Буря в Кловерфилде

— Ты похищал кого-нибудь за последние три года?

— Нет. Меня выпустили на свободу год назад.

Беата замерла.

Черт! Она не подумала об этом! Да он физически не мог этого сделать! Часть жертв похитили, когда он был в тюрьме!

— Ты кого-нибудь убил за этот год?

— Нет. Я никогда никого не убивал, — безучастно ответил тот.

— А как же три девушки, из-за которых ты оказался за решеткой? — вступил в разговор Тимоти Шварц. — Их же ты похитил?

Маньяк испуганно молчал.

— Велите ему отвечать, а я допрошу его, — попросил Тимоти Шварц, — я знаю, как вести допросы.

— Отвечай на все вопросы, что тебе зададут, — приказала Беата.

— Я похитил тех девушек, — сказал маньяк.

— Зачем?

— Я хотел, чтобы у меня были послушные женщины, но ни одна не хотела слушаться или жить со мной.

Глаза у Тимоти Шварца загорелись.

— Ты любил их? Почему именно их похитил?

— Нет, не любил. Я смог их обмануть, они были подходящими жертвами. Любая бы подошла.

— А сейчас ты их ненавидишь? Хочешь вернуть? Будешь похищать женщин снова?

— Нет. Не хочу. Не буду, я боюсь тюрьмы. Но если бы не это, точно бы похитил новеньких и запер в подвале, — все так же безразлично ответил маньяк.

Беата нахмурилась.

— Хватит уже. Это не имеет отношения к делу. Ты знаешь, куда пропала Эльза Салливан?

— Нет. А кто это?

— Тебе нравилось чувствовать себя их хозяином? — быстро спросил Тимоти Шварц.

— Да. Очень.

— Хватит! Идем отсюда! — рявкнула Беата и махнула рукой, снимая чары.

Маньяк взвизгнул и бросился бежать. Судя по хлопку двери, заперся от них в туалете.

— Маловато будет, но ладно, — бросил Тимоти Шварц, — ошибочка вышла. Все-таки он слишком жалкий, чтобы быть Похитителем принцесс.

Тимоти коротко попрощался с ней и ушел. Беата заскрипела зубами и поспешила прочь. Надо же было поверить этому болвану! И что будет, если бывший преступник пожалуется на нее в полицию?

Ответ она узнала через неделю. Разгневанная Алиса позвала их с Джеральдом, заперла кабинет и швырнула на стол «Городскую правду»:

— Вы с ума сошли! Вы понимаете, что натворили? Томас Сэлв заявил о нападении на него двух полицейских: рыжей ведьмы и черноволосого мужчины! А потом вышла эта чертова статейка! Этот гаденыш даже не скрывает того, что вы сделали, потому что знает, что ему ничего не будет! А вот у вас могут быть неприятности! Нельзя же заколдовывать всех подряд!

Беата и Джеральд склонились над газетой.

Через пять минут щеки Беаты пылали от гнева и стыда.

Тимоти Шварц написал «горячую» статью об ужасно жалком маньяке, которого взяла за жабры «его знакомая ведьма и вытрясла гнусные подробности давнего похищения». Имени и описания ее внешности не было, но статья подтверждала сам факт нападения Беаты на Томаса Сэлва. Все сказанное им смачно обсасывалось в статье на первой полосе. «Правдоруб» Тимоти просто обманул и использовал Беату в погоне за сенсацией. А она повелась как полная дура.

Чертов ублюдок.

— Лучше бы ты дождалась тогда меня, — мрачно сказал Джеральд и повернулся к Алисе. — И что Беате за это грозит?

Та глубоко вдохнула и медленно выдохнула, успокаиваясь.

— Ничего. Если бы жертвой оказался кто-то другой, то могло случиться долгое разбирательство, был ли ему причинен вред, но в случае Томаса Сэлва никто и не почешется. Просто не признавайтесь, что это были вы, и все обойдется. И, кстати, показания, полученные колдовством, не приняли бы в любом случае: это юридически неправомерно. Их нельзя использовать в суде, даже если жертва укажет убийцу на спиритическом сеансе. Все равно потребуются нормальные доказательства.

— А вдруг этот тип имеет отношение к исчезновению женщин? — нахмурился Джеральд.

— Не имеет. Я давно уже допросила его. На половину случаев у него алиби, но обыск все равно провели. Он чист, хоть и урод, — отрезала Алиса. — Госпожа Хоффман, я настаиваю, чтобы впредь вы советовались со мной, прежде чем творить что-то подобное.

— Договорились, — коротко ответила Беата и встала. — Я возвращаюсь в Хисшир и поищу другие способы найти Эльзу Салливан колдовством. Джеральд, продолжай расследование с детективом Лидделл.

Ей было гадко и паршиво, словно ее толкнули в грязь и прошлись потом сверху. Всю дорогу назад она варилась в своем унижении и прикидывала, не навести ли на Тимоти Шварца порчу, но отказалась от этой идеи: во второй раз такое нападение не сойдет ей с рук. Черт с ним. Но какой же все-таки засранец!

Дом встретил ее тишиной, и она невольно расслабилась. Может, сварить грог Калунны или сходить к ней самой за вересковой магией? Нет, делиться с богиней своим позором Беате не хотелось. Она потискала Пуховку, выпила чаю, но паршивое настроение не покидало ее. Нужно было отвлечься, заняться чем-то, что заставит ее забыть произошедшее. Ей бы помогла хорошая книга или важное дело.

Или тайна.

Беата закусила губу. Перед мысленным взором появилось конкретное лицо и голос. Кажется, он обещал ей интересную историю. Что ж, самое время послушать.

Эйне и Гиль отозвались на ее призыв так, будто только его и ждали.

— Госпожа, наконец-то ты о нас вспомнила! Твой Гиль скучал по тебе день и ночь! А ты скучала по своему Гилю?

Беата вздохнула.

— Безумно. Как вы?

— Мы в порядке, — ответил Эйне. — Что-то случилось? Ты выглядишь опечаленной.

Она помотала головой.

— Ты обещал рассказать мне хорошую историю. Я хочу ее послушать. Об охоте на косатку и торжестве справедливости. Мне этого сейчас очень не хватает.

Гиль выпрямился.

— Госпожа моя, тебя кто-то обидел? Скажи кто, и я заставлю их пожалеть об этом!

Эйне покосился на него.

— Ты мертв. Что ты кому можешь сделать?

— Ха, да что угодно! Вылезу из загробного мира и буду преследовать врагов как злой дух!

У Беаты потеплело на сердце. Гиль просто болтал, но за этим не стояло лжи и корысти. Он не станет ее использовать. Или станет? Она ведь ничего не знала о нем, а первое впечатление было обманчивым.

Но Гиль с Эйне готовы были служить ей и после смерти. Это ли не доказательство их верности?

— Не нужно, Гиль. Ты слишком добрый и обаятельный для злого духа, — ответила она.

— И красивый? — лукаво добавил Гиль.

Беата улыбнулась.

— И красивый.

— Ладно, посижу тогда здесь. Эйне, развлеки госпожу своей историей.

— Она не больно-то веселая, — ответил тот, — но если госпожа желает, я расскажу. Ведь конец у нее вполне счастливый.

* * *

Сколько Эйне себя помнил, он всегда стремился покорить необъятное. Вырваться за пределы обыденности и познать все чудеса мира. Понять их — значило заполучить. Разгадать. Открыть себе все существующие пути, а не выбирать между одним-двумя, которые указывали другие.

Эйне был жаден до знаний и возможностей.

Безграничные небеса восхищали его, и он стал птицей, оседлавшей ветер. Сильной, хищной, не имевшей врагов, способных навредить. Мир, видимый им с высоты, был прекрасен, и Эйне жаждал увидеть его целиком. Ведь для того и нужны были крылья, чтобы преград на пути не существовало.

Густые леса требовали ловкости и силы, и второй формой стала рысь — не самый большой зверь, но проворный и опасный. Отныне он мог обеспечить себя пищей где угодно. Охотиться, подкрадываться, прятаться и мчаться там, где не мог плыть или лететь. Рысь была полезным обликом, и он был им доволен.

Глубины океана манили своей неизвестностью, и Эйне поддался их тихому зову, став косаткой: быстрой, крупной, рассекающей волны своим гладким телом. В воде его никто не мог достать, ведь большинство кецалей не видели смысла обращаться в морских животных: служить Калунне и ее жрицам предстояло на суше. То, что другим казалось бесполезным, для него превратилось в очередной покоренный мир. Мир странных растений, причудливых существ, тайн и блаженного уединения, которое никто не мог прервать. Когда Эйне хотел чего-то избежать или просто побыть в тишине, он нырял в океан и возвращался лишь по своему желанию.

Кецалем Эйне родился, а не стал, но этой форме он уделял не меньше внимания, чем трем остальным: ему требовались сила и острый ум, чтобы уважать себя и быть полезным клану. Проблем с этим не возникало: он от природы был любопытен и любил изучать новое. Любой кусочек знаний был для него лакомством, а понимание, как что работает — добычей, на которую он охотился неустанно.

Но иногда знание горчило и разъедало надежды, превращая их в пену.

Быть птицей, рысью и косаткой не значило быть свободным: кецали, не приносившие клятв Калунне, не получали от нее божественных способностей к превращениям. Сила давалась в обмен на служение, и это было справедливо. Любого охотника могла призвать на службу жрица-ведьма, но на практике они предпочитали забирать лучших: самых сильных, ловких, красивых. И самых талантливых. Кецали, не желавшие покидать клан, просто оборачивались одним зверем, а не тремя, ничем не выигрывая у призрачных псов. Охотились, учились ремеслу, заводили семьи, торговали или служили кому-то попроще: богатые люди были не прочь нанять телохранителя-медведя или ястреба-гонца. С такой службы можно было уйти в любой момент или спорить с нанимателем, выбивая себе условия получше.

Жрицы Калунны таких вольностей своим охотникам не позволяли.

Эйне исполнилось двадцать четыре, когда он изучил все три своих облика, и кроме него в клане был лишь один кецаль, который добился того же. Раг уже несколько лет служил госпоже Верже — жрице Калунны и правительнице их земель. Это была древняя могущественная ведьма, назначенная самой сиятельной владычицей Атой, Устами Калунны. Ее власть была беспредельна.

А вот милости не приходилось ждать никому.

Раг, возвращавшийся навещать свой клан, охотно рассказывал о роскошном дворце и сотнях слуг, о драгоценных мозаиках на полу и купальнях размером с дома кецалей. Но Эйне замечал, сколь вымучены были его улыбки и как натужно звучала гордость в голосе. Видел синяки и следы от плети, которые Раг прятал под дорогой одеждой. И знал, что госпожу Верже боятся все: люди, кецали, слуги и даже другие ведьмы. Боялся ее и Раг, но подавлял страх надеждами:

— К другим госпожа Верже жестока, но не ко мне, — болтал он за бутылкой дорогого вина, купленного в городе, — она осыпает меня подарками и любит. Видел, сколько изумрудов я принес родителям? И это всего лишь за ночь с ней! Хотя она могла бы и не платить мне вовсе, но захотела вознаградить за старания.

И это было знанием, которое Эйне не нравилось. Жрицы Калунны выбирали себе любовников среди своих охотников. Это шло как-то по умолчанию и даже не обсуждалось: охотник должен защищать госпожу, служить ей и спать с ней, если она того пожелает.

Кецали были красивы. С ними спали всегда.

Человеческие мужчины ненавидели их за это.

— А если бы ты отказался? — спросил Эйне.

— Я же не сумасшедший. Я жить хочу, — взгляд Рага стал пустым, — да и нет в этом ничего сложного. И госпожа потом целый день довольна и никого не бьет. Что ни говори, а я ей нравлюсь.

— А это тогда что? — Эйне указал на след от плети.

— Я просто попался под горячую руку. Сам виноват. Вступился за служанку, а госпоже это не понравилось. Зря лез — девчонку все равно казнили. Жаль ее, но ничего не поделаешь. Ничего, я уже выучил, как правильно служить, чтобы все было хорошо.

Раг заблуждался. Невозможно было договориться с разъяренным медведем или умаслить голодного льва. Знания не помогали там, где властвовала вседозволенность. Госпоже Верже можно было все, и она не ценила временные игрушки.

Она их заменяла.

Тело Рага привезли охотники-люди и положили во дворе: изломанного, обожженного, с лицом, застывшем в ужасе и изумлении. Эйне стоял в толпе кецалей, слушал крики и плач его родителей и пытался понять, от чего Раг все-таки умер. Таких странных ран он никогда не видел. Позже, очень сильно позже, он воссоздал их на бумаге с новыми знаниями и понял, какие заклинания использовала госпожа Верже. А вот зачем убивала любовника-кецаля с такой жестокостью — так никогда и не узнал.

Госпожа Верже тоже приехала со своей свитой. Небрежно бросила рядом с изувеченным телом мешочек изумрудов и спросила:

— Где другой кецаль, способный принимать три облика?

Члены клана отшатнулись от Эйне, как от прокаженного. Вот только что он чувствовал их локти и слышал дыхание, как вдруг оказался в одиночестве. Прямо на глазах у жрицы Калунны, убившей Рага.

Эйне поклонился.

— Это я, госпожа.

— Хм, — протянула она и поморщилась.

Подошла поближе и взяла его за подбородок. Приподняла и повертела в разные стороны.

— Раг был красивее. Хотя, если вывести эту гадость с твоей физиономии, ты будешь вполне ничего. Глаза выразительные, ресницы длинные. И рот хорош, — она провела большим пальцем по его губам, и Эйне подавил желание впиться зубами, отгрызая его. — А теперь раздевайся.

— Зачем?

— Чтобы осмотреть тебя. Если внизу все плохо, поищу себе кецаля в другом месте.

Эйне принялся раздеваться: на глазах у всего клана, чужих людей и в полуметре от тела Рага и его содрогающихся в беззвучных рыданиях родителей. Его тошнило от унижения и отвращения, а пальцы едва гнулись, развязывая шнуровки. Он не знал, что для госпожи Верже значит «все плохо», но отчаянно молил Калунну оказаться негодным. Тогда все это закончится, и она уедет, а он никогда не попадет на службу к этой безжалостной ведьме.

Но госпожа Верже одобрительно улыбнулась.

— А вот это уже намного лучше. Повернись. О да, ты подойдешь. Теперь покажи, в кого умеешь превращаться.