даже представляла, что оно принадлежит мне... Потом я выросла, научилась читать и разучилась мечтать, долго не бывала в тех краях и уже совсем недавно приезжала туда вместе с Миколаем.

Павел был старше меня на три года, в доме деда подолгу живал и в его поместье знал каждый кустик. Знал он и о том, что до сих пор сохранился тайный ход из дома до беседки, стоящей в саду. Так вот, у него была информация о том, что подвалы дома и подземный ход к беседке используются фальшивомонетчиками как тайные хранилища. Откуда он это узнал — мне неизвестно. Далее Павел сообщил, что беседка давно обвалилась, сам большой дом наполовину заселен случайными людьми, наполовину же используется под склад продовольственных товаров.

Огораживающую сад и дом загородку местное население уже давно использовало на свои нужды. Как раз, именно в тайных хранилищах дедова дома Павел и просил меня поискать вещественные доказательства его преступления. А я-то, когда мы с Миколаем приходили в тот дом, и не догадывалась ни о чем. Теперь мне кажется, что Миколай догадывался...

И вот теперь, в маленьком парижском кафе, где мы с Павлом заняли уютный столик в уголке, Павел знакомил меня с топографией тайника. Оказалось, что вход в него существует и со стороны беседки, и со стороны дома, и оба эти входа закрыты очень сложной системой запоров.

— Да откуда ты об этом знаешь?

— О подземном ходе?

— Кончай придуряться, о малине!

— Тебе об этом знать необязательно. А поскольку до истечения срока давности мне осталось целых восемь лет, я постарался еще до отъезда побольше разузнать, да и все это время поддерживаю кое с кем контакт. Мне известно, что сейчас тем бизнесом занялся один матерый уголовник, большой специалист своего дела. Он прибрал к рукам и производство, и сбыт, и доставку, ведь не все изготовляется у нас, немного и импортируют. Занялись не только долларами, советую относиться внимательнее и к собственным банкнотам, особенно к крупным купюрам. К этому я уже никакого отношения не имел. А вся моя беда в том, что моя картинка оказалась самой удачной. Приятно, конечно, что я такой талантливый, но согласись, на черта мне эта реклама. Если тебе что-то удастся сделать — очень хорошо, но если не выйдет, не огорчайся. Нет так нет.

Слушая Павла, я невольно думала о том, что если бы не Миколай и не жена Павла, я бы опять в него влюбилась.

Пообещав держать руку на пульсе, я рассталась с бывшим возлюбленным и отправилась по своим делам.

Фальшивомонетчиками из любви к искусству занимался по давней милицейской привычке Миколай, а результатами своих изысканий со мной не делился. Когда мы с ним были в Поеднане, он без внимания оставил беседку в саду, куда я хотела по старой памяти заглянуть. А теперь вдруг оказалось, что он что-то разнюхал, и невинная беседка вдруг приобрела первостепенное значение. Неизвестные же мне результаты его изысканий, по всей вероятности, находятся вот в этой невероятно тяжелой сумке, которую мне велено запрятать в одной из бесчисленных ячеек камеры хранения Центрального вокзала.

Если бы я знала, что случится на этом проклятом Центральном вокзале, ни за что не согласилась бы помочь Миколаю!

По дороге у меня кончился бензин, с трудом хватило дотянуть до Дольной, там проторчала в очереди на заправку. При въезде в Пулавскую мне чуть не под колеса бросился мой приятель Мачек, умоляя подбросить его на площадь Трех Крестов. Крюк предстоял небольшой, подбросила. Двинулась прямиком к вокзалу и угодила в пробку на Иерусалимских Аллеях. Ничего, и пробку пережила. Предусмотренные Миколаем два часа уже были на исходе.

У вокзала я довольно легко нашла место для машины, припарковала ее и отправилась с сумкой к камерам хранения. Тут обнаружилось, что подъехала я не к тому уровню вокзала, пришлось спускаться на нижний этаж с тяжеленной сумкой, а она, проклятая, с каждым шагом становилась все тяжелее. Внизу я увидела громадное количество искомых багажных ячеек, они тянулись передо мной бесконечными рядами, скрываясь в туманной дали. Народу возле них крутилось немного, я и обрадовалась — похоже, выполнить задачу будет нетрудно. Потом я прочитала надписи-инструкции для пользователей багажными ячейками. Больше всего эмоций вызвали две. Первая сообщала, что жетоны следует приобретать в кассе «Б» этажом выше. Вторая — что администрация железной дороги не несет никакой ответственности за оставленный в ячейках багаж. Ругнувшись про себя, я отправилась искать эскалатор. Нашла, но он не действовал. Нашла второй, и он вывез меня на площадь перед вокзалом. Не на тот, значит, встала.

Ругнувшись уже не про себя, но все-таки не очень громко, я обошла вокруг вокзальное здание и не нашла кассы «Б». Сумка меня буквально пригибала к земле, никто из посетителей вокзала не мог мне сказать, где находится касса «Б». Выбрав из окошек «Справочной» то, к которому стояла самая короткая очередь, я уже через пятнадцать минут узнала, что пани в окошечке занимается исключительно расписанием поездов, причем только международных, а о багажных ячейках не имеет ни малейшего понятия. Я удержалась от громкого выражения своего негодования только потому, что внезапно вспомнила: среди автоматических багажных ячеек я видела окно-прилавок с живым человеком! Надо было сразу же обратиться к нему, а не заниматься чтением. Неужели многие годы печального опыта так и не научили меня, что нельзя верить печатному слову?

Я опять потащилась на первый этаж. От тяжести проклятой сумки рука совсем занемела. Вот и прилавок с живым человеком!

— Да эти ячейки не работают вот уже, почитай, года два! — сказал мне человек за прилавком, сочувственно глядя на меня. — Ими никто давно не пользуется.

Может, я не так его поняла? Вообще разучилась понимать по-польски? Может, я нахожусь вообще в какой-то другой стране?

— Мне непонятно, что вы сказали, — слабым голосом ответила я. — Как это не пользуются? Вот это все остается без употребления? Почему?

— Очень просто. Пока изготовляли жетоны, цены успели несколько раз поменяться, вот у них все и сорвалось.

Нет, похоже, я все-таки у себя на родине.

— Глупости! — вырвалось у меня. — Жетоны могли остаться те же самые, просто надо было продавать их дороже, соответственно галопирующей инфляции. Ведь жетон действует одинаково, независимо от того, стоит ли он два злотых или миллион.

Человек за прилавком пожал плечами.

— А вот об этом не нам с вами решать. Впрочем, возможно, были и другие осложнения. Камеру хранения надо было охранять, слишком часто взламывали ячейки, а может, слишком часто выходили из строя их замки.

— Понятно. Ведь у нас безработица, то есть невозможно найти желающих работать. И слесаря, починяющего замки, днем с огнем не сыщешь. Интересно, как с этим обстоит дело на других варшавских вокзалах? На Восточном, Западном?

— А точно так же.

У меня опустились руки, проклятая сумка грохнулась на пол. Что мне теперь делать? Наверняка Миколай был на этом вокзале года три назад, когда невезучая автоматическая камера хранения еще не была запущена, но уже широко разрекламирована. О ее же теперешнем состоянии он, как и я, не имел никакого представления. Интересно, куда мне в таком случае девать сумку, ведь в обычную камеру хранения я просто не могла ее сдать. Открытую, незапертую сумку? Как можно, это же не чемодан, запертый на ключ!

Телефон-автомат я нашла без проблем, он висел неподалеку, но у меня опять же не было жетонов. Человек за прилавком — что я говорю, не человек, а просто ангел! — за пять тысяч злотых согласился постеречь мою сумку и бесплатно уступил мне единственный находящийся в его распоряжении жетон.

Дозвониться до Миколая мне не удалось. Телефон или вообще не соединялся, или никто не поднимал трубку. Сделав четырнадцать попыток, я решила на этом кончить, Миколай мог и отключить телефон, это на него похоже. Ладно, постараюсь успокоиться, взять себя в руки и приму решение самостоятельно.

Итак, для Миколая было важно отделаться от сумки, знать, что она в безопасном месте, в квартире ее нет, ему остается свобода действий. Надо было принести ему ключик от ячейки. Ключика принести не могу, ибо ячейки не действуют. Но ведь я сделала для него самое важное — унесла из его квартиры проклятую сумку. Значит, основной пункт задания выполнен. Где сумка сейчас? Под прилавком у этого ангела из обыкновенной, не автоматической камеры хранения. Пока он держит ее под прилавком, где, по всей вероятности, обычно хранятся такие же, как и моя сумка, вещи, охраняемые частным образом. Рассуждая логично, теперь я должна найти для сумки такое безопасное место, откуда Миколай мог забрать сумку уже без меня в любое удобное для него время. Что же это за место, холера?!

Раздумывая, я стояла у камеры хранения, опираясь в уголке на прилавок и автоматически отмечая в уме, как мой ангел только что выдал какому-то человеку два его чемодана. Хозяин удалился, сгибаясь под тяжестью своих чемоданов, а я позавидовала ему. Эх, если бы у меня тоже был чемодан! Вот к прилавку подошли двое мужчин. Они собирались сдать в камеру хранения огромный сверток, завернутый в брезент и обвязанный для крепости толстой веревкой, очень напоминающей корабельный канат. Поскольку во мне уже развились комплексы на почве сдаваемых на хранение вещей, я внимательно стала наблюдать, как отнесется к их багажу хранитель вещей. Хоть их сверток и обвязали веревкой, но запакован был на редкость небрежно, вон край брезента волочится по полу. Интересно, примут ли такой багаж на хранение?

Багаж принять отказались. Ангел-хранитель потребовал от владельцев багажа привести его в порядок и упаковать как следует. Владельцам багажа это не понравилось, они подняли шум, а вскоре перешли и к прямому рукоприкладству. Один из них перегнулся через прилавок и, ухватив ангела-хранителя за ворот, принялся его трясти. Во время потасовки сверток свалился с прилавка на пол, брезент развернулся, и я увидела нечто страшное!

Очень хорошо знала я это брезентовое полотнище. Восемь лет назад лично приколотила его гвоздем к доскам, вот этот угол, а Миколай в злости дернул со всей силы, сорвал его с гвоздя и разодрал приколотый угол. Виновата была, разумеется, я, но никто не заставлял его срывать брезент, можно было аккуратно вытащить гвоздь и приколотить брезент в другом месте. А получилось, что из-за меня было испорчено такое прекрасное полотнище. Никто меня не заставлял, я решила сама привести его в порядок. Дело происходило на краю Польши, в маленькой рыбачьей деревушке, штопать дыру в углу брезентового полотнища я взялась нитями, из которых делали рыбачьи сети. Наперстка под рукой не оказалось, иглу в твердый брезент я вкалывала с помощью подковы, найденной накануне во время прогулки. И вот теперь дело своих рук я увидела на полу Центрального вокзала Варшавы...

Страшное подозрение пронзило сердце, но обдумать его не было времени, уж слишком стремительно развивались события. Пока один из мужчин схватился с сотрудником камеры хранения, второй перескочил через прилавок, видимо, для того, чтобы иметь более удобный доступ к противнику. Откуда взялся третий — я не заметила. Он навалился животом на прилавок, так что голова и руки оказались по ту его сторону, и извлек из-под прилавка сумку Миколая! Наверное, из-за своей штопки я уже интуитивно настроилась на нечто подобное. Я стартовала в тот момент, когда третий из нападавших соскочил с прилавка с сумкой Миколая в руках.

Клянусь, участие в драках не входит в состав моих хобби, а уж тем более у меня не было ни малейшего намерения драться головой. Я просто-напросто споткнулась о брезент на полу, непроизвольно согнулась пополам, причем туловище двигалось с большим ускорением, чем ноги, и я, совершенно не желая этого, на полусогнутых со всего маху врезалась парню головой в живот!

Смутно подумалось — а что если у него под одеждой кольчуга или, как его там, бронежилет? Ничего такого не было. Удар помог мне устоять на ногах, зато противник сел на пол.

Почтенная женщина, почти достигшая среднего возраста, столь лихо расправившаяся с молодым парнем профессиональным приемом, в публичном месте даже в наше неспокойное время представляет явление незаурядное. Все участники свалки на момент замерли. Заметив краем глаза, что к нам приближаются какие-то новые лица, причем одно из них вроде бы полицейский, я не стала терять времени и, схватив сумку, бросилась наутек с такой скоростью, что сама себе удивилась.

Последний раз на Центральном вокзале я была лет десять назад, за это время совершенно забыла, как он выглядит, но навсегда запомнила штраф в двести злотых, уплаченный мною автоинспектору за неправильный объезд вокзала в его верхней части. И, видимо, во мне так глубоко закодировался страх перед верхней частью вокзала, что я инстинктивно рванулась в его нижнюю часть. Не знаю, каким чудом я не свалилась с лестницы, не опрокинула по дороге ни одного цветочного киоска, не выбила стекла в дверях, выходящих на Иерусалимские Аллеи. Скрыться от погони во что бы то ни стало! Тут на глаза мне попалась какая-то лестница, ведущая на другую улицу, и я, ни секунды не медля, бросилась по ступенькам вверх, оказалась на остановке автобуса, откуда как раз собирался отойти автобус № 175, и успела вскочить в него в самый последний момент.

Уронив сумку на пол в хвосте автобуса и придерживая ее ногой, я через заднее стекло попыталась разглядеть, не увязалась ли за мной погоня.

В том, что за мной будет погоня, я не сомневалась с того самого мгновения, когда увидела свою штопку на брезентовом полотнище. Не могло оно оказаться у совсем постороннего человека! Это соображение подтверждалось попыткой украсть сумку Миколая. Наверняка все трое были одной шайкой, ссору с сотрудником камеры хранения затеяли специально для того, чтобы похитить сумку. Выходит, они знали, что я там оставила сумку, если заранее подготовили свой сверток, так опрометчиво упаковав его в знакомый брезент? В таком случае, я должна сделать все, чтобы сумка не попала в их руки.

За автобусом никто не гнался огромными скачками и не ехала вроде бы никакая подозрительная машина. Надо будет выйти из автобуса на какой-нибудь остановке, лучше всего на Рацлавицкой улице, там есть стоянка такси. Взять такси, вернуться на Центральный вокзал к моей машине... Нет, не так. Сначала надо где-то пристроить сумку. И по возможности изменить внешний вид. То есть сначала заскочить к себе домой. Так, попробуем рассуждать спокойно. Будь я на месте преследователей, что бы я предприняла? Если они заметили, в какой автобус я вскочила, логичней всего поджидать меня на каждой очередной остановке. И схватить бабу с этой проклятой сумкой. Что же у него там такое, если они так заинтересованы в её заполучении?

С трудом оторвав тяжеленную сумку от пола, я стала проталкиваться в переднюю часть автобуса. Контролера мне только не хватало... Ну и страна у нас, на Западе я ни за что не оказалась бы в таком идиотском положении. Во-первых, там обязательно действовали бы все багажные ячейки на вокзале. А во-вторых, меня ни за что бы не пустили в автобус без билета. Ладно, в случае чего послушно заплачу штраф, а паспорт ни за что не покажу, навру, что нет.

Протолкавшись к переднему стеклу, я стала внимательно вглядываться не только в людей на приближающихся остановках, но и внимательно рассматривать все едущие перед автобусом машины. За автобусом никто не ехал подозрительный, могли ехать перед ним...

— Привет, дорогая! — услышала я знакомый голос за спиной. — Не иначе как мне сам Бог тебя послал!

Я обернулась. За мной стояла моя свекровь, мать моего второго мужа. Тоже бывшего. Очень я любила свою свекровь. Впрочем, любила — слабо сказано. Из-за нее я вообще вышла за ее сына замуж.

— Привет! — обрадовалась я. — Возможно, это тебя мне послал Господь. Что стряслось, что ты едешь на автобусе?

— Послушай! — с места в карьер набросилась на меня свекровь. — У тебя не найдется немного времени? Ну, хотя бы до завтра?

Я не знала, что ответить, возможно, и найдется, вот только что она подразумевала под «немного»? Впрочем, свекровь и не ожидала ответа на свой вопрос.

— Слетай вместо меня в Копенгаген! — огорошила она меня, немного понизив голос. — Самолет через полчаса. Да, а паспорт у тебя с собой? — встревожилась она.

Я до того была ошарашена, что автоматически вынула из кармана портмоне с документами и проверила: паспорт оказался при мне, на месте.

— Вот и замечательно! — обрадовалась свекровь. — А у меня нет паспорта. Все свои документы я оставила в портмоне и, главное, не дома, а у одной знакомой, у которой нет телефона, к тому же она на два дня уехала в какую-то деревушку под Варшавой. И деньги я оставила в том же портмоне, вот почему не могла взять такси и трясусь на автобусе. Зайцем, представь! А билет на самолет есть, я его только сегодня получила и, как раз когда собралась спрятать в портмоне, обнаружила отсутствие последнего. Помню, что вынимала его из сумки в квартире этой знакомой, сегодня утром. Так что слетай ты, хорошо? Ведь фамилии и имена у нас одинаковые, ничего и менять не надо.