Помоги проекту - поделись книгой:
Помещик наказывает индейца. Кодекс Кингсборо
Сохранилось довольно много свидетельств безжалостной эксплуатации индейцев в рамках энкомьенды (в основном письма монахов, бывших очевидцами событий). Индейцев насильственно перемещали из обжитых мест для работы на рудниках или каком-нибудь строительстве, работать приходилось буквально от зари до зари, в результате хозяйства индейцев приходили в запустение. Широко практиковалось привлечение к труду детей, работы велись без выходных и т. п. Подобная эксплуатация вынуждала многих индейцев бросать обжитые земли и уходить в труднодоступные места, в результате чего корона теряла подданных. Но в этих труднодоступных местах не всегда получалось прокормиться, и в результате индейцы начинали нападать на испанцев, добывая необходимое грабежом, – таким образом, энкомьенда превращала мирных индейцев в бандитов.
Довольно скоро испанскому правительству стало ясно, что вреда от энкомьенды больше, чем пользы, и что в существующем виде эта система не поддается контролю – нельзя же приставить надсмотрщика к каждому энкомендеро. К тому же кроме экономического вреда энкомьенда могла нанести и политический – богатея на эксплуатации коренного населения, энкомендерос превращались во влиятельную сословную группу, которая рано или поздно совсем перестала бы считаться с королевской властью.
20 ноября 1542 года император Карл V издал «Новые законы Индии о хорошем обращении и сохранении индейцев», которые подтверждали запрет на обращение индейцев в рабство, объявляли энкомьенду оскорбительной и вводили вместо нее репартимьенто – систему, при которой индейцы привлекались к работам определенное время в году и получали плату за свой труд. Распределением индейцев на работы занимались государственные чиновники, которые должны были следить за четким соблюдением правил.
Разумеется, энкомендерос были недовольны тем, что корона посягнула на их «законные» права. Когда вице-король Бласко Нуньес Вела попытался ввести «Новые законы», то получил восстание конкистадоров, во главе которых встал богатый землевладелец Гонсало Писарро, приходившийся упоминавшемуся выше Франсиско Писарро единокровным братом. Повстанцы провозгласили его генеральным прокурором Перу и не возражали бы против того, чтобы сам он провозгласил себя вице-королем, но Гонсало мудро воздержался от этого, чтобы мятеж против новых порядков не выглядел мятежом против короны. 18 января 1546 года на равнине Иньякито, расположенной к северу от Кито, состоялось генеральное сражение между повстанцами и лоялистами (первых было около семисот, а вторых – не более четырех сотен). Повстанцы одержали победу, Бласко Нуньес Вела погиб на поле боя и посмертно был обезглавлен. Не следует упрекать повстанцев в чрезмерной жестокости – голова Велы, насаженная на пику, послужила доказательством их победы.
Оказавшись перед лицом угрозы потери Перу, Карл V назначил президентом Королевской аудиенсии Лимы с предоставлением неограниченных полномочий монаха Педро де ла Гаска, который славился как искусный дипломат. Гаска поставил повстанцев перед выбором: сложить оружие в обмен на королевское прощение и отмену Новых законов или продолжать мятеж, для подавления которого Карл V готов прислать в Перу пятнадцатитысячное войско. Подавляющее большинство повстанцев проявили благоразумие и сложили оружие. Гонсало Писарро и несколько его ближайших сподвижников были казнены.
Энкомьенда вернулась и просуществовала до конца XVIII века. Педро де ла Гаска издал несколько инструкций, смягчавших положение индейцев, но с ними никто не считался – индейцы продолжали оставаться на положении рабов.
Асьенда
Особо отличившиеся или особо ловкие слуги короны получали от королей земельные владения, которые можно было передавать по наследству. Такие владения назывались асьендами[41]. Землю можно было не только получить в награду, но и купить, причем на первых порах стоила она крайне дешево. В основном собственники асьенд занимались разведением крупного рогатого скота, поскольку торговля шкурами, солониной и жиром приносила хорошую прибыль.
При пожаловании или продаже земель интересы коренного населения в расчет не принимались, ведь вся земля в колониях изначально была собственностью короны, а не тех, кто жил на ней испокон веков. Лишившись привычных источников существования, индейцы были вынуждены наниматься на работу к землевладельцам, которые изобрели простой и эффективный способ их закабаления – пеонаж, представлявший собой разновидность долговой кабалы. Работникам намеренно устанавливалась очень низкая заработная плата, ввиду чего они были вынуждены постоянно просить деньги в долг у хозяина. Очень скоро долг становился настолько высоким, что выплатить его не было никакой возможности. Официально рабство было запрещено, но разве может должник уйти от кредитора, не расплатившись? Долги отцов переходили на сыновей и дочерей, которые, в свою очередь, увеличивали сумму долга… О Карле Марксе можно думать всё что угодно, но в своем «Капитале» он четко отразил сущность пеонажа: «с помощью ссуд, которые должны быть отработаны, и обязательств, переходящих из поколения в поколение, не только отдельный работник, но и вся его семья фактически становится собственностью другого лица и его семьи».
Надо сказать, что в колониях намеренно саботировались многие правительственные распоряжения, и подавался этот саботаж как забота об общественном благе – мол, королю издалека не понять, что подходит колониям, так что мы, как верные слуги короны, должны исправить дело. Несмотря на все усилия, метрополии никогда не удавалось полностью контролировать обстановку в колониях. Проще и удобнее было следить за тем, чтобы в казну поступал положенный доход, а на все остальное королевская власть предпочитала закрывать глаза. Спустя некоторое время подобный подход «аукнулся» национально-освободительными революциями.
Деятельность иезуитов
Монашеский орден иезуитов[42], основанный в 1534 году, стал надежной опорой папского престола, недаром же его члены, наряду с тремя традиционными монашескими обетами – бедности, послушания и целомудрия, – дают обет послушания папе римскому «в вопросах миссий».
Неся коренным американским народам свет истинной веры, иезуиты стремились избегать жесткой эксплуатации. Энкомьенда не подходила им по определению, и потому под патронажем монахов были созданы редукции[43] – особые поселения индейцев, которым не приходилось контактировать с колонистами.
Первая редукция, получившая название Нуэстра Сеньора де Лорето, была основана в марте 1610 года во исполнение пожелания короля Филиппа III, который попросил иезуитов отправить своих миссионеров к воинственному племени гуарани. На фоне распространившейся повсеместно эксплуатации жизнь в редукциях выглядела поистине райской. Индейцы в основном трудились на себя и немного – во славу Божию (то есть на монахов), они жили в хороших условиях, отдыхали по воскресным и праздничным дням, всерьез знакомились с основами христианского вероучения, изучали испанский язык и могли обучиться какой-нибудь востребованной специальности. Неудивительно, что уже в 1611 году была основана вторая редукция – Сан-Игнасио-Гуасу, – а спустя десять лет их уже было около тридцати. Испанское правительство настолько благосклонно восприняло создание редукций, что по просьбе иезуитов предоставило их подопечным невиданную льготу – освобождение от налогов сроком на десять лет.
Редукция Нуэстра Сеньора де Лорето на гравюре XVIII века
Все редукции иезуитов находились на северо-востоке современной Аргентины (на территории провинции Мисьонес), недалеко от границы между испанскими и португальскими владениями, и потому часто подвергались нападениям португальских охотников за рабами. В 1640 году иезуиты добились от вице-короля разрешения на вооружение «своих» индейцев, после чего нападения стали реже, но не прекратились совсем, и потому было решено перенести редукции подальше от границы.
Со временем иезуиты приобрели в испанских колониях, а также и в метрополии немалое влияние, которое начало вызывать беспокойство у короны. 2 апреля 1767 года король Карл III издал декрет об изгнании ордена иезуитов «из всех своих территорий – Испании, Индии, Филиппинских и иных островов» с конфискацией всех владений ордена. Заботу об оставшихся без попечения индейцах взял на себя орден миноритов, но у последователей святого Франциска[44] не имелось нужного опыта, да и организация их была не настолько отлажена, как у иезуитов, так что редукции очень скоро пришли в упадок и позакрывались. А жаль, ведь начинание было очень хорошим…
Буэнос-Айрес
Одной контрабанды было недостаточно для прокорма всех жителей растущего Буэнос-Айреса, поэтому портеньос занялись заготовкой шкур – весьма востребованного в те времена товара. Пампа находилась под боком, крупного рогатого скота там расплодилось немеряно, так что шкурный бизнес шел очень бойко. Животных обычно ловили при помощи лассо, но могли и отстреливать. Заниматься засолкой мяса и вытапливанием жира не было смысла, потому что шкуры стоили дороже, поэтому освежеванные туши бросались в пампе, ну разве что бралось сколько-то мяса и жира для личного употребления. По современным меркам подобное расточительство выглядело бы безумным, но у каждого времени свои реалии и свои порядки.
Во время охоты на скот портеньос нередко конфликтовали с соседями, которые не стеснялись хозяйничать на их территории. В начале XVIII века властям Буэнос-Айреса удалось заключить соглашение о разграничении территорий со своими коллегами из Санта-Фе[45]. Граница, установленная по речушке Арройо-дель-Медио, сохранилась до наших дней.
Но большую опасность представляли португальцы, стремившиеся правдами и неправдами расширить свои владения в Новом Свете. Во времена Иберийской унии[46] португальская экспансия сошла на нет, но во второй половине XVII века возобновилась. В 1680 году португальцы основали поселение прямо напротив Буэнос-Айреса, на другом берегу Рио-де-ла-Платы. Когда губернатор провинции Буэнос-Айрес Хосе де Гарро потребовал от предводителя португальцев Мануэля де Лобо уйти обратно, то получил в ответ заверения в мирных намерениях – мол, поселение было основано только для того, чтобы торговать с испанцами. Но Гарро был не из тех, кто склонен верить в сказки. Он собрал ополчение, попросил помощи у соседней провинции Тукуман и показательно расправился с португальцами – большинство непрошеных гостей были убиты, а Мануэль де Лобо попал в плен.
Так был создан крайне важный, можно сказать – судьбоносный прецедент. Захолустный (давайте будем называть вещи своими именами) Буэнос-Айрес выступил в роли организатора противодействия интервентам – иначе говоря, взял на себя государственную функцию. Мог ли он после этого не стать столицей Аргентины? Однозначно – не мог не стать! Но прежде Буэнос-Айрес стал столицей вице-королевства, в создании которого важную роль сыграла необходимость противостояния португальской экспансии.
Вице-королевство Рио-де-ла-Плата
Вице-королевство Рио-де-ла-Плата, созданное в 1776 году, включало в себя провинции Буэнос-Айрес, Тукуман и Парагвай, прежде принадлежавшие вице-королевству Перу, а также регион Куйо[47], входивший в состав генерал-капитанства Чили. Это вице-королевство, самое недолговечное из себе подобных, стало прообразом современной Аргентины. Фактическая власть вице-королевства распространялась за его пределы, до южной оконечности материка, за исключением генерал-капитанства Чили, то есть на всю территорию будущей Аргентины.
В качестве столицы вице-королевства был избран Буэнос-Айрес, что на первый взгляд выглядело нелогично, ведь столицам обычно полагается располагаться ближе к центру, а не на окраине. Но Буэнос-Айрес являлся морскими воротами вице-королевства и находился вблизи от португальской границы – отсюда было удобнее организовывать противостояние португальцам (портеньос, неимоверно гордящиеся величием своего родного города, теперь знают, кого нужно за это благодарить).
С контрабандой можно бороться по-разному, но лучший из способов – предоставить контрабандистам возможность зарабатывать примерно те же суммы легальным путем. Процветанию Буэнос-Айреса сильно поспособствовал указ короля Карла III, который разрешил испанским торговым судам использовать местный порт наряду с портом Монтевидео (корсарство к тому времени уже не представляло серьезной угрозы, и корабли могли плавать поодиночке в разные порты). По мере прогресса торговли все больше контрабандистов порывали со своим преступным занятием, а торговля прогрессировала интенсивно, ведь вице-королевство обладало значительными ресурсами, среди которых ведущую роль играли скот, серебро, дерево, лен и конопля. Правда, серебро нельзя было экспортировать непосредственно из Буэнос-Айреса – таким правом обладал боливийский порт Потоси, и корона не хотела создавать ему конкуренцию. Но и без серебра выходило неплохо – с 1778 по 1788 год торговые обороты вице-королевства Рио-де-ла-Плата выросли всемеро. Карлу III поставили памятники в Мадриде и Лос-Анджелесе, но, по-хорошему, в Буэнос-Айресе тоже должны были почтить его память подобным образом. Впрочем, у портеньос еще есть шанс, ведь недаром говорится, что лучше поздно, чем никогда.
У замечательного во всех отношениях вице-королевства имелся один большой недостаток – неоднородность, которая усугубилась в 1767 году после включения в его состав Мальвинских островов. Должно было пройти много времени для того, чтобы разнородные части сплавились воедино, но Провидение распорядилось иначе: в начале XIX века национально-освободительное движение положило конец существованию вице-королевства Рио-де-ла-Плата.
Мальвинские острова – от дипломатического противостояния 1770 года до оккупации Буэнос-Айреса британцами
Мальвинские острова, которые британцы называют Фолклендскими, были открыты в 1520 году португальским мореплавателем Эштебаном Гомешом, состоявшим на службе у испанской короны. Британские моряки тоже бывали в этих местах, но острова не объявлялись владением британской короны.
Первая карта Мальвинских островов 1520 года
В марте 1764 года французы основали на одном из восточных островов архипелага форт Порт-Сен-Луи, и в том же году король Людовик XV заявил о французском суверенитете над островами. А в январе 1765 года британский капитан Джон Байрон прибыл к западному острову Тринидад, дал ему название «Сондерс» и объявил владением британской короны. Что же касается Испании, то она не утруждалась объявлением о суверенитете над Мальвинами, поскольку считала это ненужным, ведь суверенитет державы, владеющей материком или частью материка, автоматически распространяется на прилегающие к берегам острова. Это казалось логичным, но иногда все же лучше совершить дополнительное, выглядящее ненужным действие, нежели полагаться на логику.
По требованию Испании Франция отказалась от претензий на Мальвины и передала испанцам Порт-Сент-Луи. О британском присутствии на Тринидаде испанцам стало известно только в декабре 1769 года, когда возле острова увидели британские корабли.
В июне 1770 года из Буэнос-Айреса на Тринидад прибыло около тысячи четырехсот солдат, имевших при себе пушки. Командовал ими адмирал Хуан Игнасио де Мадарьяга. Комендант британского форта коммандер Джордж Фрамер выбросил белый флаг после первых же залпов испанских пушек, за что ему и его подчиненным разрешили вернуться домой.
Депутаты британского парламента потребовали от правительства решительных действий «в защиту британских интересов», и в воздухе запахло войной, в которой Испания рассчитывала на поддержку Франции (испанский король Карл III[48] приходился двоюродным братом Людовику XV). Однако Людовику совершенно не хотелось воевать по такому поводу, и он приложил усилия для того, чтобы конфликт был решен дипломатическим путем. Собственно, войны никому не хотелось, но, как говорится, «когда затронута честь кабальеро, шпага сама выпрыгивает из ножен».
Премьер-министр Великобритании Фредерик Норт согласился не настаивать на британском суверенитете над островами, если испанцы восстановят разрушенный ими форт и позволят британцам использовать его в качестве морской базы. На том и порешили, но вопрос с Мальвинскими островами «завис». Британцы не признали официально испанского суверенитета над ними, а Испания не стала настаивать на этом, потому что, когда вопрос решается в твою пользу, лишние обострения только вредят.
Но Британия не отказалась от идеи утверждения своего господства в южноамериканском регионе. Был разработан следующий план: высадиться в заливе Ла-Плата, захватить Буэнос-Айрес, затем взять Мендосу[49] и использовать захваченную территорию в качестве плацдарма для подготовки интервенции в Чили, после которого настал бы черед Перу. Захват Буэнос-Айреса был ключевой частью этого плана – ведь он позволял закрепиться на чужой территории. Город казался британцам легкой добычей – здесь был расквартирован всего один испанский полк, который нельзя было считать полностью боеспособным по причине некомплекта: многие офицеры вскоре после прибытия из метрополии выходили в отставку, поскольку обнаруживали, что здешняя торговля и разведение скота приносят большие прибыли, а солдаты массово дезертировали, пользуясь тем что на бескрайних просторах континента найти их было невозможно, зато сами они всегда могли найти чем заняться. Кроме того, британцев обнадеживали резко обострившиеся к началу XIX века противоречия между креолами[50] и испанскими властями.
23 июня 1806 года британский экспедиционный корпус численностью в тысячу семьсот человек высадился на побережье, а 27 июня британцы вошли в Буэнос-Айрес, практически не встретив сопротивления. Британское вторжение не было совсем уж неожиданным – его ждали, только не знали, когда именно оно произойдет, и англичанам удалось застать портеньос врасплох. Вице-король маркиз Рафаэль де Собремонте бежал в Кордову, прихватив с собой казну. Впоследствии он пытался оправдать свое бегство необходимостью спасения казны, которую он, к слову, до Кордовы не довез (оставил в Лухане[51], где ее позже захватили британцы), но портеньос ему трусости так и не простили.
По отношению к местным жителям интервенты вели себя дружелюбно и сразу же заявили о своем уважении к католической вере, но ответного дружелюбия не получили. Прежде всего испанцы и креолы принципиально не хотели подчиняться англичанам. Кроме того, портеньос опасались (и весьма резонно) конкуренции с британскими торговцами, которые должны были нахлынуть сюда следом за солдатами. Да и вообще оккупация разрушала привычный уклад жизни и обрывала сложившиеся связи с другими провинциями.
Капитан Сантьяго де Линье – француз, служивший испанской короне и женатый на представительнице одного из богатейших семейств Буэнос-Айреса, – набрал тысячу двести ополченцев, с которыми после ожесточенных уличных боев выбил англичан из столицы вице-королевства. Праздновать победу было рано, ведь настойчивые британцы никогда не отказывались от задуманного после первой неудачи. Линье, которого кабильдо назначило главнокомандующим вооруженными силами и военным губернатором, вооружил все мужское население Буэнос-Айреса и пустил весь имевшийся в городе свинец на отливку пуль. Не хватало не только пуль, но и пороха, но им поделились с портеньос жители других городов. Вице-король Собремонте, не рискнувший вернуться в столицу, где его презирали и не желали видеть, обосновался в Монтевидео.
И надо же было такому случиться, что именно Монтевидео стал следующей целью британцев, которые не рискнули повторно сунуться в Буэнос-Айрес, стараниями Сантьяго де Линье превращенный в грозную крепость. 3 февраля 1807 года пятнадцать тысяч англичан с моря и суши атаковали Монтевидео, который защищало около пяти тысяч человек. К следующему утру город был взят. Успех внушил британцам надежду на то, что они смогут взять и Буэнос-Айрес.
1 июля Линье попытался разгромить превосходящих по численности англичан на подступах к Буэнос-Айресу, но потерпел неудачу и был вынужден отступить в город. На этот раз портеньос сопротивлялись ожесточенно. Как сказал один из очевидцев тех событий, «каждый ярд[52] продвижения оплачивался жизнями двух британских солдат». Потери англичан и впрямь были огромные – во время продвижения к центру города они потеряли более тысячи человек. Интервенты гибли не только от пуль и сабель, но и от кипятка и кипящего масла, лившихся на них с крыш. 7 июля захватчики были вынуждены капитулировать. Генерал-лейтенант Джон Уайтлок, командовавший британскими войсками, подписал акт о капитуляции, согласно которому англичане оставляли Буэнос-Айрес и Монтевидео, а также возвращали Линье всех взятых в плен патриотов. Держаться за Монтевидео британцам не было смысла, ведь земля буквально горела у них под ногами, а метрополия была очень далеко и не могла оказать срочную помощь.
Британское правительство и высшее военное командование восприняли поражение Уайтлока крайне болезненно. Регулярные и, можно сказать, отборные части британских войск потерпели сокрушительное поражение от ополченцев – как такое могло произойти? Кстати говоря, в ополчении были не только креолы, но и метисы, и индейцы, и негры-рабы, которые, присоединившись к патриотам, получали свободу – невозможно же считать рабом человека, готового сражаться за свою страну с оружием в руках.
Особое негодование в Лондоне вызвала сдача без боя Монтевидео. Генералы, служившие под командованием Уайтлока, свалили всю вину на него, ведь это Уайтлок принял решение, которое они были обязаны исполнять. То, что в сложившейся ситуации такое решение было единственно верным и позволило сохранить жизни сотням солдат, в расчет не принималось – славные традиции британской армии предписывали Уайтлоку оборонять Монтевидео до последнего солдата и заодно пасть самому, тогда бы он мог рассчитывать на памятник где-нибудь на Трафальгарской площади.[53]
Уайтлок предстал перед трибуналом по обвинению в некомпетентности и халатности (на деле обвинения звучали иначе, но суть их была такова). Наказанием стало увольнение со службы с позорной формулировкой, объявлявшей Уайтлока «непригодным и недостойным служить в Королевских вооруженных силах в каком-либо звании». В своей защитной речи Уайтлок с похвалой отозвался о защитниках Буэнос-Айреса, сказав, что «каждый житель, свободный или раб, сражался с решимостью и упорством, которые не могли быть объяснены ни патриотическим энтузиазмом, ни закоренелой ненавистью».
Реконкиста[54] Буэнос-Айреса стала одной из славных страниц истории Аргентины. Город повысил свой престиж, а портеньос почувствовали себя силой, которая способна на многое. Под давлением горожан Королевская аудиенсия была вынуждена сместить маркиза де Собремонте с должности вице-короля и назначить вместо него Сантьяго де Линье. Можно сказать, что портеньос свергли вице-короля в качестве своеобразной тренировки перед надвигавшейся революцией, до которой оставалось совсем немного времени.
Глава третья
Майская революция 1810 года
Предпосылки революции
19 марта 1808 года испанский король Карл IV отрекся от престола в пользу своего сына Фердинанда, ставшего королем Фердинандом VII. Отречение состоялось в тот момент, когда в Испании находилось сто тысяч солдат Наполеона Бонапарта, которые изначально должны были следовать в Португалию, но на деле начали брать под свой контроль испанские города и крепости. 6 мая Фердинанд под давлением Наполеона тоже отрекся в пользу своего отца, который передал испанскую корону Наполеону, посадившему на престол своего старшего брата Жозефа. Тот оставался королем до 1813 года, а от имени Фердинанда VII с сентября 1808 года до января 1810 года правила Верховная центральная хунта,[55] созданная в Севилье.
В.Л. Портанья, Портрет Фердинанда VII. 1831
Жители Южной Америки едва терпели господство испанских королей, а уж подчиняться французу-узурпатору, плебею, которого прихоть судьбы вознесла на престол, у них не было никакого желания. Национальное самосознание местных жителей давно пробудилось, успело оформиться и готово было заявить о себе в полный голос.
В первую очередь креолам не нравилась дискриминация, которой они подвергались со стороны испанцев, занимавших в колониях все ключевые должности. Испанцы считали их людьми второго сорта и при каждом удобном случае давали им это почувствовать. Дискриминация была абсурдной, ведь испанцы пытались принизить своих братьев, потомков испанских переселенцев, но от этого она выглядела еще более обидной. Испанцам следовало бы помнить старинную пословицу, которая гласит, что «гостю не будет добра, если он оскорбляет хозяев», но они считали хозяевами себя, а не креолов.
Жизнь в колонии подчинялась законам, которые принимались в Мадриде. Местные жители могли дополнить какой-то закон или что-то просаботировать, но в целом правила устанавливались в метрополии и далеко не всегда соответствовали местным реалиям.
Монополизация торговли вызывала раздражение не только у тех, кто непосредственно занимался ею, но и вообще у всех жителей колоний, вынужденных покупать товары у испанских торговцев, которые, пользуясь отсутствием конкуренции, держали высокие цены.
Сложилась уникальная ситуация, когда и знать, и простые люди, включая негров-рабов, горячо хотели одного и того же – освобождения от власти испанской короны. Знать хотела править без оглядки на Мадрид, крестьяне с ремесленниками надеялись, что без испанцев они заживут лучше, а рабы рассчитывали на освобождение.
Перед глазами жаждущих свободы было несколько вдохновляющих примеров – недавняя Война за независимость Соединенных Штатов, в которой колонистов поддержали Франция, Голландия и Испания (!), Великая французская революция и, наконец, Гаитянская революция, ставшая единственным в истории человечества успешным восстанием рабов[56].
В истории с британской интервенцией Испания продемонстрировала полную недееспособность. Местным жителям пришлось самим, без какой-либо поддержки со стороны метрополии, организовывать борьбу с интервентами. Перед интервенцией вице-король маркиз де Собремонте не раз просил у Мадрида подкрепления, но получил только несколько тысяч мушкетов для ополчения, причем без пороха и пуль. По сути, метрополия бросила Буэнос-Айрес и все вице-королевство на произвол судьбы, и этого ей не забыли. Кстати, мушкеты, присланные маркизу, стали первой и единственной партией оружия, предназначавшейся для ополченцев, – испанское правительство не поддерживало идею создания ополчения в колониях, поскольку видело в нем угрозу своей власти. Только чрезвычайный случай – нависшая угроза британского вторжения – мог сподвигнуть Мадрид на вооружение ополченцев.
В наше время кажется удивительным, как Испании, не такой уж и большой стране, удавалось более двух веков удерживать под своим контролем огромные американские территории (а вдобавок еще и африканские колонии, и Филиппины с близлежащими островами). Дело было не только в хорошо отлаженной колониальной системе, но и в том, что до определенного времени колонистов устраивала власть метрополии. А когда перестала устраивать, начались потрясения.
После британской интервенции в вице-королевстве Рио-де-ла-Плата практически не осталось испанских войск. Сразу же после изгнания британцев происпански настроенные круги знати стали требовать роспуска ополчения, но это требование было отвергнуто патриотами, у которых уже начал складываться план освобождения родины от испанского владычества. Надо отметить, что ряды сторонников национальной независимости и роялистов были неоднородными. Среди роялистов можно было встретить креолов, а среди жаждущих независимости попадались испанцы – все зависело от взглядов конкретного человека и от того, с какой властью связывал он свои надежды.
Отделение восточной провинции и Парагвая. Попытка мятежа в Буэнос-Айресе
Старшей дочерью короля Испании Карла IV была инфанта Карлота, выданная в 1790 году за португальского принца Жуана, сына королевы Марии I и короля Педру III. Реальной правительницей Португалии была Мария, а Педру, несмотря на свою принадлежность к правящей династии Браганса, был королем
Португальский двор бежал от Наполеона в Бразилию, где Карлота вознамерилась расширить свои владения за счет испанских владений. В первую очередь к Бразилии должно было быть присоединено вице-королевства Рио-де-ла-Плата. Основания для подобных притязаний имелись, ведь Карл IV и Фердинанд VII отреклись от престола, а Жозеф был узурпатором, не имевшим никаких прав на испанский престол. Хунту, правившую в Севилье от имени Фердинанда, Карлота в расчет не принимала – мало ли найдется желающих править в смутное время?
Карлота Жоакина, инфанта Испанская
Вице-король Линье и кабильдо отказались обсуждать идею присоединения к Бразилии, но среди креолов нашлось немало таких, кого эта идея увлекла. Времена настали тревожные, а в союзниках Карлоты была Великобритания, которая непременно поддержала бы бразильско-португальскую интервенцию, надеясь наконец-то заполучить территории на Южноамериканском континенте. Создание на территории вице-королевства конституционной монархии во главе с Карлотой в сложившейся ситуации выглядело оптимальным, но Карлота не собиралась делиться властью, поэтому о конституционной монархии пришлось забыть.
Развитие событий подстегнуло прибытие в Буэнос-Айрес в середине 1808 года наполеоновского эмиссара маркиза де Сассэне. Наполеон рассчитывал на то, что маркиз сможет найти общий язык с вице-королем Линье, своим давним приятелем, и убедит его признать Жозефа Бонапарта законным королем Испании и владыкой Испанской Америки. Этого не произошло, потому что Линье показал себя истинным патриотом Ла-Платы, но многие были убеждены в том, что два француза сумеют поладить друг с другом.
21 сентября 1808 года кабильдо города Монтевидео при поддержке роялистов создало Правительственную хунту, которую возглавил губернатор Восточной провинции Франсиско Хавьер де Элио (примечательно, что членами Хунты были только испанцы). Хунта провозгласила Восточную провинцию, впоследствии ставшую государством Уругвай, независимой от вице-королевства, которым управлял «враг испанской нации» Линье. Также хунта объявила о своей верности законному королю Фердинанду VII и признании власти Верховной центральной хунты, находившейся в Севилье. Маркиз де Сассэне, который готовился отплыть из Монтевидео во Францию, был арестован.
Аналогичные события произошли в Асунсьоне. В обоих случаях инициатива принадлежала испанцам, но их поддержала большая часть креолов, у которых были свои соображения: креолы рассчитывали, что после разгрома Верховной центральной хунты наполеоновскими войсками Восточная провинция и провинция Парагвай автоматически получат независимость.
Вице-король Сантьяго де Линье не мог ничего сделать, потому что аудиенсия была против силового подавления мятежа и значительное число военных симпатизировало мятежникам. Бессилие власти вдохновило на мятеж роялистов Буэнос-Айреса, предводителем которых был знатный испанец Мартин де Альсага. 1 января 1809 года, после завершения муниципальных выборов, на главной площади города собралась небольшая толпа роялистов, требовавшая смещения Линье и установления хунты. Опорой роялистов стали солдаты нескольких испанских батальонов, расквартированных в Буэнос-Айресе. Мятежников поддержали члены кабильдо и духовенство, возглавляемое епископом Бенито Луэ-и-Риегой. Линье был готов оставить свой пост, но в дело вмешались патриотически настроенные офицеры (Корнелио Сааведра, Мартин Родригес и другие), которые вывели своих солдат из казарм и разогнали мятежников, заодно разоружив стоявшие на площади испанские батальоны. Руководители мятежа были сосланы в отдаленный южный форт Нуэстра-Сеньора-дель-Кармен (современный Кармен-де-Патагонес[59]). По-хорошему, их стоило не ссылать, а наградить, ведь результатом неудавшегося мятежа стало значительное усиление влияния патриотов, которые теперь контролировали все городские органы власти и все вооруженные силы.
Несмотря на успешное подавление мятежа, 8 января 1809 года кабильдо Буэнос-Айреса признало власть Верховной центральной хунты и короля Фердинанда VII. Этот шаг, могущий показаться странным, был уловкой, с помощью которой патриотические силы хотели выиграть время, – присягать Жозефу-узурпатору никто не собирался, а провозглашать независимость пока было рано. По сути, события 1 января были борьбой патриотов и роялистов за контроль над Буэнос-Айресом, а не борьбой сторонников и противников признания Хунты. В конце июля 1809 года в Буэнос-Айрес прибыл генерал-лейтенант Бальтасар Идальго де Сиснерос, которого Хунта назначила вице-королем вместо Сантьяго де Линье. Сиснеросу было приказано отправить Линье в Севилью, поскольку были опасения, что он может поднять сепаратистский мятеж, но, оценив популярность своего предшественника, Сиснерос разрешил ему поселиться в Кордове[60].
Меморандум скотоводов
Борьба с британцами нанесла большой урон экономике вице-королевства и в первую очередь опустошила казну Буэнос-Айреса, а былые накопления были утрачены, поскольку во время своего бегства прежний вице-король, маркиз де Собремонте, не смог сохранить прихваченные с собой средства. Еще до событий 1 января Сантьяго де Линье попытался обратиться к богатым испанским купцам, но те наотрез отказались предоставлять заем.
На этом безрадостном фоне в августе 1809 года в Буэнос-Айрес прибыло несколько британских торговых кораблей, владельцы которых обратились к вице-королю Бальтасару де Сиснеросу с просьбой разрешить им торговлю привезенными товарами. Предложение было заманчивым, ведь пошлины с этих товаров могли бы существенно пополнить городскую казну, а кроме того, купцы не только продают, но и покупают, и британцы вряд ли бы уплыли обратно с пустыми трюмами, не закупив шкуры, солонину и прочее, что могли предложить им портеньос.
Сиснерос созвал представителей кабильдо и городской торговой палаты на совет для обсуждения сложного вопроса – даже вице-король не мог своей властью отменить испанскую монополию на торговлю в колониях, пускай и в исключительном случае. Разумеется, купеческая верхушка, представленная испанскими оптовиками-монополистами, выступила против допуска британских товаров, но торговцы более низкого ранга, а также скотоводы и богатые землевладельцы, заинтересованные в свободной продаже производимых товаров, составили документ, обосновывавший необходимость открытия порта Буэнос-Айрес для свободной торговли с иностранцами. Этот документ получил название «Меморандума скотоводов».
6 ноября 1809 года, следуя тому, что было сказано в Меморандуме, совет разрешил торговлю с иностранцами в Буэнос-Айресе, в результате чего за два неполных месяца городская казна пополнилась почти на пять с половиной миллионов песо (никогда еще деньги не притекали столь обильно).
Победа над сторонниками сохранения торговой монополии стала не только экономическим, но и важным политическим достижением – портеньос отменили одно из наиболее ненавистных им ограничений, установленных метрополией. Дело было за остальными…
Революция в Ла-Пасе
16 июля 1809 года в городе Ла-Пас, столице интендантства Верхнее Перу, входившего в вице-королевство Рио-де-ла-Плата (ныне этот город находится в Боливии) вспыхнуло восстание, результатом которого стало провозглашение независимости. Революционеров возглавлял юрист Педро Доминго Мурильо.
Воспользовавшись тем, что солдаты правительственных войск получили увольнительную по случаю религиозного праздника, отряд революционеров захватил казармы и арсенал, после чего горожан созвали на главную площадь и потребовали отстранения от должности епископа Ла-Паса Ремихио де ла Санта-и-Ортеги и временного губернатора интендантства Тадео Давилы. Кабильдо было вынуждено провести открытое заседание, на котором была образована Хунта Туитива[61] из двенадцати членов, во главе которой стал Педро Доминго Мурильо, также назначенный военным комендантом провинции в звании полковника.
Педро Доминго Мурильо
Революции в Ла-Пасе предшествовали события в Чукисаке[62], вошедшие в историю Боливии под названием «Первый крик свободы». 25 мая 1809 года местная Королевская аудиенсия при поддержке преподавателей Университета Святого Франциска Ксаверия свергла губернатора интендантства Рамона Гарсиа Леона де Писарро, обвинив его в стремлении передать Верхнее Перу под власть португальской короны (под власть принцессы Карлоты). Была создана хунта, которая формально сохранила подчинение королевской власти согласно концепции, известной как «силлогизм Чукисаки»: «Колонии являются территорией, которой правит король Испании. Королю мешают править. Следовательно, колонии должны управляться самостоятельно».
В отличие от Чукисаки, в Ла-Пасе объявили о полном разрыве с короной, поэтому то, что произошло в Чукисаке, принято называть «восстанием» или «событиями», а произошедшее в Ла-Пасе считают «революцией».
27 июля в Ла-Пасе был принят «План правительства» из десяти статей, который считается первым конституционным статутом Латинской Америки. Было сформировано пять департаментов-министерств – правительственный, военный, юридический, финансовый и религиозный.
«Соотечественники! – говорилось в воззвании, выпущенном Хунтой Туитива. – До сих пор мы терпели своего рода изгнание в самом лоне нашей родины. Мы покорно наблюдали за тем, как более трех столетий наша примитивная свобода подвергалась деспотизму и тирании несправедливого узурпатора, который, унижая наше достоинство представителей рода человеческого, смотрел на нас как на рабов; мы хранили молчание, словно были рабами… Настало время сбросить иго, столь пагубное для нашего счастья и столь лестное для национальной гордости испанцев. Настало время поднять знамя свободы в этих несчастных колониях, завоеванных без малейшего права и удерживаемых посредством величайшей несправедливости и тирании…».
Поделиться книгой: