Помоги проекту - поделись книгой:
Новым губернатором провинции Буэнос-Айрес был избран Хуан Рамон Непумусено Гонсалес де Балькарсе, внук Хосе Мартинеса Фонтеса, недолгое время бывшего губернатором Парагвая. Балькарсе был из тех, о ком говорят «себе на уме», и сильно завидовал популярности своего предшественника. В правительстве Росаса он был военным министром. Формально эта должность была выше должности главнокомандующего вооруженными силами, но на деле главнее был тот, кому непосредственно подчинялись войска. А Росасу солдаты и офицеры не просто подчинялись – они его боготворили.
Чарльз Дарвин о Хуане Росасе
Из дарвиновского «Путешествия вокруг света на корабле „Бигль“»:
«Генерал Росас выразил желание встретиться со мной, и этому обстоятельству я был очень рад впоследствии. Это человек необыкновенно сильного характера, пользующийся в стране огромным влиянием, которое он, вероятно, употребит к ее процветанию и успехам. Говорят, ему принадлежит семьдесят четыре квадратных лье земли и триста тысяч голов скота. Его имения прекрасно управляются и приносят гораздо больше хлеба, чем у других. Впервые он прославился законами, которые завел в своих эстансиях, и дисциплиной, которую установил среди нескольких сот своих людей, так что те успешно отражали нападения индейцев.
Ходит множество рассказов о том, как круто проводил он в жизнь свои законы. Один из законов гласил, что никто, под страхом заключения в колодки, не должен носить с собой ножа по воскресеньям, потому что в этот-то день и идут главным образом игра и пьянство, приводящие к ссорам, которые из-за распространенной здесь привычки драться на ножах часто имеют роковой исход. Как-то в воскресенье в эстансию приехал с визитом губернатор в парадной форме, и генерал Росас поспешил ему навстречу, как обычно, с ножом за поясом. Управляющий тронул его за руку и напомнил о законе; тогда, обратившись к губернатору, он сказал, что очень сожалеет, но вынужден пойти в колодки, и до тех пор, пока его не выпустят, он не хозяин даже в собственном доме.
Спустя некоторое время управляющего уговорили отомкнуть колодки и освободить генерала, но, как только это было исполнено, тот обратился к управляющему со словами: „Теперь ты преступил законы, поэтому должен занять мое место в колодках“. Подобные поступки приводили в восторг гаучосов, у которых сильно чувство собственного достоинства и своего равенства с людьми других классов.
Генерал Росас, кроме того, превосходный наездник – немаловажное качество в стране, где сборное войско выбирало себе генерала следующим образом: загнав в корраль табун необъезженных лошадей, их выпускали через ворота, над которыми лежала перекладина; по условию генералом становится тот, кому удавалось спрыгнуть с перекладины на одно из этих диких животных в тот момент, когда оно стремительно выбегало через ворота, и, без седла и уздечки, не только проскакать на нем, но и привести его обратно к воротам корраля. Избранный подобным способом генерал был, безусловно, подходящим военачальником для такой армии. В испытании доказал свою необычайную ловкость и Росас.
При помощи такого рода средств и подражая в своей одежде и поведении гаучосам, он приобрел в стране безграничную популярность, а вместе с тем и деспотическую власть. Один английский купец уверял меня, что некий человек, совершивший убийство, когда его арестовали, на вопрос о причине преступления ответил: „Он непочтительно отозвался о генерале Росасе, и я убил его“. К концу недели убийца был на свободе. Без сомнения, это было сделано приверженцами генерала, а не им самим».[85]
Экспедиция в пустыню
Росас задумал военную экспедицию против индейцев с целью захвата новых земель на юге, и Балькарсе пришлось с этим согласиться. 22 марта 1833 года Росас выступил в поход во главе двухтысячного отряда. Этот поход получил название «Экспедиции в пустыню». Индейцев Росас делил на три категории – друзья, союзники и враги. К друзьям относились те, кто полностью перенимал уклад жизни креолов и переходил в христианство. Союзниками считались мирные индейцы, жившие обособленно от белых на своих территориях. Росас оказывал им такое же покровительство, как и друзьям, вплоть до материальной помощи. С врагами, которые не желали сотрудничать и нападали на поселения креолов, нужно было воевать. Справедливости ради следует отметить, что индейцы нападали на креолов не по причине врожденной свирепости характера, как любят представлять это некоторые историки. Дело в том, что креолы проводили перманентную политику вытеснения индейцев с их земель, а индейцы, в свою очередь, пытались отогнать креолов подальше. Позволить себе такую «роскошь», как мирное сосуществование с креолами, могли только слабые, малочисленные и разобщенные племена, земли которых были не слишком привлекательны.
Походы против немирных индейцев предпринимались с давних пор, в том числе и Бернардо Ривардавиа санкционировал подобные мероприятия, но Росас подошел к делу с новой меркой – за год он покорил территорию в пятьсот тысяч гектаров, преподав при этом индейцам очень суровый урок. «Теперь на индейцев нагнали такого страха, что они уже не оказывают дружного сопротивления, а каждый спасается сам, не заботясь ни о жене, ни о детях, – писал Чарльз Дарвин, познакомившийся с Росасом во время экспедиции в пустыню, – но, если их догнать, они, как дикие звери, дерутся до последней крайности против врага любой численности… Здесь все твердо убеждены, что это самая справедливая война, потому что она ведется против варваров. Кто в наше время поверит, что такие зверства могут совершаться в цивилизованной христианской стране?»[86]
Индейцы истреблялись, их поселения разрушались, а скот угонялся. Так было «освобождено» около пятисот тысяч гектаров на юге Пампы и в Северной Патагонии. Экспедицию в пустыню принято связывать с именем Хуана Росаса, но на самом деле он действовал не один – ему помогали Хуан Факундо Кирога и каудильо Мендосы Хосе Феликс Эскивель-и-Альдао (между прочим, человек с очень интересной биографией, начинавший как доминиканский священник, а затем дослужившийся до генерала и взявший под контроль не только родную Мендосу, но и соседние провинции Сан-Хуан и Сан-Луис). Но Росас был активнее других и «освободил» большую часть территории. Ну и вообще он всегда был на виду, выражаясь современным языком – активно пиарился.
Ни один акр из земель, отнятых у индейцев, не был передан простым гаучо – все прибрали к рукам Росас и другие богачи, но тем не менее гаучо продолжали обожать своего кумира, который мог заявиться на сельский праздник, станцевать вместе со всеми сиелито[87] и отведать асадо[88]. Если ты свой, то тебе простят всё, что бы ты ни сделал. Или почти всё.
Возвращение к власти
В Буэнос-Айресе вернувшегося из похода на индейцев Росаса встречали как героя. 17 июня 1833 года его сторонники выступили с требованием реставрации старых порядков и проявления большего уважения к религии. Это выступление вошло в историю под названием «мятежа реставраторов», но по сути оно было не мятежом, а массовой демонстрацией, в ходе которой пострадало лишь несколько окон. Мятеж реставраторов был обречен на успех, поскольку армия, которая могла бы разогнать демонстрантов, подчинялась Росасу.
Хуан Хосе Вьямонте Гонсалес
Балькарсе был вынужден подать в отставку, но в Палате представителей у Росаса было изрядное количество недоброжелателей, поэтому новым губернатором стал генерал Хуан Хосе Вьямонте Гонсалес, в 1829 году временно занимавший эту должность между свержением Лавалье и избранием Росаса. На сей раз Гонсалесу тоже была уготована роль «временного заместителя», кандидатура которого не вызывала отторжения у умеренных федералистов, боявшихся новой диктатуры Росаса. Уже 27 июня Вьямонте подал в отставку. Альтернативы Росасу не было – под нажимом «реставраторов» и народа Палате пришлось избрать его губернатором, но Росас отказался занимать этот пост, если ему не будут предоставлены неограниченные полномочия. За Росасом стояли богатые землевладельцы, духовенство, армия и простой народ. При такой поддержке несложно было настоять на своем. 7 марта 1835 года Палата согласилась удовлетворить его требование.
На сей раз Росас подстраховался – понимая, что в любой момент Палата представителей может отозвать предоставленные ему полномочия, он потребовал провести референдум. Избирательное право ограничивалось имущественным цензом, так что в референдуме приняло участие немногим более девяти тысяч человек и почти все они проголосовали за диктатуру. Так 13 апреля 1835 года Хуан Росас снова стал губернатором с неограниченными полномочиями, отозвать которые теперь было возможно только при условии проведения нового референдума, которого Росас, конечно же, не допустил бы.
Пока Росас воевал с индейцами, его жена Мария де ла Энкарнасьон Эзкурра организовала «Народное общество Реставрации», костяк которого составили крупные землевладельцы и торговцы. Изначально это общество задумывалось как политическое, но после избрания Росаса губернатором при нем было создано боевое подразделение, получившее название «Масорка»[89], поскольку символом общества был кукурузный початок, олицетворяющий единство и сплоченность. Народе слегка изменил это название, превратив «Масорку» в «Мас оркас»[90], что лучше отражало ее сущность – члены «Масорки» занимались физическим устранением лиц, неугодных Росасу. Принято считать, что за время своего существования («Народное общество Реставрации» было распущено в 1846 году) «Масорка» уничтожила более двадцати тысяч человек. Для учета неугодных Росас ввел систему «учета мнений», которой на местах занимались судьи – они составляли списки жителей по категориям, обусловленным политическими взглядами. «Масорке» оставалось только организовать ликвидацию указанных в списках унитаристов.
Тайный террор способствовал распространению власти Росаса на всю территорию бывших Соединенных провинций, которые с 1831 года назывались Аргентинской конфедерацией – ни в Кордове, ни в Санта-Фе, ни в Ла-Риохе противники Росаса не могли чувствовать себя в безопасности… Росас активно вмешивался в дела других провинций, если считал это необходимым, и далеко не всегда ему приходилось применять силу для навязывания своего решения. Чаще всего было достаточно письма с требованием сделать то-то и то-то. Это может показаться парадоксальным, но убежденный федералист Хуан Росас постепенно приучил провинции к тому, что всеми важными делами управляют из Буэнос-Айреса, иначе говоря, распространяя свою власть повсюду, Росас «прививал» аргентинцам концепцию унитарной централизованной власти. И другой «парадокс» – полномочия, которыми обладал Росас, впоследствии перешли к правительству Аргентины, так что этого диктатора можно считать «отцом» национального правительства. Консервативный до мозга костей Росас оказался двигателем прогресса… Кстати говоря, он не только навязывал провинциям свою волю, но мог и оказывать помощь. Провинция Сантьяго-дель-Эстеро, по сей день остающаяся одной из беднейших провинций Аргентины, существовала благодаря щедротам Росаса, который хорошо понимал, что ничто не укрепляет власть лучше заботы о людях. Мало быть лидером нации – нужно, чтобы нация считала тебя своим отцом.
Активно демонстрируемый Росасом национализм способствовал укреплению имиджа «отца нации». Росаса принято упрекать в том, что во время его правления страна находилась в изоляции от мира, но, собственно, никакой изоляции не было, просто он не допускал в Аргентинскую конфедерацию иностранный капитал, поскольку не собирался делиться властью ни с кем и не поощрял иммиграцию, но при этом любой желающий мог приехать и получить земельный участок где-нибудь в Патагонии. Запрета на иммиграцию не было, просто Росас не считал нужным вести пропагандистскую работу в этом направлении, оплачивать транспорт для иммигрантов и т. д. – крупным землевладельцам, привыкшим эксплуатировать своих пеонов, иммигранты были не нужны.
Росизм
Тоталитарный режим, установленный Хуаном Росасом, получил название «росизм». Все сферы жизни общества строго регламентировались в свете новых порядков. Так, например, благонамеренный мужчина должен был носить бакенбарды, которые считались отличительным признаком федералистов. Те, у кого с растительностью на лице дело обстояло плохо, использовали накладные бакенбарды, поскольку появляться на людях с «голыми» щеками было опасно – запишут в унитаристы, и жди тогда визита мазоркерос[91].
Люди, находившиеся на государственной службе, а также священники, которые при Росасе фактически были госслужащими, потому что он ведал всеми церковными делами вплоть до назначения епископов, должны были носить красный значок с надписью «Федерация или смерть». Военная форма была красной, и гражданским лицам предписывалось иметь что-то красное в своем гардеробе – галстук, жилет или, хотя бы красную ленту на шляпе (впоследствии приверженность Росаса к красному цвету породит много шуток в адрес коммунистов). Все официальные документы начинались с лозунга «Смерть диким унитарианцам!». Портреты Росаса были развешаны повсюду, их можно было видеть даже в церквях, среди изображений святых. Оставалось одно – провозгласить Росаса живым богом, подобно римскому императору Коммоду[92], объявившему себя сыном Юпитера, но до этого дело не дошло. Однако же 30 мая – день рождения Росаса – стало национальным праздником, а месяц октябрь был переименован в месяц Росас.
Судебная система Буэнос-Айреса полностью утратила независимость. Росас не только назначал судей и контролировал их деятельность, но и лично выносил приговоры – неограниченные полномочия позволяли ему и это. Весьма символичным актом стала передача светских школ под надзор, что привело к резкому сокращению их количества (в первую очередь закрывались государственные школы).
Иногда Росас демонстрировал личную скромность. Так, например, пребывая в звании бригадного генерала, высшем на тот момент, в 1840 году он отказался от звания великого маршала, которое учредила для него Палата представителей. Разумеется, история со званием была заранее спланирована для того, чтобы произвести впечатление на аргентинцев, в первую очередь – на генералов, с которыми диктатору приходилось заигрывать так же, как и с гаучо, ведь если кто и мог его свергнуть, так это они. Если в Европе заговоры традиционно плела аристократия, то в Латинской Америке этим с большим успехом занимаются военные.
Ликвидация системы эмфитевзис
Суть аграрной политики, которую проводил Хуан Росас, можно выразить тремя словами: присвоить побольше земли. Система эмфитевзис, внедренная Ривадавией, вызывала большое недовольство у латифундистов, в том числе и у самого Росаса, но даже при своих неограниченных полномочиях диктатор не рискнул отменить ее сразу же после своего повторного избрания на губернаторский пост, потому что эта система пользовалась большой популярностью среди населения.
Первым шагом стал указ от 9 июня 1832 года, отменявший действие договоров на аренду земельных участков в южной части провинции Буэнос-Айрес, по которому стала свободной территория размером в триста шестьдесят лиг.[93] Часть этих земель Росас забрал себе, а остальное раздал родственникам и приближенным.
В 1836 году было передано в продажу около полутора тысяч лиг[94] (!) государственных земель, часть которых находилась в аренде. Надо ли уточнять, кому они достались? Помимо ликвидации системы эмфитевзис, Росас конфисковывал земельные владения унитаристов, что-то оставлял себе, а что-то отдавал своим сторонникам. В целом, Росасу служили охотно, потому что он строго спрашивал, но и награждал щедро, предпочитая раздавать земли вместо орденов.
Хуан Росас – правитель Аргентины
В провинции Сальта была область Тариха, которую во время войны с Бразилией захватила Боливия (так в честь героя Симона Боливара с 1825 года называлось ставшее независимым Верхнее Перу). До поры до времени ни Буэнос-Айресу, ни Салте[95] не было дела до возвращения Тарихи, но создатель конфедерации Перу и Боливии генерал Андрес де Санта-Крус, занимавший пост Верховного протектора, поддерживал унитаристов в Салте и других северных провинциях, надеясь с их помощью присоединить эти провинции к своей конфедерации.
Генерал Санта-Крус во многом походил на Росаса, начиная с умения наводить порядок посреди хаоса и заканчивая склонностью к деспотизму. Короче говоря, противники стоили друг друга, и Росас понимал, что если прыткого генерала не остановить, то границы Боливии могут расшириться до Кордовы и Санта-Фе.[96]
19 мая 1837 года Росас объявил, что «Аргентинская конфедерация находится в состоянии войны с правительством Санта-Круса и его сторонниками». Генерал Санта-Крус был обвинен в содействии анархии в Аргентинской конфедерации и поддержке унитаристов в приграничных районах. Примечательно, что губернатор провинции Буэнос-Айрес самочинно объявил войну от имени всей Аргентинской Конфедерации, и никого это не удивило.
В первом же крупном сражении, произошедшем 24 июня 1837 года близ города Падкая (это в Тарихе), победу одержали боливийцы. Развивая успех, генерал Санта-Крус захватил аргентинскую область Пуна-де-Жужуй и присоединил ее к департаменту Тариха. Но война с Аргентиной была не единственной и не главной проблемой Санта-Круса – против него в то же время выступали перуанские оппозиционеры, поддерживаемые чилийцами (большинство перуанцев были против объединения с Боливией, которое Санта-Крус навязал им силой). А у Росаса в 1838 году появилась такая «головная боль», как французская блокада Буэнос-Айреса, о причинах которой будет сказано чуть позже.
Андрес де Санта-Крус
В феврале 1839 года генерал Санта-Крус был вынужден бежать в Эквадор. Новый президент Боливии генерал Хосе Мигель де Веласко предложил Росасу «разойтись вничью» – боливийцы были готовы передать Пуна-де-Жужуй аргентинцам и на этом заключить мир. Росас согласился. Конфликт с генералом Санта-Крус не принес никаких территориальных приобретений, но зато повысил политический авторитет Росаса, ставшего фактическим правителем Аргентинской конфедерации (ведь объявление войны и заключение мирных соглашений является прерогативой главы государства).
Что же касается французской блокады, то она была вызвана давлением Росаса на теперь уже уругвайский Монтевидео – вечного конкурента Буэнос-Айреса. С одной стороны, отделение Монтевидео было выгодно Росасу, поскольку теперь вся внешняя торговля аргентинских провинций шла через Буэнос-Айрес. В то время таможенные пошлины были основной частью доходов казны провинции Буэнос-Айрес, их доля доходила до девяноста процентов. Росас устанавливал пошлины по своему усмотрению, стремясь получить как можно больше денег, но при этом заботился и об общих интересах, например поднял пошлину на импортируемые товары до семнадцати процентов для того, чтобы они не могли бы конкурировать с товарами местных производителей.
С другой стороны, Монтевидео был более удобным портом, нежели Буэнос-Айрес, а уругвайские власти зависели от внешней торговли не меньше, чем правительство Росаса. Со временем Монтевидео стал выступать в роли перевалочного пункта – товары из-за океана доставлялись сюда, а затем часть их морским путем переправлялась в Буэнос-Айрес. При таком раскладе основные таможенные «пенки» снимались в Монтевидео. Росас решил эту проблему в привычном для него стиле, повысив на двадцать пять процентов таможенные пошлины для импортных товаров, прибывавших из Монтевидео. Заодно Росас предоставил ряд льгот британцам, при условии, что они будут вести торговлю исключительно через Буэнос-Айрес.
Франция рассматривала Монтевидео в качестве основного латиноамериканского торгового порта. Таможенный прессинг, устроенный Росасом, вкупе с предоставлением привилегий британцам, вызвал у французского правительства большое недовольство. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Франции, стало обвинение нескольких проживавших в Буэнос-Айресе французских граждан в шпионаже. Франция потребовала освобождения арестованных французов, а заодно и предоставления французским коммерсантам равных прав с британцами. Росас отказал. В ответ весной 1838 года французские корабли блокировали Буэнос-Айрес с моря.
Если Росас рассчитывал на британскую поддержку, то эти надежды не оправдались. Блокада нанесла огромный ущерб экономике провинции Буэнос-Айрес и прочих аргентинских провинций. Объемы экспорта снизились впятеро, а объемы импорта – втрое, а ведь среди импортируемых товаров была и пшеница, цены на которую выросли вдвое. Почему приходилось импортировать пшеницу? Дело в том, что крупные аргентинские землевладельцы отдавали предпочтение скотоводству, которое приносило хорошие прибыли, но при этом требовало малого количества работников. Для сравнения: на двух с половиной тысячах гектаров можно было пасти около пяти тысяч голов крупного рогатого скота, и с этим стадом управлялось всего трое или четверо гаучо. А для выращивания пшеницы на такой площади потребовалось бы в сто (!) раз больше работников.
Скотоводство в период блокады тоже начало приходить в упадок, поскольку производимая продукция не находила сбыта на внутреннем рынке. Как это обычно бывает, экономические проблемы поспособствовали росту оппозиционных настроений. 25 мая 1838 года на стенах буэнос-айресских домов появились надписи: «Да здравствует 25 мая! Смерть тирану Росасу!». В воздухе отчетливо запахло восстанием. Вдобавок недовольство политикой Росаса выражали правители провинций – получалось, что они страдают из-за неуемных амбиций Тигра Палермо (такое прозвище Росас получил по своей главной резиденции, находившейся в Палермо[97]).
Однако Росас продемонстрировал, что он не только хорошо умеет держать удар, но и способен обращать неудачи в победы. Блокаду и все, что было с ней связано, он представил как происки врагов Аргентины, которым сам он пытался всячески противостоять. Искусное политиканство помогло Росасу из «проблемы нации» превратиться в «героя нации». А там в происходящее вмешалась Британия, которой не было выгодно усиление французского влияния в Латинской Америке, и 23 октября 1840 года министры иностранных дел Франции и провинции Буэнос-Айрес подписали соглашения о прекращении блокады, получившее по их фамилиям название «конвенции Макау – Арана». Прекращение блокады, освобождение захваченного французами острова Мартин-Гарсия[98] и возвращение арестованных кораблей обошлись Росасу в признание независимости Уругвая и предоставления привилегий французским коммерсантам, в обмен на которые аргентинские торговцы получили аналогичные привилегии во Франции и ее владениях. Можно сказать, что Росас дешево отделался. Снятие блокады позволило ему быстро покончить с оппозиционерами, создавшими на севере Коалицию северных провинций.
Закат диктатуры
Росас был недоволен тем, что правители прибрежных провинций не оказали ему должной поддержки во время блокады, и потому 22 января 1841 года запретил свободное судоходство по рекам Парана и Уругвай, чем отрезал прибрежные провинции от Буэнос-Айреса, который служил для них единственным рынком сбыта произведенной продукции. О сухопутных дорогах думать не стоит – в то время их сеть была развита весьма слабо, к тому же перевозка по суше обходилась гораздо дороже, чем по воде.
Попытка наказания обернулась новым всплеском оппозиционных настроений, центром которых на сей раз стала провинция Корриентес, во главе которой стоял Педро Ферре – очередной офицер, пришедший в большую политику. 5 ноября 1841 года провинции Корриентес и Санта-Фе заключили соглашение «Об оборонительном и наступательном союзе против кровавого тирана».
Еще в 1838 году, когда Буэнос-Айрес находился под блокадой, в Уругвае был свергнут второй по счету президент страны генерал Мануэль Сеферино Орибе-и-Виана. К власти вернулся первый президент Хосе Фруктуосо Ривера-и-Тоскана, поддерживаемый Францией. Орибе бежал в Буэнос-Айрес, и с его помощью Росас, признавший независимость Уругвая неискренне, подчиняясь давлению, намеревался разыграть уругвайскую карту.
6 февраля 1843 года Орибе, незадолго до того разгромивший противников Росаса в провинции Санта-Фе, начал осаду Монтевидео, которой предстояло растянуться на целых девять лет. Обороной Монтевидео руководил генерал Пас, которому Педро Ферре поручил командование войсками антиросасовской коалиции. В начале апреля 1843 года Росас усилил осаду на суше морской блокадой Монтевидео. Расчет его был прост: Великобритания, под давлением которой Франция была вынуждена снять блокаду Буэнос-Айреса, помешает Франции вмешаться в происходящее в Монтевидео. Однако Росас ошибся: Великобритания сама имела виды на Уругвай, и ей совершенно не хотелось, чтобы он вернулся к Аргентине. Вдобавок амбиции Росаса, устраивающего одну заварушку за другой, начали напрягать британцев.
Сражение при Вуэльта-де-Облигадо (англо-французская блокада Буэнос-Айреса)
В ответ на требование Великобритании и Франции прекратить осаду Монтевидео Росас направил в Уругвай еще одну армию. Великие державы перешли от слов к делу и в сентябре 1845 года начали совместную блокаду Буэнос-Айреса. Помимо отказа от захвата Монтевидео и повторного признания независимости Уругвая, от Росаса требовали восстановления свободного судоходства по внутренним рекам, которое отвечало британским и французским торговым интересам.
Блокада была невыгодна обеим сторонам – британские и французские коммерсанты, лишившиеся возможности торговать с Буэнос-Айресом, несли огромные убытки. Расчет делался на то, что Росас быстро уступит, но вышло иначе – первой уступила Великобритания, подписавшая 24 ноября 1849 года мирный договор с Росасом, а 31 августа 1850 года ее примеру последовала Франция. Росас победил, поскольку условия обоих договоров были выгодны для него, но эта победа не поспособствовала укреплению его престижа, который к тому времени успел изрядно потускнеть – аргентинцы устали от диктатуры, которая все сильнее и сильнее тянула страну назад. Некоторые уступки со стороны Росаса, такие как роспуск «Народного общества Реставрации» в июне 1846 года, не могли удовлетворить недовольных. Настало время кардинальных перемен. Правда, пока что выступления против Росаса были разрозненными, и потому их удавалось подавлять без особых сложностей.
К середине XIX века центр оппозиционной борьбы переместился в провинцию Энтре-Риос, по своему экономическому развитию стоявшую на втором месте после провинции Буэнос-Айрес. За неимением лучшего варианта Парана, столица Энтре-Риоса, во время блокады Буэнос-Айреса стала основным аргентинским портом, но после снятия блокады ее роль уменьшилась, и кроме того, введенный Росасом запрет на свободное судоходство по рекам, сильно понизил торговые обороты Параны.
Короче говоря, «денежные мешки» Параны имели веские основания для того, чтобы быть недовольными Росасом. Они нашли поддержку в провинции Корриентес, а также в Парагвае, независимость которого Росас не желал признавать. К альянсу примкнула Бразилия, которой сильно не нравились притязания Росаса на Парагвай с Уругваем. Росас с годами начал утрачивать бдительность и потому не уследил за тем, что происходило…
В октябре 1851 года губернатор провинции Энтре-Риос генерал Хусто Хосе де Уркиса-и-Гарсия во главе двадцатитысячной армии перешел уругвайскую границу, дошел до Монтевидео, разбил стоявшие под городом войска генерала Орибе, положив тем самым конец девятилетней осаде, а затем на предоставленных Бразилией кораблях поднялся по Паране до провинции Санта-Фе, которая охотно присоединилась к антиросасскому альянсу.
3 февраля 1852 года близ города Эль-Паломар[99] состоялось сражение, вошедшее в историю как «сражение при Касеросе» – по фамилии семейства, владевшего этими землями. Росас лично командовал своим войском, в котором было десять тысяч пехотинцев и двенадцать тысяч кавалеристов. Противостоявший ему Уркиса имел численный перевес в две тысячи человек, но качество его войска, преимущественно состоящего из гаучос, сильно уступало регулярной армии Буэнос-Айреса. Тем не менее Уркиса одержал сокрушительную победу.
Раненный в руку Росас бежал в Буэнос-Айрес, где написал заявление об отставке, в котором были следующие слова: «Я считаю, что выполнил свой долг перед моими согражданами и друзьями. Если мы не смогли отстоять нашу независимость, нашу идентичность и нашу честь, то это потому, что нам не дали шанса сделать для этого больше». Капитан Роберт Гор, британский временный поверенный в делах, организовал эвакуацию Росаса в Великобританию, где до конца своих дней, наступившего 14 марта 1877 года, бывший диктатор вел жизнь скромного фермера и говорил, что считает себя счастливым (а что еще ему оставалось говорить?). Все аргентинское имущество Росаса было конфисковано, многих его пособников казнили.
Росас был похоронен на городском кладбище Саутгемптона, близ которого находилась его ферма. 30 сентября 1989 года, по инициативе тогдашнего президента Аргентины Карлоса Саула Менема, останки Хуана Росаса были перезахоронены в его семейном склепе на кладбище Ла-Реколета в Буэнос-Айресе. При Менеме отношение к Росасу в обществе начало меняться – все больше аргентинцев начинало видеть в генерале не только жестокого деспота, но и человека, сделавшего для Аргентины много полезного. Наглядным подтверждением признания заслуг Росаса стало размещение его портрета на двадцатипесовой банкноте, выпущенной в 1992 году, а также на почтовых марках.
Аргентинская банкнота номиналом двадцать песо выпуска 1992 года с портретом Хуана Росаса
Главу, посвященную Хуану Мануэлю Ортису де Росасу, хочется закончить фрагментом стихотворения «Росас», написанного Хорхе Луисом Борхесом в двадцатых годах прошлого века:
Глава седьмая
Раскол на пути к объединению
После Росаса
Французский географ Элизе Реклю, побывавший в Аргентине вскоре после свержения диктатуры Росаса, охарактеризовал политическую ситуацию следующим образом: «После падения Росаса борьба между унитаристами и федералистами продолжалась так же, как и прежде, но принципы, за которые они боролись, перемешались настолько, что иностранец, не знакомый с местными реалиями до мельчайших деталей, может легко принять федералистов за унитаристов или наоборот».
Реклю нисколько не преувеличивал – географы, в отличие от историков, такой привычки не имеют. Так оно и было на самом деле – путано и сложно.
Генерал Хусто Уркиса
Главой федералистов был генерал Хусто Уркиса. Его федерализм выражался в том, что он выступал против политического и экономического доминирования Буэнос-Айреса. Все провинции, составляющие Аргентинскую конфедерацию, должны иметь равные права, торговую монополию Буэнос-Айреса нужно ликвидировать, а его таможню сделать конфедеративной, судоходство по рекам должно быть свободным, численность вооруженных сил каждой провинции должна быть регламентирована и так далее… Надо отметить, что после тридцатилетней диктатуры Росаса на федералистических позициях стояли многие убежденные унитаристы, потому что централизм воспринимался как призыв к созданию очередной диктатуры. В то же время богатым землевладельцам и торговцам провинции Буэнос-Айрес хотелось бы сохранить все те привилегии, которыми они обладали, а это было возможно только при условии политического господства Буэнос-Айреса. Верхушка духовенства тоже считала, что Буэнос-Айрес должен находиться на особом положении, ведь именно здесь 6 апреля 1620 года Святой Престол учредил епархию.
С епархией, к слову, в 1829 году произошла занятная история. В апреле месяце губернатор Буэнос-Айреса Хуан Хосе Вьямонте обратился к папе Пию VIII с просьбой назначить нового епископа. В октябре 1829 года папа поставил новым епископом уроженца Буэнос-Айреса Мариано Медрано-и-Кабреру, но официально он был назначен епископом епархии Аулона, которая существовала лишь номинально, поскольку Аулон[101] в то время находился под властью османских султанов. Зачем папе понадобилось назначать Медрано в какую-то несуществующую епархию? Дело в том, что независимое правительство провинции Буэнос-Айрес претендовало на право утверждать папских назначенцев. Логика была следующей: раз уж мы являемся преемниками испанской короны на аргентинской земле, стало быть, все права короны переходят к нам, в том числе и право испанских королей назначать епископов (это так называемое «право Королевского патроната», которое Святой Престол предоставил королям Испании и Португалии за их старания по распространению католической веры в Америке и Азии). Уловка не сработала – в конечном итоге кабильдо настоял на своем.
Таким образом, стремление к сохранению своих привилегий делало «денежных мешков» и верхушку духовенства унитаристами несмотря на то, что они традиционно считались федералистами. Между богачами тоже не было единства – промышленники, влияние которых возрастало с каждым годом, были проводниками прогресса, в то время как крупным землевладельцам хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему. Кстати говоря, от термина «унитаристы» пора уже отказаться, потому что после свержения Росаса унитаристы начали называть себя либералами.
В рамках конфедерации равенство провинций могло существовать только формально, поскольку провинции сильно отличались друг от друга. На бумаге можно было написать все что угодно, но Буэнос-Айрес и три соседние провинции – Энтре-Риос, Санта-Фе и Корриентес, наиболее развитые и многонаселенные, в любом случае доминировали бы. Это понимали даже рьяные федералисты. В принципе, у четырех богатых провинций были шансы объединиться в единое государство, но Буэнос-Айрес не собирался отказываться от роли «старшего брата», а остальные не хотели быть «младшими».
4 февраля 1852 года Хусто Уркиса объявил себя временным правителем Аргентинской конфедерации, сохранив при этом за собой пост главнокомандующего. Примечательно, что съезд губернаторов провинций утвердил самоназначение Уркисы только 31 мая 1852 года, иначе говоря, почти три месяца он формально являлся узурпатором. Но в тот момент всем было не до юридических тонкостей.
Призыв, с которым Уркиса обратился к аргентинцам, звучал так: «Ни победителей, ни побежденных, сотрудничество всех политических партий и течений, создание федеративного государства». На всякий случай давайте уточним разницу между конфедерацией и федерацией. Конфедерация является союзом суверенных государств, а федерация представляет собой единое государство, части которого обладают определенной политической самостоятельностью. Собственно, при Росасе Аргентинская конфедерация на деле была федерацией, поскольку провинции обладали лишь частичной самостоятельностью, ровно такой, каковая была предоставлена им Росасом.
Первым декретом Уркисы стал декрет о назначении временным губернатором провинции Буэнос-Айрес Алехандро Висенте Лопеса, который при Росасе занимал должность председателя Верховного суда. Уркиса умел отделять тех, кто служил в государственных структурах во времена Росаса, от активных сторонников диктатора, помогавших ему держать аргентинцев в страхе (таких Уркиса безжалостно расстреливал, не утруждаясь судопроизводством). Тем не менее многие упрекали Уркису за назначение Лопеса, поскольку на губернаторскую должность также претендовал юрист Валентин Альсина, с установлением диктатуры эмигрировавший в Монтевидео.
Альсина был членом Либеральной партии, которую возглавлял генерал Бартоломе Митре – потомок греческого эмигранта, выросший в Восточной провинции. Митре опирался на буржуазию провинции Буэнос-Айрес и часть крупных землевладельцев, которые считались англофилами, поскольку выступали за развитие торговых отношений с Британией. Но при этом Митре категорически возражал против привилегий Буэнос-Айреса. «Буэнос-Айрес должен встать перед своими сестрами [провинциями] не с торговыми счетами в руках, а с развернутым флагом свободы», – призывал Митре. Генерала Уркису Митре считал узурпатором, но идею федеративного государства поддерживал при условии, что в нем будет действовать единая конституция. Иначе говоря, он выступал за унитарное государство, но продвигать эту идею в то время было бесполезно.
Валентин Альсина и его сторонники-либералы, поддерживаемые большинством буэнос-айресских помещиков, выступали за сохранение привилегий и особое положение Буэнос-Айреса. Также они считали, что каждая из провинций должна иметь свою конституцию, то есть были федералистами. Вопрос о конституции имел важное практическое значение – в случае принятия единой конституции, где Буэнос-Айрес фигурировал в качестве столицы государства, все торговые и таможенные привилегии портеньос автоматически ликвидировались.
Впоследствии противоречия между «митристами» и «альсинистами» обострились настолько, что Либеральная партия раскололась на Национальную и Автономистскую (в 1874 году обе партии снова объединятся, но это будет уже совсем другая история). Но пока либералы выступали единым фронтом.
Генерал Уркиса устраивал всех, пока шла борьба с Росасом. В качестве временного главы конфедерации он не нравился никому – ни либералам, ни консерваторам, ни буржуазии, ни помещикам… Несмотря на издание декретов о свободе печати, слова и собраний, которые реально действовали, Уркису обвиняли в диктаторских замашках, поскольку многие вопросы он решал единолично, руководствуясь собственными соображениями, которые нередко оказывались непонятными, точнее – непонятыми. Вот характерный пример. Избранная в апреле 1852 года Палата представителей провинции Буэнос-Айрес, в которой доминировали либералы, конфисковала все имущество Хуана Росаса, что, по мнению большинства аргентинцев, было совершенно справедливо. Во-первых, бежавший из страны диктатор терял моральное право на оставленное в ней имущество, а во-вторых, большая часть этого имущества была нажита неправедным путем с использованием Росасом собственного положения. Однако Уркиса издал декрет о возвращении Росасу конфискованного имущества, поскольку считал частную собственность неприкосновенной. Юридически он поступил правильно, но с учетом сложившейся обстановки такое решение выглядело как поблажка, сделанная бежавшему диктатору новым диктатором.
Несмотря на то что в Палате представителей верховодили либералы, 1 мая 1852 года Лопес был утвержден ею в должности губернатора, поскольку так хотел Уркиса. Ситуация складывалась взрывоопасная…
Съезд губернаторов и его последствия
20 мая 1852 года в городе Сан-Николас-де-Лос-Арройос, расположенном в провинции Буэнос-Айрес, открылся Съезд губернаторов, проработавший до 31 мая. Созыв съезда стал событием, имевшим важное политическое значение: впервые за три десятка лет губернаторы провинций получили возможность решать важные вопросы коллегиально.
Литография с изображением сражения при Касеросе
Собрание было неполным, поскольку на нем не присутствовали губернаторы Жужуя, Кордовы и Сальты, которые не могли покинуть свои провинции из-за нестабильной обстановки в них, но впоследствии все трое отсутствовавших губернаторов выразили согласие с решениями съезда, так что его можно считать абсолютно легитимным.
Как уже было сказано выше, съезд утвердил генерала Хусто Хосе де Уркиса-и-Гарсию в должности временного главы конфедерации. По этому вопросу дискуссий не велось, поскольку Уркиса был единственным претендентом, и к тому же под его командованием находилась армия. Ожесточенные прения развернулись по другому вопросу: провозглашение Буэнос-Айреса столицей государства с отменой всех прежде существовавших привилегий города. Казалось бы, что решение могло быть принято без особых проблем, поскольку всем провинциям, кроме провинции Буэнос-Айрес, эти привилегии были что застрявшая в горле кость, но давайте не будем забывать о том, что Буэнос-Айрес был самой населенной и самой богатой провинцией, вдобавок еще и обладавшей удобной морской гаванью. Никто не мешал портеньос выступить в защиту своих привилегий с оружием в руках, и большинство губернаторов, а также сам Уркиса, хорошо это понимали, поэтому предложение о «федерализации» Буэнос-Айреса было отклонено, но кое-что для улучшения положения внутренних провинций было сделано. В итоговом документе съезда, известном как «Соглашения в Сан-Николасе», таможня Буэнос-Айреса объявлялась общенациональной, отменялись все внутренние пошлины на товары и устанавливалась свобода судоходства по Паране и Уругваю. Очень важное значение имела статья, провозглашавшая слияние войск всех провинций в единую национальную армию, командование которой передавалось временному главе государства. Кроме этого, генерал Уркиса получил все прочие полномочия исполнительной власти, в том числе и по поддержанию порядка в провинциях, то есть фактически превратился в диктатора. Но ненадолго, потому что в августе 1852 года в Санта-Фе должен был начать работу Всеобщий Учредительный конгресс, которому предстояло выработать новую конституцию страны.
Поделиться книгой: